Текст книги "Болото пепла"

Глава 4, в которой бередятся раны

К обеду Твила уже начала было терять надежду, но в итоге все обернулось наилучшим образом. Старуха Уош ей не слишком понравилась, а особенно не понравилось то, как она разговаривала с мастером Блэком. Ну да ничего: главное, теперь она сможет остаться в его доме и не быть обузой. Все, что заработает, будет отдавать ему за стол и чердачную каморку.

В лавке оказался только башмачник. Мальчишка-подмастерье куда-то запропастился, и хозяину пришлось самому снять мерки. Кривился он при этом так, будто ступни Твилы были в чем-то вымазаны. Не особо-то ей и нужны были башмаки: она и раньше их редко носила, а те, что одолжила добрая Охра, уже порядочно натерли ноги. Но когда она попыталась робко сказать об этом мастеру Блэку, тот и слышать не захотел.

Домой они вернулись уже в сумерках. Во дворе их встретил Ланцет. В отличие от других собак, он не стал попусту заливаться лаем. Похожий на огромное чернильное пятно, он скользнул к мастеру – тот потрепал его по загривку, – а потом пристроился рядом с Твилой. Так они и дошагали до крыльца. Прежде чем зайти в дом, Твила сунула псу кусочек рисовой лепешки, которую приберегла на такой случай. Тот слизнул ее одним движением языка и кивнул. Твила со всевозможной серьезностью поклонилась в ответ.

Мастер Блэк только забрал саквояж и отправился на обход. Остаток дня был в ее полном распоряжении.

Роза обнаружилась в гостиной: она подметала золу, покрывшую тонким слоем пол перед очагом. Твила поздоровалась с ней, но та, не поворачиваясь, буркнула в ответ что-то неразборчивое. Рассудив, что девушка опять не в духе (принося ей наверх еду, Роза едва ли сказала больше десятка слов), Твила решила не досаждать ей и спустилась в кухню.

К ее радости, Охра еще не ушла. С ней Твила успела поговорить только однажды, этим утром, когда благодарила за башмаки, но кухарка ей сразу понравилась. Сейчас она сидела на стульчике, откинувшись на высокую спинку, и вязала, время от времени поглядывая на очаг, где готовился ужин. Пальцы скорее по памяти накидывали петли: в кухне было слишком темно для такого занятия – одна масляная лампа да потрескивающий под котелком огонь. К тому же гудевший в дымоходе ветер так и норовил задуть летевшую копоть обратно.

– Сладили дело? – спросила Охра, не поднимая глаз от вязания и таким тоном, будто и не сомневалась в успехе предприятия.

– Да.

Твила тихонько присела на сундук возле стены и завороженно уставилась на легко порхающие пальцы.

– И у кого теперь?

– Буду помогать вдове Доркас Уош со стиркой.

Охра на секунду подняла глаза от вязания, но ничего не сказала. Вместо этого поворошила кочергой угли и снова вернулась к своему занятию.

– Еще тридцать петель, и ужин будет готов, – сообщила она. – Значит, не передумала после сегодняшнего дня в Пустоши оставаться?

Твила покраснела и едва слышно выдавила:

– Нет.

А потом вспомнила хозяина трактира, тощего Валета в чудаковатом старинном костюме и с протезом вместо носа и крикливую вдову. Подумала и добавила увереннее:

– Не передумала.

– Ну, ты девушка славная, справишься.

Охра нравилась ей все больше. По виду, кухарка годилась бы ей в мамы или в бабушки. А еще от нее веяло уютом, и Твиле не хотелось, чтобы она уходила к себе.

– Мне заказали башмаки, – сообщила Твила и потянулась, чтобы снять те, что кухарка одолжила ей утром, но Охра предупредила ее движение:

– Оставь пока себе. Это… моего сына.

– А ему они разве не понадобятся?

Сначала Твила испугалась, что разозлила Охру этим вопросом.

– Конечно понадобятся! – воскликнула та, схватила кочергу и принялась так рьяно помешивать угли, что огненные мухи разлетелись по всей кухне, а одна даже укусила Твилу за лодыжку.

