Текст книги "Пора, мой друг, пора"

5

Сезон давно уже был на исходе, но тут вдруг выдалось несколько жарких ясных дней, и последние гуляки устремились на пляжи, на водные станции, в леса.

Для Тани это был прощальный день: съемки закончились, почти все разъехались, в городе оставалась еще только маленькая группа операторов по комбинированным съемкам да кое-кто из администрации. И Таня завтра должна была лететь в Москву.

Солнце уже клонилось к закату. Оно висело в виде красного шара над ясным и бодрым морем, обещая назавтра ветер и еще более резвые, чем сегодня, волны.

Таня в купальном костюме сидела на мостках яхт-клуба, свесив ноги. Она разглядывала свои руки. Все же она загорела за лето довольно сильно. Конечно, это не южный загар. У южного загара совсем другой оттенок, южный – йодного цвета, здесь же загар красноватый, нестойкий, но все-таки…

За спиной у нее раздавался стук шарика и короткие яростные возгласы. Эдуард и Миша сражались в пинг-понг. Эдуард накатывал, Миша подрезал. Рядом с Таней сидел Кянукук, высохший, как индус. Он обхватил ноги руками, положил подбородок на колени и мечтательно смотрел в море. Кто знает, что он видел в этот момент, должно быть, разные романтические образы: Фрэзи Грант, Ассоль и так далее. Верхняя губа его неприятно шевелилась.

– Мечтаешь, Витя? – спросила она.

– Лето кончается, – вздохнул он. – Жалко.

Она повернулась и положила ему локоть на плечо. Он вздрогнул, словно от тока, и сжался.

– Ты продолжаешь переписываться с Марвичем? – спросила она.

– Да. Только что получил. Он собирается уезжать куда-то в Сибирь.

Таня посмотрела в море. Катер уже появился из-за мыска. Он тащил за собой бурун, а еще дальше за катером летела смуглая фигурка – это был Олег.

– А тебе он не сообщил об отъезде? – спросил Кянукук.

– С какой стати? – Таня дернула плечиком.

– Ну, как же… – пробормотал он. – Ведь вы все-таки…

На спине его под Таниным локтем дрожали мышцы. Она сняла руку и встала.

– Ах, во-от как, – протянула она. – Ты тоже посвящен в наши тайны. Ну, это все в прошлом.

– Ты завтра уезжаешь? – спросил Кянукук, глядя на нее снизу.

– Да.

Она смотрела на катер.

– Я тоже, наверное, скоро уеду, – сказал он.

– Ну, что ты там еще придумал?

– Должно быть, уйду в Атлантику, на плавбазу.

– Бездарно, – сказала она. – Раньше у тебя лучше получалось.

Уже был виден летящий в пене Олег, концы его лыж, мускулы, напряженные до предела, закинутая в счастливом хохоте голова.

Подошли Эдуард и Миша.

– Сделал я Мишу, – похвалился Эдуард.

– Просто я отрабатывал защиту, – отбрил Миша.

– Прыгнули? – предложила Таня.

И они втроем прыгнули. Кянукук остался сидеть на мостках. Он видел, как они ушли в глубину и как потом пошли вверх, как колебались в воде их тела, как вынырнули на поверхность головы. Всегда, когда он видел ныряльщиков, его охватывали зависть и уныние – он не умел плавать.

– Прыгай, Кяну! – крикнул Эдуард.

Он помотал головой:

– Не хочется. Горло болит.

– Да он плавать не умеет! – засмеялась Таня.

Она схватилась за поручни железной лесенки и наполовину вылезла из воды.

В треске мотора, в шорохе, в свисте, в потоках воды, в брызгах налетел бронзовый бог Олег. Таня подняла руку, приветствуя его.

