Текст книги "Чайковский"

Если, по Кашкину, увертюра «не имела блестящего успеха», то сам Петр Ильич рассказывает иное. «В пятницу игралась увертюра моего сочинения и имела успех: я был единодушно вызван и, говоря высоким слогом, приветствован громкими рукоплесканиями. Еще лестнее для моего самолюбия была овация, сделанная мне на ужине после концерта, который давал Рубинштейн. Я приехал туда последним и, когда вошел в зал, раздались весьма долгие и продолжительные рукоплескания, причем я очень неловко кланялся на все стороны и краснел. За ужином после тоста Рубинштейна он сам провозгласил мой тост, причем опять овация. Пишу вам все это так подробно, ибо это, в сущности, мой первый публичный успех, а потому мне весьма приятный. Еще одна подробность: на репетиции мне аплодировали музыканты. Не скрою, что это обстоятельство прибавило Москве в моих глазах много прелести»[61]61
  Из письма П. И. Чайковского Модесту и Анатолию Чайковским от 10 (22) января 1866 года.


[Закрыть].

Вот вам пример того, как иногда искажают действительность очевидцы событий (к месту можно вспомнить выражение «врет как очевидец»). Рассказ Чайковского заслуживает бо́льшего доверия. Можно допустить, что Петр Ильич в письме к братьям мог слегка приукрасить действительность, чтобы те не беспокоились за него, но он бы не стал выдумывать овации на ужине и приветственные тосты, столь пышная ложь была не в его привычках. Да и какой смысл? Музыкальный мир тесен, Модест и Анатолий могли получить сведения о московском дебюте старшего брата и из других источников. Так что будем критичны ко всем современникам нашего героя, а к достоверности сообщенного Кашкиным мы в свое время еще вернемся.

В целом у Чайковского все складывалось хорошо, если не сказать – наилучшим образом. Статус профессора консерватории был примерно равен статусу министерского чиновника в чине коллежского асессора или надворного советника. Петр Ильич уже не раз имел возможность убедиться в том, что в свое время он поступил правильно, порвав с юриспруденцией. Уже в начале своего музыкального пути он приобрел определенную известность. Даже в словах Александра Серова: «Нет, нехороша кантата; я от Чайковского ожидал гораздо большего» – слышится отголосок этой известности. Сам Серов, автор «Юдифи», известный не только как композитор, но и как музыкальный критик, ожидал от Чайковского «гораздо большего». От бездарей «гораздо большего» ожидать не приходится, а еще такая косвенная похвала много дороже открытой, ведь когда хвалят открыто, то часто преувеличивают. Да и сам факт приглашения к преподаванию еще до окончания консерватории тоже свидетельствует о многом. До настоящей славы, прогремевшей повсеместно и на века, было еще далеко, но уже можно было сказать себе: «Не зря я все это делаю». А ведь ощущение того, что жизнь проходит зря, – одно из наиболее тягостных. Человек должен быть при деле, при своем деле.

Но ко всему этому моральному удовлетворению, пускай и основательно размытому критичным отношением к собственным способностям (на лаврах склонны почивать одни лишь дураки), хотелось бы иметь толику денег. Чайковский никогда не выказывал стремления разбогатеть, не жаждал каких-то баснословных богатств. Он хотел иметь финансовую свободу, чтобы не считать каждую копейку и не отказывать себе в самом необходимом.

Насчет «самого необходимого» – не преувеличение. Особо показательным в этом смысле стало лето 1867 года, когда Петр Ильич с Модестом и Анатолием, отдыхая в Гапсале (ныне это город Хаапсалу в Эстонии), брали в кухмистерской, то есть в столовой, два обеда на троих. «Помню до сих пор эти обеды, – пишет Модест Ильич, – сопровождавшиеся веселым хохотом над бедой и комическими эпизодами во время дележа, когда Петр Ильич, распоряжавшийся им, становился в тупик, как справедливо разделить на “три” равные части “две” половины цыпленка, или, когда он и я, оба очень малоразборчивые в еде, с жадным нетерпением смотрели на то, что нам оставит от своей порции с детства прихотливый и разборчивый Анатолий». А ведь изначально у Петра Ильича было отложено на летний отдых сто рублей. Но из-за своей непрактичности он спустил эти деньги буквально за неделю, так что в Гапсаль ему с Анатолием пришлось плыть третьим классом, на палубных местах.

