Текст книги "Чайковский"

К написанию либретто «Орлеанской девы» Петр Ильич отнесся очень ответственно: изучил не только варианты либретто к прежним постановкам истории о Жанне д’Арк, но и некоторые исторические труды. В результате получился добротный сплав лирической драмы с большой классической оперой. От монументальной «Орлеанской девы» Чайковский ожидал гораздо большего, чем от камерного «Онегина», но вышло наоборот.

Партитура «Девы» была окончена в августе 1879 года, а 13 (25) февраля 1881 года на сцене Мариинского театра состоялась премьера. Премьера прошла успешно, но дальнейшие представления не пользовались популярностью у зрителей. «Орлеанская дева» стала популярной лишь в советский период, но не столько за счет своих достоинств, сколько из-за положительного отношения коммунистических идеологов к образу Жанны, крестьянской девушки, возглавившей борьбу народа с интервентами. Сам Петр Ильич впоследствии признавал, что «Орлеанская дева» не была «лучшим и наиболее почувствованным» из его сочинений.

9 января 1880 года скончался Илья Петрович Чайковский. Петр Ильич в то время был в Риме. О смерти отца его известил Анатолий.

В конце 1881 года Петр Ильич разорвал отношения с Иосифом Котеком. Причина была веской. Еще в 1878 году Чайковский написал в Кларане концерт для скрипки с оркестром ре мажор (Соч. 35). В создании этого произведения ему помогал Котек, и он же первым его исполнил под фортепианный аккомпанемент Петра Ильича. Этот концерт, считающийся одним из шедевров русского музыкального искусства и одним из лучших сочинений Чайковского в концертном жанре, некоторые современники композитора (в частности, профессор Санкт-Петербургской консерватории Леопольд Ауэр) считали неудобным для исполнения. Ауэр сумел внушить это предубеждение Котеку, который собирался исполнить концерт в Петербурге в ноябре 1881 года. Собирался, но не исполнил… «Я от него, Котика, должен был ожидать большего самопожертвования ради меня, большей смелости и гражданского мужества, одним словом, что мне не хотелось разочароваться в нем, но пришлось… Да! грустно сказать, а Котик сплоховал и выказался с довольно мизерной стороны».

4 декабря того же года «концерт преткновения» исполнил в Вене скрипач-виртуоз Адольф Давидович Бродский, которому Чайковский в благодарность перепосвятил этот концерт, первоначально посвященный Ауэру. Большинство европейских музыкальных критиков были неспособны оценить по достоинству новаторскую музыку русского композитора, поэтому отзывы преимущественно были отрицательными. Дошло до того, что австриец Эдуард Ганслик назвал музыку Чайковского «вонючей». «Недавно… попалась мне в руки “Neue Freie Presse” со статьей Ганслика о венских концертах, – писал Петр Ильич Юргенсону. – Между прочим, он отзывается о моем концерте скрипичном и столь курьезно, что советую тебе достать… Ганслик говорит, что моя музыка вонючая – eine stinkende Musik!.. Если ты знаешь адрес Бродского, то, пожалуйста, напиши ему, что я глубоко тронут тем мужеством, которое он выказал, взявшись перед предубежденной публикой играть вещь столь трудную и, по-видимому, неблагодарную. Когда Котек, мой ближайший друг, струсил и малодушно отменил свое намерение познакомить Петербург с моим концертом (а между тем это была его прямая обязанность…), когда Ауэр, которому концерт посвящен, делает мне всякие пакости, – как не быть тронутым и благодарным милому Бродскому, терпящему теперь из-за меня ругательства венских газет. Не везет мне в критике… Ах, чтоб их черти заели!»

Последняя фраза просто замечательная. Именно так гениям нужно относиться к предвзятым критикам – чтоб их черти заели!

Впоследствии Петр Ильич откликнулся на просьбу Котека, лечившего туберкулез в Давосе, и навестил его в конце ноября 1884 года. А 4 января 1885 года Котек умер. Ему было двадцать девять лет. Чайковский написал Надежде Филаретовне, что известие о смерти Котека «поразило и сильно опечалило» его, но затем добавил: «На меня все это произвело бы подавляющее впечатление, если бы не случилось, что вследствие спешной потребности и неимения хороших корректоров я не принужден был в течение нескольких дней сам делать труднейшую корректуру моей новой сюиты». Былых чувств к Котеку после его «предательства» с концертом Чайковский испытывать не мог, а навестил его в Давосе чисто из сострадания.