Мало что изменилось у них с того дня. Таня сама не понимала, что сдерживает ее. Она ругала себя дурой, мещанкой, кляксой; так и юность пройдет, и нечего будет вспомнить. Какая она актриса, она обыкновенная курочка-ряба. Тоски по Марвичу давно уже нет, убеждала она себя, все это дело прошлое и ненужное, и она ему не нужна, уж он-то небось развлекается, как хочет… Она любовалась Олегом каждую минуту: вот тот самый парень, который нужен ей сейчас, в Москве она придет с ним в ресторан ВТО, и все буду глядеть на них и шептаться: он юноша, герой, муж, разбойник и защитник – то, что надо. Но что-то останавливало ее, что-то в Олеге настораживало, отталкивало, и она, сама того не замечая, начинала с невинным видом язвить, вышучивать его. Олег в такие минуты совсем выходил из себя, страдала его честь. Он становился жалок, когда при Мише и Эдуарде начинал разыгрывать из себя ее властелина, победителя. Она не мешала ему этого делать, понимая, что значит для него авторитет у этих людей. Вот это еще очень смешило ее.

Недавно он пришел и с небрежной улыбкой сказал:

– Старуха, я сообразил, что именно такая женщина, как ты, нужна белому человеку.

– Что это значит?

– Хочешь, я женюсь на тебе?

Она вспомнила Марвича, усмехнулась и медленно проговорила:

– Они прожили вместе сто лет и умерли в один день. Такая программа, да?

– Ну, зачем же так?! – вскричал он. – Просто поженимся, и все. Свадьба там и прочие мероприятия. Батя купит нам однокомнатную квартиру в кооперативе. Представляешь, как мы будем жить? Свобода и любовь!

– Представляю.

Иногда они говорили «на серьезные темы».

– Я многого добьюсь, вот увидишь, – говорил он.

– Кулаками? – спрашивала она.

– Ну нет. Посмотрела бы ты мою зачетную книжку – только высшие баллы.

– Ах ты, мой отличник!

– Не смейся, мне это нужно. Понимаешь, батя мой – шишка на ровном месте, и поэтому я живу так, как другие не могут. Но в нашем обществе посты не передаются по наследству, и знания свои батя не может мне завещать. Поэтому надо самому соображать, как вырваться на орбиту. Батя мне передал кое что – свою силу и хватку, вот что. Я ведь наблюдаю за ним.

Ей становилось неприятно, страшно, но она гнала от себя страх.

– Ты еще мальчик, Олег.

– Нет!

– Ты просто красивый мальчик.

– Нет, нет, ты ошибаешься!

…Все они вылезли на мостки и заплясали на них, радостные от молодости, от легкости и силы. Брызги слетали с них, и Кянукук стал мокрым. Он тоже плясал.

Миша включил приемник, нашел какую-то музыку и сообщил, что это новый танец «босса-нова». Миша всегда был в курсе всех новинок. Он показал, как танцуют «босса-нову», и все сразу усвоили эти нехитрые па. Эдуард пригласил Таню, а Олег пригласил Кянукука. Две парочки стали отплясывать на мостках, Миша хлопал в ладоши.

Потом они пошли обедать. Решено было веселиться остаток дня, весь вечер и всю ночь до утра, прямо до Таниного самолета.

За обедом на открытой террасе кафе они взяли коньяку, захмелели, ели много и вкусно, шумно разговаривали.

Солнце краешком уже задело воду. От горизонта прямо в кафе катились красные волны. За стеклом был виден саксофонист в темных очках. Он задумчиво выводил какую-то неслышную здесь мелодию.

Они сидели за столом, поднимали рюмки, подмигивали друг другу.

– На Гавайских островах любимый спорт – плаванье по волнам на доске. Безумно сложная штука, – говорил Олег.

– Я помню, был на соревнованиях во Львове. Так вот, выдали нам талоны на питание, а мы с Гошей Масловым… – рассказывал Эдуард.

– Таня, у тебя в Москве много подруг? – спросил Миша.

– Наш режиссер тиран, невозможный тип, – жаловалась Таня.

– Конечно, доска не простая, специальной выработки, стоит тысячу долларов.

– А Кольчугин – это просто террорист.

– А Гошка Маслов – страшный заводила.

– У меня есть идея в зимние каникулы снять хату под Ленинградом.