Надо отметить, что при всей своей вечной стесненности в средствах Петр Ильич частенько поигрывал в карты в московском Артистическом клубе, основанном Николаем Рубинштейном и драматургом Александром Островским. Познакомившись с последним, Петр Ильич попросил его написать либретто для оперы по драме «Гроза», но оказалось, что такую оперу уже пишет композитор Владимир Никитич Кашперов, преподававший в то время вокал в Московской консерватории. Разумеется, Чайковский не стал «перебегать дорогу» коллеге и отказался от своего намерения… И напрасно, надо сказать, отказался, потому что опера у Кашперова получилась плохая! Кашперов был не творцом, а одаренным подражателем. Он долго учился вокалу в Италии, где впитал итальянские оперные традиции, которые воплощал (можно сказать, копировал) в своих произведениях. «Гроза» на итальянский манер – это все равно что «Тоска» в русском стиле. А вот у Чайковского могла получиться хорошая опера, тем более что «Гроза» нравилась ему больше других пьес Островского (вспомним, что он написал в увертюру к ней).

В качестве своеобразной компенсации Островский предложил Чайковскому написать, причем бесплатно, либретто по своей исторической пьесе «Воевода, или Сон на Волге».

Первый блин, то есть первая опера Петра Ильича, над которой он работал с марта 1867 года до июля 1868 года, вышел комом. Начнем с того, что по неопытности Петр Ильич допустил много ошибок сценографического характера.

«Во-первых, сюжет никуда не годен, т. е. лишен драматического интереса и движения. Во-вторых, опера была написана слишком спешно и легкомысленно, вследствие чего формы вышли не оперные, не подходящие к условиям сцены. Я просто писал музыку на данный текст, нисколько не имея в виду бесконечное различие между оперным и симфоническим стилем. Сочиняя оперу, автор должен непрерывно иметь в виду сцену, т. е. помнить, что в театре требуются не только мелодии и гармонии, но также действие, что нельзя злоупотреблять вниманием оперного слушателя, который пришел не только слушать, но и смотреть, и, наконец, что стиль театральной музыки должен соответствовать стилю декоративной живописи, следовательно, быть простым, ясным, колоритным… Музыка, изобилующая гармоническими тонкостями, пропадает в театре, где слушателю нужны ясно очерченные мелодии и прозрачный гармонический рисунок. Я же в “Воеводе” хлопотал именно об этой филигранной разработке тем, совершенно забыв сцену и все ее условия. Условия эти в значительной степени парализуют чисто музыкальное вдохновение автора, и вот почему симфонический и камерный род музыки стоят гораздо выше оперного. В симфонии или сонате я свободен, нет для меня никаких ограничений и никаких стеснений, но зато опера имеет то преимущество, что дает возможность говорить музыкальным языком массе. Уже одно то, что опера может играться хоть сорок раз в течение сезона, дает ей преимущество над симфонией, которая будет исполнена раз в десять лет!!!»[62]62
  Из письма П. И. Чайковского Н. Ф. фон Мекк от 27 ноября (9 декабря) 1879 года.


[Закрыть]

Вдобавок на втором месяце работы над оперой Петр Ильич потерял оригинал либретто Островского. Островский пообещал написать текст заново, но затянул с этим делом, и значительную часть либретто (почти все второе действие и третье целиком) писал Чайковский. Из-за перерывов и переделок работа над «Воеводой» растянулась более чем на год[63]63
  Для сравнения: шедевральную «Пиковую даму» Петр Ильич написал менее чем за пять месяцев.


[Закрыть].

Премьера «Воеводы» состоялась 30 января 1869 года в московском Большом театре. Чайковского пятнадцать (!) раз вызывали зрители, ему преподнесли лавровый венок, но сам Петр Ильич остался недоволен своей первой оперой и впоследствии уничтожил значительную часть партитуры, а кое-что из «Воеводы» использовал в других сочинениях. Не надо заострять внимание на зрительском восторге и лавровом венке. Премьера – это премьера, и публика во время премьер преимущественно настроена благодушно хотя бы потому, что на премьерах собираются друзья и поклонники. Лучше обратить внимание на то, что опера «Воевода» прошла всего пять раз, причем в последний раз эту оперу поставили в замену объявленной «Рогнеды», то есть по сути заткнули ею дыру, внезапно образовавшуюся в репертуаре. Надо ли объяснять, почему так случилось? Причина проста – публика не пошла.