Глава восьмая. Кочевник

Надежда фон Мекк.

Санкт-Петербург. Мариинский театр.

Любое явление изначально несет в себе свой конец, и любое начинание может привести к обратному результату. Причиной разрыва отношений между композитором и его покровительницей могла стать идея, которой полагалось эти отношения укрепить, – Надежда Филаретовна желала породниться с Петром Ильичом, причем желала настолько сильно, что эту идею можно было считать навязчивой. Петр Ильич не имел ничего против, и в конечном счете дело закончилось женитьбой Николая Карловича фон Мекка на Анне Львовне Давыдовой в январе 1884 года (а разрыв отношений произошел в конце 1890 года, но это так, к слову).

В принципе, стремление породниться с любимым человеком «не мытьем, так катаньем», то есть не напрямую, путем вступления с ним в брак, а косвенным способом, через кого-то из родственников, вполне естественно. Одна душа тянется к другой, и обеим хочется, чтобы нитей, которые их связывают, было как можно больше. Но…

Но все дело в отношении Надежды Филаретовны к браку и тому, как этот «династический» брак был устроен. В одном из февральских писем 1878 года баронесса с присущей ей обстоятельностью излагает свои взгляды на отношения между людьми, в том числе и на институт брака. Петр Ильич «зондировал почву», пытаясь выяснить, как долго он может рассчитывать на благосклонность баронессы. Она ответила: «До тех пор, пока существуют чувства, нас соединяющие», а то, что приводится ниже, стало увертюрой к ответу.

«Я все правила и все законы основываю на естественных свойствах человека, их прежде всего принимаю en consideration[165]165
  Во внимание (фр.).


[Закрыть] и им всегда даю преимущество перед искусственными свойствами, созданными в людях обществом, воспитанием и т. п. средствами. Я не отрицаю, что кровные узы по своим естественным свойствам дают права и налагают обязанности, но как человек, который выше всего ставит свободу, я не могу не отдать преимущества другому, не менее естественному свойству человека: свободному чувству, личному выбору, индивидуальным симпатиям. Одно из применений такого свойства является в браке, за которым закон и общество признают все права и обязанности, но ведь брак, т. е. обряд, есть только форма, в сущности же должны быть чувства, а всегда ли в браке есть любовь, заботливость, сочувствие? Вы больше чем кто-нибудь знаете, что нет; а права и обязанности остаются! Из этого я вижу, что закон назначения их не всегда правилен: он предоставляет их кровным и брачным узам, первые из них я нахожу недобровольными, вторые несостоятельными, но считаются они, во всяком случае, обязательными. Есть же третий род отношений – добровольный и необязательный, т. е. необязательный в смысле срока, но дающий наибольшие права и наибольшие обязанности… я не отделяю одного от другого и не признаю нигде права без обязанности и обратно… Этот третий род отношений есть отношения всяческих чувств, и я лично только за ними и признаю права и обязанности. Я сама ни от кого не приму ничего во исполнение законной обязанности… Моя любовь дает мне право на человека, его любовь налагает на меня обязанность, и это уже безгранично… То распределение прав и обязанностей, которое определяет общественные законы, я нахожу спекулятивным и безнравственным; тогда стоит только приобресть себе побольше детей и потом жуировать насчет их обязанностей или устроить так, чтобы побыть в церкви под венцом и т. д. и потом доставлять себе за это радости, fi, comme c’est vilain[166]166
  Фу, какая мерзость! (фр.)


[Закрыть]! Я не могу с этим согласиться, я не могу уважать тех законов, которые дают возможность к подобным спекуляциям; имеет право на другого человека только тот, кто любит и кого любят»[167]167
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 12 (24) февраля 1878 года.


[Закрыть]. В другом письме, написанном вскоре после этого, Надежда Филаретовна называет себя «непримиримым врагом браков», словно опасаясь, что Петр Ильич не поймет ее пространного объяснения (здесь оно приведено в сильно сокращенном виде).

