Текст книги "Редкие земли"

«Ген! – услышал он зов любимой. – Посмотри-ка на своды пещеры!»

Всякий, кто бросил бы пытливый взгляд на высокие своды, сразу бы понял, что здесь плодятся не только люди. Там, среди сталактитов, висели кульки спящих летучих мышей, трепетали крыльями разнокалиберные птицы, копошились еще какие-то твари вроде лемуров, но с преувеличенными мыслящими глазами.

«Ты слышишь этот хор, Ген? Слышишь, как они все вопрошают: кто мы? Кто мы? Кто мы?»

Смеясь, она пошла к нему, но остановилась в пяти метрах от него под сводами, полными жизни. Нагая, со следами его поцелуев на шее, с напухшими губами и с наливающимися новой страстью девчачьими грудками, она теперь стояла в застенчивой позе. Ген старался на нее не смотреть. «А интересно, где же прячутся пауки, ставшие уже хорошей комсомольской традицией?» – поинтересовался он. И не успел он этого произнести, как над ними зависли, слегка раскачиваясь и вращаясь, два паука, не менее прекрасных, чем те, четырехлетней давности, которых он, помнится, сравнил с сомбреро. И так же, как тогда, по нитке родительской слюны сновал паучий ребенок размером не более шпульки мулине.

«Ген, ты хочешь, чтобы я к тебе подошла?» – срывающимся голосом вопросила Ашка.

«Так мы с тобой отсюда не выберемся, – пробормотал он, – Ашка такая-таковская! Ты дразнишь меня Приапом, а сама-то кто? Настоящая нимфа Калипсо, владычица Одиссея!»

Они все-таки выбрались. Подъем прошел на удивление споро, то есть без всяких срывов в бездну. Едва они перевалили за край кратера, как тут же увидели весь актив Порт-Жантиля во главе с мэром-марксистом. На буколическом холме среди молодых кедров уже дымил костерок, варился довольно противный на вид суп с плавниками акулы. Хлопали пробки шампанского.

«Вчера наши службы задержали танкер с контрабандным мазутом и наложили на него штраф, – пояснил мэр. – В честь этого подвига и в вашу честь, дорогие товарищи, совершено это дерзкое восхождение». Пузо лежало у него между ног, и он пытался выбить на нем ладонями бравурный туш, впервые услышанный на слете ленинской молодежи в столице ГДР.

«Скажите, господин мэр, знаете ли вы местного короля по имени Ранис Анчос Скова Жаромшоба?» – спросила его Ашка. Он посмотрел на нее и слегка потупил глаза. «Несравненная мадам Аш, от которой слегка кружится голова, мне трудно сказать, знаю ли я короля до конца, но это я сам».

«Вот это здорово! – Ашка пощекотала у короля за ухом. – Скажите, а мы можем у вас купить кусок земли?»

Тут уже и Ген рядом присел с чековой книжкой кипрского банка.

«Сколько квадратов вы бы хотели?» – спросил король.

«А сколько вы можете предложить, ваше величество?» – Ашка заглянула глубоко-глубоко в рыжеватые глаза суверена.

«Десять квадратов вас устроит? – спросил тот и уточнил: – Десять квадратных километров, если угодно».

«Вместе с вулканом, не так ли?» – уточнил в свою очередь Ген.

«Ну, конечно, с вулканом. Как же можно продавать землю без таинственного вулкана?»

«И сколько вы за этот кусок хотите, товарищ король?» – спросил Ген.

«Десять», – тут же ответил Жаромшоба, и Ген слегка взвыл от огорчения: десяти миллионов у них еще не было.

«Земля тут у нас очень хорошеет и поэтому дорожает, – пояснил король. – Год назад она стоила восемь тысяч, а теперь стоит десять тысяч».

«По рукам!» – повеселел Ген.

«Одну минуточку, – вмешалась Ашка. – Мы заплатим вам, ваше величество Ранис Анчос Скова Жаромшоба, сто тысяч долларов за десять квадратов этой земли с вулканом, чтобы в будущем не возникали споры».

«Ах, мадам Аш, у меня от вас еще сильнее кружится голова, – пропел король. – И зовите меня, пожалуйста, просто Ранис Анчос Скова».