– Главное, не упасть и стараться держаться на гребне волны.

– Так мне все надоело, а еще павильоны, озвучивание, ужас!

– У них там плешка возле памятника Мицкевичу.

– К Новому году, думаю, у нас будет мотор.

– Важно не потерять доску. Это позор для спортсмена.

– Вчера опять звонили из Ленинграда.

– А они, понимаешь, любительницы кофе с коньяком.

– Вы видели новую модель «Москвича»?

– Эта традиция идет еще от древних гавайцев.

– Крутят тебя, как куклу, перед камерой.

– Ну, ясное дело, он ей делает «ерша».

– Отличная отделка. Корпус типа «фургон».

– Как вы думаете, смог бы я проплыть на доске? – спросил Олег.

– Гаврилова получает по высшей ставке, а я что, рыжая, что ли? – сказала Таня.

– И вдруг вваливаются те пижоны, которых и не звали, – сказал Эдуард.

– Один малый в Москве достал себе «Альфа-Ромео», – сказал Миша.

– Тише! – крикнул Олег и ударил ладонью по столу. – Я спрашиваю: смог бы я проплыть, стоя на такой доске, или нет?

– Что ты такое говоришь? – удивилась Таня.

Олег закусил губу и зло посмотрел на всех.

– Конечно, смог бы, Олежка. Каждому ясно, что смог бы, – сказал ему Кянукук. – Действительно, это несправедливо, – сказал он Тане. – Скажи пожалуйста, «Альфа-Ромео», – сказал он Мише. – Ну и что дальше было? – спросил он у Эдуарда.

– Ага, тут Гошка Маслов преподносит одному по кумполу, – обрадовался Эдуард.

– Кретин, – процедил сквозь зубы Олег.

– Что-о? – Эдуард отшвырнул вилку и уставился на Олега. – Что ты сказал?

– Я сказал, что ты кретин, – мирно улыбнулся Олег.

– Ах так! – Эдуард встал и подошел к Олегу. – Хорош дружок, нечего сказать. Ты думаешь, если я на твои деньги сейчас киряю, то ты можешь… А ты-то знаешь, кто ты такой? Знаешь, нет? Хочешь, скажу?

Кянукук похолодел и вцепился пальцами в стол. Он знал, что сейчас Эдуард скажет как раз то, после чего Олег двинет Эдуарду. Он уже видел, как летит в сторону Эдуард и сразу вскакивает, ощерясь, и видел боксерскую стойку Олега. Таня была бледна. Миша выжидательно улыбался, Эдуард нагнулся к уху Олега, чтобы сказать ему, кто он такой. Кянукук вскочил и закричал:

– Ребята, одну минуточку! Я предлагаю тост за полковника Кянукука, за его счастливое плаванье. Ведь я, друзья, скоро ухожу в Атлантику. Жду, когда придет плавбаза «Петропавловск». Уже оформляюсь, вот как.

– Капитаном оформляешься, Кяну? – спросил Миша.

– Помполитом, – буркнул Эдуард.

– Первая удачная острота за весь сезон, – сказал Олег.

– Ты-то уж больно остер, – огрызнулся Эдуард.

– А как же Лилиан, Витя? – вставила находчивая Таня.

– Бедная моя Лилиан, – театрально вздохнул Кянукук. – Как поется в песне: «Ты стояла в белом платье и платком махала».

Все засмеялись, начались общие упражнения на тему «Лилиан», общее веселье, посыпались шуточки, и конфликт был забыт.

После обеда отправились в город. Эдуард оседлал свой мотоцикл, Миша прыгнул в коляску. Олег сел за руль «Волги», Таня рядом с ним, Кянукук развалился на заднем сиденье один. Помчались. Началась гонка. Эдуард сразу ушел вперед, Миша оборачивался, корчил зверскую рожу, «строчил из автомата».

Олег нагонял. Таня обняла его за шею.

– Подожди, девочка. Принципиальная гонка, – сквозь зубы процедил Олег.