Присмотревшись внимательнее, Твила поняла, что кухарка скорее расстроена, чем рассержена, и сама огорчилась, оттого что обидела чем-то добрую женщину.

– Обязательно понадобятся, – яростно повторила Охра. – Просто… позже. Все, готово.

Она сняла котелок с огня и поставила на толстую дощечку. Потом протерла лицо передником – видать, налетела копоть, бодро оправила его и повернулась к Твиле.

– Мы ведь еще не справили твой приезд. Давай-ка порадуем мастера, устроим сегодня ужин, а то все смурной ходит. Какой пирог состряпать: изюмный или миндальный?

Твила немножко подумала и застенчиво сказала:

– Изюмный, наверное.

Мысль о том, что из-за нее – пусть и частично – будут готовить пирог, почему-то напугала, но вместе с тем и обрадовала.

– Мастер бы тоже его выбрал, – кивнула Охра.

– Мастер бы любой выбрал, – раздалось с лестницы, и в кухню спустилась Роза. – Сготовь ты ему подошву, он бы и ее проглотил, не заметив.

– Ну, тогда ему повезло с честной кухаркой, которая не потчует его подошвами. – Охра подмигнула Твиле и достала огромную плоскую доску – та даже не поместилась на столе, и край немного навис над полом. – А ты-то чего такая кислая, или чай с уксусом перепутала?

– А с чего мне веселиться? Разве ж есть для этого повод? А без него только дураки и веселятся.

– Тогда мне больше по нраву в дураках ходить. Хоть другим настроение портить не буду. Подай-ка скалку, Твила, – бросила Охра, не поворачиваясь, и припылила доску мукой.

Твила соскочила с сундука, подбежала к стене и окинула неуверенным взглядом полки, уставленные хитроумной кухонной утварью. Но тут Роза пришла на помощь.

– Вот эта, – шепнула она, кивая на лежащую особнячком скалку.

Та, на которую она указала, была очень красивой, из темно-синего стекла, а внутри пересыпался какой-то мерцающий порошок, похожий на толченый мел. Твила подивилась тому, какая она нарядная, но, наверное, для праздничного стола и скалка требовалась особая. Она подхватила ее, и по воздуху протянулась, медленно оседая, белая сияющая дуга: с одного боку имелась трещина, от которой паутинкой расходились более мелкие.

Протянув ее Охре, Твила собиралась снова примоститься на сундуке, но кухарка вдруг замерла, уставившись на скалку в своих руках.

– Вот дуреха-то, а! – раздался возмущенный возглас Розы, однако уголки ее губ чуть приподнялись. – Простой просьбы и то исполнить не может! Дай-ка я.

Она попыталась забрать у Охры скалку, но та прижала ее к груди, как самое дорогое.

– Нет, я сама, – тихо произнесла она.

Кухарка бережно вернула ее на место, напоследок погладив стекло, будто это было живое существо, а потом достала простую, деревянную и, не говоря ни слова, принялась раскатывать тесто. На Твилу она даже не посмотрела.

Ужин получился не таким праздничным и веселым, как ей мечталось: Охра грустила и почти все время молчала, вызывая у Твилы чувство вины, да и Роза не слишком охотно с ней говорила. Они так и не дождались мастера Блэка – он сильно задерживался.

– Опять, – вздохнула Охра, поглядев на черный пейзаж за окошком.

Потом они вместе прикрутили ставни на ночь, и кухарка ушла. Когда дверь за ней закрылась, Твиле стало совсем грустно. Роза оставила для мастера миску с ужином, прикрыв сверху другой, и завернула в полотенце кусок пирога. Остальное убрала в буфет.

Твила решила дождаться хозяина дома и, накинув на плечи одеяло, вышла наружу. На улице было холодно и зябко. Усевшись на крыльце, она огляделась по сторонам, а потом быстро сунула под порог полкуска пирога и прошептала в темноту:

– Здесь живут добрые люди, не обижайте их.

Ответом ей был шорох ветра, прогнавшего скрученные листья по двору.

