Текст книги "Маленькая трагедия о Высоцком. а также: Примадонна и пророк-гадальщик"

Маленькая трагедия о Высоцком
а также: Примадонна и пророк-гадальщик
Василий Ананьевич Борисенко

© Василий Ананьевич Борисенко, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Маленькая трагедия «О Высоцком»

 
Когда «Творец», небытие своё лишь приоткроет,
То эту сущность, дух наш сразу принимает.
Ведь свет из темноты всегда – пробьётся!
А правда, непременно, правоты своей добьётся!
Зло иль добро: мы только с чувством осязаем;
И вас читатель ни за что и ни когда не обойдем.
Ведь хочется для вас, одну историю поведать;
Что б вы могли трагедию – сею понять!
 
 
В одном – бездушном кабинете при-ЦеКа,
Особо важного, весомого отдела.
Под занавес рабочего денька,
Дошли по списку, наконец, до главного тут дела,
Где нужно было срочно осудить тайком,
Безвинного поэта, как бы ненароком.
Который был им словно в горле кость,
И не давал, спокойно таковым: ни спать, ни пить, ни есть.
 
 
«Так, что и как? Мы, порешим, сейчас или потом;
С нахальным – современным сей – поэтом:
Ведь он срамит весь наш Строй плевком
Пред нашим всем, планетным светом?!
А главное: на нас, на бюрократов замахнулся кулаком?!
Не пора – ли нам покончить с этим чудаком!»
Сказал вот так тут главный рулевой, —
И сел на место, как председатель деловой.
 
 
Тут сразу в комитете страсти мигом поднялись,
И первые угрозы бурно – вихрем пронеслись:
«Да разве можно – мягко говорить здесь, что и как?
Да мы ж бодливого его раздавим вмиг в кулак,
Или к соратникам его в дурдом отправим:
Ведь мы одни в стране, судьбами – людскими правим!
Что б его песни вражьи как – то заглушить?
Немедленно, паршивца надо в клетку засадить!».
 
 
«Товарищи, вы что? – воскликнул сразу рулевой, —
У вас ли от сидения, котелки на месте?!
Ведь, пожалуй, точно за его спиной-
Россия вся! Да и за границей он в почёте.
Давайте к делу подойдём внимательно серьёзно,
И через магнитофон, где мы узнали тайно,
Как говорит в публичных он местах,
О нас, о современных коммунистах!»
 
 
И тут же он раскрыл свой чёрный дипломат,
И вытащил оттуда без дальнейшего базара;
Оригинальную вещь, чтоб сделать компромат.
На вроде небольшого дорогого портсигара;
Шпионский, без сомнения, магнитофон – капкан:
Для людей свободы из всяких стран.
И вот включив его сейчас, тревожно, чинно сухо;
Из усилителя, вырвалась такая речь тут глухо:
 
 
«Люблю и дорожу, и крепко даже знаю;
Что близко к сердцу очень придаю.
Ученье мудрое «Марксизма – Ленинизма»!
И личный взгляд на нынешних строителей – коммунизма!
Представить можно, но всерьёз «братва», с душой:
Нельзя смеяться над несбыточною сказкой!
Ведь само слово это «Коммунизм»!
Боятся стали коммунисты как – фашизм!
 
 
А почему? – Вопрос совсем непростой такой:
Ведь дармоедов, очень много стало с бравой ложкой.
Они, всегда шутя, сидят во властных всех местах;
В различных, бесконечных, министерских кабинетах.
Которые живут все за наши кровные налоги,
И уж всегда кутят, на государственные деньги!
Бездельников полно, но ещё больше всяких идиотов;
Без альтернативных выборов, само – избираемых депутатов.
 
 
Поверить страшно, но не вздор – братва!
Боятся стали они с рабочими уже родства,
И потому пугаются в-ЦеКа, про это слово,
И старцы постараются, ведь им уже не ново:
Не допустить, иль протащить силком на время,
На долгие столетия, для будущего бремя:
Великое, без сомнения, это слово «Коммунизм»!
Которым Ленин собирался сжить «Капитализм»!
 
 
И вот, закончилась речь на плёнке этой – тайной;
И вся комиссия забылась тут, пред правдой – явной.
И председатель рьяный наш, как какой благой,
Не может даже шевельнуть одной рукой,
Чтоб выключить свой прибор – такой,
Где после этой речи мудрой – деловой;
Послышалась далее и песня – званого поэта,
И всем пришлось дослушать даже до последнего куплета:
 
 
«И хлестал я себя, березовым веничком,
По наследию наших страшных – мрачных времён».
«Ну что ж? – Очнулся после песни «рулевой», —
Какие будут предложения к его речи – бунтарской?».
И выключив, наконец, свой магнитофон рукой;
Схватился за голову и ушёл в раздумье с маленькой душой.
Тут опять началось, не опишешь в словах, сей накал;
Каждый горлом орал и стращать призывал:
За такие слова, за такие вот выступления;
За такие вот – эти охальные речи злословия!
«Тихо! – руку снова поднял к верху «рулевой», —
Тут вот ещё заявление, поступило от нахала:
Где убедительно просит нас «чумной»,
Представить, для его творческого дела,
Какое-нибудь, печатное издательство, для его песен?!
Где был уже однажды нами, он тут отстранён…»
 
