Текст книги "Чайковский"

Что же касается «не настолько разорилась Надежда Филаретовна, насколько она пишет», то со стороны, не имея точных сведений, невозможно судить о чьем-либо благосостоянии. Всем видна только верхушка айсберга, а не то основное, что скрыто под водой.

Вопреки просьбе Пахульский ответил на резкое письмо Петра Ильича, точнее вернул его со словами: «Если бы Вы по-старому написали ей о себе да об ней спросили, то ручаюсь, что она тогда откликнется всей душою, и тогда Вы увидите, как ничуть ее отношение к Вам не переменилось».

Но Петр Ильич не написал своему «милому, дорогому другу».

Грустно все это…

Обида занозой засела в душе и давала знать о себе до конца жизни. «О Надежда Филаретовна, зачем, коварная старуха, ты изменила мне?!! – писал Петр Ильич незадолго до своей смерти. – А в самом деле, я недавно перечитывал письма Н[адежды] Ф[иларетовны] ф[он] Мекк и удивлялся изменчивости женских увлечений. Можно подумать, читая эти письма, что скорее огонь обратится в воду, чем прекратится ее субсидия, а также скорее можно удивляться, что я удовольствуюсь такой ничтожной суммой, тогда как она готова чуть не все мне отдать. И вдруг – прощайте! Главное, что я ведь было поверил, что она разорилась. Но, оказывается, ничуть не бывало. Просто бабье непостоянство. Досадно, черт возьми! А впрочем, плевать!..»[244]244
  Из письма П. И. Чайковского П. И. Юргенсону от 3 (15) августа 1893 года.


[Закрыть]

ПОСКРИПТУМ. Надежда Филаретовна фон Мекк умерла 1 (13) января 1894 года в Ницце. Общий объем финансовой помощи, оказанной ею Чайковскому, составил более 85 000 рублей. Но, по большому счету, не так важны были деньги (хотя деньги всегда важны), как духовная поддержка со стороны баронессы, в которой Чайковский, вечно сомневавшийся в своих силах, весьма нуждался.

Глава двенадцатая. Что наша жизнь? Игра!

Ноты к балету «Щелкунчик».

Петр Чайковский у своей усадьбы в Клину.

«Года за четыре до смерти Петр Ильич сделал опыт, совершенно неудавшийся, поселиться на зиму в Москве. В то время он вошел в состав дирекции Музыкального общества в Москве… Квартиру Чайковский нанял в переулке в конце Остоженки и устроился там весьма недурно. Сам он был первое время очень доволен, но, когда начались посещения посторонних лиц, становившиеся все более и более частыми, а звонки по утрам мешали заниматься, Петр Ильич придумал выставить на подъезде медную доску с аншлагом: “Дома нет. Просят не звонить”. Всякий мимоидущий школьник, прочитав этот аншлаг, считал, конечно, непременной обязанностью позвонить посильнее и скрыться, и звонки не менее прежнего досаждали бедному композитору. Наконец, задумав приняться за сочинение “Пиковой дамы”, композитор решил, что в Москве этим заниматься нельзя, и потому немедленно уехал за границу, в Италию… Тем кончилось московское житье Петра Ильича, и больше он уже не пытался обзаводиться квартирой в городе»[245]245
  Кашкин Н. Д. Воспоминания о П. И. Чайковском.


[Закрыть], – вспоминал Николай Кашкин.

В 1888 году Модест Ильич Чайковский написал либретто на сюжет пушкинской «Пиковой дамы» для композитора Николая Кленовского, ученика Петра Ильича. «Вторую картину либретто кончил. Общим видом этой картины я ужасно доволен… Если бы ты написал на это музыку, с каким удесятеренным старанием я кропал бы мои стихи!»[246]246
  Из письма М. И. Чайковского П. И. Чайковскому от 7 (19) февраля 1888 года.


[Закрыть] – писал Модест Ильич брату.