Какое-то время Твила лишь молча смотрела на пустую дорогу и потому вздрогнула, почувствовав мокрое прикосновение, но тут же успокоилась, увидев, что это Ланцет. Сейчас распознать пса можно было только по светящимся глазам – тело растворилось в ночи.

– Ты тоже не спишь? Подождем вместе?

Пес кивнул и положил тяжелую голову ей на колени. Твила запустила пальцы в длинную шерсть, поглаживая его, и снова перевела взгляд на дорогу за воротами.

Проснулась она, оттого что Ланцет лизал ей руку.

– Мастер уже пришел? – сонно спросила она, но тут же поняла, что сидит, привалившись спиной к двери, а на дороге по-прежнему никого. Пес потянул зубами край ее платья. – Ты прав, – пробормотала Твила, – лучше подняться к себе.

От долгого сидения все тело затекло, к тому же она замерзла, несмотря на одеяло. Потягиваясь и зевая, она направилась в дом, оставив Ланцета сторожить возвращение хозяина.

* * *

Эшес плелся домой, едва переставляя ноги, но зато сумел отработать даже первую половину дня, которую провел с Твилой. Если так пойдет и дальше (вернее, если он выдержит), то успеет накопить оставшуюся сумму к середине следующего месяца, а то и раньше.

Заперев ворота, он повернулся и обнаружил, что на крыльце его кто-то поджидает. Сначала он решил, что это Роза или Твила, но, подойдя ближе, понял, что ошибся. Стоящий на земле фонарь освещал тонкую закутанную в изящный плащ фигурку. Неверный свет придавал ей налет сказочности, и Эшес подумал, что уснул, не дойдя до порога, и завтра очнется, лежа на земле и слюнявя ступени. Но тут неизвестная шевельнулась, и он ее узнал.

Зашуршали шелковые юбки с атласной оторочкой, а жемчужины на платье заискрились оранжевым в свете масляной лампы. Гостья откинула капюшон, высвобождая серебристый парик – такой могли бы свить лунные пауки.

– Добрый вечер, Ми, – вздохнул Эшес, приближаясь. – Зачем ты здесь?

Служанка баронессы отвела руку, как для пируэта. Сейчас она как никогда напоминала заводную Коломбину, танцующую по ночам тайком от хозяина-кукловода. О таких мечтают маленькие девочки, глядя в витрины столичных магазинов, а получают баронессы, живущие на холмах с калеками-мужьями.

– Мастер Блэк, – сказала посланница утвердительно и моргнула, совершенно как кукла. – От ее светлости.

Узкая ручка протянула ему крохотный свиток, запечатанный серебристым сургучом.

– В чем дело? – нахмурился он, беря его. – Барону опять худо?

Вместо ответа Ми снова моргнула, будто на сей счет инструкций не было, а собственного мнения у нее не имелось. Но Эшес уже и сам сообразил, что, будь это так, за ним прислали бы экипаж, а значит, дело не срочное, а еще вернее, личное. Последняя мысль ему совсем не понравилась.

– Баронесса велела ждать ответа? – спросил он, разламывая печать.

– Ее светлость сказала, что ответа, скорее всего, не будет.

Эшес помедлил.

– Тогда я прочту его в доме. Я не видел экипажа, ты пришла пешком? Сама доберешься обратно?

Ми снова моргнула.

– Доброй ночи, мастер Блэк.

– И тебе, Ми.

Но уже поднимаясь на крыльцо и проглядывая первые строчки, Эшес понял, что доброй эта ночь не будет. Прежде чем зайти в дом, он обернулся: во дворе снова было темно и пусто.

Из-за угла выскользнула тень. Ланцет, похоже, пережидавший визит гостьи за домом, виновато ткнулся носом в его ладонь. Эшес распахнул дверь и пропустил его вперед:

– Это ничего, дружок, порой и мне куклы кажутся жуткими.

* * *

Он сразу прошел в свой кабинет, зажег свечу и потянулся за щипцами, чтобы снять нагар, но обнаружил, что Роза уже сделала это до него. Эшес откинулся на стул, и глазам предстали знакомые витиеватые буквы, достойные руки придворного каллиграфа:

Добрый вечер, милый Эшес.

