Текст книги "Чайковский"

Глава шестая. Роковой год

Петр Чайковский и Иосиф Котек. 1877.

Петр Чайковский с женой Антониной Милюковой.

Храм Усекновения Главы Иоанна Предтечи в Казенной слободе.

В 1877 году в жизни Петра Ильича появились свои Одетта и Одиллия.

Сначала – о хорошем. Но – от самых истоков.

В 1836 году австрийский инженер Франц фон Герстнер получил концессию на сооружение первой в России железной дороги между Петербургом и Царским Селом. Трасса протяженностью в 26,6 километра обошлась Обществу Царскосельской железной дороги в пять миллионов рублей. Когда тридцать лет спустя в России начался железнодорожный бум, царское правительство пошло по проторенному пути выдачи концессий – с 1866 по 1880 год их было выдано более полусотни (на строительство 23 000 километров дорог). Концессионеры в сжатые сроки наживали баснословные состояния (разъяснения здесь, наверное, не нужны – всем и так должно быть ясно). Впоследствии правительство опомнилось и принялось активно выкупать дороги у концессионеров, а строительство новых дорог велось казенными структурами.

«Кто успел – тому и счастье», гласит народная мудрость. Одним из успевших к дележу жирного концессионного пирога был скромный чиновник Главного управления путей сообщения Карл Федорович фон Мекк, живший на полторы тысячи казенного жалования (годового) с женой, пятью детьми, матерью и двумя незамужними сестрами. По настоянию жены, Надежды Филаретовны, Карл Федорович оставил службу и занялся предпринимательством. Дальше все пошло по известной схеме – создаваемые общества банкротились, а их учредители богатели. На момент смерти Карла Федоровича в феврале 1876 года фон Мекки принадлежали к числу наиболее богатых неаристократических семейств Российской империи.

Надежда Филаретовна фон Мекк, в течение четырнадцати лет бывшая другом и спонсором Петра Ильича, хорошо знала, что такое бедность. Выросла она в небогатой помещичьей семье[101]101
  Интересная деталь – мать Надежды Филаретовны Анастасия Дмитриевна Фраловская, урожденная Потемкина, приходилась племянницей князю Григорию Александровичу Потемкину-Таврическому, фавориту императрицы Екатерины II.


[Закрыть], в семнадцатилетнем возрасте вышла замуж за бедного штабс-капитана[102]102
  В то время чиновникам Главного управления путей сообщения присваивались не гражданские, а военные чины.


[Закрыть], который начал богатеть только на двенадцатом году супружеской жизни… Люди, смолоду хлебнувшие лиха полной ложкой, или ожесточаются до предела, или становятся сострадательными гуманистами. К счастью, Надежда Филаретовна пошла по второму пути. И еще одно счастливое обстоятельство – она безумно любила музыку и хорошо разбиралась в ней. Впрочем, эта одаренная женщина хорошо разбиралась во всех сферах, с которыми ей приходилось иметь дело.

Одной из первых Надежда Филаретовна «угадала» в Чайковском гения и решила ему помочь. Стесненные обстоятельства Петра Ильича были хорошо известны, но также был известен и его характер, поэтому первые попытки спонсорства выражались в заказе музыкальных произведений. Заказы передавались через скрипача Иосифа Котека, близкого друга Петра Ильича.

В 1871–1876 годах Котек учился в Московской консерватории по классу скрипки и по классу свободной композиции (теория музыки), который вел Чайковский. Они быстро сблизились, дружба их продолжалась до 1882 года, когда Котек уехал в Берлин (умер он в Давосе в 1885 году от туберкулеза). Чайковский высоко ценил музыкальные способности Котека, ценил настолько, что пользовался его помощью во время работы над Концертом для скрипки с оркестром ре мажор (Соч. 35) и доверил ему первое публичное исполнение этого произведения. Вальс-скерцо, написанный в 1877 году, Чайковский посвятил Котеку.

