Текст книги "Редкие земли"

«Ваше величество Ранис Анчос Скова, в этот радостный день позвольте нам от имени корпорации „Таблица-М“ преподнести вам традиционный подарок молодой России!» – провозгласил Ген и передал монарху плоский чемоданчик с изображением лимона.

Сук и Шок ударили по струнам, и все присутствующие, включая колдунов и духов, грянули: «Комсомольцы, беспокойные сердца, комсомольцы все доводят до конца!»

Шесть лет спустя в недрах «Фортеции» узник Стратов, сидя с закрытыми глазами на своей шконке, пытался вспомнить разные моменты того вечера. С особой отчетливостью он увидел огромный багровый закат над Атлантикой. Он вышел из бурлящего весельем дома и пошел через пляж к медлительному накату прибоя. Вскоре он увидел сидящего на дюне одинокого человека, по могучим плечам и высокой шее которого он опознал Алмаза. В который раз при виде этого парня он испытывал пронизывающее беспокойство. В который раз уже он еле удерживался от вопроса: «Кто ты такой, Макс? Откуда ты?» Он сел рядом с ним на песок и вздохнул. Макс повернул к нему все еще залитое закатом лицо. В глазах у него промелькнуло чувство искренней любви. Он протянул Гену руку ладонью вверх, и тот положил на нее свою не менее тяжелую руку.

«Ты знаешь, – промолвил Макс, – когда мне было семь лет, я тоже взялся было умирать. То есть в том смысле, что я прошел через что-то сродни болезни Никодимчика. То есть я вдруг колоссально отдалился от жизни. Это было, кажется, в Хакасии. Если не в Бурятии. Потом мне не у кого было спросить, где это произошло и что за люди сидели вокруг меня. Я много раз видел свое жалкое тело как будто с огромной высоты. Помню моменты, когда я как бы прощался сам с собой. Иной раз я вроде бы возвращался на шкуры, очень остро вонявшие сукровицей. Вокруг сидели узкоглазые люди, вроде бы охотники. В один момент все повернулись к вошедшему, и я, кажется, услышал слова: „Пришел шаман“. Этот человек стал накладывать на меня руки, но я снова стремительно удалялся то ли в пространства неба, то ли в глубины земли. Одна металлическая жила обкручивала меня. Шаман навалился на меня и стал запихивать мне в глотку свою руку, провонявшую рыбой. Он что-то в моей глотке этой рукой, типа, пытался схватить. Схватить и потащить, чтобы меня от чего-то освободить, вроде как от внутреннего червя, а я как бы данного червя не жаждал отдать. Я вроде как бы всеми точками соприкосновения держался и готовился сдохнуть вместе с гадом. Потом этот шаман, между прочим, член партии, схватил червя мертвой хваткой, и стал тащить, и тащил целый век, или уж не знаю сколько минут, и наконец червяк начисто капитулировал и был извлечен, и я сразу поправился, вот как Никодимчик сегодня предстал перед нами во всей красе…»

Алмаз замолчал и уткнул свою слегка озверевшую физиономию в колени, и дергался, пока Ген не схватил его за плечо.

«Ну!» – заорал Ген.

«Что ну?» – заорал в ответ Алмаз.

«Что дальше было?»

«Дальше, Ген, вообрази, стало очень весело и смешно. Все эти охотники в той хижине стали плясать, хохотать и пердеть, а потом пошли что-то камлать, что-то совсем нерусское или даже несоветское. Давали мне „Зефир в шоколаде“. Я просто обожрался тогда „Зефиром в шоколаде“! Потом мы остались одни с шаманом, и он меня ласкал, плакал и ласкал и даже, кажется, немного поддрачивался. А потом стал мне что-то про меня самого рассказывать, как будто чуть-чуть приоткрывал завесу неба. Он мне сказал, что я якобы был рожден в тунгусской яме, в самой глубокой из тунгусских ям. Он также сказал, что у рожденных в этих ямах детей через семь лет после рождения может внутри образоваться какой-то металл. Ребенок, он сказал, может спастись, если вернется в такую яму или если попадет в руки шаману, тоже рожденному в такой яме. Вот такой бред, можешь себе представить?»