Не задумываясь, он сделал левый обгон автобуса и сравнялся с мотоциклом. Кянукук «метнул гранату». Олег вырвался вперед метров на сто. Оглянулся и оскалился. Сзади с проселочной дороги на шоссе выворачивал мотоцикл автоинспектора, преграждая путь Эдуарду.

– Ты мальчишка! – воскликнула Таня.

– Нет, – коротко бросил Олег.

– А я хочу, чтобы ты был мальчишкой, – закапризничала она.

– Ну, хорошо, – согласился он.

Кянукук посмотрел на их затылки и вдруг почувствовал, что ему очень хочется дать Олегу ребром ладони по шее.

Море скрылось. По обеим сторонам шоссе теперь тянулись сосновые леса. Справа, там, где было невидимое сейчас море, над соснами висели розовые и фиолетовые закатные облака. В соснах иногда мелькали белые рубашки, по обочинам тихо проезжали велосипедисты, перед дачами люди играли в бадминтон.

Кянукук подумал, что он напрасно сидит здесь, на заднем сиденье чужой «Волги», что напрасно он остановил драку Олега и Эдуарда: пусть бы как следует накостыляли друг другу; напрасно он смотрит на затылки этих двух людей, лучше бы сейчас на лихтере поиграть с детьми, дождаться матросов и спеть им какие-нибудь песни, помечтать о приходе «Петропавловска», а это все напрасное, напрасное и ненужное; ну, хорошо – в последний уж раз; ну, черт с ним – ведь в самый последний.

– Спички, друг мой Кяну, спички! – воскликнул Олег.

Кянукук перегнулся через спинку и дал ему прикурить.

Впереди несколько машин медленно объезжали асфальто-укладчик. Пришлось и Олегу сбросить скорость. Асфальтоукладчик своей странной формой походил на гигантскую черную пишущую машинку древних времен. Над ним струился нагретый воздух. Внизу, у его подножия, полыхал огонь. Девушки в вылинявших майках и ситцевых шароварах шуровали лопатами ноздреватую черную массу. За рычагами сидел костлявый парень в бабьем платке, по-пиратски обмотанном вокруг головы. За укладчиком тянулась широкая дымящаяся полоса нового асфальта. Там еще подрабатывал каток.

«Вот работают, – подумал Кянукук, глядя на девушек, на парня, на асфальтоукладчик и каток. – Молодцы!»

Через несколько минут они уже въезжали в предместье, где шла тихая вечерняя жизнь: у ворот деревянного дома стояли солдат с девушкой, группа мужчин освежалась пивом у голубого ларечка, около столба с репродуктором слушала футбольный репортаж другая группа; в переулках лежала мягкая коричневая пыль, ватага ребят бежала куда-то с мячом, а один их сверстник тихо сидел возле забора и что-то строгал.

«Так вот и я в Свердловске всегда уединялся от ребят, – подумал Кянукук. – Если бы не уединялся, небось не вырос бы таким».

Мальчик скользнул взглядом по их машине. У него были крутой лоб, и волосы ежиком, и внимательные добрые глаза.

«Мне бы такого внука к старости Бог послал», – подумал Кянукук.

Он остался ждать в вестибюле гостиницы, пока «ребятишки» переоденутся. Сел на диван и углубился в чтение проспекта, возвещавшего сразу на трех языках об удобствах гостиницы и красотах побережья. Вскоре он заметил в толпе приезжающих и отъезжающих, иностранцев и наших, итальянского певца Марио Чинечетти. Марио уныло беседовал со строгим гражданином явно не артистического вида. Кянукук привстал и поприветствовал итальянца:

– Салют, Марио! Привет представителям стиля «прогрессив»!

Певец, вместо того чтобы бурно ответить на привет, только вяло помахал ему: подожди, мол. Что такое?

Марио кивнул несколько раз серьезному гражданину, получил из его рук какую-то бумажку, вздохнув, сунул ее в карман, подошел к Кянукуку и сел рядом на диван.

– Все, – сказал он, – нащупали. Придется возвращаться.