Близких друзей у Петра Ильича было много, но отношения с Котеком были особенно доверительными (вплоть до того, что Котек стал свидетелем на свадьбе Чайковского) и Петр Ильич сильно ими дорожил. К тому же, по другой версии (в первой, как вы помните, фигурировал Николай Рубинштейн), именно Котек, бывший домашним скрипачом Надежды фон Мекк, обратил ее внимание на Чайковского. И именно Котек был рядом с Петром Ильичом в злосчастном 1877 году, который начинался вроде бы как неплохо…

Заказы от Надежды Филаретовны начали поступать еще в конце 1876 года. Надо сказать, что Чайковский был не единственным музыкантом, которому покровительствовала эта достойная женщина. Например, она помогала Николаю Рубинштейну как директору Московской консерватории (несмотря на то, что как человек он ей не нравился), Генриху Венявскому (тому самому, чей сюртук достался Петру Ильичу по приезде в Москву) или Клоду Дебюсси, бывшему ее домашним пианистом[103]103
  Не стоит удивляться домашним скрипачам, пианистам и прочим музыкантам, ведь в то время был доступен только один способ наслаждения музыкой – живое исполнение.


[Закрыть] и учителем музыки.

Давайте сразу же уточним одно важное обстоятельство. Некоторые биографы Чайковского склонны упрекать Петра Ильича в том, что его отношения с Надеждой фон Мекк носили сугубо корыстный характер. Это мнение опровергается как письмами, которые они писали друг другу на протяжении многих лет, так и той щепетильностью, которую Петр Ильич проявил в самом начале их дружбы.

«Несмотря на самые решительные отнекивания одного моего друга [Котека], хорошо и Вам известного, я имею основание предположить, что его милому коварству я обязан тем письмом, которое получил от Вас сегодня утром. Уже при прежних Ваших музыкальных заказах мне приходило в голову, что Вы руководились при этом двумя побуждениями: с одной стороны, Вам действительно хотелось иметь в той или другой форме то или другое мое сочинение; с другой стороны, прослышав о моих вечных финансовых затруднениях, Вы приходили ко мне на помощь. Так заставляет меня думать слишком щедрая плата, которой Вы вознаграждали мой ничтожный труд. На этот раз я почему-то убежден, что Вы исключительно или почти исключительно руководились вторым побуждением… Мне очень бы не хотелось, чтобы в наших отношениях с Вами была та фальшь, та ложь, которая неминуемо проявилась бы, если бы, не внявши внутреннему голосу, не проникнувшись тем настроением, которого Вы требуете, я бы поспешил смастерить что-нибудь, послать это “что-нибудь” Вам и получить с Вас неподобающее вознаграждение. Не промелькнула ли бы и у Вас невольно мысль, что я слишком податлив на всякого рода музыкальную работу, результатом которой являются сторублевые бумажки? Не пришла ли бы Вам неожиданно в голову мысль, что, будь Вы бедны, я бы отказался от исполнения Вашей просьбы? Вообще в моих отношениях с Вами есть то щекотливое обстоятельство, что каждый раз, как мы с Вами переписываемся, на сцену являются деньги… Тем не менее в презренном металле я действительно очень нуждаюсь… я попал в очень неприятное скопление денежных затруднений, из которого без посторонней помощи выйти не могу.

Эту помощь я теперь решился искать у Вас. Вы – единственный человек в мире, у которого мне не совестно просить денег. Во-первых, Вы очень добры и щедры; во-вторых, Вы богаты. Мне бы хотелось все мои долги соединить в руках одного великодушного кредитора и посредством его высвободиться из лап ростовщиков. Если бы Вы согласились дать мне заимообразно сумму, которая раз навсегда освободила бы меня от них, я бы был безгранично благодарен Вам за эту неоценимую услугу. Дело в том, что сумма моих долгов очень велика: она составляет что-то вроде трех тысяч рублей. Эту сумму я бы уплатил Вам тремя различными путями: 1) исполнением различного рода работ, как, например, аранжементов, подобных тем, которые я для Вас уже делал; 2) предоставлением Вам поспектакльной платы, которую я получаю с дирекции за мои оперы, и 3) ежемесячной присылкой части моего жалованья»[104]104
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 1 (13) мая 1877 года.


[Закрыть].

Первое – Чайковский прямо пишет о том, что не намерен получать материальную помощь под видом заказов музыки.

Второе – ему не хочется, чтобы деньги играли определяющую роль в отношениях с Надеждой Филаретовной.

Третье – он готов принять материальную помощь, поскольку нуждается в деньгах, но не в качестве дара, а в качестве кредита. Да, действительно, лучше иметь одного кредитора, чем дюжину, это удобнее. Особенно такого кредитора, как Надежда Филаретовна, которая не станет озадачивать себя и своего должника начислением процентов.

Четвертое – просьба денег сопровождается изложением четкого плана погашения долга.