Инициатива постановки «Пиковой дамы» на сцене Мариинского театра принадлежала все тому же директору Императорских театров Ивану Всеволожскому. В свое время предложение было сделано Петру Ильичу, но тот наотрез отказался, поскольку не находил в пушкинском сюжете должной сценичности. Всеволжский вернулся к этому вопросу в начале 1890 года (с Кленовским не сложилось). На этот раз Чайковский согласился, потому что ему в целом понравилось либретто Модеста Ильича. Работа над оперой началась во Флоренции в январе 1890 года, а в начале июня уже была готова партитура. По собственному признанию, Чайковский работал над «Пиковой дамой» «с самозабвением и наслаждением».

Либретто оперы, доработанное Петром Ильичом, существенно отличается от пушкинского оригинала. «Пиковая дама» была написана прозой, а либретто – стихотворное, но главное отличие не в этом. Прежде всего, по просьбе Всеволожского, действие было перенесено в «благословенную» екатерининскую эпоху. Пушкинская Лиза – воспитанница богатой графини, а в либретто она стала ее внучкой. У Пушкина Германн (Герман)[247]247
  В либретто из имени Германн была удалена вторая буква «н».


[Закрыть] в финале сходит с ума, но не умирает, а Лиза выходит замуж, в опере же оба героя гибнут. Пушкинская повесть – драма, опера Чайковского – трагедия.

«Самый же конец оперы я сочинял вчера перед обедом, – писал Петр Ильич Модесту, – и когда дошел до смерти Германа и заключительного хора, то мне до того стало жаль Германа, что я вдруг начал сильно плакать. Это плакание продолжалось ужасно долго и обратилось в небольшую истерику очень приятного свойства: т. е. плакать мне было ужасно сладко. Потом я сообразил, почему (ибо подобного случая рыданья из-за судьбы своего героя со мной еще никогда не было, и я старался понять, почему мне так хочется плакать). Оказывается, что Герман не был для меня только предлогом писать ту или другую музыку, а все время настоящим, живым человеком, притом очень мне симпатичным… Теперь я думаю, что, вероятно, это теплое и живое отношение к герою оперы отразилось на музыке благоприятно. Вообще мне в эту минуту кажется, что “Пиковая дама” опера хоть куда. Увидим, что будет потом»[248]248
  Из письма П. И. Чайковского М. И. Чайковскому от 3 (15) марта 1888 года.


[Закрыть].

Существует мнение, согласно которому в Германе, требующем от графини назвать ему три карты и тем самым обрекающем себя на смерть, Петр Ильич видел себя, а в старой графине – свою благодетельницу баронессу фон Мекк, и «Пиковая дама» была своеобразным предчувствием разрыва их отношений, состоявшегося в том же 1890 году.

Главное достоинство «Пиковой дамы» заключается в ее тонком психологизме, в том, как ярко сумел Чайковский передать мысли и чувства героев. Сама по себе музыка тоже бесподобна, бытовая линия повествования гармонично сплетается с лирической темой любви Германа и Лизы и с зловещей темой старой графини.

«Что наша жизнь – игра! Добро и зло, одни мечты… Ловите миг удачи, пусть неудачник плачет… кляня свою судьбу»[249]249
  Ария Германа из оперы «Пиковая дама».


[Закрыть].

«Или я ужасно, непростительно ошибаюсь – или “Пиковая дама” в самом деле будет мой chef d’oeuvre[250]250
  Шедевр (фр.).


[Закрыть]. Я испытываю в иных местах, напр[имер], в 4-ой картине, которую аранжировал сегодня, такой страх, ужас и потрясение, что не может быть, чтобы и слушатели не ощутили хоть часть этого»[251]251
  Из письма П. И. Чайковского М. И. Чайковскому от 19 (31) марта 1890 года.


[Закрыть].

Премьера «Пиковой дамы» состоялась в Мариинском театре 7 (19) декабря 1890 года. Вот что писал известный художник Александр Николаевич Бенуа, побывавший на премьере: «После бурного увлечения “Спящей красавицей” я с особым нетерпением ожидал премьеру новой оперы Чайковского. О ней задолго до спектакля ходили разноречивые слухи… Культ же Чайковского только еще начинался, и даже сам композитор не давал себе полного отчета, до чего он нужен своему народу, какое огромное значение он для него имеет. В передовых музыкальных кругах Чайковскому вредило то, что он оказался как-то в стороне от “кучки”[252]252
  Речь идет о «Могучей кучке».