IV. Позор! Долой!

Толпа на площади Дзержинского ближе к ночи становится все гуще. По крайней мере две ее трети состоят из молодежи. Из нее две трети облачены в униформу безоружного восстания: курточки до пояса, джинсы, кроссовки. Вот вам и взращенный партией комсомол! В сердцевине площади, вокруг статуи «козлобородого палача», раскачивается движимый неясным ритмом сплошняк самых активных. Сплоченные группы людей, потрясая сжатыми кулаками, скандируют какие-то лозунги. По мере приближения становятся слышны два главных слова: «Позор!» и «Долой!». Откуда сразу взялось такое множество трехцветных знамен? Кое-где на углах площади среди толпы стоят танки таманцев или кантемировцев, стильные девчонки, оседлав броню, размахивают трехцветными полотнищами. Кто-то, поднятый товарищами, начинает карабкаться на статую. На плечах у него завязан российский флаг. Два силача бьют кувалдами в драгоценный гранит. Монумент недвижим. Со всех сторон на пьедестале мажут несмываемыми белилами оскорбительные словеса. Ближе к нам рыдает пожилой небритый человек в зажеванном и заляпанном плаще-болонье: «Неужели сбылось, неужели мечта всей жизни осуществилась, неужели гадам конец?» Кто-то протягивает ему бутылку водки: «Хлебни, отец, за свободную Россию!» Водочные бутылки мелькают кое-где. Так называемое шампанское используется в основном для пенных салютов. Вдруг на периферии площади поднимается над головами огромная туба, вокруг нее теснятся кларнеты и банджо; диксиленд мажорно трубит Now’s Time!

Девчонки, мальчишки, а также и всякий бомжатый народ выплясывают трепака. Какой-то малый в куртке стройотряда кричит: «Надо на штурм идти, а эти выплясывают!» Повсюду огни: пламеньки зажигалок, фары застрявших автомобилей, лампы кинохроники. И лишь массивная громада КГБ хранит полнейший мрак. Ни в одном из множества окон нет ни малейшего освещения, никто не стоит у окна с папиросой в раздумьях о судьбах вверенного им государства, никто зажигалкой не чиркнет. А ведь бывало – и в глухой ночи то одно окошко засветится, то другое, то в разных местах, то по три подряд. Сейчас твердыня зиждется за темно-серой спиной основателя, мраком своим намекая лишь на полнейшую пустоту: дескать, если штурмовать задумаете, ничего и никого в нашем сердце не найдете.

Стратовы подошли к площади со стороны Политеха. Новенький «Лендровер» был оставлен возле ЦК ВЛКСМ. Ген нес на плечах шестилетнюю Парасковью. Трехмесячный Никодим сидел в кенгуровой сумке на животе Ашки. Младенец крутил головой, озирал все большущими глазами, как будто старался удержать в памяти происходящее. По пятам шла охрана, два каратека черного пояса Сук и Шок. По приказу хозяев они делали вид, что не имеют к семье никакого отношения.

Вначале по пути к площади супруги хранили полное молчание. Не смотрели друг на друга. Ссора произошла еще в машине, когда Ген сказал, что пойдет туда один. Не получив ответа, он приказал каратекам отвезти Ашку с детьми домой. Уехать из Москвы, запереться на даче, никого не принимать, на звонки не отвечать, пока он не позвонит по закрытой линии. Только после этих императивов Ашка взвилась. Как он смеет говорить с ней таким тоном? Что я тебе, домашняя гусыня с выводком? Мы все с тобой делаем на равных, «Таблицу», семью, любовь! Как он смеет приказывать? Боишься за семью? А ты знаешь, что, пока ты шлялся на своем самолете со своими алкоголиками по Сибири, в ночь, когда ждали атаки «Альфы», мы были у Белого дома? Ты что, не понимаешь, что я должна, должна, должна все это видеть своими глазами?

«Мама права!» – воскликнула Пашка. «Да-да-да», – проговорил за сестрой трехмесячный младенец. И только тогда Ген молча вылез из машины и помог жене и детям выгрузиться.