А теперь вопрос: если бы дело было в одних лишь деньгах, то стал бы Петр Ильич писать такое письмо? Однозначно не стал бы, а просто продолжил бы выполнять заказы. Неизвестно, сколько платила Надежда Филаретовна за одно произведение, но коль уж Чайковский называет вознаграждение «неподобающим», то можно предположить, что оно составляло не менее ста пятидесяти рублей, а то и все двести[105]105
  В издательских договорах 60-х – 70-х годов XIX века можно встретить следующие расценки (усредненно): романс – 10 рублей, оркестровая увертюра или фантазия – 100 рублей; пятиактная опера – 600 рублей. Примем во внимание, что Чайковский к 1876 году приобрел довольно широкую известность и был профессором консерватории (статус!), так что 100 рублей за сочинение, пусть даже и за камерное, было бы уместной платой. Или «хорошей», но никак не «неподобающей» (это личное мнение автора, читатели могут предложить свои варианты).


[Закрыть]. Три тысячи – это пятнадцать-двадцать «неподобающе вознагражденных» заказов, их можно заработать за пару лет.

Но вернемся к Надежде Филаретовне. Выйдя замуж в семнадцать лет, она родила за двадцать восемь лет брака восемнадцать детей, из которых к моменту начала переписки с Чайковским в живых осталось одиннадцать, а еще один сын (Миша), умер позже – в 1883 году. 26 января (7 февраля) 1876 года Надежда Филаретовна овдовела, а в конце того же года началось ее заочное знакомство с Петром Ильичом… Сухие факты не дают полного представления о человеке и не могут передать того, что расскажут близкие люди.

«Чтобы понять более поздние события, не следует забывать, что моя бабушка [Надежда Филаретовна] вышла замуж, когда ей едва исполнилось семнадцать лет, и я очень сомневаюсь в ее чувствах к человеку, которого она приняла. Она дважды отказывала ему и, конечно, не питала страстной любви, которая приходит в более зрелом возрасте. Она любила его, была ему более чем хорошей женой и родила много детей. Всего у нее было восемнадцать родов. Ее амбиции были направлены в его сторону, не в свою, и это так. Но какой-то уголок ею существа не был разбужен или к нему вообще не было прикосновения. Возможно, она и не знала, что он существует. Однако этот уголок существовал.

Она была богата, уважаема, дети выросли, некоторые из них уже вступили в брак, ее муж находился на вершине своей репутации, и вряд ли она осознавала возможность урагана, который перевернул ее жизнь… Когда ей было сорок лет, она познакомилась с человеком, который был моложе ее на несколько лет (Александр Иолшин, инженер путей сообщения). Что случилось, я знаю весьма туманно, но могу себе представить. Он был под большим впечатлением от изумительной женщины, которая привлекала его, ее также потянуло к красивому и приятному человеку. Страсть понеслась над ними как гроза, которая внезапно начинается и так же внезапно проходит… Моя бабушка прекратила это, но не без последствий. Родилась темноглазая и любимая Милочка[106]106
  Людмила Карловна фон Мекк, по мужу Ширинская-Шихматова (1872–1946).


[Закрыть]. Но и это, увы, еще не было концом. Надежда Филаретовна не открылась мужу. Почему? Кто знает?..

Четыре года мой дед не знал ничего. Может быть, из-за того, что у него было не очень здоровое сердце, и бабушка опасалась шока, если бы она ему призналась. И вот 24 января 1876 года мой дед ночным поездом выехал по делам в Петербург, как он это делал почти каждую неделю. Обычно он останавливался в доме своей дочери графини Александры Беннигсен. На следующий день вечером во время мирного послеобеденного разговора моя тетя Саша сообщила деду, что младшая дочь – не его ребенок. Ошеломленный и сильно расстроенный, он удалился в свою комнату и через несколько часов, утром 26 января, скончался от сердечного приступа.

Ну, а что произошло с любовником бабушки? Он ее не забыл. В течение всей его жизни моя бабушка оставалась для него женщиной, которую он боготворил. Он женился на ее старшей дочери Елизавете, тихой и доброй девушке, у них родилась единственная дочь…»[107]107
  Галина Николаевна фон Мекк, «Как я их помню».


