Текст книги "Болото пепла"

Это очень неприятно – не знать о себе то, что знают другие. Баронесса словно прочитала ее мысли.

– Это даже забавно… не правда ли, есть что-то странное в том, чтобы спрашивать о себе у едва знакомого, хм, человека? Что ж, пожалуй, расскажу. Ты идешь в деревню?

– Не совсем, то есть… да. – Все равно уже не было времени навещать болото, поэтому Твила твердо кивнула: – Да, я иду в деревню.

– Тогда садись, подвезу. По дороге и расскажу.

Твила помедлила, а потом шагнула к карете. В конце концов, отказываться и на этот раз было бы совсем невежливо. Вдруг красавица рассердится и больше никогда ее не пригласит?

Подножка кареты откинулась с грохотом спускающейся лавины. Твила кинула взгляд на нетерпеливо фыркающих лошадей, покачивающийся фонарь, поблескивающие в темноте парики лакеев и занесла ногу…

Беззаботный свист вынырнул канарейкой из-за поворота, и на ее плечи легли две тяжелые ладони, буквально пригвоздив к месту. Знакомый голос задумчиво произнес:

 
В ночи не слышен стук колес,
Не ноет скрип ступиц,
Беззвучно экипаж плывет
Под мерный блеск зарниц.
 
 
Уж лучше топать сотню миль
Или бежать бегом,
Чем, встретив этот экипаж,
Увидеть леди в нем…[13]13
  Баллада «Леди Говард». Пер. Е. Коути и Н. Харса.


[Закрыть]
 

Впервые на лице баронессы промелькнуло что-то похожее на раздражение. Она прожгла стоящего за спиной Твилы фиолетовыми огоньками:

– Валет… ох, и заполучу я тебя когда-нибудь в свою колоду.

Тот, легко насвистывая, обошел Твилу и отвесил баронессе поклон – с виду почтительный, а если присмотреться, то не очень.

– Только чур я поверх сучки червей, – осклабился он.

Твила удивилась: Валета всегда отличала предупредительность, особенно в отношении дам. Но этот его ответ никак нельзя было назвать ни изящным, ни хотя бы учтивым. К тому же, невзирая на небрежную позу, в нем чувствовалось напряжение.

Секунду висела тишина, а потом баронесса откинулась назад и весело рассмеялась, даже в ладоши хлопнула.

– Тогда как насчет того, чтобы прокатиться с нами? Я как раз предлагала Твиле…

– Я слышал, – перебил он. – Вот поэтому детей нужно пугать страшными сказками – чтобы не вырастали в таких невежественных девушек.

– О, – она картинно понюхала воздух, – чую нотки скуки и нотаций! Подцепил чуму занудства?

Валет промолчал.

– Ну хорошо, – баронесса вздохнула и одарила Твилу сочувственным взглядом. – Бедная девочка, столько скучных мужчин разом… – А потом подалась вперед, и черная бабочка на ее корсаже колыхнула огромными ворсистыми крылышками, совсем как живая. – Ну, мы с тобой еще повеселимся, – заговорщически шепнула она и резко захлопнула дверцу.

– Трогай!

Гибкое лезвие кнута со свистом рассекло воздух, и карета тронулась с места.

Но вместо того чтобы развернуться и направиться обратно к холму, экипаж покатил к зарослям, от которых спускалась тропинка к болоту. Небольшая заминка, и вот уже живая изгородь послушно расступилась: кусты жимолости отползли, корешки отпрянули, а ветви пригнулись к земле послушными дворнягами, будто пропуская хозяйку. И если Твиле обычно приходилось продираться сквозь заросли и потом еще выцеплять колючки из подола, то карета миновала этот участок без каких-либо затруднений, словно у нее имелся свой особый ключик. Стоило ей проехать – и лиственная стена тут же встала на место, приняв прежний суровый и неприступный облик.

Только тогда Твила опомнилась и рванулась следом:

– Там Дитя, Валет, она на болоте!

Длинные пальцы ухватили ее за подол.

– Ее там нет.

– Откуда ты знаешь?

– Я только что из деревни, видел ее там.

– Ну, хорошо…

Твила остановилась, чувствуя непонятное облегчение, оттого что баронесса не застанет Дитя одну.

– Почему ты был с ней так груб?

– Вовсе нет. Я просто не был вежлив.