– Куда? – изумился Кянукук. – Неужто в Геную?

– В Вологду, – ответил Марио. – Я в Вологде живу.

– То есть? – опешил Кянукук.

– Вообще-то я ленинградец, – загорячился Марио. – Понимаешь, старик, выселили в административном порядке. Несправедливость, понимаешь? Сиди теперь и тухни в этой Вологде.

– Фарцовка, что ли? – смекнул Кянукук.

– Грехи молодости, – уклончиво ответил «итальянец».

– Ничем не могу помочь, Марио, – вздохнул Кянукук.

– Меня не Марио зовут, Колей, – печально отозвался Марио. – Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй. Вот как получается.

Помолчали. «Итальянец» почесал ногтем пробор, потер рукавом блестящие пуговицы на своем пиджаке, который он назвал «блэйзером», то есть «клубным» пиджаком.

– На юг, что ли, податься? – прикинул он. – Деньги нужны. В наше время, знаешь, без денег…

– Что верно, то верно, Марио, – покивал Кянукук.

Он переживал за «итальянца».

– Коля, – мрачно поправил певец.

– Да, прости, Коля.

По лестнице в вестибюль сбежала Таня. Она была в широкой шерстяной юбке, в свободной кофточке, бежала, быстро-быстро перебирая ногами, глаза ее блестели, волосы были растрепаны. Компания иностранцев изумленно уставилась на нее.

– Чего они уставились, эти худосочные американцы?! – возбужденно воскликнула она.

– Это финны, – уточнил Марио.

– Слушай, Кяну, – быстро заговорила она, – они уже там надрались, не хотят спускаться. Идем стащим их. Я хочу сегодня развлекаться и ездить по городу. Марио, пошли с нами!

– Коля, – поправил Марио, – меня зовут Коля.

– А у итальянцев всегда несколько имен! – воскликнула Таня. – Марио-Коля-Джузеппе-Квазимодо. Я тебя буду звать Квазимодой.

Они стали подыматься по лестнице.

– Кажется, ты тоже успела хлебнуть, Таня? – осторожно спросил Кянукук.

– А ты что думал?! – крикнула она. – Я ведь завтра уезжаю. Мне на все наплевать. Я сегодня буду очаровательной.

– Не разыгрывай, пожалуйста, из себя хемингуэевскую героиню, – тихо сказал Кянукук.

– Что-о?! – возмутилась она. – Ишь ты, как заговорил! Тоже мне ванька-встанька. Дай-ка я тебя поцелую.

Она прижалась к Кянукуку всем телом, обхватила его шею и нежно, сильно поцеловала в губы. Потом быстро побежала вперед, крикнула на ходу:

– А вот и буду разыгрывать! Это моя профессия! Всех сегодня разыграю!

Сверкнула глазками, как бес.

Кянукук прислонился к перилам. Ему вдруг стало зябко, нехорошо, пусто как-то, все было чужим. Что это за женщина там, наверху, смеется, что за мужчина рядом, почему не слышно петухов, ночь или день, сплю или так, фантазирую?

Сверху чинно спускалась троица в вечерних костюмах.

В этот вечер они просто неистовствовали, гоняли по кривым и горбатым улицам, вваливались в рестораны и маленькие кафе, в буфеты, в магазины. В каком-то кафе они встретили Нонку, говорливую девицу, жадную до танцев, до кутежей. Как раз из-за Нонки Эдуарду и Мише пришлось крепко поговорить с одним пареньком, пришлось вывести его на задний двор и поучить уму-разуму.

Таня танцевала без устали, танцевала со всеми подряд. Она была хмельная, растрепанная и очень красивая. Везде ее узнавали, везде шептались: «Вот Таня Калиновская идет». А потом уж кое-кто стал кричать: «Таня, иди к нам!» Она подходила и садилась, а потом шла танцевать с кем-нибудь из той компании, но тогда подходил Олег, крепко брал наглеца за руку, и тот уже больше не отваживался покрикивать: «Таня, иди к нам!»