Или, вернее, ночь? Скорее второе, ибо жизнь столь несправедлива в распределении благ, что нередко предлагает все лучшее людям порочным и низким и вынуждает достойнейших трудиться в поте лица за объедки с их стола. Впрочем, рано или поздно каждый получает по заслугам. Именно поэтому, должно быть, столь отрадно засыпать еженощно с мыслью, что твоя совесть чиста (в этом месте с кончика пера сорвалась случайная клякса), не правда ли?

Но я слегка отвлеклась. Счастлива сообщить, что барону гораздо лучше, и я, от его имени, шлю скромному врачевателю самую горячую признательность. Не в этом ли величайшая услада и облегчение: знать, что твое призвание помогает избавлять мир от язв, пусть порой для этого приходится вымазать руки по самые локти?..

С наилучшими пожеланиями,

Мараклея

P.S.: Кстати, о достойных деяниях – слышала, под твоей крышей поселилась прелестнейшая пташка. Уверена, вы оба еще скрасите в самом недалеком будущем один из моих скромных ужинов.

Дочитав, Эшес скомкал письмо и кинул его в угол. Потом поднял и поднес к свече, мрачно наблюдая, как пламя, давясь и отплевываясь копотью, пожирает тонкую телячью кожу.

Когда на месте послания осталась только гарь, он достал из саквояжа шелковую нитку, иголку, подхватил свечу и, пошатываясь, вышел в гостиную. Даже не взглянув на оставленный на столе ужин, пошарил в углу возле очага и достал прямоугольную зеленую бутыль. Огонь уже почти потух, и подернутые белесым налетом угольки мерцали, как притаившиеся в темноте глаза. Эшес яростно затоптал их, плюхнулся в кресло и вынул пробку. Резкий запах пополз по комнате. Вдев нитку в ушко, он опустил ее в узкое горлышко. Когда шелк напитался, вынул нить, сделал прокол пониже локтя и протянул под кожей. Накатившее чувство было сродни тому, какое испытываешь в детстве, засыпая после маминой сказки: тебя уносит в счастливое царство спокойствия и безмятежности, и ты веришь, что наутро мир будет на месте: светлый, чистый и полный надежд.

Где-то далеко упала бутылка, пару раз пересчитала ребрами пол и затихла.

Глава 5, в которой Твилу облапошивают

Твила встала еще затемно и спустилась, стараясь не скрипеть половицами. Охра еще не пришла, а Роза не встала, про мастера она ничего не знала, хотя закрытые ворота указывали на то, что он вернулся. Она понятия не имела, до которого часа ей придется быть у вдовы, но, рассудив, что до позднего, наведалась в кухню и завернула остатки вчерашнего ужина с собой в узел.

Уже направляясь к двери, она услышала невнятное бормотание и едва не вскрикнула, обнаружив в кресле перед потухшим очагом мастера. Он спал глубоким сном, приоткрыв рот, и хмурился даже во сне, будто сморило его в самый разгар спора с кем-то. На нем была та же одежда, что и вчера, а рубаха совсем засалилась, и Твила догадалась, что он не поднимался наверх. По всему первому этажу был разлит какой-то резкий незнакомый запах, но выяснять, что это, времени не оставалось. Она подошла к креслу, поправила голову мастера, чтобы та не соскользнула со спинки, и поспешила к двери. Снаружи только что подал голос первый петух.

Уже у ворот Твила сообразила, что не знает, где прачечная вдовы, – забыла вчера спросить. Она в панике бросилась сначала в одну, потом в другую сторону, но остановилась, понимая, что от этого никакого толку, только упустит время. Что делать? Вернуться в дом и разбудить Розу? Пока она решала, прогорланил второй петух, который, казалось, кричал голосом старухи: «Кукареку, ух, распеку!» Твила представила лицо мастера, когда тот узнает, что ее уволили еще до начала работы. А потому возникшая в конце улицы серая фигура показалась ей дурным предзнаменованием (если предзнаменования бывают коренастыми и носят плащи). Но, приблизившись, она оказалась всего лишь Охрой, которая и подсказала ей дорогу.