[Закрыть]

Да, представьте, такой вот случился пассаж – любовник матери и отец ее младшей дочери, стал мужем ее старшей дочери. Спасибо Галине Николаевне за раскрытие семейной тайны, которая в свое время не получила огласки. Какое значение имеет эта тайна для нашей истории? Довольно большое – оказывается, Надежда Филаретовна не была счастлива в браке и годы супружества не погасили в ее душе ту сокровенную искру, которая может вдруг вспыхнуть пламенем большого, настоящего чувства. Вполне можно допустить, что Надежда Филаретовна была влюблена в Петра Ильича, влюблена платонически. А личного знакомства избегала, поскольку опасалась переводить возвышенные чувства в сферу земных страстей. Но это всего лишь предположение. Сама Надежда Филаретовна объясняла нежелание встреч своей робостью. «Было время, что я очень хотела познакомиться с Вами. Теперь же, чем больше я очаровываюсь Вами, тем больше я боюсь знакомства, – мне кажется, что я была бы не в состоянии заговорить с Вами, хотя, если бы где-нибудь нечаянно мы близко встретились, я не могла бы отнестись к Вам как к чужому человеку и протянула бы Вам руку, но только для того, чтобы пожать Вашу, но не сказать ни слова. Теперь я предпочитаю вдали думать об Вас, слышать Вас в Вашей музыке и в ней чувствовать с Вами заодно».[108]108
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 7 (19) марта 1877 года.


[Закрыть]

Петр Ильич ответил: «Меня нисколько не удивляет, что, полюбив мою музыку, Вы не стремитесь к знакомству с автором ее. Вы страшитесь не найти во мне тех качеств, которыми наделило меня Ваше склонное к идеализации воображение. И Вы совершенно правы. Я чувствую, что при более близком ознакомлении со мной Вы бы не нашли того соответствия, той полной гармонии музыканта с человеком, о которой мечтаете»[109]109
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 16 (28) марта 1877 года.


[Закрыть].

Надежда Филаретовна ласково на это попеняла: «В Вашем письме, так дорогом для меня, только одно меня смутило: этот Ваш вывод из моего страха познакомиться с Вами. Вы думаете, что я боюсь не найти в Вас соединения человека с музыкантом, о котором мечтаю. Да ведь я уже нашла его в Вас, это не есть больше вопрос для меня. В таком смысле, как Вы думаете, я могла бояться прежде, пока не убедилась, что в Вас именно есть все, что я придаю своему идеалу, что Вы олицетворяете мне его, что Вы вознаграждаете меня за разочарование, ошибки, тоску; да, если бы у меня в руках было счастье, я бы отдала его Вам. Теперь же я боюсь знакомства с Вами совсем по другой причине и другому чувству».

Не исключено, что она с самого начала знакомства знала об особенностях сексуальной ориентации Чайковского (слухи ходили) и потому выбрала такую «деликатную» форму дружбы, которая никого не могла бы поставить в неловкое положение. Впрочем, это не важно. Важно то, что уже в марте 1877 года состоялся обмен фотографическими карточками и произошел отказ от церемонного обращения «милостивая государыня – милостивый государь» – вежливой формы официального обращения, принятой в то время (подразумевалось, что собеседник, общаясь, проявляет милость). Добрые друзья обращались друг-другу просто по имени-отчеству, а также могли использовать интимно-доверительное «друг мой» с различными вариациями, или же почтительное «многоуважаемый». Взаимная «много– уважаемость» прекращается в июле 1877 года, дальше в письмах встречаются «мой дорогой, добрый и милый друг», «дорогой друг мой», «дорогая моя», «мой дорогой, хороший друг», «мой милый, дорогой, незабвенный друг», «милый, несравненный друг мой» («сплошная милота!» – сказали бы в наше время). Милочке, младшей и самой любимой дочери, Чайковский передает «нежные поцелуи». Другим детям, а также общим знакомым передаются простые поклоны, так что «нежный поцелуй» – это не привычное сюсюканье в стиле Ильи Петровича, а адресное выражение нежных чувств.

Преподавание в консерватории уже тяготит Петра Ильича настолько, что мысль о возвращении к нему отравляет радость летнего отдыха. В письме к Модесту Чайковский называет свою преподавательскую работу пренебрежительным словосочетанием «канитель тянуть». Вот если бы все ученики были бы такими, как Сережа Танеев, тогда преподавание было бы сродни творчеству… Но большинство студентов консерватории не блистало ни талантами, ни особым усердием, как, например, будущая супруга Петра Ильича, которая поступила в Московскую консерваторию в 1873 году, проучилась год и ушла, оставив у своего преподавателя, профессора Эдуарда Лангера, весьма неприятное впечатление о себе. Николай Кашкин сообщает, что, когда Чайковский поинтересовался у Лангера, что собой представляет Милюкова, тот охарактеризовал ее «одним грубо ругательным словом, не вдаваясь ни в какие объяснения». Впрочем, может, это и выдумка, сделанная для того, чтобы еще больше очернить образ женщины, ставшей личной Одиллией Петра Ильича.