[Закрыть], а серьезные ценители уже тогда превыше всего ставили “кучкистов” и считали своим долгом относиться к Чайковскому, как к какому-то отщепенцу, к мастеру, слишком зависящему от Запада… Известное настроение неприязни или недоверия отчетливо ощущалось и на премьере “Пиковой дамы”. Аплодировали любимым артистам, но не было бурных оваций по адресу композитора: его не вызывали с обычным у нас в таких случаях неистовством… Зоилы и умники находили, что сюжет нелеп и что он не подходит для оперы, что на каждом шагу встречаются промахи против хорошего вкуса; поклонники же Пушкина обиделись на то, что автор либретто – Модест Чайковский самовольно перенес сюжет в иную эпоху, нежели та, которую избрал для своего рассказа великий поэт. Вообще, что только тогда ни говорили, ни шипели! Особенно же меня бесили отзывы прессы своей сдержанностью, в которой сквозило полное, почти презрительное неодобрение…

Несомненно, что сам автор знал, что ему удалось создать нечто прекрасное и единственное, нечто, в чем выразилась вся его душа, все его мироощущение. В музыку он вложил все свое понимание самой сути русского прошлого, еще не совсем канувшего в вечность, но уже обреченного на гибель. Он был вправе ожидать, что русские люди скажут ему за это спасибо, а вместо того ему пришлось выслушивать все те же придирки или то снисходительное одобрение, которое оскорбляет хуже всякой брани»[253]253
  Бенуа А. Н. Мои воспоминания. – 2-е изд., доп. – М.: Наука, 1990.


[Закрыть].

Но публика снова проголосовала за новое сочинение «прозападного» композитора Чайковского. А в Киеве, где премьера состоялась через двенадцать дней после столичной, оперу сразу же приняли восторженно. «По восторженности приема смешно даже сравнивать Киев с Петербургом, – писал Петр Ильич после премьеры. – Это было нечто невероятное. Ежедневно мне делают здесь овации по разным случаям»[254]254
  Из письма П. И. Чайковского М. И. Чайковскому от 21 декабря 1890 года (2 января 1891 года).


[Закрыть].

В ноябре 1891 года «Пиковую даму» поставили в московском Большом театре, а в октябре 1892 года состоялась первая зарубежная премьера – в Праге. Однако на сцене Мариинского театра эта опера продержалась недолго, несмотря на хорошие сборы. Тенор Николай Фигнер, исполнявший партию Германа, не захотел продолжать выступления после того, как его жена Медея, певшая Лизу, прекратила выступать по причине беременности. Фигнер в то время был невероятно популярен, замена ему не нашлась, и «Пиковую даму» сняли с репертуара. Петру Ильичу в этом мерещились козни интриганов из театральной дирекции, которые, по его мнению, поспешили избавиться от постановки, вроде как не понравившейся Александру III. «Как ни ценно для Мариинского театра участие в оперном персонале такого выдающегося артиста, как Фигнер, но я ни минуты не могу серьезно допустить, чтобы всякий каприз его был законом для Дирекции, – писал Петр Ильич Всеволжскому, – а если даже и правда, что Фигнер капризничает, то должна же быть таинственная причина, почему Дирекция его капризу подчинилась. Вот до этой-то таинственной причины я и додумался и, вероятно, не ошибаюсь… В прежнее время государь при всяком удобном случае выказывал мне свое благоволение… С некоторых пор стало иначе… Вот и разгадка всего, что произошло с моей оперой»[255]255
  Из письма П. И. Чайковского И. А. Всеволжскому от 2 (24) февраля 1891 года.


[Закрыть].

Дом во Фроловском был хорош по всем статьям, кроме одной – своего почтенного возраста. Заниматься ремонтом Петру Ильичу не хотелось, поэтому в мае 1891 года он вернулся в Майданово, где прожил ровно год – до переезда в свой клинский дом, которому было суждено стать последним пристанищем нашего героя.