Горячо поблагодарив кухарку, Твила бросилась в указанном направлении и вовремя отыскала нужный подвальчик. Оконца располагались на уровне земли и были такими крохотными, что вполне могли бы сойти за отверстия для воздуха. Еще на лестнице платье Твилы намокло и прилипло к телу. Внизу было жарко и влажно, как в бане. По стенам струилась испарина. Помещение оказалось тесным и скудно освещалось парой коптящих ламп. Здесь пахло плесенью и всеми мыслимыми субстанциями, которые человек может пролить на себя и из себя.

Когда она вошла, Доркас Уош стояла перед огромным чаном, под которым был разведен огонь, и размешивала белье. Укутанная клубами пара, с длинными седыми волосами, выбившимися из-под чепца, и носом, почти касавшимся воды, она походила на ведьму, готовящую адское варево.

Неотсортированное грязное белье было свалено возле стены. И весь следующий час Твила занималась тем, что разбирала эту кучу на кучки поменьше, в зависимости от вида пятен. И каких здесь только не было: жирные, травяные, винные, сопливые, потные, непонятные. Вскоре ей стало казаться, что жители деревни нарочно выдумывают загрязнения потруднее. Она представила, как несколько мужчин, из тех что вчера чинили ей препятствия в трактире, злобно хохоча и хватаясь за бока, сыплют, втирают, втаптывают и размазывают все, что только можно, по простыням. «А вот это ей каково, а? – приговаривали они в ее воображении. – Пусть-ка попробует это отстирать! Нас так просто не возьмешь!» – выкрикивали они, поливая простыни мясной подливой, смешанной с дегтем и речным илом.

Когда с сортировкой было покончено, самые грязные вещи вдова велела замочить в щелочи – их предстояло потом прокипятить, а для остальных подготовить средства: мел для сведения жира, керосин от засохшей крови, спирт от травы, а последним Твила выжала лимонный сок для отбеливания. Отдельной горсточкой отстояло белье Эмеральды Бэж. Оно благоухало ирисами и состояло сплошь из рюшечек, оборочек, воланчиков и кружавчиков, настолько воздушных, что страшно было касаться.

Когда в середине дня старуха отправила ее к насосу за водой, Твиле показалось, что прошли недели с тех пор, как она в последний раз видела солнце. Щурясь, как крот, и почесывая затекшую спину шелушащимися пальцами, она выбралась наружу.

Возле насоса собралась очередь. Ее появление вызвало шушуканье, переглядывания, удлинение шей и тайные перемигивания (видные всем). Некоторых из стоявших там Твила узнала и поздоровалась – это были те жители, у кого она побывала накануне с мастером. Примостившись в самом конце живой змейки, она принялась рассматривать стены домов, чтобы не встречаться взглядом со стоящими в очереди, но все равно постоянно встречалась, потому что все они глазели на нее. Правда, через какое-то время ажиотаж поутих, и Твила уже не чувствовала себя так неловко.

Ей хотелось, чтобы ожидание тянулось подольше, – лишь бы чуточку позже вернуться в подвал. Но возничий времени, как назло, щелкнул хлыстом, и очередь двигалась до обидного резво: вот Рукаэль наполнила жестяное ведро, и ее место тут же занял помощник мясника, которого потом сменил Лубберт – внук торговки пирогами, – смеющийся, как подавившийся филин, а следом воды попыталась набрать какая-то девушка примерно одного с Твилой возраста, но ее оттеснили.

Тут Твила заметила неподалеку паренька. Он стоял, привалившись к стене одной из лавок, и не отрываясь наблюдал за ней. Если описывать его одним словом, то он был бесцветным: бледные с желтоватым отливом волосы топорщились на голове, и такие же бледные ресницы густо обрамляли карие глаза. Бескровные губы потрескались, и он то и дело проводил по ним языком, быстро, как ящерица. Он даже не моргнул, встретившись с ней взглядом, и Твила поспешно отвернулась.