Пока шли к площади, напряженка рассеялась. Вокруг царил карнавал веселой победившей революции. Народ шел с гитарами, сиял. Голосили разудалые антисоветские частушки, знакомые им со времен ранней юности.

 
Наш родной советский герб,
Справа молот, слева серп!
Хочешь жни, а хочешь куй,
Все равно получишь …
 

Рифмованная концовка тонула в хохоте. Ашка схватила Гена за ухо, развернула его голову и влепила великолепнейший поцелуй в губы. Сук и Шок на правах случайных попутчиков сделали два сальто, прямое и обратное, а потом вместе подпрыгнули, подняв над головами черчиллевские рогульки. V for Victory! Виват, Россия!

Возле спуска в подземный переход с платформы грузовика с откинутыми бортами семью позвали: «Ген, Ашка, залезайте к нам вместе с вашими отпрысками!» Два случайных прохожих, то есть Сук и Шок, немедленно предложили свои мускулистые длани, и через минуту Стратовы уже стояли среди своих, комсомольцев Центрального Комитета. Кто-то тут же предложил «хлебнуть». Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, то есть рок-н-рольные! Ура, ребята, Ген с нами! Где ты был, чертов Ген? Искали тебя по всему городу. Да я только что прилетел из Сургута. Ну вот и пришлось без тебя, без нашего философского вождя, объявлять самороспуск. Боялись упустить исторический момент. Миша, Витя, передайте Гену «матюкалку», пусть теперь он толкнет речугу! Один из секретарей через усилитель представил оратора. Дескать, товарищи, от имени самоупраздненного комсомола слово имеет наш гениальный, то есть почти генеральный, в общем, друг, бывший секретарь бывшего ЦК, ныне президент корпорации «Таблица-М», миллионер Ген Стратов, вкратце так. Народ вокруг грузовика стал оборачиваться и прислушиваться. Кое-кто уже покрикивал. Дескать, давай, в целом, Ген! Вруби гадам, как говорится, не глядя! Позор, так сказать, гэбэшному гадюшнику! Долой!

Ген взял усилитель и с ходу начал влиять на толпу своим неповторимым баритоном: «Приветствую вас всех, господа, и поздравляю с победой! Слава россиянам, отстоявшим Белый дом! Горжусь принадлежностью к самороспуску коммунистического союза молодежи! Вообще, между прочим, горжусь комсомольским прошлым! Неправда, что комсомол только лишь и делал, что поставлял кадры госбезопасности. Мы все-таки были молоды, и нам претила идиотская власть большевистской геронтократии. Родители мне рассказывали, что еще в 1968 году в Новосибирском академгородке комсомол создал почти капиталистическую структуру под названием „Факел“: они принимали заказы от предприятий на технологические разработки и выполняли их силами молодых ученых по рыночным расценкам. Каково? Да, разумеется, комсомол возрос на корявых стволах уродливой идеологии, однако он нередко давал хвойные ростки, похожие на нежно-зеленый укроп или пастернак. Взять хотя бы комсомольские попытки отстоять современное искусство от партийных крокодилов. Будучи ребенком, я нередко вместе с родителями посещал молодежные кафе, которые создал комсомол шестидесятых, и там пристрастился к абстрактной живописи и сюрреализму. В сущности, все мое детство прошло под звуки полузапрещенного джаза, единственным защитником которого в тоталитарной стране был все тот же комсомол. Да здравствует джаз! Да здравствует новое общество, к коему мы сейчас радостно присоединяемся путем самороспуска! Позор душителям нового! Долой тоталитаризм!»

Публика, слегка приунывшая от многоречивости оратора, услышав самые популярные в ту ночь слова, радостно взревела: «Позор! Долой!» Сверху, с платформы «КрАЗа», было видно, что ораторы выскакивают то тут, то там по всему периметру большой круговой площади, особенной же популярностью среди новоявленных демосфенов и савонарол пользовался пьедестал душителя свободы слова. В толпе между тем можно было заметить некоторые стихийные подвижки: то возникал какой-то поток голов, то вдруг озеро синхронно вздымающихся рук со сжатыми кулаками; в целом вся площадь медлительно, но неуклонно сдвигалась к подножию темного здания. При всей карнавальности общего настроения вызывали тревогу проносящиеся по головам тени, как будто над площадью кружила стая валькирий.