– Тебе она не нравится?

– Да. Нет. Не знаю… Дело не в ней, а в ее сути.

– Ничего не поняла.

– Это к лучшему. Кстати, разве тебя не учили, что нельзя садиться в экипаж к незнакомцам?

– Нет…

– Ладно. – Валет завертел головой, воздел нос к небу, куда уже начали подтягиваться робкие стайки звезд, и нахмурился. – Уже поздно, – пробормотал он. – Нельзя тебе возвращаться одной.

– Это ничего, тут совсем близко, за меня не волнуйся. Скоро буду дома.

– Что, сядешь в следующий экипаж? Или, может, предпочитаешь вернуться в деревню по частям, в корзинке того негодяя, который расправляется с девушками в Бузинной Пустоши?

После того случая с носом они были на короткой ноге, и Валет подчас злоупотреблял ролью опекуна.

– Ты преувеличиваешь, я его не встречу.

– Да? А вдруг это я?

– Это не ты.

– Почему ты так уверена?

– У тебя нет корзинки.

– Думаешь, кто-то обратит на это внимание, если ты пропадешь? Никто и не вспомнит про корзинку! Зато всем на ум придет, что в последний раз тебя видели именно со мной, здесь, прямо на этой дороге.

– Тебя никто здесь не видел со мной, кроме баронессы, – заметила Твила. – К тому же если это все-таки ты, тем более не нужно меня провожать.

Валет бросил на нее возмущенный взгляд, извлек из кармана хронометр (все-таки один у него был), и на его лице отразилось отчаяние.

– Я бы непременно тебя проводил, – сказал он извиняющимся тоном. – Нет, я обязан тебя проводить! – Он выпятил грудь, но тут же сник. – И при этом должен быть в совершенно другом месте…

Только теперь Твила заметила, что он прифранчен: протез был начищен и блестел так, что, казалось, на кончике носа горит огонек; длинную шею прикрывал пышный воротник-жабо, правда, слегка засаленный (Твила ни разу не видела в прачечной вещей Валета). Но главное, в одном из карманов торчал пучок цветков померанца – это дерево росло только в саду сестер Крим.

– У тебя свидание, Валет? – удивилась Твила.

Тот поморщился.

– У меня встреча, встреча с дамой, – сказал он со значением, а потом с глубоким вздохом щелкнул крышкой хронометра и решительно повернулся в сторону деревни.

– Была встреча. Идем.

Лицо у него при этом стало самое несчастное.

– Валет, а твоя встреча, она, м-м, надолго?

Тот призадумался, потом покачал головой:

– Нет, не думаю.

– Ну тогда, возможно, я могла бы пойти с тобой? Я постою где-нибудь в сторонке и даже отвернусь, чтобы вам не мешать. А потом ты меня проводишь.

– А что, и правда можно так сделать, – тут же повеселел Валет. – Однако отворачиваться необязательно. Это не одно из тех пошлых современных свиданий, которые ты могла себе вообразить. Леди Мадлен не из таких, она девушка старомодная и порядочная. Но тогда нам надо спешить: не хочу заставлять даму ждать!

И они зашагали в сторону, противоположную деревне.

Глава 13. О странностях любви и тайных встречах под луной

Приноравливаясь к размашистому шагу своего спутника, Твила вспомнила, что прежде уже слышала упомянутое им имя, еще в самом начале, в «Зубастом угре». Валет яростно бросился на негодяев, посмевших трепать имя его дамы, и именно тогда потерял в схватке за ее честь нос. Вернее, протез.

– Так, значит, ее зовут Мадлен?

– Леди Мадлен. Леди Мадлен де Макабрэ, если так уж хочешь знать.

– Кажется, я не видела ее в деревне.

Валет на это только хмыкнул.

– Она не местная?

– Гм, напротив, в некотором смысле она самая местная из всех.

Твила не успела уточнить, что это значит, потому что они как раз дошли до церковной ограды, и Валет распахнул перед ней дверцу, делая приглашающий жест:

– Прошу.

Она послушно просеменила вперед, про себя удивляясь такому месту свидания. Но потом ей пришло в голову, что родители леди Мадлен де Макабрэ могут не одобрять выбора дочери, тем самым вынуждая влюбленных встречаться тайно. И их сложно осуждать: Валет хоть и славный малый, но все же редкие родители обрадуются, узнав, что дочь отдала сердце безносому пройдохе, зарабатывающему на жизнь продажей баллад и небылиц. Твила зашагала по дорожке к церкви, но тут Валет снова ее окликнул:

– Не сюда.