Она удивилась, снова увидев впереди ту же девушку, – та уже давно должна была набрать воды и уйти. Приглядевшись, Твила поняла, в чем дело: как только ее очередь подходила, следующий человек тут же бесцеремонно оттеснял незнакомку. Когда он, наполнив тару, отходил, посмеиваясь, девушка повторяла попытку, но с тем же результатом, и так каждый раз. Она сносила это безропотно, с какой-то кроткой полусонной улыбкой, будто надеясь смягчить ею очередного притеснителя. Шапка вьющихся льняных волос делала ее похожей на одуванчик. Мягкие прядки тихо мерцали, поэтому казалось, что и на ощупь они теплые, но, подойдя ближе, Твила заметила, что им не помешал бы кусок мыла.

Когда до нее дошла очередь, девушка одарила ее такой же мягкой улыбкой, без тени мольбы. Твила пропустила ее к насосу и услышала позади возмущенный гул – люди лишились развлечения. Набрав воды, девушка кивнула ей и отошла. Подставив ведро, Твила скосила глаза к соседнему дому и заметила, что бледный мальчишка по-прежнему на нее смотрит.

– Даффодил! – раздался чей-то окрик.

Он повторился дважды, с повышающимся градусом раздражения, прежде чем парень встрепенулся и поспешно скрылся за домами.

Ведро тем временем наполнилось, и Твила, покрепче ухватившись за ручку, потащила его в прачечную. Стоило спуститься в подвал, и время снова замедлило бег.

Она работала, не поднимая головы и не зная, сколько прошло времени. Дневной свет в крошечные отверстия под потолком не проникал, а потому было непонятно, темно ли на улице. Единственным ориентиром служила толстая, как пенек, свеча, в половину ее роста, стоявшая в углу. Она сильно оплавилась, что лишь прибавляло сходства со срубленным деревом. Этим утром старуха сделала на ней насечку и предупредила, что рабочий день Твилы закончится, когда она догорит до процарапанной отметки. Под конец Твила начала подозревать, что тут кроется какой-то секрет, или же старуха хитрит и меняет свечу, стоит ей отвернуться.

Вечность и еще немного спустя, стоя на престарелой трехногой табуретке над чаном, в котором варилась последняя порция белья, Твила поняла, что больше не выдержит: сейчас ее спина сломается, и она прямо с мешалкой в руках упадет в чан и умрет. Или заснет.

– Ничего, не помрешь, – раздался голос старухи. – Захочешь жить, захочешь есть – сдюжишь.

Твила перевела на нее мутный взгляд и не сразу поняла, что та имеет в виду под «окончанием рабочего дня».

– Хватит с тебя на сегодня. Дуй домой и остаток дня делай, что хошь, – милостиво разрешила вдова и выцепила мешалку из ее рук – сама Твила была не в состоянии ее выпустить: пальцы еле сгибались и отказывались слушаться.

* * *

Говоря, что на сегодня она свободна, вдова Уош имела в виду свободна, после того как отнесет все выстиранное белье заказчикам.

Подхватив корзину, Твила поплелась к выходу. Несколько раз по пути наверх пришлось останавливаться и пережидать, пока ступени перестанут кружиться и играть в «поменяемся местами». Оказавшись на улице, она несколько раз вдохнула воздух так глубоко, что заболела грудь. Придя наконец в себя, она заметила, что солнце почти село. А ей-то казалось, что это произошло давным-давно!

Заказы Твила отнесла быстро, а могла бы еще быстрее, если бы не ошиблась пару раз. Так, компаньонка Эмеральды Бэж едва не лишилась чувств, обнаружив вместо воротничка («из редчайшего брабантского кружева, которое ткут девушки с неогрубевшими пальцами в полусырых подвалах, дабы сохранять тонкость и эластичность нити») суровые мужские портки. Твила извинилась и сходила к мельнику за воротничком.