«Могу себе представить, – сказал Ген. – Больше того, понимаю теперь, откуда у тебя такой нюх на редкоземельные элементы. Ну а дальше-то что было, Макс? Как ты вообще-то вошел в мир социализма?»

«Утром приехали за мной какие-то дядьки в форме и отвезли в детдом, там я и стал Максимом Алмазовым. Вот так, в общем, вкратце».

Несколько минут оба сидели молча и не двигаясь, хотя прекрасно понимали, что из-за бугра дюны за ними наблюдают две змеи со светящимися глазами. От виллы доносилась до них дивная музыка, вальс Нино Роты. Потом Алмаз завозился, вытаскивая из-под яиц плоский флакон «Чивас Регал». Глотнем, что ли? Давай глотнем.

«Скажи, Макс, ты еще жениться не собираешься?»

«Да я уже женат, Ген».

«На ком же?»

«На „Таблице-М“.

«А мне вот ребята говорили, что у тебя со Стомескиной, ну, с теннисной этой чемпионкой, плотный союз».

«Скажешь тоже, Ген! Всей корпорации известно, что Стомескина в тебя влюблена».

«Да ладно, Макс! Никогда за Стомескиной ничего такого не замечал».

Глотнули еще по разу. Пустой флакон швырнули за спину.

«Скажи, Макс, ну просто по-товарищески, ты не замечал, что Ашка с кем-нибудь встречается?»

«Замечал, Ген, и готовился тебе об этом сказать. Она со мной встречается».

Жжжжихххх. Обе змеи погасили глаза и ускользнули в разные стороны.

Тогда они встали и долго стояли немыми статуями, не зная, что сказать.

«Давай разойдемся, Макс, хотя бы до Москвы, а то ведь могу тебя убить».

«И будешь прав, Ген. Сделай то, что я сам не могу сделать». Он протянул ему пистолет.

Ген изо всей мочи, как вратарь проигрывающей команды выбивает мяч, ударил его ногой по руке. Пистолет взлетел по большой траектории и бухнулся в воду. Тогда пошли к дому вместе.

VI. АОП

Хронологически довольно перепутанные записи все больше втягивали меня в роман. Выходя по утрам из дома на пустынную весеннюю улицу, я почти немедленно начинал бег трусцой, и это давало ритм для размышлений о стратовской саге. Черт знает, как все это обернется, как эти гаврики себя поведут, однако на данный момент, после очередного путешествия в Габон, надо все-таки подумать, в каких конвульсиях начнет видоизменяться внезапно возникший треугольник.

Возьмите Гена, он всем известен как почти анекдотический моногам. Краше Ашки для него ни одной женской особи во Вселенной не существует, а между тем она ведь не очень-то напоминает тех бесспорных красоток, которых в СМИ именуют The Cover Girls. Конечно, захоти Ген с его миллиардом карманных денег поразвлечься, тут же продефилировало бы перед ним несчетное число этих обложечных наложниц – выбирай! Он между тем смотрит на них примерно с той же страстью, с какой мимолетно прогуливается взглядом по галереям бесценных швейцарских часов, тогда как время определяет по отечественному «Полету» ценой $ 240. Даже такая «неординарная девка», как теннисистка Стомескина – а он всегда соглашался, что она неординарна, – со всем ее сексапилом, направленным вот именно на него, и не как на сверхбогача, а лишь как на уникального молодого мужика с его резкими чертами физиономии, с его мощными драйвами и неожиданными выходами к сетке, если можно ко всей его жизни приложить такую спортивную метафору, – даже она не получала от него в ответ ничего более, чем дружеская улыбка.