Страдания Петра Ильича по поводу «блина комом» усугубились ударом, который нанес ему лучший друг Герман Ларош, опубликовавший крайне обидный отзыв на «Воеводу», который завершался словами: «Опера г. Чайковского богата отдельными музыкальными красотами. Но в общем драматическом ходе она обличает в композиторе ограниченную способность применяться к разнообразным задачам слова и ситуации, отсутствие русского народного элемента и неумение или, вернее, нежелание подчинить оркестр голосам и выяснить последние не для эгоистических, виртуозных целей, а ради требования поэтического смысла».

Чайковский обиделся и на два года прервал отношения с Ларошем. Примирение состоялось только весной 1871 года.

При всем своем мягком характере Петр Ильич отличался выраженной злопамятностью, но без мстительности. Он не платил за обиду обидой, но помнил все и решительно рвал отношения с людьми, которые чем-то его уязвили. «Не месяцами, не годами, а десятками лет он хранил в душе нанесенную ему царапину незажившей, и нужно было много, много сделать, чтобы заставить его позабыть неосторожно произнесенное слово, задевшее его самолюбие, или недружелюбный поступок, оскорбивший его достоинство…»[64]64
  Чайковский М. И. Жизнь Петра Ильича Чайковского.


[Закрыть] Модест Ильич объясняет гипертрофированную обидчивость брата, которую нередко считали проявлением психической неуравновешенности, его избалованностью. В детские годы обаятельный мальчик Петя не видел зла со стороны окружающих, и потому даже незначительные для другого человека уколы воспринимались им как удары ножа. Вдобавок обидчивость Петра Ильича могла проявляться под влиянием сиюминутного настроения, что могло показаться мелочным капризом, но на самом деле то был не каприз, а утрата самообладания.

И в заключение главы – снова о «Воеводе». В январе 1886 года эта опера была показана в новой редакции, написанной Владимиром Кашперовым по обновленному либретто. Чайковский написал для новой редакции музыку к мелодраме Домового. Этого персонажа Островский добавил в либретто для того, чтобы обосновать новую постановку оперы, иначе говоря, для того, чтобы не обидеть Петра Ильича.

Глава пятая. От «Ундины» до «Лебединого озера»

Дезире Арто.

Санкт-Петербург. Невский проспект.

Вскоре по приезде в Москву Чайковский познакомился с Константином Николаевичем Де– Лазари, более известным под сценическим псевдонимом Константинов. Знакомство произошло в квартире Николая Рубинштейна, с которым Де-Лазари связывали не только деловые (тот аккомпанировал пению Де-Лазари), но и приятельские отношения.

Надо сказать, что в Петербурге, несмотря на всю свою любовь к театру, Петр Ильич так и не обзавелся широким кругом знакомств в театральном мире, а в Москве это произошло практически сразу благодаря тесному общению с Рубинштейном и частым посещениям Артистического клуба.

Де-Лазари был, если можно так выразиться, артистом широкого профиля – он пел (как в опере, так и в оперетте), играл на сцене, а также исполнял романсы, аккомпанируя себе на гитаре. «Певец он был третьестепенный, актер еще того ниже, а вместе с тем в нем крылся талант колоссальный, к сожалению, совершенно недоступный оценке массы, но доставивший ему большую популярность в интимных кружках. Талант этот заключался в умении изображать разных лиц, знаменитых и незнаменитых, с таким совершенством, что в его воспроизведении данное лицо являлось не только живым, при известном случае, но он мог продолжать рассуждать в его тоне на бесконечные лады, ставить его целиком перед вами. Он не то что схватывал отдельные черты какой-нибудь личности, но перевоплощался в нее и мог по желанию говорить с вами то как Шумский, то как Островский, то как Живокини, то как Самойлов[65]65
  Сергей Васильевич Шумский (настоящая фамилия Чесноков; 1820–1878) – драматический актер, считавшийся одним из лучших в свое время. Василий Игнатьевич Живокини (1807–1874) – знаменитый комик, актер Малого театра. Василий Васильевич Самойлов (1812–1887) – драматический актер, представитель известной актерской семьи Самойловых.