Дело сводилось не к тому, чтобы свести молодых людей друг с другом, надеясь, что между ними вспыхнет искра любви. Это было бы слишком банально, с точки зрения баронессы. Стараться понравиться, стремиться произвести впечатление, влюбляться в «милые черты», не видя того, что спрятано под ними… Фу, как пошло! Нужно оценить друг в друге нравственные достоинства и за них полюбить.

«Я заклятый враг браков… – повторяет Надежда Филаретовна в августе 1879 года. – Я ни на йоту не изменила своего отношения к бракам и что именно вследствие моего взгляда на них я и забочусь по этому предмету для моих детей. Я своих убеждений не навязываю никому. Перед своими старшими детьми я хотя и выражала свой взгляд на брак, но так как детей воспитывает гораздо больше общество, чем родители, то и мои три дочери вышли замуж и сын женился. Наученная теперь этим опытом, я вижу, что один в поле не воин и что я одна против всего общества бессильна даже на то, чтобы уберечь своих детей от зла и горя, поэтому перед младшими детьми я уже не развиваю своих теорий насчет брака, и так как убеждена, что они не избегнут этого зла, то мне хочется, по крайней мере, оградить их от большего несчастья своею опытностью, отсутствием пустого рутинного увлечения, одним словом, разумным выбором. Вот почему я, милый друг, так рано начинаю заботиться об этом предмете и почему мне пришла в голову мысль и вследствие ее и желание соединить наших детей – Вашу Наташу и моего Колю?!!.. Я убеждена, что у такой достойной женщины, примерной семьянинки, как Александра Ильинишна, и дочери будут таковы же, как она. Мой Коля также сын прекрасного отца. Теперь, если бы я хотела соблюдать приличия (к которым вообще чувствую антипатию), то я сказала бы, что… конечно, я не знаю… понравится ли мой Коля Наташе… Но я именно для них и хотела бы отвратить эту пошлую принадлежность браков: понравиться, влюбиться; мне бы хотелось, чтобы они оценили друг в друге нравственные достоинства и за них полюбились бы. Я вообще больше всего на свете презираю всякую внешность, потому что она есть ложь и тьма, а я поклонница света, истины, правды, естественности, действительности, сути, потому что я реалистка, и всякое поклонение виду, внешности не только мне не свойственно, но противно, но зато никто не может так горячо, так страстно поклоняться действительным достоинствам, как я. Я не умом поклоняюсь им, а всем сердцем я люблю, обожаю все действительно прекрасное»[168]168
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 21 августа (2 сентября) 1879 года.


[Закрыть].

Собственно, многие некрасивые люди рассуждают подобным образом, совершенно справедливо возвышая нравственные достоинства над внешней привлекательностью. Но сердцу-то не прикажешь… Зато можно приказать его обладателю. На роль жертвы, которой предстояло вступить в «династический» брак с одной из дочерей Александры Ильиничны, был избран, точнее – назначен, шестнадцатилетний (на момент написания письма) Николай Карлович фон Мекк, впоследствии расстрелянный большевиками по обвинению во «вредительстве». Зная (из писем) авторитарный характер баронессы, можно предположить, что Николая никто не спрашивал. Да и кроме него больше некого было женить на ком-то из Давыдовых. Сын Александр, бывший на год младше Николая, имел репутацию неприспособленного к жизни человека («он мечтатель и живет всегда в каком-то отвлеченном мире»)[169]169
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 17 декабря (2 сентября) 1877 года.


[Закрыть], да вдобавок еще и болезненного. Разве могла честнейшая Надежда Филаретовна предлагать «такой достойной женщине», как Александра Ильинична, не вполне подходящего кандидата в зятья? Она писала Петру Ильичу, что Александр, он же Сашок, «при всем своем милом, симпатичном характере есть слишком отвлеченная натура, слишком мечтатель для того, чтобы доставить действительное счастье», а вот Николай «при всей своей практичности обладает очень теплым, любящим сердцем». К тому же Александр, по мнению матери, мог совсем уберечься от женитьбы, а вот Николай – никак не убережется, следовательно, ему и нужно подыскать невесту.

Несколько слов о «такой достойной женщине». До поры до времени Надежда Филаретовна не знала о том, что Александра Ильинична является морфиновой наркоманкой. В то время уже знали о негативных последствиях регулярного употребления морфия[170]170
  Морфий – это хлористоводородная соль морфина.