А что же Сергей? Где его краны? Такие вопросы задавали друг другу бывшие комсомольцы. Ашка спросила, о чем идет речь. Оказалось, что ждут тяжелую технику, краны, которые помогут, ко всеобщему ликованию, стащить Козлобородого с пьедестала. Кто-то протащился шепотом: «Надо отвлечь толпу от призывов к штурму, переключить внимание от дома на памятник». Кто-то пробасил: «А это еще зачем? Пусть толпа идет туда, куда ее тянет импульс свободы». Кто-то бабахнул громогласно: «Пусть люди войдут в этот чертог, от слова „черт“, и зажгут там все лампы!» То тут, то там взлетали вопли: «Пусть рухнет все это национальное позорище! Вон в ГДР штурмовали Штази, а мы чем хуже?!» Кто-то снова протащился со свистящим шепотом: «Да вы что, ребята, с ума сошли? Там, говорят, за каждым окном стоит гэбня с пулеметами и гранатометами. Они нам тут такую площадь Тяньаньмэнь устроят, мало не покажется». Понеслись горячие выкрики: «Чепуха, армия на нашей стороне! Тут агентура рыщет в толпе, распускает дезуху. Никого там нет, за этими окнами, все давно разбежались! Надо открыть все двери, вот это и будет финалом нашей революции!» Снова мокрой тряпкой потащились шепоты: «А если комсомольцев начнут бить? Сами себя, что ли, будут бить? Тут все комсомольцы и члены партии! Поймите, друзья, если тут, на Дзержинке, заварится кровавая каша, вся страна покатится в пропасть!» Назревает истерика: «А вы-то какого черта с детьми сюда притащились, авантюристы дурацкие, ведь это вам не африканские каникулы!»

Сук и Шок одним махом запрыгнули на платформу «КрАЗа». «Ген и Ашка, мы категорически умоляем, чтобы вы пошли за нами, плотно за нами – понятно? – пока еще есть шансы выбраться отсюда! Босс, передайте мне Пашку, а Ашку с бэбиком мы возьмем в кольцо с пацанами из комсомола!» Все названные начали спускаться, а тот, кого назвали бэбиком, вот именно зачатый в кратере вулкана Никодим, высунул пальчик из мамкиной сумки и довольно внятно произнес: «Позор! Долой!» Сук и Шок даже приостановились, почесали затылки: «А вот это надо записать в Книгу Гиннесса!»

Пока выбирались из толпы, видно было, что через площадь к памятнику самым малым ходом проходит огромный строительный кран. Стальной трос с крюком раскачивался над восторженно озаренными башками. Комиссару Дзержинскому предстояло стать единственным повешенным этой революции.

Да, насчет погоды. Дождь, в общем-то, постоянно присутствовал, даже когда ненадолго отсутствовал, напоминая о себе в виде циркулирующих по лужам пузырей. В частности, когда статуя покачнулась, он припустил. Многие задавались вопросом: к добру это или не очень? Что совпадает с чем: дождь со свержением истукана или свержение истукана с дождем? На этот вопрос ответ, кажется, и по сей день не найден.

V. Появление алмаза

Сумбурные блики, вконец изнурившие узника «Фортеции», позволили мне перейти к чему-то похожему на последовательное повествование. Телефон хранил великолепное молчание. Электронная почта переживала очередной вирусный грипп. С другой стороны, сад демонстрировал вдохновляющую активность: каждое утро, едва я поднимал в своем кабинете шторы, я находил в нем (в саду) все новые и новые цветовые пятнышки – беленькие, желтенькие, розовенькие, кумачово-тюльпанные. С лиловым тут произошла едва ли не метафизическая метафора. В углу под стрижеными кипарисами уже второй, если не третий год подряд замечена была мной гнусноватая ботаническая помойка – какие-то слегка живые стебли, полузадушенные мерзейшими мотками каких-то колючих лиан, задавленные вонючим гнильем, претендующим на роль чернозема. Надев резиновые перчатки, я стал там возиться, пропалывать запакощенные грядки, освобождать живое от гнили. Пока возился, все время думал про Узника, которого якобы звали Ген, вообще про всё, что все недавние дни в хаосе каком-то передо мной мелькало, пытаясь организоваться в стройный слог. И вдруг увидел, что прополка и очистка закончены, а бледно-зеленые живые стебли стоят рядками на чистой земле. Закончив эту работу почти уже в сумерках, я подумал, что в дальнейшем повествовании, возможно, все большую роль будет играть супруга Гена, так называемая Ашка, от которой у многих, в том числе и у габонского короля, кружится голова. После этого подтянул шланг и задал светло-зеленым грядкам порядочную баню. Утром я поднял шторы и едва не вскрикнул от неистовой лиловости – это раскрылись за теплую ночь великолепные ирисы!