И только Ашка, многолетняя жена с ее бесконечно знакомыми движениями и быстро меняющейся мимикой бесконечно живого лица, была для него олицетворением женщины. Уже отмечалось, что с ней он был ненасытен. Она нередко дразнила его Приапом – гадский Приап, чертов Приап, зверский Приап… И как только она произносила эту дразнилку, так мигом все в нем вздымалось действительно приаповским началом. Иногда она его отлучала: то перед его приездом драпала из одного особняка в другой, то звонила из Санкта, из Берлина, из Челябы, якобы она там по бизнесу, а он, дескать, обо всем забыл со своими теннисистками, то без объяснения причин сваливала неизвестно куда и через несколько дней возвращалась с блуждающими, якобы греховными, а на самом деле жаждущими приапского супруга глазами.

Он ни о чем не спрашивал и никакой каренинщины никогда не разыгрывал. Умозрительно он ее всегда оправдывал: дескать, что поделаешь, как бы ни была баба сыта любовью, однако всегда, мол, после стольких лет супружества начинает беситься, считать свои года, пытаться поймать что-то свое, дурацкое упущенное. На самом же деле только одного и жаждал – снова взять ее всю с ее ненамазанными губками, с нестареющими мочками ушей, с остренькими локотками, жадными пальцами, венериными холмиками, пятками, залезающими на плечи, со всем их блоком сочленения, завершающим бесконечную встречу. Пускай какие-нибудь молодые коблы в ночных клубах со ржанием похваляются победами над самой Ашкой Стратовой, никому из них и не снилось то, что возникает между ними с восемнадцати лет, год за годом, два десятилетия, жизнь за жизнью.

Если не считать Алмаза. С ним у нее, очевидно, обстоит дело как-то иначе. Там она, по всей вероятности, поймала что-то упущенное, еще не упущенное. Раскаявшийся почти убийца наших детей, спаситель наших детей. Спаситель самой Ашки.

Мой спаситель, спаситель всей корпорации «Таблица-М». Спасатель по призванию, он изверг из себя убийцу. Сказал ли он своей возлюбленной, что он родом из тунгусской ямы? Она, наверное, и сама догадывается, что он нездешний. Не исключу, что у него как-то все иначе между ног. Быть может, у него там есть что-то такое, что возжигает и в ней нездешний огонь. Если это так, то любая ревность неуместна. Нужно его просто убить.

С этими мыслями Ген ходил год за годом по своей корпорации и, замечая себя иногда в огромных зеркалах, удивлялся, откуда к нему приходит какая-то немыслимая жестоковыйность. Ему уже ничего не стоило разрушить в одночасье целую цепочку договоров, как внутренних, так и многонациональных. В аналитическом отделе ему стали давать понять, что в различных сферах правительства и силовых структур снова стали появляться люди из МИО, миошники, ранее выброшенные, благодаря откровениям Алмаза, из бизнеса.

«Таблица» провела несколько суперсекретных заседаний своих самых редкоземельных элементов. Гурам сказал, что Прокуренция, похоже, собирается возбудить против них дело по прииску «Случайный». Уже начинается опрос свидетелей. Обвиняют руководство «Таблицы» в незаконном пресечении стачки горняков, а также выборов руководства профсоюзов, в нелегитимном поглощении местного отделения компании «Сиб-Минерал», ну и наконец в череде убийств многих незапятнанных товарищей, конечно, без указания их криминальных кличек.

Однажды в разгар зимнего лыжного сезона в корпорацию и в окружающую тусовку был пущен слух, что руководство отправляется на недельный отдых в Шамони. Или в Куршевель. А может быть, и в Чешские Татры, в Закопане, что ли. Во всяком случае, отдохнуть решили комсомольцы, отдышаться от московских стрессов. На самом деле оказались ребята на горе возле Андорры, с которой внизу на круче видна была маленькая и явно пустая таверна с комнатами. Послали вперед Шока и Гурама, любителей экстремальных видов спорта, чтобы те спланировали вниз на парапланах и купили бы всю эту гостиничку с потрохами до приезда остальных на трех внедорожниках. В общем, там под вой норд-оста, который в их среде почти всегда рифмовался с «не очень просто», произошло келейное совещание, ради которого вся эта история и была затеяна.