[Закрыть], но продолжали широко использовать его для купирования болей различного характера. Считалось, что при «разумном» отношении к приему этого препарата ничего плохого случиться не может. «Она [Александра Ильинична] серьезно нездорова, – писал Чайковский баронессе весной 1879 года. – В Киеве с ней случился жестокий нервный припадок с обмороками, обмираниями, страшною болью в обеих ногах и т. п. Теперь она очень слаба, не спит, мучится постоянною болью ног, и только наркотизация посредством морфина успокаивает ее»[171]171
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 3 (15) октября 1880 года.


[Закрыть]. В начале следующего года Петр Ильич сообщает, что врачи признали Александру Ильиничну «отравленной неумеренным употреблением морфина» и что ее страдания обусловлены «оторвавшимися» (то есть блуждающими) почками, которые давят на различные внутренние органы, вызывая боли. Тема продолжается в октябре 1880 года: «Единственное средство помочь ее [Александры Ильиничны] невыносимым страданиям – вспрыскивание морфином, к которому приходится прибегать по нескольку раз в сутки. Морфин, конечно, временно успокаивает ее, но… какое это страшное по своим последствиям средство. Она и без того уже злоупотребляет им в течение нескольких лет, и очень может быть, что совершенное расстройство всей ее нервной системы есть следствие морфина. Страшно и подумать, чем все это может кончиться». От матери пристрастие к морфину передалось дочери Татьяне и сыну Владимиру, которого родные звали Бобом. Все кончили нехорошо – Владимир умер в тридцать пять лет, Татьяна – в двадцать шесть, а Александра Ильинична не дожила восьми месяцев до своего пятидесятилетия.

Но летом 1879 года баронесса фон Мекк знала лишь о том, что в апреле Александра Ильинична принимала морфий от болей в ногах. Истинная картина пока оставалась скрытой. Когда же она откроется (Николай начал бывать у Давыдовых), Надежда Филаретовна забеспокоится. В письме от 13 (25) октября 1880 года она посоветует Александре Ильиничне отвыкнуть от морфия, а в письме от 18 (30) марта 1883 года поделится с Петром Ильичом своими опасениями по поводу его племянницы Анны Львовны, к которой испытывал симпатию Николай фон Мекк: «Этот морфин пугает меня ужасно, и я страшно боюсь, чтобы Анна также не соблазнилась им, поэтому я прошу Вас убедительно, мой милый, добрый друг, который способен понять все мои чувства и тревоги и который знает, что Анна теперь уже для меня близка и дорога, употребите все Ваше влияние на нее, чтобы никак не допустить ее до этой отравы, до этой пагубы; ведь это ужасно, ведь вся жизнь погибнет. Мне очень больно лишать надежды, но признаюсь, что я совсем не надеюсь, чтобы доктора вылечили Татьяну Львовну. Пожалуйста, мой дорогой, в Ваших письмах к Анне предохраняйте ее от этого зла, оберегите ее жизнь от гибели». Чайковский успокоит Надежду Филаретовну: «Убедительно прошу Вас раз навсегда быть совершенно покойной насчет Анны. Ничего того, чего Вы страшитесь за нее, не может быть никоим образом. Это натура, не имеющая ничего общего ни с болезненной эксцентричностью старшей сестры, ни с взбалмошностью и неровностью Тасиного[172]172
  Тасей в семье Давыдовых называли дочь Наталью, младшую сестру Анны. Изначально баронесса фон Мекк хотела женить Николая на Наталье, но Николай (не без участия Петра Ильича) выбрал Анну.


[Закрыть] характера. Анна есть прямая противоположность Тани… Деятельность ее необыкновенно сильна и разнообразна. Она все хочет знать, все уметь, и вместе с тем у нее есть потребность быть полезной, вследствие чего она не знает скуки и никакой надобности в наркотиках никогда испытывать не будет. Кроме того, пример Тани был для нее, при ее уме и здравом смысле, отрицательно полезен. Она часто говорит, что Таня как будто нарочно старается показать ей наглядно, чего не следует делать и чего следует избегать девушке, желающей быть здоровой и счастливой. Это вообще здоровая, цельная натура, имеющая много родственных черт с Вашим сыном Колей, и сочетание этих двух душ будет очень отрадным явлением»[173]173
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 21 марта (2 апреля) 1883 года.