Читатель, надеюсь, помнит, что подобная метаморфоза уже произошла однажды в саду с увядающей магнолией. Невредно тут будет также вспомнить и о бодлеровских тамарисках, да и вообще о некоторых узах, связывающих ботанику со словесностью. Итак, двинемся дальше.

В разгаре всероссийского финансового кризиса колоссальная горнодобывающая и промышленная империя «Таблица-М» испытала дополнительные трудности: в одночасье исчезли из поля зрения оба президента, Ген и Ашка Стратовы. Больше того, в течение суток от них перестали даже доходить звуковые сигналы, а на звонки по зашифрованным номерам операторы мобильной связи отвечали зловещей фразой «Абонент находится за пределами досягаемости»; молчал и Интернет. Только на вторые сутки в кабинете председателя совета акционеров Гурама Ясношвили что-то тренькнуло в настольной лампе. Гурам выгнал всю обычную толпу, замкнулся на массу, то есть на весь 15-этажный билдинг, и тогда через стило «Монблан» во внутреннем кармане его пиджака прозвучал тихий, но вполне отчетливый голос Ашки: «Мы пьем чай. Жаль, что тебя нет с нами. Всем привет». Это означало: «Мы в порядке. На связь не выходи. Скоро будем». Тогда он отключился от массы, впустил всех в кабинет и приказал подать шампанского.

В это время «Гольфстрим» Стратовых подлетал к маленькому аэродрому, недавно вырубленному в джунглях в полукилометре от их приморской виллы. Там находился их семилетний сын Никодим, доставленный со всеми предосторожностями за день до их прибытия. Едва приземлились, как тут же к трапу подъехали «Гелендваген» и «УАЗ» с русской охраной. Через несколько минут Ашка и Ген уже входили в виллу, в которой через открытые окна океанский бриз вздымал белые занавеси.

В большой комнате, пропитанной запахом моря и горячего песка, спал невероятно длинный и невероятно худой ребенок. Он улыбался во сне, хотя при каждом выдохе маленький пузырек лопался на его губах. Две капельницы на колесиках стояли в изголовье. Трубки с иглами, введенными в вены, тянулись к продолговатым сосудам с растворами. Датчики на груди, животе и на голове соединяли это странное существо с батареей ультрасовременных приборов. Две сестры высокопрофессионального возраста то и дело поглядывали на экраны. Три врача примерно такого же возраста сидели в креслах на смежной террасе. Это была бригада ведущих педиатров, срочно выписанная из университета «Джонс Хопкинс», штат Мериленд.

При виде вбежавших родителей врачи вылезли из кресел и вошли в спальню. Ген пожал им руки своей левой, потому что правая поддерживала полуобморочную Ашку.

«Миссис Стратов, у нас есть good news для вас. Организм мальчика, кажется, вступил в фазу какого-то обратного процесса, – сказал профессор Перкинс. – Верьте-не-верьте, но за истекшие сутки он убавил в длину на шесть дюймов. Кожные его покровы утратили радужную окраску, которая поначалу ввергла нас в смятение. Периодически к щекам возвращается румянец, и хотя он поразительно бледен, но все же больше не напоминает инопланетянина».