[Закрыть] целыми часами, никогда не сбиваясь с тона и говоря именно то, что должны были бы сказать эти люди при данном положении. Но, кроме этого дара, было нечто еще, что нравилось Петру Ильичу в Де-Лазари. Во-первых, его неиссякаемое добродушие и веселость, а во-вторых, необыкновенная и очень тонкая наблюдательность в связи с яркой самобытностью юмора. Ничто так не веселило Петра Ильича, как его шутки и фантастические выдумки. С другой стороны, мало кто выказывал такую любовь к нему, готовность услужить, чем можно, как Де-Лазари»[66]66
  Чайковский М. И. Жизнь Петра Ильича Чайковского.


[Закрыть].

Константин Николаевич ввел Петра Ильича в семью Владимира Петровича Бегичева, занимавшего весьма значительную должность инспектора репертуара в Дирекции московских Императорских театров. По сути, инспектор репертуара имел больше веса, чем директор театров, поскольку без его разрешения не могла быть осуществлена ни одна постановка и карьеры артистов сильно зависели от него. Модест Ильич характеризует Бегичева как «человека, пользовавшегося большой популярностью, во-первых, как некогда знаменитый красавец и герой романической хроники города; во-вторых, как “балующийся” искусством меценат-любитель из “благородных”, автор многих драматических произведений, кажется, в большинстве случаев заимствованных из иностранной литературы, и, в-третьих, как муж своей жены, Марьи Васильевны, рожденной Вердеревской, а по первому мужу Шиловской… превосходной салонной певицы, восхищавшей в сороковых и пятидесятых годах московское и петербургское высшее общество; пользовалась она также репутацией одной из самых чарующих женщин и, подобно мужу, имела очень бурное прошлое, а также любовь к искусству, сблизившую ее со всем, что было выдающегося среди деятелей сценического и музыкального искусств».

От первого брака у Марии Васильевны было двое сыновей – Константин и Владимир, будущий граф[67]67
  В апреле 1877 года Владимир Шиловский женился на графине Анне Алексеевне Васильевой, единственной дочери графа Алексея Владимировича Васильева. Чтобы не угас графский род Васильевых, по указу императора Александра II графский титул был дарован Шиловскому с правом именоваться графом Васильевым-Шиловским.


[Закрыть]. Первый стал соавтором Чайковского в написании либретто «Евгения Онегина», а второй – частным учеником по композиции и в какой-то мере другом, несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте.

Де-Лазари «расписал ему [Чайковскому], как там весело, какой это музыкальный дом, что Рубинштейн там свой человек, что сам Бегичев, как инспектор репертуара, может быть ему со временем очень полезен, что в семье есть очень талантливый мальчик, который наверно будет нуждаться в музыкальных уроках, и за него станут платить большие деньги»[68]68
  Де-Лазари К. Н. Воспоминания о Петре Ильиче Чайковском // Россия. 1900. № 388, 393, 405, 441.


[Закрыть]. Знакомство быстро переросло в дружбу, которая была не только приятной, но и выгодной. Бегичев принимал участие в судьбе первых сценических произведений Петра Ильича (вплоть до балета «Лебединое озеро»), а Владимир Шиловский выступал в качестве мецената. Так, например, свою вторую заграничную поездку Чайковский летом 1868 года совершил по его приглашению и за его счет. Благодеяние было преподнесено в деликатном виде – Петр Ильич ехал «по долгу службы», в качестве учителя шестнадцатилетнего Володи.

Первая поездка состоялась в июне – сентябре 1861 года, когда Петр Ильич в качестве переводчика и секретаря сопровождал знакомого своего отца инженера Писарева. В тот раз он посетил Берлин, Гамбург, Брюссель, Антверпен, Остенде, Лондон и Париж. Сначала радовался: «Я еду за границу; ты можешь себе представить мой восторг, а особенно, когда примешь в соображение, что, как оказывается, путешествие мне почти ничего не будет стоить: я буду что-то вроде секретаря, переводчика или драгомана Писарева… Конечно, оно бы лучше и без исполнения этих обязанностей, но что же делать?.. Путешествие это мне кажется каким-то соблазнительным, несбыточным сном»[69]69
  Из письма П. И. Чайковского А. И. Давыдовой (Чайковской) от 9 (21) июня 1861 года.


[Закрыть]. Потом сожалел: «Что сказать тебе о моем заграничном путешествии? Лучше и не говорить о нем. Если я в жизни сделал какую-нибудь колоссальную глупость, то это именно моя поездка. Ты помнишь Писарева? Представь себе, что под личиной той bonhomie[70]70
  Дружелюбие (фр.)