Они облепили стойку в кафе «Гном». Нонка повизгивала – с двух сторон за бока ее держали Миша и Эдуард. Таня тормошила Кянукука:

– Выпей, Витька! Ну что ты сидишь и сопишь? Тоже мне Чайльд Гарольд с хроническим насморком. Посмотри, как пьет мой маленький мальчик Олег! Как он прекрасен, взгляни только. Посмотри, как он расплачивается, какой он богач! Подумаешь, я тоже богачка, я зарплату получила!

Она вытащила из сумочки и бросила на стойку несколько красных бумажек:

– Пожалуйста! Кяну, хочешь денег?

Кянукук выпил.

– Не нужны мне твои деньги. Вот приеду весной в Москву, тогда увидишь, что такое настоящие деньги.

Олег схватил Таню и стал целовать ее в шею. Заметив это, Эдуард и Миша взялись за Нонку.

– Перестаньте безобразничать! – крикнула буфетчица.

– Тише, мать, – сказал Эдуард.

– Синьоры, сюда пришли дружинники, – предупредил Коля-Марио Чинечетти.

– Спокойно! – скомандовал Олег. – Выходим на улицу. Мирно, без эксцессов.

На улице было свежо. Над ратушей, над корабликом флюгера, висела полная луна.

– Поехали дальше! – крикнула Таня и прыгнула в коляску мотоцикла. – Поехали, я знаю одну улицу, вы там наверняка не были. О-о-о-чень ин-те-рес-ная улица!

Тронулись, набившись в «Волгу» и оседлав мотоцикл. Таня командовала. Долго плутали среди сумрачных, слабо освещенных домов, и наконец мотоцикл нырнул в черную щель между древним амбаром и крепостной стеной. «Волга» остановилась возле щели, проехать дальше она не могла. Все с шумом, гвалтом вывалились из машины и притихли.

Это была улица Лабораториум. Ни единого огонька не светилось в черном коридорчике, только тусклые звезды – прямо над головой. Четыре простые и суровые башни мрачно рисовались на фоне неба. Где-то в глубине улицы в кромешной тьме заглох мотор мотоцикла, и послышался гулкий голос Тани:

– Что, страшно?

Олег, стуча каблуками по булыжнику, пошел на голос и сразу пропал.

– Ой, страшно! – взвизгнула Нонка.

Послышалась возня, потом сдавленный смех Нонки, хохот Эдуарда.

– Зачем эти башни? Кому они нужны? С чем их можно кушать?! – с одесским акцентом закричал Миша.

Кянукук, облазивший ранее весь этот северный город и знавший здесь уже все, был удивлен, как это он миновал эту улицу, удивительную, волшебную улицу, память о которой должна сохраниться навсегда?

Из-за башни показалась луна, тихий ее свет лег на полосу булыжника. Все общество сбилось в кучу, потом образовался круг, по кругу пошла бутылка. Марио Чинечетти запел какую-то песню в ритме твиста. Все пустились в пляс. Таня и Нонка сбросили туфли. Кто-то притащил еще бутылку, потом третью.

– Нонка, полезешь со мной в эту башню? – спросил Мишка и, не дожидаясь ответа, потащил девицу к стене.

– Идите, идите! – крикнула Таня. – Это очень хорошая башня.

– Стой! – крикнул Эдуард и одним прыжком настиг Мишу. – Ну-ка, брось девчонку.

Нонка прижалась к стене и притихла. Она любила, когда из-за нее ссорились молодые люди.

Эдуард и Миша сбросили пиджаки. Миша ударил первым и отскочил. Эдуард сделал обманное движение и закатил Мише апперкот в живот. Тот согнулся. Тогда Эдуард дал ему хуком по голове. Миша кое-как выпрямился и яростно налетел на Эдуарда. Они вошли в клинч, потом опять отскочили друг от друга. Бою их не было конца.

Марио продолжал петь, иногда прикладываясь к бутылке. Нонка тихо сидела на камушке. Олег и Таня забрались на стенку и стояли там, обнявшись.