«Что касается bad news, – продолжил профессор Тампан, – то они в равной степени касаются и вас как родителей, и нас как клиницистов. Дело в том, что его анализы продолжают бросать нас в жар и сумятицу. Никто из нас троих никогда не видел ничего подобного. Непонятно, как может человеческая особь существовать при таком малом числе эритроцитов и таком гигантском числе эозинофилов. И как назвать никому из врачей неведомые клетки, которые делятся, и сливаются, и снова делятся прямо под прицелом наших компьютеров. Что касается химии, то она выявляет нечто нам совсем неведомое и вряд ли соответствующее периодической системе…»

Ген посадил все еще трепещущую Ашку на подоконник и сел рядом с ней. «Это, должно быть, редкоземельные элементы», – пробормотал он.

В наступившей после этого тишине отчетливо прозвучал голос ребенка: «Мамка, папка, как я рад, что наконец-то вижу вас во сне». Глаза его были по-прежнему закрыты, но на губах промелькнула улыбка.

«Впервые слышим его голос», – сказал третий профессор, Волковицкий.

Интересно, что все предшествующие годы Никодим Стратов проявлял себя лишь в образе совершенно первоклассного цветущего мальчика. Он рос, как говорится, не по дням, а по часам, но иногда вроде бы даже и по минутам. Так, во всяком случае, казалось взрослым: отправляется, скажем, малец на занятия по фигурному катанию, а возвращается подросшим едва ли не на высоту коньков. Взрослые в переполохе: да ведь не может же такого быть, чтобы пятилетний мальчик за час так резко прибавил! Затаскивают сопротивляющегося Никодимчика на ростомер, ну вздыхают с облегчением: нет, это нам просто показалось, ну прибавил, конечно, но не на высоту коньков, а всего лишь на палец. Словом, никогда этот стратовской отпрыск никакой патологией не отличался, а, напротив, среди сверстников представлял высший ранжир нормы: крепкий, румяный, с папкиной густоволосостью, с мамкиной синеокостью. Интересно, что к пяти годам он не только читал, но и пристрастился даже к русским стихам. Открывал, например, Пастернака и находил про себя: «Я рос, меня, как Ганимеда, несли ненастья, сны несли». Вместе с одиннадцатилетней будущей нимфеточкой Пашенькой они представляли идеальную детскую пару идеальной семьи.

Ненастья, однако, уже кружили поблизости. На просторах недавней «родины чудесной» разыгрывалась эпопея нового российского бизнеса. Шли схватки между «солнцевскими», «курганскими», «питерскими», «тольяттинскими», «ореховскими» и прочими группировками. В недрах группировок зрели ударные кулаки так называемых «бригад». «Забивались стрелки», чаще всего завершающиеся стрельбой. В среде «конкретных пацанов» возникал «новояз» 90-х. Слово «крыша», например, приобретало жутковатую коннотацию. От него отпочковывался мерзковатый глагол «крышевать». И вся эта зловещая игра кружилась вокруг быстро возникающих и стремительно возвышающихся олигархических корпораций. В одночасье, а то и в одноминутье, создавались миллиардные капиталы. То и дело гиганты сталкивались друг с другом. Воздушные пространства страны, в которых над тысячекилометровыми нефтяными и газовыми полями стояли арктические антициклоны, пересекались частными самолетами и чартерами конфликтующих компаний. Неуклонно агонизирующая плановая индустрия в рамках приватизации рождала то ежедневно лопающиеся пузыри мощного мошенничества, то более-менее устойчивые платформы добычи и сбыта, охраняемые парнями с помповым оружием. Охранные отделы предприятий то и дело превращались – и вроде бы даже на вполне лигитимной основе – в группы «поглощения». Охрана как таковая становилась мощным бизнесом, в котором заправляли делами бывшие гэбэшники и грушники. Немало было и одиночных наемных стволов, всяких «снайперов» и «киллеров», они, поднахватавшись из мирового кинематографа загадочных манер, нередко и в «Таблицу» заходили, интересуясь, не нужны ли какие-нибудь экстренные услуги.