Во второе свое пребывание в Майданове Петр Ильич работал над оперой «Иоланта» и балетом «Щелкунчик». По замыслу самого Чайковского (точнее, по заказу Дирекции Императорских театров) эти произведения – одноактная опера и двухактный балет – должны были даваться вместе, и таким образом театральный вечер получался традиционно трехактным. Однако ознакомившись с одноактной оперой «Алеко», написанной девятнадцатилетним Сергеем Рахманиновым, Чайковский настолько впечатлился, что предложил давать «Алеко» в один вечер с «Иолантой» вместо «Щелкунчика»[256]256
  В наше время «Иоланта» обычно ставится в двух действиях, поскольку в постановку введены балетные номера.


[Закрыть].

Либретто «Иоланты» было написано Модестом Чайковским по пьесе Владимира Зотова, которая, в свою очередь, была переложением драмы датчанина Хенрика Херца «Дочь короля Рене».

Дочь короля Рене, юная Иоланта, слепа от рождения. Любовь рыцаря Водемона приносит ей исцеление. Сюжет прост, как три копейки, но дело не в сюжете, а в празднике, ощущение которого создает в душе зрителей музыка. «Иоланта» – радостная, праздничная опера, восторженный гимн всепобеждающей любви, гимн торжества Света над Мраком. Для большей выразительности в начале оперы, когда звучит тема мрака, струнные инструменты молчат, слышны только холодные голоса деревянных духовых.

«Я… “Иоланту” слышал на репетиции и нашел, что это одно из слабейших произведений Чайковского, – писал Николай Римский-Корсаков. – По-моему, все в этой опере неудачно – от беззастенчивых заимствований, вроде мелодии “Отворите мне темницу” Рубинштейна, до оркестровки, которая на этот раз сделана Чайковским как-то шиворот-навыворот: музыка, пригодная для струнных, поручена духовым, и наоборот, отчего она звучит иной раз даже фантастично в совершенно неподходящих для этого местах (например, вступление, написанное почему-то для одних духовых)»[257]257
  Римский-Корсаков Н. А. Летопись моей музыкальной жизни. 1844–1906. – 2-е изд., испр. и доп. – Санкт-Петербург: тип. М.М. Стасюлевича, 1910.


[Закрыть].

Знаете, почему Николай Андреевич судил «Иоланту» столь строго? Дело в том, что его опера-балет «Млада», впервые представленная 20 октября (1 ноября) 1892 года, была временно снята с репертуара Мариинского театра ради постановки «Иоланты». Впрочем, другие знатоки-критики тоже не поняли (или сделали вид, что не поняли) «Иоланту» и «Щелкунчика». Вот два весьма показательных послепремьерных отзыва. Отзыв первый: «К сожалению, на этот раз мелодическое вдохновение композитора далеко не оказалось на обычной высоте. В сущности, “Иоланта”, за исключением двух хоровых номеров, представляет собой сборник одно – или двухголосных романсов г. Чайковского, не из числа особенно удачных…» И второй: «Для такого рода произведений, разумеется, не нужно никакого вдохновения, потому что в них нет никакого творчества. Это действительно ремесленная работа, которая на художественное значение не может претендовать».

«Не нужно никакого вдохновения, потому что в них нет никакого творчества»? Так и хочется задать риторический вопрос: «А видел ли критик то, о чем так строго пишет?»

Если «Пиковая дама» писалась «влет», то работа над «Иолантой» и «Щелкунчиком» шла туго, вдобавок творческий процесс был прерван американскими гастролями. В письмах Петр Ильич не раз выражал недовольство по поводу «навязанного» ему заказа. Но потихоньку втянулся и начал радоваться тому, что у него получалось.

С «Щелкунчиком» было сложнее, чем с «Иолантой». Началось с того, что план балета, разработанный Мариусом Петипа, не устроил ни Петра Ильича, ни Всеволожского. Всеволожскому, которому хотелось «феерии-шутки», план казался тяжеловатым, а Петру Ильичу он представлялся откровенно старомодным. Кое-как пришли к консенсусу, но когда дело дошло до репетиций (август 1892 года), вдруг серьезно заболел семидесятилетний Петипа. Постановка «Щелкунчика» была передана его ученику и правой руке, второму балетмейстеру Мариинского театра Льву Иванову. Надо сказать, что замена постановщика, поначалу заставившая нашего героя изрядно понервничать, в конечном счете принесла «Щелкунчику» пользу, поскольку у Иванова, в отличие от Петипа, на первом месте стояла музыка, а не хореография. Наверное, если бы Иванов изначально взялся ставить «Щелкунчика» и смог бы сделать это по своему собственному плану, результат был бы лучше…