Он махнул рукой, и Твила с возрастающим удивлением последовала за ним. Они обогнули церквушку, приблизились к погосту, зашли на погост и принялись петлять среди могил, пока не оказались перед одним особо помпезным склепом. Тот белел в темноте, как череп, вылезший из земли.

Валет нервно пригладил волосы:

– Как я выгляжу?

– Взволнованным.

– Я не об этом, – досадливо поморщился он. – Ладно, неважно.

В последний раз оправив наряд, он потянул за тяжелое бронзовое кольцо. Дверь подалась, и они шагнули в пыльную и очень старую гробницу.

В стене напротив входа имелось красивое витражное окно, под которым стояла скамеечка. Бархат на ней так истерся, что было боязно садиться: существовал риск обратить обивку в прах. Центральное же место занимал огромный каменный саркофаг, сплошь покрытый резьбой с изображением сценок из жизни нимф и фавнов, обрамленный огромными мраморными лилиями.

Твила огляделась по сторонам, но, кроме них, здесь никого пока не было. Должно быть, леди Мадлен запаздывала.

К ее удивлению, Валет шагнул прямо к саркофагу и, покрепче уперевшись ногами в пол, сдвинул крышку.

– Что ты делаешь?

– Тш-ш. – Он кинул на нее недовольный взгляд и, приложив палец к губам, кивнул на каменный гроб.

Твила подошла и заглянула внутрь. На обивке, должно быть, некогда белой и атласной, лежала женщина в старинном платье. Волосы, убранные в высокую прическу, были похожи на парик. Левая половина ее лица застыла костяной маской, а на правой еще сохранилась хрупкая похожая на бумагу кожа. От времени она покрылась мелкими трещинками, и потому возраст было не определить: это в равной степени могла быть и молодая девушка, и матрона средних лет. Впрочем, даже в таком состоянии угадывались правильные черты, и Твила решила, что это все же молодая хорошенькая женщина. Ее руки были сложены на груди, а пальцы унизаны перстнями с драгоценными камнями.

Выражение лица Валета говорило само за себя, но все же Твила уточнила:

– Это и есть леди Мадлен?

Тот кивнул, глядя на лежащую так, будто она всего лишь решила отдохнуть.

– А тебе не кажется, что она… немножко мертва?

Едва сказав это, Твила поняла, что сморозила глупость. Брови Валета сошлись на переносице.

– А тебе не кажется, что это слегка нетактично – говорить человеку, что он умер? – громко зашептал он. – Кто мертв, тот и сам знает. С тем же успехом можно, стоя под ливнем, сообщить собеседнику, что идет дождь.

– Прости, я не хотела.

Но он уже снова склонился к леди Мадлен.

– Дай нам, пожалуйста, минутку, – попросил он, не оборачиваясь.

Твила послушно вышла и примостилась на одной из могильных плит неподалеку, так, чтобы видеть вход в склеп. Вскоре в дверях показался Валет, повертел головой и направился в ее сторону.

– Она сейчас выйдет, – весело сообщил он и принялся насвистывать какую-то песенку как можно непринужденнее, но Твила заметила, что он нервничает, и задалась вопросом, сколько еще им придется здесь пробыть, прежде чем ему надоест, и они смогут вернуться в деревню.

Они просидели минут пять, а потом раздался шорох, и в темном проеме меж колонн показалось белое пятно. Вслед за тем на залитую лунным светом площадку вышла леди Мадлен. Платье на ней свободно болталось, пустые глазницы остановились на них, и она замерла в нерешительности. Валет тут же вскочил, подбежал к ней и предложил руку.

– Миледи, счастлив видеть, – забормотал он. – Позвольте заметить, что вы сегодня очаровательны. Нет, просто ослепительны!

Та склонила голову набок и благосклонно приняла предложенную руку. И, хоть лицо дамы осталось неподвижным, Твиле показалось, что она что-то ему ответила, а может, это всего лишь ветер прошуршал листвой.