Сук и Шок иногда беседовали по душам с такими единоличниками. А почему бы вам, сударь, не влиться в наш здоровый коллектив? Зверскими инстинктами вы вроде бы не обладаете, судя по внешности. Мочиловка по заказу – опасный бизнес, и прежде всего для исполнителей; вы это понимаете? «Таблица-М» отстрелом конкурентов принципиально не занимается. В отличие от партии большевиков комсомолу претит террор, как индивидуальный, так и массовый. Это шутка. Вы с шуткой, как видим, дружите, не так ли? Наша охранная структура нацелена целиком на оборону. Как наши деды-то пели: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим!» Итак, мы готовы подвести нулевую черту, списать вам все грехи, то есть, как любит говорить наш босс Ген Стратов, возродить вас как личность, если вы, конечно, согласны пройти школу молодого оборонца.

Школа эта находилась на ферме возле Звенигорода. Добровольца прежде всего привозили на стрельбище и просили продемонстрировать его профессиональное искусство. Чаще всего эти снайперы оказывались липовыми. Стреляли они на шермака, не делая поправки на ветер. Чаще всего оказывалось, что у этих ребят вообще не было мокрых дел, иными словами, псевдокиллер предлагал на продажу не профессиональный опыт, а только свою готовность к убийству. Прости, браток, но такой маразм нам не нужен, говорили ему Сук и Шок: «Таблица», если вооружается, то лишь для самообороны, понял? И вот если ты готов войти в нашу бригаду, пройти соответствующую подготовку по самообороне без оружия и с оружием, если будешь готов принимать навязанный бой и в этом бою не лезть на рожон, но и не дрожать за свою шкуру, если ты освоишь мораль «Таблицы» и философию «Редкой земли», тогда ты станешь одним из нас со всеми вытекающими последствиями.

Чаще всего любой отморозок с еще уцелевшими кое-какими человеческими качествами при этих словах наполнялся восторгом; вот это да, вступить капитально, стабильно так в структуру «Таблицы-М»! Подчиняться по прямой небезызвестным господам Суконному и Шокмуратову, таким молодым конкретным организаторам охраны, которые под влиянием Востока полностью искоренили русскую Матерь Щинскую из своего существования; ну и ну!

Бывшего отморозка привозят в переулок Печатников, в штаб-квартиру корпорации, 15-этажный дом с прозрачными пеналами для лифтов. Там повсюду барражируют характерные пацаны, демонстрируют вежливость. Одеты все в подогнанные костюмы с ненавязчивыми галстуками, и вот вчерашнему отморозку становится не по себе в том, чем вчера гордился, то есть в тренике из жатого шелка и с большим, как бы отсекающим подколенным дизайном; вдруг начинает ощущать какую-то общую недомытость.

По дороге туда, куда ведут, недомытый бросает взгляд в буфетные помещения. Ё-моё, возле стоек щебечут за кофе девчонки в облегающих джинсах, прямо ковбойское войско!

Столько девчонок с такими данными не наберешь во всем месте, откуда он приехал! А в других, уже диванных кабинетах за кофейным перерывом сидит даже не джинсовая юность, а модельная младозрелость; ну это вообще! По фазе!

«Послушай, приезжий, – сказали в 1996 году одному такому недомытому Сук и Шок, – давай-ка соберись, мы уже почти пришли. Демонстрируй стопроцентную жесткую готовность и нулевую растерянность. Забудь о том, во что одет. Фильм „Зимний герой“ видел? Вот так веди себя, как Брюс Джезказган. Понял?»

«Алё, братаны, ну чё вы так напрягаете? – отвечает приезжий. – Можно покурить-то перед аудиенцией, малость расслабиться?»

«На этом этаже у нас не курят», – сказал Сук, а Шок добавил: «На трех из пятнадцати этажей здесь не курят».

«То есть как это?» – удивился приезжий, который вообще-то без сигаретки вряд ли себя позиционировал для дальнейшей жизни и службы.

«Это потому, что наша Директория не курит, – пояснили ему. – Ни Ген не курит, ни Ашка, ни Ясно. Верхушка, они говорят, должна быть экологически чистой. Тут фильтры повсюду стоят. Чувствуешь запах озона?»