Сук и Шок оповестили друзей, что МИО приступила (или приступило) к охоте на Алмаза. Кодла решила укрепить свою позицию, показав всем заинтересованным лицам, что предателей она не прощает. Очень быстро «Таблица» постановила, что друзей она не выдает и Макса немедленно нужно перевести на нелегальное положение. Все проголосовали «за», а Ашка той же самой рукой, которой голосовала, откинула со лба свою каштаново-золотистую челку и посмотрела мужу прямо в глаза – дескать, понимаешь ли ты, на что я иду? И он ответил ей таким же затяжным взглядом – а ты понимаешь, на что иду я?

Она, кажется, понимала. Конечно, она не могла начать решительный разговор с мужем, особенно сейчас, когда все они попали под такое серьезное, если не окончательное давление со стороны миошников. Скрыться вместе с Алмазом в Сибири означало подкосить Гена, полностью разбалансировать вообще всю группу. Забросить спрятанных детей. Предать все еще живую супружескую любовь. И все– таки этим взглядом из-под челки она говорила ему, что не отдаст Макса. Может быть, для всех присутствующих он и является боевым товарищем, и все-таки даже и в этой роли он не совсем свой, не совсем понятный пришелец, человек ниоткуда. Только для нее он не пришелец, только она понимает, откуда и для чего он появился на свет Божий. Он пришел из прозрачной тьмы на ее и только на ее маячок, пришел, чтобы ее любить. Он – это ее Ланселот, соперник ее любимого Гена.

В общем, она присоединилась ко всем. В конечном счете всю компанию из восьми человек (с ними вместе были три фиктивных лыжницы, жены Гурама, Сука и Шока – Кето, Любаша и Эльвирка) охватил какой-то едва ли не революционный подъем. Хозяин, вернее, бывший нищий хозяин, а ныне донельзя богатый управляющий, притащил кувшины с монастырской граппой, все наподдавались под рев норд-оста, сгрудились вокруг пианино и взялись петь комсомольские песни:

 
И шум, и треск, и снег пуржит
Под вой норд-оста.
Коммунизм сокрушить
Не так-то просто!
 

Максу, который уже несколько месяцев кочевал по пространству от Уссури до Тикси, дали знать, чтобы он почаще менял зимовки и пореже появлялся там, где его раньше знали. Этот приказ между тем и без всяких миошников вполне соответствовал его настроению. Находясь вне Европы, то есть где бы то ни было восточнее Урала, он неизбежно, чуть ли не бессознательно тянулся к Ашке, да и та начинала тянуться к нему, словно в нем перемешаны были самарий с неодимом. Они встречались где попало и чаще всего в соседних купе в поездах «повышенной комфортности» и там уже забывали обо всех угрызениях и обо всех титанических сложностях корпоративной борьбы. Лежали вплотную друг к дружке, намагниченные, и думали о неизбежной разлуке, старались запомнить всякое любовное движение.

Получив приказ о переходе в «подпол», Макс несколько дней пребывал в недоумении. Вроде бы и так он то и дело передвигается со своей группой геологов, друзей еще по юношеским временам. Их пятерка прочесывает распадки длиной в несколько десятков верст, обнаруживает (или не обнаруживает) следы скандия, иттрия, лантанидов, столбят этот участок, вводят его данные на сайт «Таблицы» или покидают распадок без всяких следов, нанимают, опять же по Интернету, вертушку и перелетают еще за несколько сотен верст от какого-нибудь Бодайбо, то есть растворяются в тайге.

Грешным делом, он валил эту странную директиву на Гена. Должно быть, этот парень, которым он всегда восхищался, больше уже не может совладать со своей ревностью или даже яростью. Может быть, ради того, чтобы сохранить за собой свою любимую Ашку, он высосал из пальца эту директиву и попытался на Совете объяснить всю ситуацию сложностями межкорпоративной борьбы. Ген, неужели ты хочешь, чтобы я опять стал человеком ниоткуда?