В личной жизни Чайковского весной 1877 года произошли две драмы. Во-первых, Владимир Шиловский, с которым Петр Ильич был близок в течение довольно длительного времени, женился на графине Анне Алексеевне Васильевой. Жениху было двадцать пять лет, а невесте – тридцать шесть. Она уже было совсем потеряла надежду на замужество, когда подвернулся Шиловский. «Свадь6а Шиловского состоялась, – писал Петр Ильич Модесту. – Перед этим…он пьянствовал без просыпу, целые дни ревел и падал в обморок. Теперь совершенно счастлив и доволен. Проломал жену (это совершенная правда) и ездит целые дни с визитами к аристократам. Вчера я у него обедал. Его жена ужасная рожа и кажется глупа, – но очень комильфотна»[110]110
  Из письма П. И. Чайковского М. И. Чайковскому от 4 (16) мая 1877 года.


[Закрыть]. Брак был взаимовыгодным. Старая дева (а именно так в то время называли незамужних дам, переваливших через тридцатилетний рубеж) получила мужа и возможность родить наследника своему отцу, у которого не было других детей. Шиловский при помощи брака «очистил» свою репутацию, переходя в разряд комильфотных особ, а заодно повысил свой статус и стал вхож в аристократическое общество (он получил графский титул как муж последней представительницы графского рода Васильевых). Для Петра Ильича женитьба Шиловского могла стать примером, побуждающим к действию. Обратите внимание на слова «совершенно счастлив и доволен» и «проломал жену». Ничего страшного для гомосексуального Шиловского в браке нет, и с исполнением супружеского долга он справляется.

В том же письме Чайковский пишет брату о том, что его чувства к Котеку («известной тебе особе») разгорелись с новой и небывалой силой и что причиной тому послужила ревность. На сей раз ветреный Котек изменил Петру Ильичу не с мужчиной, а с женщиной – оперной певицей Зинаидой Эйбоженко, выпускницей Московской консерватории. «Голос этой молодой певицы прекрасен, свеж, звучен; играет она просто и держится изящно, – писал Чайковский в одной из своих критических статей, – но я не могу понять, каким образом, окончив свое музыкальное образование в консерватории, г-жа Эйбоженко так мало обращает внимания на верность ритмическую и так невнимательно следит за оркестром»[111]111
  Чайковский П. И. Возобновленная «Рогнеда», опера Серова. – Новая постановка «Ивана Сусанина» // Чайковский П. И. Музыкально-критические статьи. – М.: Муз. гос. изд-во, 1953.


[Закрыть]. Впоследствии Петр Ильич отметил, что «г-жа Эйбоженко уже обратила большее внимание на ритмическую правильность в своем исполнении – и за этот успех нельзя не поблагодарить артистку»[112]112
  Чайковский П. И. Второе и третье квартетные утра. – Первое симфоническое собрание Русского музыкального общества. – Итальянская опера // Там же.


[Закрыть]. По свидетельству современников, Зинаида Эйбоженко «имела яркую сценическую внешность», то есть была красивой женщиной.

Давайте поставим в уме две «галочки». Во-первых, в мае 1877 года помыслы Петра Ильича были заняты Котеком. Во-вторых, примеры Котека и Шиловского подавали надежду на то, что и у него самого получится вести бисексуальный образ жизни.

Что же касается Надежды Филаретовны, то Чайковский уже делится с ней своими творческими планами, например сообщает, что хотел бы написать оперу по «Евгению Онегину».

Иногда женитьба Чайковского объясняется потребностью обрести близкого друга в лице женщины. Но ведь на момент свадьбы такой друг у него уже имелся – баронесса фон Мекк. В необычайно теплом июньском письме Надежда Филаретовна поздравляет Чайковского с наступающим днем ангела: «Если этот день Вы будете проводить в кругу Ваших друзей, то вспомните, что далеко от Вас (по расстоянию) находится человек, который любит Вас самым искренним, задушевным чувством, который мыслями и сердцем будет в этот день с Вами, а здесь будет пить Ваше здоровье с самыми горячими пожеланиями Вам всего лучшего в жизни»[113]113
  Из письма Н. Ф. фон Мекк П. И. Чайковскому от 26 июня (8 июля) 1877 года.