[Закрыть].

Пожалуй, лучше девушку перед будущей свекровью и не расхвалить. Спустя девять месяцев Анна и Николай поженились. Примечательно, что Надежда Филаретовна познакомилась с Анной только после свадьбы (!), в феврале 1884 года, когда молодые супруги приехали к ней в Плещеево. На свадьбах своих детей «мизантропическая» баронесса не присутствовала принципиально, поскольку не хотела ни знакомиться с новыми родственниками, ни видеться с родственниками покойного супруга.

«Анна мне очень, очень нравится. В ней есть такая прелестная смесь самостоятельности и самоуверенности с какою-то детскою робостью и покорностью, что она совершенно очаровывает сердце. К тому же в ней много ума, бездна такта и везде видно прекрасное воспитание. Одним словом, я лучшего ничего не могла желать для моего сына и горячо благодарю бога, внушившего мне эту мысль, и Вас, мой дорогой друг, моего единственного пособника в этом важном деле, и даже больше, чем пособника, потому что Вы именно указали мне Анну. Скажу беспристрастно, что и своим сыном я очень довольна. Он чудесно относится к своей жене, для него нет больше удовольствия, как сидеть с Анусею в своем гнездышке, нет другой заботы, как забота о жене, внимателен ко всем ее интересам до последней мелочи; слава богу, и я только молю господа, чтобы это было прочно и неизменно»[174]174
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 8 (20) февраля 1884 года.


[Закрыть].

Не кажутся ли вам эти восторги чрезмерными? Надежда Филаретовна явно перебарщивает. В последующих письмах она похвал своих не повторяет, только пишет, что Анна очень понравилась дочери баронессы Лидии и ее мужу. А в майском письме уже сквозит недовольство: «Как меня беспокоит, что наша Анна все хворает, и бог знает, что это такое. Глядя на нее, я думала, что она крепкая, здоровая, а между тем она все нездорова; это ужасно – какое плохое нынешнее поколение!»[175]175
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 8 (20) мая 1884 года.


[Закрыть] Правда, к июню настроение баронессы меняется – она называет Анну «славной» и «милой» и пишет, что все больше и больше любит ее, но особо не нахваливает, а в августе выражает недовольство тем, что у Анны и Николая в Москве будет жить Татьяна Давыдова. Оцените изящество стиля: «Лев Васильевич уехал в Париж за Татьяною Львовною, с тем чтобы привезти ее в Каменку, а потом она, кажется, будет гостить у Анны в Москве. Очень жаль, что Т[атьяна] Л[ьвовна] приедет в Каменку, – для здоровья Александры Ильиничны это как нехорошо, и теперь она себя не совсем хорошо чувствует, ей все кажется, что у нее камни пойдут»[176]176
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 10 (22) августа 1884 года.


[Закрыть]. Слова «очень жаль» вроде бы относятся к присутствию Татьяны в Каменке, но идут они сразу же после сообщения о том, что она собирается гостить у сестры.

Осенью того же 1884 года между баронессой фон Мекк и семейством Давыдовых возникает конфликт, который Петр Ильич пытался смягчить. «Только недавно… я, к величайшему моему огорчению, узнал, что между Вами и Каменскими моими родными произошли недоразумения, что Вы недовольны ими, что Вы имели причины огорчаться по поводу их отношений к Вам. Ах, боже, как это для меня убийственно грустно и неприятно. Мог ли я ожидать чего-нибудь подобного! Ведь косвенным образом вина в этих недоразумениях на меня падает, ибо ведь я был посредником между ими и Вами. Что сделать, что предпринять, чтобы рассеять неудовольствие? Знаю только одно: умышленной вины с их стороны тут не может быть. Они слишком любят и уважают Вас, чтобы сознательно огорчать Вас. Если я не ошибаюсь, уж если кого винить, так разве Анну. Она должна была предотвратить всякие недоразумения. Анна – отличный человек, но в ее характере есть какое-то отсутствие гибкости, неумение сдерживать проявления некоторой резкости, вследствие чего она иногда ненамеренно может раздражить и восстановить против себя. Надеюсь, что со временем все сгладится и что Анна своими хорошими качествами и своей любовью к Вам сумеет разрешить диссонанс, зазвучавший в Ваших отношениях к Каменке. В одном только не сомневайтесь, дорогая моя: Анна, несмотря на все свои недостатки, личность честная и хорошая. Если б этого не было, я бы ни за что на свете не согласился содействовать ее браку с Колей. Причина неумения Анны быть оцененной в том, что у нее, благодаря недостаткам воспитания в родительском доме, где их всех всегда неумеренно баловали и неумеренно при них же превозносили, – преувеличенное, болезненное самолюбие и самомнение. Опыт смирит ее, и Вы увидите, что она будет для Коли хорошей женой, а для Вас – покорной и любящей дочерью. Извините, пожалуйста, что я вмешиваюсь в это дело, но мне невыразимо досадно и больно, что не все так происходит, как я бы того хотел»[177]177
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 3 (15) ноября 1884 года.