Впрочем, и так получилось хорошо. «Опера и балет имели вчера большой успех, – писал Чайковский брату Анатолию после премьеры, состоявшейся 6 (18) декабря 1892 года на сцене Мариинского театра. – Особенно опера всем очень понравилась. Накануне была репетиция с государем. Он был в восхищении, призывал в ложу и наговорил массу сочувственных слов. Постановка того и другого великолепна и в балете даже слишком великолепна, – глаза устают от этой роскоши»[258]258
  Из письма П. И. Чайковского А. И. Чайковскому от 7 (19) декабря 1892 года.


[Закрыть].

Став знаменитостью мирового масштаба, Петр Ильич приобрел более-менее стойкий «иммунитет» к нападкам критиков. Или же просто привык к злопыхательству «кучкистов». В следующем письме брату Чайковский пишет: «Сегодня уже четвертые сутки вся петербургская пресса занимается руготней моих последних детищ, кто во что горазд. Но я к этому вполне равнодушен, ибо не впервой, и я знаю, что в конце концов возьму свое»[259]259
  Из письма П. И. Чайковского А. И. Чайковскому от 10 (22) декабря 1892 года.


[Закрыть].

Слова «в конце концов возьму свое», возможно, относятся к замыслу Шестой «Патетической» симфонии (Соч. 74), над которой Петр Ильич работал с февраля по август 1893 года. Премьера под авторским управлением состоялась 16 октября (28 октября) 1893 года, за девять дней до смерти Чайковского.

«Мне ужасно хочется написать какую-нибудь грандиозную симфонию, которая была бы как бы завершением всей моей сочинительской карьеры, и посвятить ее Государю, – писал летом 1889 года Петр Ильич. – Неопределенный план такой симфонии давно носится у меня в голове, но нужно стечение многих благоприятных обстоятельств для того, чтобы замысел мой мог быть приведен в исполнение. Надеюсь не умереть, не исполнивши этого моего намерения»[260]260
  Из письма П. И. Чайковского Великому князю Константину Константиновичу от 29 октября (10 ноября) 1889 года.


[Закрыть].

Но в конечном счете Шестая симфония была посвящена племяннику Владимиру (Бобу) Данилову, к которому Петр Ильич питал романтические чувства. Сначала Чайковский собирался написать оптимистичную симфонию под названием «Жизнь» и начал над ней работать, но инструментовать свое сочинение не стал – оно разонравилось. Создалось впечатление, будто симфония написана просто для того, чтобы что-нибудь написать, ничего сколько-нибудь интересного и симпатичного Петр Ильич в ней уже не находил. Разочарование привело к сомнениям в собственных возможностях – не выдохся ли он, не иссяк ли талант?

Новый замысел возник в начале 1893 года. «У меня явилась мысль другой симфонии, на этот раз программной, но с такой программой, которая останется для всех загадкой, пусть догадываются, а симфония так и будет называться: Программная симфония (№ 6), – писал племяннику Петр Ильич. – Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко… мысленно сочиняя ее, я очень плакал. Теперь… стал писать эскизы, и работа пошла так горячо, так скоро, что менее чем в 4 дня у меня совершенно готова была первая часть и в голове уже ясно обрисовались остальные части. Половина третьей части уже готова. По форме в этой симфонии будет много нового, и, между прочим, финал будет не громкое аллегро, а наоборот, самое тягучее adagio. Ты не можешь себе представить, какое блаженство я ощущаю, убедившись, что время еще не прошло и что работать еще можно»[261]261
  Из письма П. И. Чайковского В. Л. Давыдову от 11 (23) февраля 1893 года.


[Закрыть].

Работать еще можно! Давайте отметим в уме, что в феврале 1893 года у Петра Ильича начался очередной творческий подъем, это важно.

Программа Шестой симфонии известна нам со слов третьих лиц, поскольку Петр Ильич не счел нужным изложить ее публично. Николай Римский-Корсаков вспоминал, что, когда он после исполнения симфонии спросил Чайковского о программе, тот ответил, что программа, конечно же, есть, но оглашать ее нет желания.