– Ах она, – Валет кинул на Твилу небрежный взгляд через плечо, – ну что вы, просто соседка! Не возражаете, если она здесь побудет? Бедняжка не могла… – Остаток речи она не расслышала, потому что парочка быстро углубилась в аллею.

Следующие полчаса Валет и его дама прогуливались по кладбищенским дорожкам так, будто это был общественный парк. До Твилы то и дело доносился его делано оживленный голос – он занимал даму беседой и за это время успел загадать ей две загадки и рассказать байку про мужа принцессы, которому ее отец-король приказал принести три хрустальных волоса с головы самого черта, дабы доказать, что тот достоин руки его дочери.

– Но когда юноша пришел в преисподнюю, дьявола на месте не оказалось, можете себе это представить? – хохотал Валет, утирая слезы и помогая даме огибать могилу дочери мельника.

Твила старательно отводила глаза, как и обещала, но один раз все-таки не удержалась и кинула взгляд в их сторону. И тут же пожалела, потому что как раз в этот момент Валет, сжимая обе руки дамы в своих, потянулся к ее лицу. Твила вспыхнула и хотела отвернуться, но тут лишенная плоти рука мягко легла на его губы, и леди Мадлен покачала головой. До Твилы донесся уже знакомый шорох, который свился в строки:

 
Мои уста – холодный яд,
Мой дом – могильный тлен.
Разделишь ложе из костей,
Поцеловав Мадлен.
 

Валет замер и печально вздохнул, а потом встряхнул головой и спросил прежним оживленным тоном:

– Ну от танца-то хоть леди не откажется?

Видимо, ему ответили согласием, потому что он тут же вытащил из кармана музыкальную шкатулку в виде недовольного сверчка и, несколько раз провернув ключик, примостил ее прямо на землю, после чего сдернул с головы шляпу и отвесил партнерше галантный поклон. Она ответила ему сдержанным книксеном, и пара закружила меж могил под звуки старинного вальса.

Валет выглядел счастливым и влюбленным, как мальчишка, и даже черты леди Мадлен в какой-то момент, казалось, оживились. На краткий миг Твила увидела девушку, которой та когда-то была: лучистые серые глаза были устремлены на Валета, на щеках играл румянец, а ямочки свидетельствовали о едва сдерживаемой улыбке. И ей вдруг пришло в голову: а что если это не Валет, а все они видят неправильно?

И даже один мелкий эпизод не испортил картины (при неудачном повороте что-то вылетело из ключицы партнерши, но Валет, как истинный джентльмен, отвел глаза, сделав вид, что ничего не заметил).

Увы, как и все танцы, этот тоже подошел к концу. Кавалер с видимым сожалением поцеловал на прощание пальчики дамы (камни не были вынуты из перстней, и Твила поняла, что любовь настоящая) и проводил ее обратно в склеп.

– Можем идти, – бодро сообщил он, возвращаясь к ней и стряхивая руки, как после тяжелой работенки.

– Что за девчонка! – воскликнул он, когда они вышли на дорогу, и покачал головой: – Однажды я сорву-таки ее поцелуй!

Однако за веселым тоном ей вдруг почудилась нотка грусти.

– Но не сейчас, нет, еще рано, – продолжил он после минутного молчания. – А знаешь почему? Потому что любой мужчина, прежде чем остепениться, должен совершить три вещи. Первое, – Валет загнул длинный и почти такой же тощий, как у леди Мадлен, палец, – хорошенько повеселиться и покуролесить. – При этом другой рукой он задумчиво коснулся кончика протеза. – Второе – спасти прекрасную деву из лап мерзавца…

– А не прекрасную спасать не нужно?

– Зачем мерзавцам уродливые девы? – искренне удивился он.

– Ну хорошо, а третье?

Тут Валет сконфуженно умолк, и Твила поняла, что третье он забыл.

– Не задавай глупых вопросов, – раздраженно бросил он.

– Так взрослые говорят детям, когда не знают, что им ответить.

– Хорошо, что ты уже не ребенок.

– А ты еще не взрослый.

– И то верно, – снова повеселел Валет.

– Так, значит, остался второй пункт?

– Да, без него никак.

– Ты говорил, что леди Мадлен местная…

– О да, – оживился он, – ведь она фактически первая жительница Бузинной Пустоши. Поселилась здесь, когда никого из нас еще на свете, кхм-кхм, – Валет закашлялся, видимо, сообразив, что едва не сболтнул лишнего. – В общем, она девушка благородная, из почтенной семьи. Но не подумай, что именно это меня в ней привлекло, – поспешил заверить он. – Нет, меня ничуть не интересует ее положение.