[Закрыть].

Надежда Филаретовна ответит, что «некоторые шероховатости», происшедшие между ею и Давыдовыми, так ничтожны, что об этом и думать не стоит и что никаких следов горечи не осталось, но эти слова стали всего лишь данью вежливости. Трещина в отношениях образовалась, остальное – дело времени.

Что же касается Николая и Анны, то Чайковский находил, что они живут «слишком душа в душу» – под влиянием властной супруги «добрейший Коля» стал резок в суждениях и вообще изменился к худшему. Разумеется, Надежда Филаретовна заметила перемены в сыне раньше Петра Ильича и неодобрительно отозвалась об Анне в одном из не дошедших до нас писем[178]178
  На это указывает фраза: «Мне также очень жаль, что я слишком горячо написала Вам, но, знаете, дорогой мой, у меня бывает так наболевши сердце, что иногда вырывается такой вопль души» в письме Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 11 (23) января 1885 года.


[Закрыть]. «Анна не изъявительна, и я боюсь, что она недостаточно умеет выразить Вам свою любовь, – распинался Петр Ильич, – а между тем я знаю, как она переполнена чувством любви и благодарности к Вам. Ради бога, никогда не сомневайтесь в этом»[179]179
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 5 (17) января 1885 года.


[Закрыть]. «Было бы большим и редким достоинством, если бы она [Анна] сознавала свои недостатки и старалась в них исправиться», – ответила баронесса с несвойственной ей (хотя бы в переписке с Чайковским) жесткостью.

Черту подводит письмо, написанное Надеждой Филаретовной в ноябре 1885 года (с момента женитьбы Николая на Анне не прошло и двух лет). «Анна вообще невзлюбила все семейство Мекк, она постоянно ведет какое-то соперничество между фамилиею Мекк и Давыдовых, и это совершенно неуместно, потому что мы, Мекк, ни с кем ничем не считаемся, никому себя не навязываем, ни у кого ничего не отнимаем, и если имя Мекк очень известно, то это по воле обстоятельств, а не по нашему старанию, и совершенно излишне с ее стороны раздражаться и доказывать нам всем, что ее отец очень известен и почитаем до такой степени, что “ведь в Киевской губернии посидеть за одним столом с Давыдовым есть уже величайшая честь” (точные слова Анны). Все это очень хорошо, и мы этого не оспариваем, а если и знаем что-нибудь другое, то молчим, и ненавидеть ей нас не за что. Но, конечно, ко всем этим мелким уколам я равнодушна, мне жаль только, что она себя так смешно держит; но ее озлобление против Володи и их образ действий против него меня глубоко возмущают и ужасно огорчают, потому что тут уже заставляют действовать Колю, а ведь он был такой благородный, такой добрый и так любил свое семейство, и теперь это все разрушено… Я уже имела несколько объяснений с нею в Москве летом и вынесла из них самое безотрадное впечатление; после них еще хуже стало»[180]180
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 13 (25) ноября 1885 года.


[Закрыть].

Трещина стала глубже. К слову сказать, зять Надежды Филаретовны (муж младшей дочери Людмилы) князь Андрей Александрович Ширинский-Шихматов иронично называл властную Анну Львовну «Анной первой степени». Мелок штришок, да ярок. Отношения Анны со свекровью можно определить выражением «нашла коса на камень». Никто не хотел уступать, но в итоге в таких конфликтах обычно побеждает молодое поколение.