Последними в ее корзине значились скатерти для трактира «Зубастый угорь». Вчера, протирая столы, она не заметила, чтобы они были покрыты чем-то, кроме жира и пролившегося мимо глоток пива. Но вдова пояснила, что Тучный Плюм держит в дальнем углу парочку столов для высокородных и, соответственно, более взыскательных господ (в передаче вдовы: «дурней, готовых отвалить три золотых за тряпку на столе и занавеску, чтоб остальные не пялились, пока его благородство жрет»).

Твила так сосредоточилась на том, чтобы побыстрее отдать Тучному Плюму скатерти и, взяв плату, убежать, что едва не выронила корзину, когда над ухом раздался чуть хриплый, но не без мелодичности голос:

– Мадемуазель вернулась? И на сей раз одна?

Твила обернулась и с трудом подавила вскрик: за дверью стоял Валет, тот самый, с золотым протезом вместо носа. Он был высок, худ, а зубы, когда он улыбнулся, выглядели так, будто он только что поел грязи. Явно довольный произведенным эффектом, он сдернул с головы шляпу и отвесил ей поклон.

– Валет, – представился он, а потом вкрадчиво добавил: – Не имел намерения вас напугать.

И нарочно улыбнулся еще шире.

Лицо у него было костлявым и вытянутым, словно кто-то сплюснул его с боков кулаками, а черные сальные волосы тщательно разделялись на пробор и свисали до плеч. Если не обращать внимания на нос и зубы, то можно было заметить, что он еще довольно молод и, пожалуй, не лишен привлекательности. Но не обращать внимания было невозможно, поэтому никто этого не замечал. К тому же подобной внимательности мешал и его костюм, который был куда более занимательным. Он позвякивал, постукивал, бренькал и дребезжал при каждом движении. А все потому, что камзол был практически погребен под всевозможными аксессуарами. Изящная блохоловка, ложечка с черепаховой ручкой, амулет в виде засушенной лапки кролика, серебряный флакон из-под духов, ружейный курок, шпора и минимум три цепочки от хронометров, выбегавшие из карманов (наверняка самих хронометров там не было, и все ограничивалось цепочками) – вот лишь небольшая доля того, что успела разглядеть Твила. Все это богатство было пришито, приделано, вдето или крепилось еще десятком способов к его наряду.

– Твила, – пискнула она в ответ.

– Позвольте облегчить вашу ношу, мадемуазель Твила, – промурлыкал он, забирая у нее скатерти. – Я передам их хозяину сего заведения при первой же возможности и с наилучшими пожеланиями от вас.

– Спасибо, – пробормотала она, – но только он должен заплатить за стирку четыре монеты, чтобы я могла передать их вдове Уош.

– Ах, деньги! Вечно этот пустяк вылетает у меня из головы, – воскликнул Валет и сделал пренебрежительный жест.

Настолько пренебрежительный, что Твила сразу поняла: деньги за скатерти он собирался забрать себе.

– Вы не подскажете, где хозяин?

– Тут, там, всюду, – пожал плечами Валет. – А посему лучше подождите его здесь.

Твила не стала спорить: искать Тучного Плюма в задних комнатах или подниматься с этой же целью наверх ей вовсе не хотелось. Тем более что мутноглазые посетители уже начали коситься в ее сторону, а двое или трое даже пригласили за свой стол. От их взглядов Твила тотчас почувствовала себя вымазанной маслом.

– Тогда я постою тут и подожду, если вы не возражаете, – сказала она и забрала у Валета скатерти.

– Возражаю? Ничуть! – оживился тот. – Я, если позволите, с превеликим удовольствием составлю вам компанию. А пока мы ждем, что вы предпочитаете в качестве развлечения: старинную балладу, загадку, серенаду, частушку, поговорку или, может быть, – он заговорщически ей подмигнул, – скабрезный анекдот?

– Я… я не знаю, – растерялась Твила, – на ваш выбор.

– Ну, тогда баллада! – торжественно провозгласил он, удовлетворенно потер руки и приступил к декламации.