– Значит, она рассказывала тебе о своем… прошлом?

Твила не знала, как лучше задать вопрос. Она подозревала, что юность леди Мадлен пришлась эдак на пару веков раньше аналогичной поры у Валета, но боялась спросить об этом напрямик, чтобы снова его не обидеть.

– В общих чертах… – вильнул он. – Сам я, естественно, не осмелился докучать ей расспросами, ведь кто она, и кто я. Разумеется, некоторые из местных не упускают случая распустить грязные сплетни (часть из них могла осквернить и твои уши), что, мол, она родила троих внебрачных детей, а когда поняла, что возлюбленный на ней все равно не женится, удушила малюток во сне, за что и была четвертована. Сущая чушь! Да, именно чушь! – с нажимом и ноткой истеричности повторил Валет. – Я не верю ни единому слову! Леди Мадлен – девушка порядочная. Четвертование? Ха! Ты ведь видела, какая у нее подвижность в костях? Тут никаких других доказательств не требуется.

Твила неуверенно кивнула и помедлила, прежде чем задать следующий вопрос:

– Валет, а тебе не кажется все это странным, ну, что ты можешь с ней видеться и даже танцевать?

– Нет, – пожал плечами он, – с людьми всегда так: кто-то видит больше, кто-то меньше. И да, думаю, упоминать об этом излишне, но все-таки попрошу тебя не распространяться в деревне о сегодняшнем вечере. Сама понимаешь: честь дамы и прочее… Да и не люблю выставлять личную жизнь напоказ.

– Конечно.

Какое-то время они шагали молча. Впереди уже показалась деревня.

– Думаю, ты ей нравишься.

– Правда? То есть я хочу спросить: ты это серьезно?

Твила кивнула, на сей раз совершенно искренне.

– Да.

– А как именно нравлюсь: из серии «А парень ничего!» или «С таким я могла бы провести вечность»?

– Второе, – отозвалась Твила. – Ради мужчин, которые им безразличны, женщины не встают из могил.

Даже в лунном свете и даже краем глаза она увидела, как Валет густо покраснел.

Глава 14, в которой Твила сначала теряет, а потом снова находит работу

Как Твила ни старалась, но за ужином утратила бдительность, потянувшись за имбирной булочкой.

– Что это?

Проследив за взглядом мастера, она тут же убрала руки под стол, но было уже поздно – он заметил.

– А ну-ка покажи!

И, не дожидаясь, пока она сама их вытащит (а Твила сжала пальцы в кулаки, а те для верности еще и спрятала в передник), он схватил ее ладони и подтянул к свету, заставив поморщиться от боли. Потом поднял на нее глаза и потряс ее же руками:

– Я еще раз спрашиваю, что это?

– Руки, – тихо ответила Твила.

– Это не руки, а клешни. Идем.

Он решительно отодвинул стул и откинул заткнутую за ворот салфетку.

– Куда? – испугалась Твила.

– Будем ампутировать. Тут уже ничем не поможешь. – Увидев ее отчаянный взгляд, мастер рассердился: – Смазывать идем, куда же еще!

Она поднялась из-за стола и под яростным взором Розы проследовала за ним в кабинет.

– Сядь.

Твила послушно села и, пока он рылся сначала в сумке, потом в ящиках стола, а затем на полках в поисках нужного средства, с интересом оглядывала обстановку. Она видела эту комнату лишь однажды, в самом начале, и то мельком, а теперь получила возможность рассмотреть все получше.

На простом рабочем столе, за которым она разместилась, клубились тонкие следы от пера. Тут и там виднелись чернильные пятна: они бежали не только по рабочей поверхности, но и крались по ящикам, танцевали на дешевых бумажных обоях и даже поселились на корешках книг. Наверняка они обнаружились бы и под обложками, загляни Твила туда. Видимо, хозяин оставлял их по рассеянности, забывая вытирать пальцы, или, может, в крайнем возбуждении, осененный какой-то гениальной идеей, и в таком состоянии ему было не до пустяков.