Обратите внимание на пассаж «ведь в Киевской губернии посидеть за одним столом с Давыдовым есть уже величайшая честь». Неспроста эти слова были произнесены, и неспроста они задели Надежду Филаретовну (если бы не задели, она их в письме не приводила бы). Можно с уверенностью предположить, что баронесса требовала от невестки благодарности за то, что устроила ее брак со своим сыном, а та воспринимала это требование как унижение – взяли, мол, тебя в такую богатую семью, а ты этого не ценишь. Слова о «величайшей чести» – явное проявление комплекса неполноценности, сформировавшегося у Анны при общении с родственниками мужа.

Петр Ильич в этом конфликте встал на сторону Надежды Филаретовны и буквально ополчился на племянницу. «Она… не только интриганка, старающаяся отдалить мать от дочерей, но бесчестная, злая, никому не нужная… Коля Мекк ежедневно на все лады повторяет, что 1) Над[ежда] Фил[аретовна], в сущности, взбалмошная и несносная старуха; что 2) Влад[имир] Мекк мошенник, а жена его распутная баба; 3) что Юлия [сестра Николая] злая фурия; 4) Саша Беннигсен [другая сестра Николая] сплетница; 5) Сашок [брат Николая] злой, мстительный, бездушный; 6) Иолшина [еще одна сестра Николая] набитая дура… Помнишь этого добряка Колю, который носился с карточками членов семьи. Что из него сделала Анна!»[181]181
  Из письма П. И. Чайковского М. И. Чайковскому 2 (14) января 1885 года.


[Закрыть] К Давыдовым после всей этой истории Чайковский заметно охладел, но совсем бывать в Каменке не перестал.

Закончив преподавать, Петр Ильич стал вести кочевой образ жизни «от Парижа до Браилова». Первое время ему нравилась регулярная смена обстановки и впечатлений, но со временем постоянные переезды начали его тяготить. Однако до этого было пока далеко.

Летом 1881 года Петр Ильич решил сочинить новую оперу. Идеальную оперу, которую критики и зрители примут с восторгом. Композитора сильно угнетали рассуждения критиков насчет того, что Чайковский-де не имеет способностей, необходимых для того, чтобы написать хорошую оперу. «Если оперная музыка от времени до времени привлекает меня, то значит, я нисколько не менее способен к ней, чем к другим отраслям. Если же я терпел на этом поприще неудачи, то это только доказывает, что, вообще, я еще очень далек от совершенства и впадаю в ошибки, сочиняя оперы, точно так же, как делаю их и в симфонических и камерных сочинениях, среди коих тоже есть весьма много неудачного. Если мне суждено еще прожить несколько лет, то, может быть, я дождусь, что моя “Орлеанская дева” найдет подходящую исполнительницу или что “Мазепа” будет как следует поставлен и исполнен, и тогда, быть может, перестанут утверждать, что я неспособен написать хорошую оперу. Но сознаю трудность победить предубеждение против меня как оперного автора»[182]182
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 3 (15) мая 1883 года.


[Закрыть].

Перебрав несколько сюжетов, Чайковский остановился на истории предательства гетмана Ивана Мазепы, описанной в пушкинской «Полтаве». Точнее не столько на самом предательстве, сколько на драматических отношениях между Мазепой, Марией и Кочубеем. Сообщив баронессе фон Мекк, что он начал с музыки к сцене Марии и Мазепы («И скоро в смутах, в бранных спорах, быть может, трон воздвигну я!»), Петр Ильич поинтересовался ее мнением по поводу выбранного им сюжета. Баронесса ответила: «Думаю, что это отличный выбор, хотя личность эта очень мрачная, такого характера, который никогда еще не попадал под Ваше перо, но у Вас, милый друг, она, наверное, выйдет вполне удачно»[183]183
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 24 мая (5 июня) 1882 года.


[Закрыть].