Певица Александра Панаева-Карцова[262]262
  Жена двоюродного племянника Петра Ильича Георгия Карцова.


[Закрыть] передает следующие слова композитора: «Первая часть – детство и смутные стремления к музыке. Вторая – молодость и светская веселая жизнь. Третья – жизненная борьба и достижение славы. Ну, а последняя – это De profundis[263]263
  Из глубины (лат.).


[Закрыть], то есть – молитва об умершем, чем все кончаем, но для меня это еще далеко, я чувствую в себе столько энергии, столько творческих сил; я знаю, что создам еще много, много хорошего и лучшего, чем до сих пор»[264]264
  Панаева-Карцова А. В. Воспоминания о П. И. Чайковском // Воспоминания о П. И. Чайковском. – М.: Музгиз, 1962.


[Закрыть].

Эти слова были сказаны после первого исполнения симфонии, то есть незадолго до смерти Чайковского. Отмечаем в уме слова: «Но для меня это еще далеко… и т. д.». Они тоже важны. А еще нужно отметить, что последний год жизни Петра Ильича был вел весьма активным. Состоялась поездка в Кембридж для получения звания почетного доктората (по пути Петр Ильич навестил свою любимую гувернантку Фанни Дюрбах). Сочинена Шестая симфония. В сентябре Чайковский побывал в Гамбурге на представлении «Иоланты». Сезон 1893–1894 годов был расписан буквально по неделям.

10 (22) октября 1893 года Чайковский приехал в Петербург. Его встречали Модест Ильич и Владимир Данилов. Модест Ильич вспоминал, что брат прибыл в хорошем расположении духа и пребывал в нем до тех пор, пока «присутствие его еще не огласилось в городе и он мог свободно располагать своим временем». Чайковский общался со знакомыми, бывал в гостях, ходил в театры, прогуливался по городу, словом вел себя совсем не так, как положено вести человеку, пребывающему в глубокой депрессии и помышляющему о том, чтобы свести счеты с жизнью. Так что версия о разочаровании в жизни и глубокой тоске, якобы подтолкнувших Петра Ильича к уходу из жизни, не имеет под собой оснований.

Осенью 1893 года в Петербурге была очередная эпидемия холеры. Об этом заболевании уже многое знали, в частности то, что его возбудитель обитает в сырой воде и погибает при кипячении, но эффективно лечить не умели ввиду отсутствия антибиотиков. Суть лечения сводилась к тому, чтобы создать организму благоприятные условия для выздоровления и ждать, справится ли он с инфекцией.

20 октября (1 ноября) 1893 года Петр Ильич, по-прежнему пребывавший в хорошем расположении духа, обедал у Веры Васильевны Бутаковой, той самой, которой был посвящен цикл пьес для фортепиано «Воспоминание о Гапсале». Вечером Чайковский смотрел в Александринском театре спектакль «Горячее сердце» по пьесе Островского. После театра он поужинал в ресторане Лейнера на Невском проспекте, откуда приехал «домой» – в квартиру, которую Модест Ильич и Владимир Давыдов снимали в доходном доме Ротина на углу Малой Морской улицы и Гороховой[265]265
  Малая Морская ул., 13/8.


[Закрыть]. Утром следующего дня проявились признаки расстройства желудка, которым ни Петр Ильич, ни его окружение, сначала не придали большого значения, поскольку такое случалось часто. К вечеру состояние ухудшилось. К больному пригласили знакомого врача Василия Бертенсона, а тот, заподозрив неладное, вызвал для консультации своего старшего брата Льва, как более опытного доктора. Лев Бертенсон диагностировал холеру. Несмотря на старания врачей, состояние Петр Ильича продолжало ухудшаться. В 3 часа 15 минут 25 октября (6) ноября 1893 года он скончался.

«Дыхание становилось все реже, хотя все-таки вопросами о питье можно было его как бы вернуть к сознанию: он уже не отвечал словами, но только утвердительными и отрицательными звуками. Вдруг глаза, до тех пор полузакрытые и закатанные, раскрылись. Явилось какое-то неописуемое выражение ясного сознания. Он по очереди остановил свой взгляд на трех близ стоявших лицах, затем поднял его к небу. На несколько мгновений в глазах что-то засветилось и с последним вздохом потухло. Было 3 часа утра с чем-то»[266]266
  Чайковский М. И. Жизнь Петра Ильича Чайковского.