[Закрыть], под впечатлением которой я считал его за неотесанного, но доброго господина, скрываются самые мерзкие качества души; я до сих пор и не подозревал, что бывают на свете такие баснословно подлые личности; теперь тебе не трудно понять, каково мне было провести три месяца неразлучно с таким приятным сотоварищем. Прибавь к этому, что я издержал денег больше, чем следовало, что ничего полезного я из этого путешествия не вынес, – и ты согласишься, что я дурак. Впрочем, не брани меня; я поступил, как ребенок, и только. Ты знаешь, что лучшею мечтою моей жизни было путешествие за границу, случай представился, la tentation était trop grande[71]71
  Соблазн был слишком велик (фр.).


[Закрыть], я закрыл глаза и решился»[72]72
  Из письма П. И. Чайковского А. И. Давыдовой (Чайковской) от 23 октября (4 ноября) 1861 года.


[Закрыть].

В конце мая 1868 года Чайковский отправился в продолжительное путешествие по Европе в компании Владимира Шиловского, Бегичева и Де-Лазари. Бегичев был распорядителем при пасынке, Петр Ильич – его учителем, а Де-Лазари выступал в роли приятного во всех отношениях человека, создающего нужный фон для вояжа. Петр Ильич захватил с собой партитуру «Воеводы», над которой работал в поездке. Нахлебничество его тяготило. «Ты уже верно знаешь, при каких обстоятельствах и с какой обстановкой я поехал за границу, – писал он сестре. – Обстановка эта в материальном отношении очень хороша. Я живу с людьми очень богатыми, притом хорошими и очень меня любящими… Меня немножко бесит мысль, что из всех лиц, к[ото]рые были бы рады прожить со мной свободные три месяца, я избрал не тех, которых я больше люблю, а тех, кто богаче»[73]73
  Из письма П. И. Чайковского А. И. Давыдовой (Чайковской) от 20 июля (1 августа) 1868 года.


[Закрыть].

Проведя несколько дней в Германии, путешественники приехали в Париж, где прожили до середины августа. Задержка была вызвана не потребностью в обстоятельном знакомстве с французской столицей, а необходимостью показать Володю, страдавшего чахоткой, какому-то знаменитому парижскому врачу. В том же письме Александре Ильиничне Чайковский выражает свое недовольство длительным пребыванием в Париже: «Нас держат здесь против воли», но при этом радуется парижской дешевизне и великолепию местных театральных постановок; заодно отмечает, что шумная парижская обстановка не способствует работе над оперой. Коллизия Петра Ильича заключалась в том, что пребывая на родине, он мечтал о заграничных поездках, но стоило ему только покинуть Россию, как его сразу же начинало тянуть обратно.

У Бегичевых Чайковский познакомился с певицей Дезире Арто (в миру – Маргерит Жозефин Монтаней), ученицей знаменитой Полины Виардо…[74]74
  Полина Виардо (1821–1910) – знаменитая певица, вокальный педагог и композитор, возлюбленная Ивана Сергеевича Тургенева.


[Закрыть]

Впрочем, давайте по порядку. «Уроки мои идут очень успешно, и даже я пользуюсь необыкновенным сочувствием обучаемых мною москвитянок, которые вообще отличаются страстностью и воспламенимостью», – сообщал Петр Ильич братьям в феврале 1866 года. Московские музыкальные классы ужасали Чайковского обилием учащихся женщин, но в то же время он писал своей мачехе о надеждах «пленить этих фей». Почти двадцать шесть лет как-никак, пора бы уже и жениться.

Муфка, о которой упоминалось выше, была увлечением мимолетным, а вот с Верой Давыдовой, сестрой мужа Александры Ильиничны, у Петра Ильича могло бы выйти что-то серьезное. Могло бы, да не вышло.

Они познакомились в Гапсале летом 1867 года, когда братья Чайковские были вынуждены обходиться двумя обедами на троих. Там же, в Гапсале, Петр Ильич написал две пьесы для фортепиано – «Песню без слов» и «Развалины замка». Вместе со «Скерцо», сочиненным еще во время учебы в консерватории, эти пьесы составили фортепианный цикл «Воспоминания о Гапсале» (Op. 2), посвященный Вере Васильевне Давыдовой.