Из угла на посетителей взирал страшный муляж из папье-маше. Это была голова женщины, весьма искусно выполненная. Одна ее половина ничем не отличалась от тысяч других женских голов (разве что материалом, из которого была сделана), а вторая бесстыже алела ничем не прикрытыми мышцами. Заметив уставленный на нее стеклянный круглый глаз, Твила вздрогнула и отвернулась.

Разглядывать полки с книгами было куда приятнее. Томиков было не так уж и много, но чувствовалось, что с каждым, если не считать чернильных пятен, обращались очень бережно. Все они были тщательно обернуты в обложки, хотя последние, как и сами книги, стоили весьма недешево. Здесь были самые разные переплеты: из мягкой телячьей кожи, из юфти[14]14
  Выделанная кожа.


[Закрыть], бархата и плотной цветной бумаги. На некоторых имелись металлические застежки и были выдавлены специальной печаткой красивые узоры.

Наконец мастер нашел нужное средство (оно отыскалось на самой нижней полке стеллажа) и уселся за стол напротив нее.

– Вытяни руки.

Твила положила их на стол.

Резко запахло мазью, а потом защипало пальцы, потому что он начал аккуратно смазывать их чем-то жирным и желтым. Твила представила, как завтра придет с такими вот руками в прачечную.

– Завтра никакой прачечной.

– Что?

– Вернее, не только завтра. Вообще туда больше не пойдешь.

– Но как же… Ведь никому больше не нужна работница.

– Ну и это тоже не выход. Что-нибудь придумаем.

– Но госпожа Уош…

– Я сам с ней поговорю.

С одной стороны, Твила испытала постыдное облегчение, в котором даже себе боялась признаться, а с другой – огорчилась и встревожилась. Полмонеты в день были, конечно, не ахти каким богатством, но и они на дороге не валялись. Мастер не брал с нее платы за жилье и стол, все время чем-то отговариваясь. Однако Твила тайком отдавала заработок Охре, чтобы та купила продуктов, и им не пришлось подавать на ужин разбавленное водой молоко и добавлять в хлеб картофель.

А теперь, получается, она даже такой малости не сможет. Тогда какой от нее прок? Об этом она и спросила у мастера.

– Прока не будет вовсе, если станешь калекой. Кстати, что это у тебя с ногой?

– Так, ничего, теплая вода брызнула.

– Страшно представить, что было бы от горячей. Ну-ка подними платье, еще чуть-чуть – мне же надо видеть поврежденный участок.

Мастер осмотрел обожженную немного повыше колена ногу и принялся смазывать ее лекарством, уже из другого пузырька, который сыскался гораздо быстрее первого. В этот момент в кабинет вошла Роза с подносом в руках и замерла при виде мастера, склонившегося над ее коленкой. В какой-то миг Твиле показалось, что та сейчас обрушит поднос прямо ей на голову. Она попыталась подтянуть платье вниз.

– Не трогай, – мастер стукнул ее по жирным желтым рукам, – я еще не закончил. И потом еще немного так посидишь, пусть мазь высохнет.

Тут он поднял голову:

– Ты что-то хотела, Роза?

Девушка наконец оторвала взгляд от ее ноги и взяла себя в руки.

– Вот, ужин вам принесла. Вы же, так и не доев, подхватились.

– О, спасибо. Да, Твила, ты ведь тоже не доела? Тут как раз на двоих хватит. И что бы я без тебя делал, Роза!

Девушка оставила поднос на столе, а на обратном пути случайно задела Твилу локтем, да так, что у нее чуть искры из глаз не посыпались.

Мастер как раз закончил и собирался встать, но, увидев ее перекошенное от звона в ушах лицо, смягчился:

– Ну-ну, чуть потерпи, сейчас перестанет щипать, – и подул на коленку.

Позади с грохотом захлопнулась дверь.

* * *

Дождь уныло барабанил о ставни и слюнявил окошко, а деревья гнулись под порывами ветра, шевеля мокрыми листьями, будто перешептываясь.

До самого обеда Твила просидела на чердаке, глядя на серую непогоду и представляя радостные разговоры жителей Пустоши, занятых каждый своим делом. Они в ее воображении говорили нечто вроде: «Ты видел, сколько я уже корзин сплел? А ведь день еще только начался!». – «Это что! – отвечал тому первому такой же невидимый товарищ, – глянь, сколько я дров наколол, ты же знаешь, для меня это сущее наслаждение!»