Три дня спустя, в разгар короткого солнечного дня, когда температура твердо зациклилась на —45ºС, над распадком вдруг завис «Ми»-4-й. Все парни воткнули в снег лопаты и ледорубы: это еще кто к нам сюда пожаловал, свои или гады какие-нибудь? Через несколько минут вертолет сел на утрамбованную вездеходом снежную площадку. Из люка выскочила странная стройная фигурка в изящном городском пальтеце и в меховых унтах, побежала прямо к нему и только у него на шее оказалась настоящей живой Ашкой.

В землянке с натопленной до отказа печуркой они лежали обнаженными, как это бывало в купе экспрессов или в люксах пятизвездных отелей где-нибудь на Кипре. Оба плакали и целовали друг другу мокрые щеки.

«Теперь ты понимаешь, что мы расстаемся с тобой надолго, если не навсегда», – проговорила она.

«Ну а что Ген? – спросил Макс. – Он знает, что ты прилетела сюда?»

Она вытерла простынью свое лицо и завершила свидание короткой фразой: «Да, он знает».

Через два часа после приезда она отправилась обратно, чтобы успеть на конференцию АОП.

Конференция проходила за гигантским круглым столом в одном из исторических кремлевских залов с лепными бордюрами на голубых стенах. Интересно, что этот исторический зал в течение нескольких советских десятилетий бытовал под не очень-то историческим именем, увековечивая одного из мелких большевистских вождей. Имя это так укоренилось, что и сейчас бытует в обиходе, несмотря на возврат к имперской истории.

Что касается аббревиатуры АОП, она по нынешним временам больше всего напоминает интернетовский сервер, ну что-то вроде America On Prime, а вот на самом деле перед нами не что иное, как Академия Общего Порядка. Что это означает, не так уж важно, а важно то, что АОП существует уже в течение нескольких лет на правах совершенно открытой общественной структуры, хотя и содержит в своем составе немало людей, которые еще недавно принадлежали к структурам совершенно секретным. В руководящих ее кругах с равными правами голоса заседают, например, некие маршалы, некогда пребывавшие в РВСН, что можно расшифровать только одним образом, а именно: Ракетные Войска Стратегического Назначения. Рядом с маршалами сидят там и генералы, ничуть не скрывающие, а, наоборот, гордящиеся своей принадлежностью к разведке и контрразведке. Чинов МВД тоже немало, но эти держатся попроще, то есть поконкретнее. Есть тут и специалисты по возрождающемуся подводному флоту, по атомной энергии, по космосу, по дипломатии, по исторической науке, которой придается особое значение в свете выработки окончательной национальной идеи.

Эти патриотически настроенные историки на текущем заседании АОП заслужили поистине восторженные аплодисменты, когда выдвинули новые теории происхождения государства российского. Согласно этим теориям, базирующимся на основательных исследованиях, варяжские князья IX–X веков, пришедшие на Русь и, в частности, приглашенные славянскими племенами на княженье в новгородские крепости, братья Рюрик, Синеус и Трувор, вовсе не принадлежали к скандинавским норманнам, то есть к викингам, а были самыми что ни на есть славянами балтийских побережий, да к тому же еще не северных побережий, а южных, то есть по-братски примыкающих. В отличие от злобных викингов, опустошающих Францию и другие страны Европы, наши были добрыми, то есть славянскими, да и говорили на языках, близких к основополагающему, русскому. Именно поэтому варяги и были приглашены на наши престолы: во-первых, добрые, а во-вторых, понятные в речениях. По каким-то не очень ясным причинам наши современные исследователи не коснулись этимологии слова «варяг», а ведь она лежит на поверхности: «враги», «вороги», «варяги». Нетрудно себе представить ужас, который испытывали береговые народности, когда, скажем, на излучине Волхова появлялись корабли с вооруженными до зубов экипажами. Варяги, вороги плывут! Айда сдаваться! Большой разницы между варягами и викингами, ей-ей, не заметишь. В этой связи вспоминается стих из одной повести 70-х годов ХХ века:

 
Варяги мирно плыли в греки,
Как будто бы не на разбой,
Когда к ним вышли человеки,
Светясь холщовой простотой.
Они сказали: «Изобильно
Здесь зверь бежит, летает гусь,
И пахарь успевает сильно,
И все сие зовется Русь.
Молодчики у нас могучи,
А старцы полны важных дум.
Скот на полях пригож и тучен,
Но вот порядка не имум.
Сор из избы метем мы чисто,
А лес не валим наобум.
Девахи наши голосисты!
А вот порядка не имум.
Века проходят за веками
Все без порядка, так нельзя.
Придите, княжите над нами,
Голубоглазые князья!»
Ей-ей, какие человеки,
Подумал головной варяг
И вынес на речные бреги
Хвостатый полосатый стяг.
Стояла жаркая погода,
Вздымались стяги из травы.
Безоблачное время года
Не предвещало татарвы.
………………………………….
Тысячелетие России.
Над тяжкой бронзой смуты шум
Иссяк. Века проколесили.
Теперь порядок мы имум.
 

Этот стишок по завершении исторического сегмента программы подсунул один деятель культуры, судя по мозолистым рукам, скульптор, другому деятелю культуры, судя по мозолистой одной руке, музыканту скрипичного цеха. Прикрывшись своими мускулистыми ладошками, деятели обменялись снобистским хихиканьем: неплохая, дескать, иллюстрация к современным течениям Евразии.

Надо сказать, что деятели литературы и искусства составляли значительную долю среди активистов АОП, и среди них было немало настоящих творцов, искренне приверженных своему жанру. Членство в общественной Академии давало им возможность самым решительным образом выдвинуться вперед. Вот, например, один из активнейших деятелей современной оперы, который до вступления в эту академию вынужден был со своей труппой ютиться на задах одного из мегамаркетов, добился исключительного по масштабам финансирования, что позволило ему отгрохать в пределах Садового кольца удивительное театральное здание со зрительным залом на тысячу сугубо индивидуальных, то есть полностью разных кресел.

Следует сказать, что в составе АОП был на данный момент и один существенный изъян. Недостаточно еще был представлен отчественный бизнес, и эта недостаточность, чтобы не сказать, почти полное отсутствие, вносила в работу Академии некоторый перекос, что давало возможность зарубежным СМИ предаваться сомнительным толкам: дескать, перед нами скорее правительственная структура, чем форум свободной общественности. Настало время как-то зашпаклевать этот изъян, рассуждали многие влиятельные академики. Нужно показать, что наш бизнес вовсе не зажат усилившимся государством, а на самом деле и он может внести в мыслительный процесс свои оригинальные идеи, иными словами, и капиталист может у нас предстать патриотом.

Именно на нынешнее заседание было решено внести идею этого сдвига. Не менее дюжины мест вокруг овального стола было оставлено за теми, кого еще недавно величали у нас на античный манер олигархами, а сейчас стали именовать какими-то продолговатыми титулами, более или менее сближавшими их с верхушкой новой империи. Из этих двенадцати стульев – в каком из них спрятано сокровище, пока неизвестно – девять были заняты с самого начала заседания, но три вот уже около часа пустовали, что вызывало среди некоторых академиков недоуменное переглядывание.

Вдруг в толпе стоявших в дверях представителей прессы произошло несколько ажиотажное движение и в зал быстро вошли члены триумвирата постоянно вызывающей в обществе всевозможные толки корпорации «Таблица-М». Следует сказать, что эта троица сразу создала в некотором смысле контраст к основному составу АОП. Среди довольно одутловатых и несколько аляповатых в своих высококачественных костюменциях академиков спортивные и слегка понтовые Ген, Ашка и Ясно выглядели как сущие денди XXI века.

Председатель собрания, то есть тот самый ракетный маршал – на самом деле он был далеко не первой шишкой в этом обществе, – нашелся, чтобы смягчить этот контраст некоторой насмешечкой. «Ну вот и наш комсомол!» – произнес он, намекая, что, когда вам за сорок, можно-де выглядеть чуток посолиднее. Зал посмеялся с несколько коварноватым дружелюбием.

«Просим прощения, господа, за непредумышленное опоздание», – сказал Гурам Ясношвили. И снова по залу прошли дружноватые хмычки, улыбочки, внимательные прищурки.