В самом начале работа над оперой была прервана ради написания трио для фортепьяно, скрипки и виолончели «Памяти великого художника», посвященного памяти Николая Рубинштейна, умершего 23 марта 1881 года от туберкулеза в возрасте сорока пяти лет (в годовщину смерти Николая Григорьевича, на памятном вечере в Московской консерватории, это сочинение Рубинштейна прозвучало в первый раз). К «Мазепе» Чайковский вернулся в мае 1882 года. В его распоряжении было либретто, написанное критиком и поэтом Виктором Бурениным для композитора Карла Давыдова, бывшего в те годы директором Петербургской консерватории. Давыдов тоже собирался писать оперу на этот сюжет, но передумал после того, как написал несколько сцен. Чайковский переработал либретто, приведя его в большее соответствие с пушкинским текстом.

Работа над «Мазепой» продвигалась медленно, Петр Ильич говорил, что ни одно крупное сочинение не давалось ему с таким трудом. Главная сложность заключалась в гармоничном совмещении драматических переживаний Марии и амбиций Мазепы с эпическими картинами Полтавской битвы. Партитура была закончена лишь в апреле 1883 года.

В целом опера получилась добротной. Добротной, но не шедевральной. Местами стремительному развитию действия мешают эпизоды, лишние с точки зрения драматургии (особенно это ощущается в первом действии), а «жесткий» лейтмотив Мазепы идет вразрез с чрезмерным лиризмом его вокальных партий («На склоне лет моих ты, как весна, мне душу оживила, и в страстном лепете речей твоих для старика была чарующая сила!»). И вообще роль Мазепы получилась весьма сложной, сложной как в певческом, так и в драматическом смыслах – она сильно затратна по голосу, и не каждому артисту удается гармонично совместить злодейскую и лирическую ипостаси своего героя.

«Мазепу» одновременно поставили в Большом и Мариинском театрах. Московская премьера состоялась четырьмя днями раньше – 15 февраля 1884 года, но зато 19 февраля в Мариинском присутствовал император Александр III, которому опера явно понравилась, поскольку он остался до конца представления. Публика встретила «Мазепу» тепло, но без особого восторга, а критики больше ругали оперу, чем хвалили. В общем, снова вышло нескладно, и Петр Ильич был сильно огорчен. Мы-то с вами знаем, что «Мазепе» было суждено стать одной из ступеней на пути к замечательной «Чародейке», но Чайковский в 1884 году этого знать не мог, да и сама «Чародейка» его не обрадовала – современники и ее не поняли, увы.

«Ежечасно и ежеминутно благодарю бога за то, что он дал мне веру в него. При моем малодушии и способности от ничтожного толчка падать духом до стремления к небытию, что бы я был, если б не верил в бога и не предавался воле его?»[184]184
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 13 (25) марта 1884 года.


[Закрыть], – писал он Надежде Филаретовне.

В начале марта 1884 года Чайковский был награжден орденом Святого Владимира четвертой степени. Награждение было проявлением расположения императора, но формальной причиной к нему стала увертюра «1812 год» (Соч. 49), написанная в память о победе России в Отечественной войне 1812 года ко дню освящения храма Христа Спасителя, построенного в честь этой победы. По этому поводу 19 марта состоялось представление государю. «Я имел позволение явиться только государю, – писал Петр Ильич брату Анатолию, – но Влад[имир] Оболенский[185]185
  Гофмаршал князь Владимир Сергеевич Оболенский.


[Закрыть] настоял на том, чтобы я явился и императрице, которая неоднократно изъявляла желание меня видеть. Это было тотчас же устроено, и я сначала был у императрицы, потом у государя. И та, и другой были необычайно ласковы и милы. Я думаю, что кто хоть раз в жизни имел случай видеть государя с глазу на глаз, тот навек сделается его страстным поклонником, ибо нельзя выразить, до чего его обращение и вся манера обаятельно симпатичны. Она тоже очаровательна»[186]186
  Из письма П. И. Чайковского А.И. Чайковскому 10 (22) марта 1884 года.


[Закрыть]. А Надежде Филаретовне Чайковский написал, что Александр велел поставить в будущем сезоне «Онегина» («роли уже розданы и хоры уже разучиваются»). Премьера «Онегина» в Мариинском театре состоялась 31 октября 1884 года. Эта постановка положила конец дискуссиям по поводу оперы – критики начали восторгаться «Онегиным». А зрителям опера нравилась и раньше, принимали ее очень тепло.