[Закрыть].

Куда уж ближе? Разве что только под венец… Но под венец Петр Ильич повел другую женщину.

О женитьбе он в то время думал всерьез. «Я очень изменился за это время и физически, и в особенности морально. Веселости и охоты дурачиться не оказывается вовсе. Молодости не осталось ни на грош. Жизнь страшно пуста, скучна и пошла. Сильно подумываю о женитьбе или другой прочной связи. Но единственно, что осталось в прежнем виде, – это охота писать. Если б обстоятельства сложились иначе, если б своему стремлению творить я бы не встречал на каждом шагу препятствия в виде, например, консерваторских уроков, которые с каждым днем делаются все противнее и противнее, то мог бы написать когда-нибудь что-нибудь вполне хорошее. Но, увы, к консерватории я прикован…»[114]114
  Из письма П. И. Чайковского И. А. Клименко от 8 (20) мая 1877 года. В 1908 году Иван Александрович Клименко опубликовал «Мои воспоминания о Петре Ильиче Чайковском», которые были переизданы в альманахе «П. И. Чайковский. Забытое и новое» в 1993 году.


[Закрыть]

Очень элегантное объяснение скоропалительной женитьбе Чайковского приводит в своих мемуарах Николай Кашкин (это объяснение, кстати говоря, являлось официально-общепринятым в советский период, когда на информацию о сексуальной ориентации великого композитора было наложено табу).

Во время работы над «Евгением Онегиным» Чайковский получил письмо от знакомой девушки, которая объяснялась ему в любви. «Из этого письма я узнал, что она давно уже удостоила меня своей любовью. Письмо было написано так искренно, так тепло, что я решился на него ответить, чего прежде тщательно в подобных случаях избегал. Хотя ответ мой не подавал моей корреспондентке никакой надежды на взаимность, но переписка завязалась»[115]115
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 3 (15) июля 1877 года.


[Закрыть].

С «корреспонденткой» – Антониной Ивановной Милюковой – Чайковский познакомился в мае 1872 года. Знакомство было случайным и никакого развития не имело. Но, по словам Антонины Ивановны, она влюбилась в Петра Ильича с первого взгляда и более четырех лет любила его тайно. А потом не выдержала – и призналась. Вернее – атаковала Чайковского своей любовью.

«Но где бы я ни была, я не буду в состоянии ни забыть, ни разлюбить Вас, – писала она. – То, что мне понравилось в Вас, я более не найду ни в ком, да, одним словом, я не хочу смотреть ни на одного мужчину после Вас. А между тем неделю тому назад должна была выслушать признание человека, который полюбил меня чуть ли не со школьной скамьи и остался верен в продолжение 5 лет. Мне так было тяжело его выслушивать, и я думала, что Вам, верно, так же нелегко читать мои письма, не имея ничего мне ответить приятного, и при всем желании не быть в состоянии более ничего мне показать, кроме полнейшего равнодушия»[116]116
  Из письма А. И. Милюковой П. И. Чайковскому от 4 (16) мая 1877 года.


[Закрыть].

Упоминание о человеке, который «полюбил меня чуть ли не со школьной скамьи» – очень ловкий ход. Можно сказать – ход конем. С одной стороны, Милюкова дает Чайковскому понять, что она востребована и, при желании, могла бы выйти замуж за другого. С другой – отказ другому кандидату подталкивает Чайковского к каким-то активным действиям…