С этими словами они вступили в озоновый слой корпорации и проследовали мимо секретарей и консультантов в огромный кабинет, в котором воздух уже напоминал французские склоны Альп, а заодно и йодистые испарения бискайских пляжей. Приезжий не ведал ни того, ни другого и от неожиданности закашлялся. Впрочем, может быть, он имитировал покашливание, чтобы скрыть смущение: ведь перед ним в дальнем углу кабинета сидели за компьютерным столом три молодых персоны в затрапезных свитерках, миллиардеры Стратовы Ген и Ашка с их неизменным партнером Гурамом Ясношвили. Приезжий никогда их не видел живьем на таком близком расстоянии, однако в прошлом просмотрел не менее трех сотен фоток и дюжины две кассет с их изображениями. Признаться, он не рассчитывал, что его проведут прямо к ним, даже не обыскав. Решив заявиться в «Таблицу», он предполагал допрос с пристрастием, ну без особенного зверства, но и без миндаля в шоколаде. Странным образом их главные эксперты по охране, Сук и Шок, которых он тоже знал по снимкам и кассетам, никаких ему вопросов по сути дела не задавали, как будто в натуре принимали за кустаря-одиночку.

«Располагайтесь там, на диванах, ребята! – крикнул им Ясно. – Сейчас вам кофе принесут, а мы присоединимся минут через десять».

Ашка откинула со лба свою косую челку и улыбнулась такой улыбкой, какой приезжему еще ни одна земная женщина прежде не улыбалась. Ген только помахал левой рукой, правая не отрывалась от мышки. Красненький курсор стремительно перемещался по огромному монитору. Через пару минут, все еще не отрываясь от компьютера, босс бросил фразу, непосредственно адресованную приезжему: «Макс, чувствуй себя как дома!» Приезжий мог бы поперхнуться от неожиданности, однако сдержался, проглотил кофе и еле заметно усмехнулся. Сук и Шок переглянулись: у них-то ведь приезжий фигурировал как Витя Харитонов.

Прошло почти точно десять минут, когда все трое за компьютерным столом разом прокричали «гип-гип-ура!» и стали хлопать друг дружку ладонь в ладонь на баскетбольный манер. После этого экстазного момента машина была выключена, и все трое, не торопясь, направились в диванный сектор; славянская каштановая чета и рыжий грузин. Вежливо поздоровались со всеми за руку. Уселись вокруг кофейного столика. Минуту молчали, все еще сияя от какой-то неведомой пришельцу удачи, наконец Ашка небрежно брякнула: «Только что „Таблица“ обогатилась на полтора ярда». Сук и Шок хлопнули друг друга в той же манере «high five».

«Есть повод для шампанского, – глубокомысленно изрек Гурам. – Все согласны?»

Ашка, словно лисичка с задней парты, подняла ручку: «Я за!»

Сук и Шок вообще-то не были горячими сторонниками алкогольных допингов, даже если речь шла о шампанском «Дом Периньон».

«А нельзя ли чего-нибудь попроще, ребята? Давайте закажем кислородный коктейль!»

Ген решительно был на стороне Ясно.

«Поводов для шампанского у нас сегодня больше чем достаточно, господа комсомольцы. Во-первых, мы подрезали „Менатеп“, во-вторых, нас почтил своим присутствием не кто иной, как Максим Алмазов!»

Тот, кого так назвали, широко открыл зубастую нишу, то есть улыбнулся.

«Я тоже не против».

«Ты о чем?» – спросила Ашка.

«О шампанском. О чем же еще?»

Принесли несколько бутылок в ведерках со льдом. Ясно внимательно проверил, как поднимаются бокалы. За ножку, ребята, только за ножку! За нижнюю часть ножки! Устроим звон! Пьем за звон! Вообще пьем за шампанское! Мой дядя самых честных правил/ По имени Багратион/ Все вина называл отравой,/ А пил один «Дом Периньон»!

После второго бокала Ашка сняла со стены гитару и стала подыгрывать шутовским экспромтам Гурама. Сверкая улыбками и глазками, постоянно роняя челку и отбрасывая ее назад, она делала вид, что заигрывает с пришельцем. Ген тоже не отставал от этой самодеятельности. Нам каждый гость дарован Богом,/Гонец весны иль вестник зим,/ И даже в рубище убогом/ Алаверды тебе, Максим!