Романа как такового не было (да и быть не могло, как вы понимаете). Была иллюзия романа, в который поверили Вера и Александра Ильинична, горячо одобрявшая «выбор» брата. «Тебе, может быть, рассказывала Вера, что мы шутя говорили с ней часто о каких-то наших будущих хуторах, где мы будем тихо доживать свой век, – пишет Петр Ильич своей «милой Сашуре». – Что касается до меня, это совсем не шутка, я действительно страстно привязался к этой мысли… Я мечтаю о какой-то блаженной, преисполненной тихих радостей жизни, и эту-то жизнь не могу себе иначе представить, как около тебя. И ты не сомневайся в том, что рано или поздно тебе придется уделить частичку твоих материнских забот на состарившегося и усталого братца. Ты, может быть, подумаешь, что подобного рода душевное состояние приводит человека к желанию жениться. Нет, милая будущая сожительница!.. Мне лень заводить какие-то новые супружеские отношения, лень стать во главе семейства, лень взять на свою ответственность судьбу жены и детей. Словом, брак для меня немыслим… Одно, что меня мучит и тревожит, – это Вера. Научи и наставь меня: что мне делать и как поступать в отношении ее? Я хорошо понимаю, чем бы это все должно бы была окончиться, – но что прикажешь делать, если я чувствую, что я бы возненавидел ее, если б вопрос о завершении наших отношений браком сделался серьезным»[75]75
  Из письма П. И. Чайковского А. И. Давыдовой (Чайковской) от 16 (28) апреля 1868 года.


[Закрыть].

Чувства к Чайковскому у Веры Васильевны были, и, судя по всему, весьма глубокие. Обычно крах матримониальных надежд приводит к разрыву или же к резкому охлаждению отношений, но Вера Васильевна повела себя наиблагороднейшим образом – она стала добрым другом Петра Ильича и оставалась им на протяжении всей его жизни. Спустя годы Петр Ильич посвятит ей романс «Усни, печальный друг», написанный на слова Алексея Константиновича Толстого.

 
Усни, печальный друг, уже с грядущей тьмой
Вечерний алый свет сливается все боле;
Блеящие стада вернулися домой,
И улеглася пыль на опустелом поле.
 
 
Да снидет ангел сна, прекрасен и крылат,
И да перенесет тебя он в жизнь иную!
Издавна был он мне в печали друг и брат,
Усни, мое дитя, к нему я не ревную!
 

В 1871 году Вера Давыдова вышла замуж за контр-адмирала Ивана Ивановича Бутакова, который был старше ее на двадцать лет. Несмотря на наличие двоих сыновей, этот брак нельзя было назвать счастливым: жена поступала так, как считала нужным, а муж с этим мирился, поскольку считал, что супруга принесла себя в жертву, выйдя за человека, годившегося ей в отцы[76]76
  Желающие узнать больше могут прочесть повесть Константина Станюковича «В море!», в которой Вера Васильевна выведена под именем адмиральши Нины Марковны.


[Закрыть]. В 1882 году Иван Иванович скоропостижно скончался в возрасте шестидесяти лет.

С Дезире Арто все сложилось иначе – ярче, эмоциональнее. Еще немного, еще чуть-чуть – и дело могло бы дойти до венца… Но снова не дошло, хотя отцу Петр Ильич сообщил о предстоящей помолвке. Илья Петрович откликнулся на радостное известие с привычной своей экзальтированностью: «Дезире, т. е. желанная, непременно должна быть прекрасна во всех отношениях, потому что мой сын Петр в нее влюбился, а сын мой Петр человек со вкусом, человек разумный, человек с дарованиями, и, судя по характеру, он должен избрать себе жену таких же свойств».