Ключевым в развитии событий (если следовать версии Кашкина, точнее – Кашкина-Чайковского) стало письмо Милюковой от 15 (29) мая 1877 года. «Целую неделю находилась в самом мучительном состоянии, Петр Ильич, не зная, писать Вам или нет? Я вижу, что письма мои уже начинают тяготить Вас. Но неужели же Вы прекратите со мной переписку, и не повидавшись даже ни разу? Нет, я уверена, что Вы не будете так жестоки!.. После последнего Вашего письма я еще вдвое больше полюбила Вас, и недостатки Ваши ровно ничего для меня не значат. Может быть, если бы Вы были совершенством, то я и осталась бы совершенно хладнокровной к Вам. Я умираю с тоски и горю желанием видеть Вас, сидеть и говорить с Вами, хотя и боюсь, что в первый момент не буду в состоянии выговорить ни слова. Нет такого недостатка, который бы заставил меня разлюбить Вас; это ведь не минутное увлечение, а чувство, развившееся в продолжение очень долгого времени, и уничтожить его теперь я положительно не в силах, да и не хочу… Могу Вас уверить в том, что я порядочная и честная девушка, в полном смысле этого слова, и не имею ничего, что бы я хотела от Вас скрыть. Первый поцелуй мой будет дан Вам и более никому в свете. До свидания, дорогой мой. Не старайтесь меня больше разочаровывать в себе, потому что напрасно истратите только время. Жить без Вас я не могу и потому скоро, может, покончу с собой. Так дайте же мне посмотреть на Вас и поцеловать Вас так, чтобы и на том свете помнить этот поцелуй».

Шантаж угрозой суицида удался. Представив себя в роли Онегина, холодного бессердечного фата, Петр Ильич устыдился и начал корить себя тем, что поступает с любящей его девушкой еще хуже, чем поступил с Татьяной Лариной Онегин. Он заставил себя поехать к Милюковой… А там уже дело известное – коготок увяз, всей птичке пропасть. Сострадание, помноженное на благородство, в конечном счете привело нашего героя к совершенно ненужному (медики сказали бы – «противопоказанному») ему браку. Такова версия Кашкина-Чайковского.

Пушкин, конечно, гений, и тексты его впечатляют невероятно, но, согласитесь, не до такой степени, чтобы под их влиянием заключить брак с нелюбимым человеком. Однако объяснение красивое, элегантное.

Вот как описывает первую встречу с Чайковским Милюкова: «Раз получаю короткое письмо: “Завтра я у вас буду”. И пришел. Он всегда очаровывал всех барышень, а тогда, в особенности, взгляд его был чарующий. Между прочим говорил он:

– Но ведь я почти старик? Может быть, вам будет скучно жить со мной?

– Я так люблю вас, – отвечала я, – что только сидеть рядом с вами, говорить с вами, иметь вас постоянно около себя – наполнит меня блаженством.

Мы посидели с час.

– Дайте я подумаю до завтра, – сказал он, уходя»[117]117
  Если вам доведется проходить мимо дома номер 15 по Тверской улице (угол Малого Гнездниковского переулка), то знайте, что на этом месте прежде стоял другой дом, в котором квартировала Антонина Милюкова. Именно здесь ее посещал Чайковский.


[Закрыть].

«Расставшись с ней, я стал обдумывать всю легкомысленность моего поступка, – писал Чайковский баронессе фон Мекк. – Если я ее не люблю, если я не хочу поощрить ее чувств, то почему я был у нее и чем это все кончится? Из следующего затем письма я пришел к заключению, что если, зайдя так далеко, я внезапно отвернусь от этой девушки, то сделаю ее действительно несчастной, приведу ее к трагическому концу. Таким образом, мне представилась трудная альтернатива: или сохранить свою свободу ценою гибели этой девушки (гибель здесь не пустое слово: она в самом деле любит меня беспредельно), или жениться. Я не мог не избрать последнего. Меня поддержало в этом решении то, что мой старый восьмидесятидвухлетний отец, все близкие мои только о том и мечтают, чтобы я женился»[118]118
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 3 (15) июля 1877 года.


[Закрыть].

А вот что передает нам Кашкин: «Я был как бы в бреду. Все время сосредоточенный на мысли об опере, я почти бессознательно или полусознательно относился ко всему остальному… Все эти смутные колебания не то чтобы очень тревожили или беспокоили меня, но они мешали сочинять, и я решил покончить лучше с этим вопросом, чтобы освободиться от него… Приняв такое решение [жениться], я совершенно не осознавал его важности и даже не отдавал себе отчета в его смысле и значении; мне было необходимо устранить хотя бы на ближайшее время все, мешавшее сосредоточиться на захватившей все мое существо идее оперы, и мне казалось всего естественнее и проще поступить именно так».

Короче говоря, нити судьбы сплелись не самым лучшим образом, что и привело к необдуманному шагу. Надо признать, что подкрепление сострадательных мотивов стремлением к спокойной творческой работе выглядит красиво и убедительно.