[Закрыть].

28 октября (9 ноября) 1893 года Петр Ильич Чайковский был похоронен в Некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Все расходы на погребение взял на себя император Александр III, а организацией похорон занималась Дирекция Императорских театров.

О Чайковском современники вспоминали много и охотно, причем многие выдавали за воспоминания свои фантазии. Помимо официальной причины смерти выдвигались версии о самоубийстве.

О мнимом «разочаровании в жизни» уже было сказано выше. Вряд ли Петр Ильич мог намеренно пить сырую воду во время холерной эпидемии, играя с судьбой в «русскую рулетку». Скорее всего, заражение произошло случайно. Это первое. И второе – в то время не было известно ядов медленного действия, имитирующих смерть от холеры, так что при всем желании Чайковский не мог покончить с собой с помощью яда при такой, явно холерной, симптоматике. Достаточно вникнуть в детали последних дней жизни Петра Ильича (а они описаны подробно), чтобы понять, насколько несостоятельна версия с отравлением.

Помимо самоубийства от разочарования, высказывалась версия самоубийства с целью спасения репутации. Якобы узнав об интимной связи с одним из молодых членов императорской семьи, Александр III поставил ультиматум: суд или самоубийство. По другому варианту, к смерти посредством самоубийства Чайковского, по тому же обвинению, приговорил «суд правоведов» – группа высших сановников, выпускников Училища правоведения, которые стремились сохранить репутацию своей alma mater незапятнанной.

Незапятнанной? Не смешите! Императорское училище правоведения имело репутацию рассадника мужеложства, и все об этом знали. Еще один скандал ничего бы не изменил. Это первое. И второе – никакого скандала не было бы, его бы замяли те же сановники-правоведы с согласия императора. Отдача Чайковского под суд по обвинению в связи с членом императорской фамилии не могла присниться Александру даже в страшном сне, поскольку такой процесс нанес бы ущерб репутации дома Романовых, а стало быть, и престижу империи. Какой суд? Какой ультиматум? К тому же в доме Романовых гомосексуализмом невозможно было никого удивить. Достаточно вспомнить великого князя Сергея Александровича, младшего брата Александра III, пользовавшегося расположением и доверием императора. Так что давайте не будем о судах… В случае крайнего недовольства государя Петр Ильич уехал бы на время за границу, где грустил бы по поводу снятия его произведений с репертуара императорских театров, только и всего.

Разбору версий, касающихся смерти Чайковского, можно посвятить отдельную книгу (и такие книги имеются), но если коротко, то Петр Ильич, вне всякого сомнения, умер от холеры, точно так же, как и его мать.

Дом в Клину, который Петр Ильич нанимал, после смерти композитора был выкуплен у владельца его слугой Алексеем Софроновым. По решению Модеста Ильича, сделавшего очень многое для увековечивания памяти своего великого брата, интерьеры дома были сохранены в неприкосновенности. «Все в комнатах оставалось в том порядке, как было при покойном, – писал Николай Кашкин, – шкафы с книгами, нотами, портреты на стенах, всякие мелкие вещи на письменном столе, не исключая и карт для пасьянса, все было на своих местах, недоставало только хозяина, но казалось, что он просто ушел на прогулку и вот-вот вернется. Перебирая книги и бумаги, я нашел листок, где Петр Ильич записывал для памяти, что ему нужно сделать, и там, между прочим, увидел заметку: “Написать Кашкину”, но письма этого я, вероятно, не получил уже»[267]267
  Кашкин Н. Д. Воспоминания о П. И. Чайковском.


[Закрыть].

В 1897 году дом купил Владимир Давыдов, после смерти которого в 1906 году дом-музей по завещанию перешел к Модесту Ильичу. Тот, в свою очередь, завещал дом Московскому отделению Русского музыкального общества с условием сохранения музея. После Октябрьской революции дом Чайковского перешел в собственность государства. В настоящее время собрание Государственного мемориального музея-заповедника П. И. Чайковского насчитывает свыше 200 000 экспонатов.