«Это я виновата, – сказала Ашка с весьма милой, хоть слегка и обезьяноватой гримаской. – Летела из Читы, однако пришлось задержаться из-за пурги».

«Ради такой женщины можно тут весь вечер просидеть, – вякнул маршал. – Вы на каком самолете летаете, мадам Стратова?»

«На обыкновенном, – ляпнула Ашка. – Ну на „Боинге“.

Маршал с его медведоватостью напоминал прямого выходца из советской эпохи. Галантность его была тоже в этом роде.

«Ну что ж, марка самолета вполне отвечает вашей очаровательности, мадам».

Ген шепнул Ясно: «Видишь, какие тут дамские угодники собрались».

Тот ответил ему на тех же частотах: «Сдается мне, что тут одни миошники собрались».

Маршал откашлялся в микрофон. «Ну что ж, товарищи… – Он тут же поправился: – …давайте, друзья, поприветствуем вновь прибывших, несмотря на некоторое опоздание, руководителей одной из самых динамичных наших корпораций, группы „Таблица-М“, господина Ясношвили, господина Стратова, а также с особым уважением госпожу Ашку Стратову, эту ярчайшую представительницу наших деловых женщин. Эта организация довольно успешно работает в сфере редкоземельных элементов, то есть вносит свой вклад в развитие важнейших оборонных технологий. Эти вышеназванные товарищи пришли в отечественный бизнес прямым ходом из Ленинского комсомола, а потому мы вправе ожидать от них не только сверхприбылей, но и ревностного выполнения своего патриотического долга. Мы все тут надеемся организовать по-настоящему деловой диалог так, чтобы… Ну, в общем, чтобы у нас ничего не пропало из „Таблицы Менделеева“.

Среди вспыхнувшего оживления Ашка, нагнувшись над столом, сказала своим: «А он, ребята, не лишен!» Ген, тоже склонившись, дополнил: «Он, между прочим, свояк нашего свояка. А вон, кстати, и сам дядька Хрящ во втором ряду стульев среди академиков-корреспондентов». Несгибаемый, неувядающий и похожий как всегда на отменно копченого кабана со сверкающей металлокерамикой постоянной улыбки ветеран, очевидно, поняв, что речь идет о нем, помахал «своим свояковским» правой рукой, содержащей немало отменно сверкающих предметов: запонки, браслет часов, два или три кольца плюс золотое перо толстой авторучки.

«Монблан», – сказал Ясно.

«Или Килиманджаро», – заметила Ашка, имея в виду белоснежную вершину свояковской головы.

«Да я про стило», – уточнил Ясно.

Маршал между тем продолжал:

«Однако, прежде чем мы начнем наш большой бизнес-диалог, давайте дослушаем предыдущего оратора».

Тут все повернулись к трибуне, на которой маялся предыдущий оратор, слегка быковатый дядька, о котором аудитория едва ли не забыла в связи с приходом редкоземельцев. Встряхнушись, тот сразу продолжил свое выступление. С трибуны понеслось:

«Мы не должны забывать о совместном героическом труде сотрудников ГУЛАГа и заключенных во время Великой Отечественной войны. Заслуга работников исправительно-трудовых учреждений состоит в том, что они сумели организовать не только производственный процесс, но и профессионально-техническое обучение, благодаря чему сотни тысяч заключенных получили рабочие специальности.

…Сегодня наша общая задача заключается в том, чтобы сберечь все лучшее, что было и есть в деятельности правоохранительных органов, сохранить благодарную память о своих предшественниках и передать ее тем, кто идет за нами».

Аудитория наградила оратора солидными благодарными аплодисментами. Ген открыл программу конференции и прочел в соответствующем параграфе: «Исправительная система в годы Великой Отечественной войны: неизвестные страницы истории, мифы и реальность, ее боевой и трудовой вклад в Великую Победу». С сообщением выступит начальник юридической школы АОП, доктор наук, генерал-майор внутренней службы Чехондатский В.И.».