«Черт с ними, пусть лупят друг друга», – подумал Кянукук, взял из рук Марио бутылку и хлебнул.

Никогда он не пил столько, сколько сегодня, но пьяным не был, а только становился каким-то злым, каким-то упорным; ему хотелось взять арбалет и стрелой снять Олега со стены, а Таня чтобы там осталась и стояла одна, чтобы за спиной у нее была луна и только.

«Ах ты, гад! – подумал он, глядя на удивительно красивый силуэт Олега. – Откуда ты взялся, красавец? Кто ты такой, чтобы Вальку Марвича бить? И еще стоять на стене с его женой! Подлец, проваливай с этой улицы! Проваливайте с этой улицы вы все!»

Эдуард и Миша, сцепившись, покатились по земле. Тут уже Эдуард был королем: ногой он зажал Мишино горло и взял его руку на болевой прием. Миша завизжал. Эдуард не отпускал его.

– Эй вы, психи, кончайте! – крикнул Олег, спрыгнул со стены и растащил дерущихся.

Миша плакал.

– Гадина, – стонал он. – Кто тебя просил переходить на кетч?

– Молчал бы лучше! – гаркнул Эдуард, подтягивая штаны.

– Ну и общество, – заметила со стены Таня. – Есть шампанское? – крикнула она.

– Надо съездить, – сказал Олег. – Междоусобицы отменяются. Будем веселиться тихо, как дети. Надо съездить за шампанским, Эдик!

– Не поеду, – буркнул Эдуард. – Мало ли чего она захочет!

– Кто съездит, того поцелую, – распевала Таня на стене. – Поцелуй знаменитой артистки. Знойный поцелуй за бутылку шампанского. Серьезно, ребята, хочу шампанского!

– Я съезжу! – крикнул Кянукук и побежал к мотоциклу.

– Не смей! – перепугалась Таня и побежала по стене. – Не смей, Витька, ты же не умеешь!

– Ах вот как, не умею? – шептал Кянукук, заводя мотор. – Не умею, говоришь? Ничего не умею, да?

Он завел мотор и медленно поехал по улице Лабораториум.

– Не нужны мне твои поцелуи! – крикнул он Тане. – Просто так съезжу, и все! Прокачусь! Кому нужны твои пошлые поцелуи?!

– Остановите его! – крикнула Таня.

Подбежал Олег.

– Кяну, дружище, ты в самом деле умеешь?

– Отстань ты! – крикнул Кянукук, прибавил газу и с грохотом вылетел на освещенную улицу. Оглянувшись, он заметил, что Олег, Миша, Эдуард и Марио изо всех сил бегут за ним.

– Фиг вам! – засмеялся он.

Купить шампанское в этот час можно было только за городом. Надо было мчаться по шоссе в сторону яхт-клуба и, не доезжая до него, свернуть направо к аэропорту, где круглые сутки работал буфет.

Кянукук действительно разбирался в мотоциклах. В восьмом классе, лет, стало быть, десять назад, он посещал занятия в мотоклубе. Потом, правда, ездить не приходилось. Одно время собирал деньги на мотоцикл, мечтал о «Яве», но вскоре ухлопал все сбережения на радиодетали.

«Не важно, – думал он. – Вон как прекрасно идет. Слушается меня».

Он быстро пересек город, прибавил скорость, промчался через предместье…

«Мальчик тот давно уже спит».

…Еще прибавил скорость и вырвался на шоссе. Огни по сторонам стали мелькать все реже, реже, начался лес, контуры его почти сливались с темным небом. Иногда впереди возникали слепящие фары. Кянукук тогда тоже включал свою фару. Фары впереди гасли, зажигались светлячки подфарников, тяжелые машины со свистом проносились мимо.

Лес кончился. Впереди горбом выгнулось залитое луной пустынное шоссе. Слева повеяло холодом, там в огромном мерцающем пространстве угадывалось море.

Кянукука сзади за живот обхватили теплые руки Лилиан. Подбородок ее лег к нему на плечо.