А теперь давайте отставим то, что нам подали на блюдечке с голубой каемочкой, и прочтем письмо, написанное Антониной Милюковой 21 мая (2 июня), на следующий день после визита Чайковского. Среди фраз, словно кочующих из одного ее письма в другое, содержится одна весьма важная для понимания мотивов Петра Ильича фраза: «Ну право, я сочла бы себя совершенно счастливой быть только постоянно около Вас и охранять Вас настолько, чтобы никто не мог раздражать Вас».

Если уж жизнь вынуждает к женитьбе, то лучше выбрать для этой цели женщину, обещающую быть покорным ангелом-хранителем, разве не так? И зачем утруждать себя поисками подходящей кандидатуры, если рыбка сама плывет в руки? Тем более что кандидатура неплохая – относительно молодая (двадцать девять лет) образованная дворянка, не красавица, но миловидная. Имелось и приданое – лесной участок в Клинском уезде стоимостью приблизительно в четыре тысячи рублей. Не бог весть что, но все же… С учетом обстоятельств Петра Ильича Милюкова могла представляться ему идеальной кандидаткой на роль супруги.

Пардон, но в том же самом письме, о котором шла речь, Милюкова признается: «Хоть я и написала в последних письмах много глупостей, но будьте уверены, что на деле я не такая смелая и никогда не позволю себе это сделать». О какой гибели может идти речь? Да и вообще угроза покончить с собой от неразделенной любви звучала как-то несерьезно, неубедительно.

Давайте не будем городить огородов (их и без нас нагородили много), а пойдем от фактов к выводам.

Весной 1877 года Чайковский «сильно подумывал о женитьбе», но при этом терзался муками ревности из-за связи Котека с Зинаидой Эйбоженко. Привычек своих он не переменил, ну разве что мог надеяться изменить их в браке, и то навряд ли. Главной целью женитьбы вырисовывается цель репутационная. Разорвать цепи, приковывающие его к консерватории, могла помочь популярность, делающая творчество востребованным и доходным, но человеку публичному нужно быть если не образцом добропорядочности, то хотя бы комильфотным. Слухи о содомитских пристрастиях в той или иной степени пятнали репутацию, а брак превращал эти слухи в пустопорожние сплетни. Репутация! Все дело в репутации, и только в ней!

Давайте уж скажем прямо, называя вещи своими именами: Милюкову Петр Ильич рассматривал как ширму, не более того, а брак с ней – как формальность. На венчании, прошедшем 6 (18) июля 1877 года в церкви Георгия Победоносца на Малой Никитской улице[119]119
  Эта церковь была разрушена в 1933 году в рамках проводимой большевиками антирелигиозной кампании.


[Закрыть], со стороны жениха было два гостя – брат Анатолий и Иосиф Котек. Антонина Ивановна вспоминала о «самом счастливом дне в своей жизни» так: «Вернувшись 4 июля, Петр Ильич объявил мне, что на свадьбе от него будут только 2 человека: брат его Анатолий и приятель его… скрипач Котек… Анатолий пришел 5 июля с ним [Чайковским] вместе днем. У меня сидела одна сестра (не родная) Мария. Она из близких одна была на свадьбе. Мы представились друг другу и говорили так, разные пустяки. Через полчаса я провела их обоих к своим будущим посаженым отцу и матери. Настал день свадьбы… Когда я приехала в церковь, то оказался забытым розовый атлас под ноги (дурное предзнаменование). Сейчас же поехали за ним, но привезли уже к концу венчания. Мой шафер подостлал Петру Ильичу свой белый шелковый носовой платок, а я стояла так. После венчания Анатолий Ильич… уехал только вдвоем с Петром Ильичом на его холостую квартиру… [!] Через несколько времени за нами прислали карету, и мы поехали в гостиницу “Эрмитаж”… Внизу лестницы встретил меня Анатолий Ильич и повел меня под руку. Комната, в которой все было приготовлено, была большая. Убрана была букетами. Яств всевозможных было очень много, но я едва прикасалась ко всему. У меня и тогда уже было предчувствие чего-то недоброго. Я просто холодела от страха. Потом мне это сестра говорила: что это за обед был, точно похоронный – так было невесело… После обеда Петр Ильич снова поехал на свою холостую квартиру с братом [!], а меня опять отвезли к Виноградовым [родственники подруги Милюковой]. К семи часам вечера мы приехали на поезд Николаевской железной дороги, и я отправилась с мужем в Петербург…»