Знакомство с Арто произошло у Бегичевых весной 1868 года, но сразу же оно развития не получило. О том, что «Арто – великолепная особа», Петр Ильич написал брату Анатолию только в конце сентября, а в декабрьском письме к отцу сообщил, что они с Арто «воспламенились друг к другу весьма нежными чувствами» и что «возник вопрос о законном браке, которого мы оба с ней весьма желаем и который должен совершиться летом, если ничто тому не помешает». Но, «начав за здравие», Петр Ильич «кончил за упокой»: «Но в том-то и сила, что существуют некоторые препятствия. Во-первых, ее мать, которая постоянно находится при ней и имеет на свою дочь значительное влияние, противится браку, находя, что я слишком молод для дочери, и, по всей вероятности, боясь, что я заставлю ее жить в России. Во-вторых, мои друзья, и в особенности Н. Рубинштейн, употребляют самые энергические усилия, дабы я не исполнил предполагаемый план женитьбы. Они говорят, что, сделавшись мужем знаменитой певицы, я буду играть весьма жалкую роль мужа своей жены, т. е. буду ездить за ней по всем углам Европы, жить на ее счет, отвыкну и не буду иметь возможности работать, словом, что, когда любовь моя к ней немножко охладеет, останутся одни страдания самолюбия, отчаяние и погибель. Можно было бы предупредить возможность этого несчастья решением ее сойти со сцены и жить в России – но она говорит, что, несмотря на всю свою любовь ко мне, она не может решиться бросить сцену, к которой привыкла и которая доставляет ей славу и деньги»[77]77
  Из письма П. И. Чайковского И. П. Чайковскому от 26 декабря 1868 года (7 января 1869 года).


[Закрыть].

В ответном письме сразу же после восторгов Илья Петрович проявил несвойственную ему практичность – согласился с доводами друзей сына и посоветовал ему испытать чувства временем. Петр Ильич охотно последовал этому совету. Можно предположить, что пути отступления были намечены им еще во время обсуждения «вопроса о законном браке». Как говорится, и хотелось, и кололось… Нет, лучше сказать так: кололось и не очень-то хотелось. Модест и Анатолий, хорошо знавшие своего старшего брата, восприняли сообщение о его предстоящей женитьбе с недоверием, которое не считали нужным скрывать.

«История с Арто разрешилась самым забавным образом; она в Варшаве влюбилась в баритона Падиллу[78]78
  Мариано Падилья-и-Рамос (1843–1906) – испанский оперный певец (баритон). Его брак с Дезире Арто был заключен в сентябре 1869 года. Их дочь, Лола Арто де Падилья, также стала известной оперной певицей (сопрано).


[Закрыть], который здесь был предметом ее насмешек, – и выходит за него замуж! Какова госпожа? Нужно знать подробности наших отношений с ней, чтобы иметь понятие о том, до какой степени эта развязка смешна»[79]79
  Из письма П. И. Чайковского М. И. Чайковскому от 1 (13) февраля 1869 года.


[Закрыть].

Какое стремительное развитие событий! Не прошло и месяца после того, как Арто и Чайковский собирались пожениться, а коварная Дезире уже влюбилась в другого! Так и хочется спросить: «А был ли мальчик?», то есть была ли любовь и были ли серьезные намерения? Предполагать можно все что угодно, начиная с того, что Арто играла в любовь забавы ради, и заканчивая ее способностью мгновенно вспыхивать чувствами (к Падилле). Но в данном случае мотивы не так важны, как факты, – брак не состоялся. Можно сказать и иначе: брак не состоялся бы в любом случае, вне зависимости от намерений Арто. Мы же с вами видели, что у Петра Ильича были заблаговременно приготовлены пути отступления. А может, отступления и не требовалось? Может, Петр Ильич не уговаривал себя на женитьбу, а просто «изображал видимость» в репутационных целях?

«Во всяком случае, когда первая горечь известия была пережита, Петр Ильич не сохранил в душе никакой злобы к изменнице, – пишет Модест Ильич. – Как артистка она по-прежнему стояла для него выше всего, что он когда-либо видел потом. Как человек – она навсегда осталась ему дорога».

«К изменнице»? Сторонники версии с искренними чувствами по отношению к Арто основывают свое убеждение на отрывке из письма Анатолию Ильичу: «Скоро мне предстоит свидание с Арто; она здесь будет на днях, и мне наверное придется с ней встретиться, так как вслед за ее приездом начнутся репетиции “Domino noir” с моими хорами и речитативами, и мне необходимо присутствовать на этих репетициях. Эта женщина сделала мне много вреда, и я, когда увидимся, расскажу тебе, каким образом, но тем не менее меня влечет к ней какая-то необъяснимая симпатия до такой степени, что я начинаю с лихорадочном нетерпением поджидать ее приезда. Увы! Это все-таки не любовь»[80]80
  Из письма П. И. Чайковского А. И. Чайковскому от 30 октября (11 ноября) 1869 года.


[Закрыть].