Гурам, чей дед не вернулся из ГУЛАГа, внимательно следил за возвращением оратора к его креслу. После того, как тот уселся и с облегчением расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, Ясно перевел взгляд на председательствующего маршала и вопросил с неожиданно сильным грузинским акцентом:

«Это как прикажете понимать, господа-товарищи хорошие?»

Председательствующий от растерянности несколько минут молчал, потихоньку ослабляя галстук с маршальской звездой. Наконец вопросил с некоторой отрешенностью: «Что?.. Как?.. Понимать?»

Внезапно Ашка чуть ли не крикнула на весь голубенький исторический зал:

«Понимай так, что мерзавец большевистский был на трибуне!»

Потрясенное таким святотатством собрание с вылупленными зенками созерцало само себя. В своей среде они давно уже осознали, что слова «мерзавец» и «большевик» страдают невыносимым оксюморонством, что ни одному порядочному человеку не придет в голову поставить таковские словеса рядом. Не исключено, что многим показалось, будто в городе, пока сидели, произошел государственный переворот. Иным из этих, возможно, как раз из тех, кого только что хвалили, захотелось стремительно удалиться якобы под влиянием желудка, и, лишь глядя на высших иерархов РПЦ, народ стал как-то умиротворяться, полагая, что в критический момент все наиболее значимые для Родины лица попадут под благословение. Только после этого среди монстров поползло академическое возмущение: «Какое свинство!», «Просто позор!», «Хамство и наглость!».

«Все! – сказал своим Ген. – Выдвигаюсь на линию огня!»

Он резко встал, отодвинул кресло и стремительно зашагал к трибуне, демонстрируя самую что ни на есть великолепную биомеханику своего тренированного тела. Одним прыжком взлетел, подтянул повыше гибкий микрофон, прихлопнул ладонью по трибуне, изготовленной из пяти сортов отечественного дуба, заговорил сначала медленно, но постепенно увеличивая число оборотов:

«Этот генерал-майор и доктор вохровских наук сказал, что в ГУЛАГе сотни тысяч заключенных получили рабочие специальности. Отчего же вы не упомянули, дорогой советский… мм… товарищ, сколько миллионов там было стерто в лагерную пыль? Как вы смеете ставить жертв на одну доску с тюремщиками и мучителями?» После этого выкрика он отвернулся от «доктора вохровских наук», скользнул взглядом по председательствующему маршалу и только потом полностью развернулся к одному из «академиков», до сего момента вроде не привлекавшему своей деревянной физиономией никакого особого внимания. Многим в зале в этот момент показалось, что эта персона несмотря на полную невозмутимость деревянного лица как-то передернулась под взглядом президента «Таблицы-М», словно не веря, что его неожиданно идентифицировали. После этого Ген уже без всякой спешки, слово за словом, начал излагать свою позицию:

«Мы понимаем, почему нас пригласили на эту странную конференцию с ее малоадекватной повесткой дня именно сейчас. Вы хотите проверить нашу способность к компромиссу, товарищ Махтин, не так ли? Отвечаю: мы не способны ни на какой компромисс с вами, товарищ Выгодцев! Пятнадцать лет назад мы вместе с другими нашими друзьями, еще принадлежавшими тогда к комсомолу, заключили исторический контракт с властью. Нас призвали тогда спасать родину, идти в бизнес, и мы приняли этот призыв. С тех пор мы только и делали, что работали на редких землях, создавали новую, необходимую всему миру индустрию добычи, обработки и сбыта. А между тем рядом с нами происходило беспардонное нарушение исторического контракта, высылки за границу, аресты, беззаконные наезды, передел собственности, проводимые отлично вам, товарищ Бубенко, известной таинственной структурой МИО. Теперь вам кажется, что мы уже готовы к историческому предательству, товарищ Щеколдин, или как мне вас называть. Ошибаетесь! Мы никогда не склоним головы, чтобы попасть под ваше ярмо, никогда не примем вашего шантажа! Мы принадлежим к новой эре развития России и никогда не позволим развернуть наше общество вспять! Это все, что я хотел сказать. Если есть вопросы, я готов на них ответить. Если нет, мы немедленно покинем почтеннейшее собрание».