Твила слушала его краем четверти уха. Неуютный трактир заставлял ее нервничать, а не то она бы обязательно оценила его старания. Голос у Валета, в противоположность наружности, оказался очень приятным, можно даже сказать, бархатным и завлекающим, лишь с самой легкой ноткой гнусавости. В особо эмоциональных местах он подбавлял в него хрипотцы (гневной, умоляющей или презрительной – в зависимости от обстоятельств). К тому же сей господин ей не подмигивал, не манил пальцем, не облизывался на нее и не предлагал «раздавить чарочку терновой». Наоборот, он так погрузился в свою балладу, что даже прикрыл глаза и как раз с чувством выводил:

 
И только сошел он под своды, как вдруг
Все ветры небес загудели вокруг,
Все двери раскрылись, гремя и звеня,
И в вихре явился Владыка Огня![6]6
  В. Скотт. Владыка огня. Пер. В. Бетаки.


[Закрыть]
 

когда откуда-то из кухни вынырнул, сопровождаемый грохотом кастрюль, Тучный Плюм и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Спасибо, – перебила рассказчика Твила. – Это было очень-очень красиво. Мне правда понравилось. А сейчас мне пора.

Она поправила скатерти и бросилась было догонять Плюма, но тут Валет крепко ухватил ее за локоть.

– Куда же вы, мадемуазель? – оскорбился он. – А как же три монеты?

– Какие три монеты? – не поняла Твила.

– Ну, как же: не думали же вы, что прославленный сказитель, менестрель, жонглер, певец, зубоскал и рифмоплет – в общем, я – будет тратить свой гений впустую? Бросать на ветер, так сказать? Нет, сразу видно, что вы не могли так подумать! Вы слишком хорошо воспитаны, мадемуазель, чтобы допустить подобную нелепость.

– Так вы хотите три монеты за балладу? – догадалась Твила и похолодела.

– Естественно, – кивнул он, – сам бы я, возможно, выбрал что-то попроще и, соответственно, подешевле. Но мадемуазель предпочла балладу, что, впрочем, лишь выдает ее хороший вкус.

– Но вы сами предложили балладу…

– Значит, это выдает мой хороший вкус, – начал раздражаться Валет. – Неважно. С вас две монеты. Или вы вздумали меня обобрать?

Последняя реплика подкрепилась сдвинувшимися бровями и угрожающим тоном.

– Что вы, и в мыслях не было! – пролепетала Твила. – Но у меня нет таких денег… Пока нет.

На глаза едва не навернулись слезы при мысли о том, как ловко он ее провел: придется отдать за балладу недельный заработок! И теперь Твила не знала, злиться ей на себя за то, что так глупо попалась, или за то, что не удосужилась выслушать самую дорогую в жизни балладу.

– Я принесу долг в конце недели, – поспешно заверила она.

– И не вздумайте меня надуть, – с нажимом предупредил ловкач.

В этот момент от крайнего стола кто-то противно прохрюкал:

– Эгей, новую подружку себе завел, а, Валет?

– Что, не удалось расшевелить леди Мадленку? – подхватил другой.

– Все так же холодна?

Стены трактира дрогнули от дружного гогота, аж пыль поднялась столбом. Валет тут же выпустил ее локоть. Его лицо потемнело от гнева.

– Да как ты смеешь, мерзавец! – взревел он и бросился на сидевшего ближе всех остряка, выставив вперед золотой нос, как клюв.

Тут же завязалась потасовка, и Твила, не оборачиваясь, поспешила к Тучному Плюму.

– Посуду не бить, столы не ломать! – рявкнул тот с площадки второго этажа.

Трактирщик был слишком занят тем, чтобы уберечь свое имущество, а потому не глядя (но все же внимательно) отсчитал ей четыре монеты. Обрадованная, что ему сейчас не до нее, Твила крепко зажала их в руке и поспешила к выходу, старательно огибая дерущихся.

Уже в дверях она напоследок обернулась. Валет лежал на полу и орал: «Получи, негодяй!», пока сидевший на нем коротышка дубасил его по лицу.

Искренне понадеявшись, что скулы сказителя крепче кулаков коротышки, Твила выскочила наружу.