Сразу возникает вопрос: неужели до ноября Петр Ильич не удосужился рассказать брату, одному из самых близких ему людей, о том, каким образом навредила ему Арто? «Не верю!» – сказал бы по этому поводу Константин Сергеевич Станиславский и был бы тысячу раз прав. Что же касается «необъяснимой симпатии», то она выглядит не более чем кокетством. Вся суть заключена в последней фразе – это все-таки не любовь.

Кашкин, правда, упоминает о том, что, когда в 1869 году Арто впервые выступала на сцене Большого театра, Чайковский при ее появлении на сцене «закрылся биноклем и не отнимал его от глаз до конца действия, но едва ли много мог видеть, потому что у него самого из-под бинокля катились слезы, которых он как будто не замечал». Но почему именно «закрылся»? Может, просто хотел лучше рассмотреть происходящее на сцене, в том числе и саму «несравненную Дезире»? И со слезами все не так однозначно – они могли быть навеяны музыкой. Известно же, что музыка часто пробирала впечатлительного Петра Ильича до слез.

Оставим отношения нашего героя с женщинами до 1877 года, до следующей главы, а пока поговорим о его творчестве.

Будучи недовольным своей первой оперой, Чайковский хотел взять реванш. Главным его требованием было, чтобы действие оперы не происходило в России – хватило с него «Воеводы». После долгих поисков Петр Ильич остановил свой выбор на хорошо знакомой ему поэме Василия Андреевича Жуковского «Ундина». Дочь морского царя Ундина может получить душу лишь в том случае, если ее полюбит человек и она выйдет за него замуж. Счастье свое Ундина находит в рыцаре Гульбранде, но счастье оказывается недолгим – Гульбранд увлекается красавицей Бертальдой. Ундина с горя бросается в Дунай, но является к Гульбранду в день его свадьбы с Бертральдой, обвивает его руками и…

 
…все крепче к нему прижимаясь,
Плакала, плакала тихо, плакала долго, как будто
Выплакать душу хотела; и быстро, быстро лияся,
Слезы ее проникали рыцарю в очи и с сладкой
Болью к нему заливалися в грудь, пока напоследок
В нем не пропало дыханье и он не упал из прекрасных
Рук Ундины бездушным трупом к себе на подушку.
 

Сюжет хорош – романтичен и идеально подходит для сцены. Вдобавок имелось готовое либретто, написанное в свое время графом Владимиром Соллогубом для оперы Алексея Львова[81]81
  Алексей Федорович Львов (1798–1870) – известный композитор, дирижер, скрипач-виртуоз, автор музыки гимна «Боже, Царя храни!» (1833).


[Закрыть], которая была поставлена в 1848 году, но успеха не имела. «Либретто это, несомненно, содержит более благодарных и интересных сцен для музыки, чем “Воевода”, не лишено движения, – писал Модест Ильич, – но зато так грубо шаблонно, так небрежно в отделке подробностей, так страдает отсутствием смысла в поступках действующих лиц, так часто соприкасается с пародией на оперные либретто, что суммою всех этих недостатков становится неизмеримо ниже сухого, неинтересного, но все же написанного приличными стихами либретто “Воеводы”. Читая либретто “Ундины”, совершенно недоумеваешь, как мог Петр Ильич серьезно смотреть на него, как мог написать музыку, которая, судя по двум обломкам этой навсегда исчезнувшей оперы, все-таки содержала в себе нечто живучее. Хотя весьма возможно, что многие нелепости пьесы были смягчены самим композитором, стихи сглажены и исправлены, но, я помню, главная суть либретто оставалась та же»[82]82
  Чайковский М. И. Жизнь Петра Ильича Чайковского.


[Закрыть].

Работа над новой оперой началась в январе 1869 года, в самый разгар постановки «Воеводы», а уже в апреле Петр Ильич приступил к инструментовке. Чайковский писал брату Анатолию, что «с большим жаром» принялся за «Ундину», сюжет которой пленял его «ужасно». Директор Императорских театров Степан Александрович Гедеонов обещал Петру Ильичу поставить оперу в ноябре 1869 года, если партитура будет представлена к сентябрю. Постановка планировалась в Мариинском театре. Чайковскому было важно представить свое новое творение в Петербурге, потому что в Москве, проникнутой итальянскими оперными традициями, он на успех не рассчитывал. Партитура была готова уже в июле, но в ноябре вместо постановки Чайковский получил известие о том, что опера в нынешнем сезоне идти не может.