– Твила!

Крик мастера заставил ее встрепенуться и оторваться от унылого зрелища и еще более унылых мыслей. Гадая, зачем она могла ему понадобиться, Твила буквально скатилась со ступенек и замерла, не зная, что ее поразило больше: то, что Эмеральда Бэж стоит в их гостиной, или то, что над ней раскрыт кружевной зонтик от солнца (второй, от дождя, держала в руках ее компаньонка). Поверх туфелек из кремовой прюнели[15]15
  Легкая плотная ткань для верха обуви и обивки мебели.


[Закрыть] были надеты изящные калоши в белый цветочек, а на руках красовались муслиновые митенки[16]16
  Перчатки без пальцев.


[Закрыть].

Все трое, включая мастера, подняли головы.

– Твила, подойди, госпожа Бэж была так любезна, что самолично занесла потерянную тобой вещицу, это ведь твоя?

Твила глянула на тканевый прямоугольник, поблескивающий серебристыми прожилками, и едва не захлопала в ладоши. Это был платок, который она обронила накануне.

– Да, госпожа! Не могу выразить, как я вам благодарна!

Эмеральда благосклонно улыбнулась и передала его компаньонке (держа самыми кончиками пальцев, так что казалось, она держит его и вовсе ноготочками), а компаньонка протянула ей.

– Ты сама его вышила, Твила? – Голос у Эмеральды Бэж оказался мягоньким, как подтаявшее масло, и трепетным, как колокольчик на ветру. Такого можно достичь лишь упорными тренировками.

– Да, госпожа.

– А что это за ниточки? Чудный, наиочаровательнейший материал! Не так ли, Габриэлла?

– Истинно так, госпожа.

– Это не ниточки, а волосы, – пояснила Твила, – моей подруги, Дитя.

Эмеральда бросила еще один любопытный взгляд на платок, но снова взять его в руки, чтобы рассмотреть получше, не пожелала. Вместо этого она повернулась к хозяину дома:

– Откровенно говоря, мастер Блэк, цель моего визита выходит за рамки вышеозначенной вами причины, однако истинное намерение я не хотела раскрывать до тех пор, пока не получу возможность лично убедиться в авторстве сего узора.

– А?

Эмеральда наморщила лобик и бросила страдальческий взгляд на свою компаньонку.

– Моя госпожа хочет сказать, что уж больно вышивка ей приглянулась, – пояснила Габриэлла, и пока она говорила, Эмеральда согласно кивала в такт словам, – а потому интересуется, смогла бы девушка и для нее такое делать?

– В смысле, вышивать для вас платки, госпожа? – вклинилась Твила, не веря своим ушам.

– Не только платки, – снизошла Эмеральда. – Каминные экраны, шали, перчатки, занавески и множество прочих вещей, отчаянно нуждающихся в подобного рода изюминке. Ответь (только сперва хорошенько подумай!), ты бы сумела справиться с такой, прямо скажем, ответственной и непростой работой?

Твила ответила далеко не сразу: сначала помешало радостное волнение, а потом – желание придумать в ответ какую-нибудь столь же красиво заверченную фразу. Ей это никак не удавалось, и наконец, видя, что пауза затягивается, а калоша так нетерпеливо постукивает о дощатый пол, что цветочки на ней грозят осыпаться, выдавила:

– Да.

– Чудно! Вот и договорились. Сможешь приступить сегодня? Габриэлла, обеспечь Твилу возможностью обзавестись расходным материалом.

Сказав это, Эмеральда отвела взгляд и принялась с глубочайшим интересом изучать потрепанную обивку кресла. И только когда компаньонка начала отсчитывать медяки, Твила поняла, что та имела в виду. Похоже, воспитанным барышням не полагалось затрагивать столь щекотливую тему, как деньги, а может, и вовсе знать об их существовании. Эмеральда даже отошла подальше, видимо, чтобы не слышать звона, и вернулась, лишь когда с постыдной частью было покончено.

– С чего бы вы хотели начать, госпожа? – спросила Твила.

* * *

Когда дверь за всеми тремя закрылась (Твила побежала в мелочную лавку, чтобы накупить ниток, лент, бусин и прочей чепухи для своего нового занятия, а Эмеральда с Габриэллой отправились восвояси), Эшес, не удержавшись, рассмеялся. Накануне он всю голову сломал над тем, как получше обернуть дело с работой, но до такой глупости не додумался. Поистине, жизнь никогда не перестает удивлять!