– Куда ты мчишься, мой отчаянный мальчик?! – крикнула она.

– В аэропорт надо слетать, за шампанским! – ответил он.

Лилиан со вздохом разжала руки.

Снова начался лес, снова темнота, только в глубине леса иногда призрачно возникали темные стекла дач.

Быстрее! Еще быстрей! Что может быть прекраснее скорости? Скорость убивает томление и заполняет пустоту, она наводняет человека, включает его в себя. Любое движение – это цель! Побольше километров мотай на спидометр! Сколько парней летят сейчас по ночному миру на мотоциклах, и среди них ты не самый худший.

Прямо перед собой очень близко он увидел черную сплошную глыбу величиной с избу. Послышался легкий треск, мелькнул падающий огонек. «Асфальтоукладчик», – сообразил Кянукук, и в следующее мгновение чудовищный удар убил его.

Взорвался бак мотоцикла, огненный шар поднялся в небо. Тело Кянукука, вбитое в асфальтоукладчик, покатилось вниз, прямо на горящие обломки мотоцикла.

Часа через полтора Олег, Таня и Эдуард отправились его искать. Олег вел машину на большой скорости. Таня сидела рядом с ним. Сзади сопел Эдуард.

– Вдруг с ним что-нибудь случилось, – волновалась Таня.

– Ничего с ним не случилось. Нализался, наверное, в аэропорту и дрыхнет там, – ворчал Эдуард.

– Хорошо, если так, – сказала Таня, – а вдруг…

– Мне мотоцикла не жалко в конце концов, – сказал Эдуард.

– Кретин! – истерично крикнул ему Олег.

– Ах ты, гад! Все обнаглели, – рассердился Эдуард и ударил Олега кулаком по голове.

– Олег, прошу тебя, скорей! – взмолилась Таня.

– Потом с тобой поговорим, – пообещал Олег Эдуарду.

Когда фары осветили небольшую толпу на шоссе, желтую ковбойку рабочего, милицейский мундир, белый халат врача, еще что-то, Таня и Олег сразу поняли, что это как раз то самое.

Олег остановил машину, они выскочили и побежали к толпе.

Перед асфальтоукладчиком стоял милицейский фургон с горящими фарами. Фары освещали землю. Какие-то люди ходили между укладчиком и фургоном и что-то измеряли, тянули ленточку. Долговязый лейтенант, поставив ногу на подножку машины, курил папиросу. Другой лейтенант сидел на корточках в свете фар. Прямо перед ним торчала согнутая в колене обгоревшая нога в лохмотьях. Тело погибшего и голова его были в темноте.

– Господи! – закричала Таня.

Олег обнял ее.

Вокруг разговаривали люди.

– Ограждение было вокруг укладчика, это точно…

– И красный огонь, как полагается…

– Экспертиза установит…

– Пьяный, наверно, был…

– Вот водка до чего доводит.

Подъехала еще одна машина. От нее к укладчику пронесли носилки, поставили рядом с трупом. Рабочий в желтой рубашке и милиционер-сержант подцепили лопатами тело и перекатили его на носилки. Олег закрыл Тане лицо.

– Кто он такой, не знаете?..

– Документы были?..

– Только санитарная книжка матроса…

– Говорят, двадцать пять лет всего пареньку…

– Купил, наверное, машину и с радости…

– Может, к девушке ехал…

Олег повел Таню. Эдуард поплелся за ними. Таня отяжелела, обмякла, еле тащила ноги. Они ушли в темноту, к лесу, в теплый сосновый воздух.

– В конце концов мы не виноваты, – сказал Эдуард. – Мы его не гнали, а ты ведь кричала, Таня: «Не смей!» Я сам слышал, как ты кричала: «Не смей!»

– Оставьте меня! Оставьте меня! – закричала Таня, вырвалась и побежала по шоссе.

– Сматываться надо, Олежка, – сказал Эдуард, – а то, знаешь, потянут на пробу Раппопорта. Лучше завтра заявим.

– Вот тебе, получай! – крикнул Олег и сбил его с ног.