Не успел он отойти от двери, как раздался новый стук. Вздохнув, он снова отодвинул засов.

От оранжевой вспышки на фоне серого дождика захотелось зажмуриться. Не так уж часто Эприкот Хэт покидала свою мастерскую, поэтому первым делом он справился о ее самочувствии. Потирая ручки и постреливая глазками по сторонам, она сообщила, что прекрасно себя чувствует. А потом она говорила. Много. Про чудесную и лишь слегка дождливую погоду, про Твилу, про новое блюдо в трактире «Зубастый угорь», про Твилу, про преимущества конского волоса над козлиным при сооружении париков, про Твилу, а в заключение посетовала, что климат не позволяет выращивать здесь финиковые пальмы. Эшес так и не понял, зачем она приходила.

Еще через час, когда он был в своем кабинете, в дверь снова постучали. Может, сегодня вообще оставить ее нараспашку, в порядке исключения? Скрипнув зубами, он оторвался от медицинского справочника, из которого делал выписки, и несколько раз позвал Розу, но та осталась глуха к его призывам (уже не в первый раз за сегодня ее слух страдал подобным образом), пришлось идти открывать самому.

– Чего тебе, Даффодил?

Эшес и не пытался скрыть неприязнь в голосе. Парень ему не нравился.

– Твила дома?

И только что начал не нравиться еще больше.

– Нет.

– А скоро вернется?

– Не знаю.

Задавая вопросы, подмастерье описывал взглядом круги, избегая смотреть в глаза и постоянно облизывая губы. Отвратительная привычка. После разговора с ним всегда оставалось ощущение чего-то липкого.

– Зачем она тебе?

– А ваше-то какое дело? Я же к вам не лезу.

– Мне есть до этого дело, потому что она живет в моем доме.

– Зато я не живу.

– А знаешь что… у Твилы работы по горло. И не только сегодня: она занята все ближайшее время.

Глаза-жуки прекратили выписывать круги вокруг его лица и насмешливо уставились прямо на него.

– Не много ли на себя берете, а?

– Отнюдь.

– Чего папашу-то из себя строите?

– Слушай, ступай-ка отсюда, Даффодил, и впредь обходи этот дом стороной. И еще: я не хочу видеть тебя рядом с Твилой.

– А мне есть дело до того, чего вы там хотите или не хотите? – Бледно-желтый плевок приземлился на крыльцо, и парень, отвернувшись, поспешил к воротам, поглубже засунув кулаки в карманы и вытягивая шею, как черепаха.

Ланцет вышел на крыльцо, мягко шурша лапами, и потерся о ногу хирурга. Эшес, не глядя, погладил пса:

– Знаешь, если в следующий раз твои челюсти случайно сомкнутся на его штанах, я не буду возражать.

Когда костлявая спина скрылась из виду, он еще немного постоял в задумчивости, а потом медленно закрыл дверь.

* * *

Еще никогда Эприкот Хэт не испытывала такого унижения, как сегодня! Но самым горьким было то, что удар пришел с совершенно неожиданной стороны.

А дело было так: все утро она хлопотала, наводя порядок в мастерской и придирчиво оглядывая полки со своими «деточками» – именно так она всегда называла шляпки и парики (и пусть ее язык отсохнет прежде, чем она назовет их «товаром»!). С минуты на минуту ожидалось прибытие главной, а по сути единственной покупательницы и тонкой ценительницы, лишь вкусу которой и можно доверять. Проще говоря, в ее лавку должна была заглянуть Эмеральда Бэж. Этот порядок был заведен уже давно: та приходила дважды в месяц, с тем чтобы ознакомиться с новинками и приобрести пару-тройку шляпок и париков. Сегодня был день париков. Ввиду приближающегося ежегодного званого обеда у Эмеральды, всегда проходящего с особой пышностью, Эприкот рассчитывала на особо удачное сотрудничество. Признаться откровенно, Эмеральда, сама того не подозревая, была ее музой. Она как никто умела подметить в ее деточках какую-нибудь незначительную для непосвященного глаза деталь, над которой Эприкот прокорпела не одну ночь, тем самым наполняя ее сердце авторской гордостью.