 
«Нельзя! Ни в коем разе! Запретить ему везде! —
Взвыл сразу зал в едином осуждение: —
Мы вот ещё покажем хрипуну, хоть он и простак!
Кто ест у нас, несущий хлеб задаром просто так…?
В партийных наших – силовых тут аппаратах!
Ох, доведёт он нас, что мы подвесим на его же струнах».
Но председатель жестом указал: успокоиться и сесть.
И сам продолжил: «Ну как нам быть, тут подписей не счесть;
Под его жидовским, несомненно, хитроумным изваянием:
Просто тьма подписанных листков с одним прошением.
А это массы: то есть весь наш рабочий сумасброд;
Как бы не получилось, что нас опять не понял бы народ?!».
«Что нам до листков? Он мастер и мастак, любой – такой аферы! —
Вновь понеслись с зала крики, раскаляя споры, —
«Не понимаем мы за что? Так можно обожать простого горлопана!
Не тайный уж ли он агент, из ЦРУ из океана?!».
 
 
«Нет. Нет, – ответил председатель сразу властно. —
Проверено товарищи давным-давно дотошно,
Что парень этот не агент, и тем более не шпион;
Но вот ещё одно, какое диво сделал он:
Как лучших наших всех певцов за раз?
Заткнул к себе за пояс, этот хриплый пи до… ас!
Ведь мы его товарищи продуманно, уже давно,
Давным-давно, как бяку – шалунишку – тайно;
Закрыли вход, почти на треть в кино,
Да и на ТВ, петь вволю не давали точно;
А уж про пластинки, речи даже нет таким певцам?!
Нет, дверей открытых, для него короче там!
И, тем не менее, видал при  гос – проверке,
Вчера на одном, на нашем – чёрном рынке,
 Как в давке очередь с утра до вечера идёт.
А если посчастливиться? То нарасхват народ берёт;
Аж – за двадцать пять рублей с полтиной:
Его кабацких песенок с кассетной записи одной…
А тут же рядом не вдали, стоят в рядок,
Киоски для грамм-пластинок, целый городок!
Пожалуйста, бери народ прославленный – честной;
Без очереди и давки, и по цене совсем бесплатной,
Прославленные голоса, цветущие под нашим колпаком:
Такие как – Эдита Пьеха, или Кобзон, с Муслим-ом!
Но видно, что не дурно, нашему народу – хорошо.
И так уж у нас на Руси, давным-давно пошло;
Что на породистой лошади ездит простак, —
А с умной женой спит – никчёмный дурак!
Но продавцы все, выявили мне мысль на всех таких,
На талантливых, прославленных артистов наших;
Что на прилавках, дескать, это всё ненужный сор.
И их ни кто не хочет брать: ни покупатель и ни вор!»
 
 
«Пускай лежат, им с того ничего не будет!
А может, какой колхозник, возьмёт да купит! —
Такие речи тут полетели с зала хором: —
Чтоб продержать их славу пред народом,
Примеров можно, без сомнений, тысячи найти:
Купить самим, или наградить победителей в труде.
А самый – верный путь, чтоб положение спасти…
Списать, весь этот хлам на воинские части!».
 
 
Зал взвизгнул, задрожал, от бурных треск оваций;
Но только идиотизм притух от язвенных эмоций,
Тут слово взял какой-то лысый – хилый старикан;
Как знахарь по делам, чтоб лучше выставить капкан:
«Друзья! Чего греха таить, когда брючина от окурка задымила.
И потому народ и партия в таком вопросе нас явно разделила.
И чтобы благо, перед истинным народом совершить:
Я предлагаю этого артиста – афериста срочно отравить!
Любимца нашего заблудшего – фарисейского народа;
Чтобы у алкашей – быстрей прошла на его песни мода».
На сей раз в зале наступила гробовая тишина.
Рискованное дело, для людей, такого вот почина.
А ну-к узнают господа, от дотошных либералов,
Из стран свободы – капитала на такой вот тут отлов.
«Нет. Нет. – Из зала голос чей – то здесь раздался:
Не лучше – ль нам его, на Дин – Рида обменяться!».
 
 
«Нельзя! – враз зыкнул с речью рулевой, —
Он наш агент «Кремлёвский»,
И больше, нам нужен он там на стороне;
А здесь, как и в своей капиталистической стране,
Он сразу же очутится на самом дне:
В бесславной и бездарной гиблой яме.
Я за предложение также отправить певца,
Но как поймать его нам на живца.
Убийцу б надобно нанять друзья;
Из какого-нибудь дьявольского – отребья;
Чтоб не сомневался народ в советской власти,
Потом от скоропостижной его смерти.
Тут в зале за потолком, что – то с треском садануло.
Что за окнами зала, белой молнией сверкнуло.
И тут же лампочки, в люстрах сразу поморгав, потухли,
А комитетчики в потёмках, в злословиях притухли.
 
 
«И всё – таки, – воскликнул рулевой, – как тут смогли,
Потухнуть лампочки в Кремле, все скопом?!
А ну-ка секретарь не спи, а лети сюда галопом,
И нашей вече – тайной, свечки в зале этом запали!»
«Сейчас! Сейчас!» – пришли слова с басом, для ответа,
И по паркету сразу вдруг зацокали копыта.
И сразу ужас: в зал заходит чёрт, страшнейший как громила,
С большой свечой зажженной – преисподняя скотина.
О, ужас! Все старцы повалились и помочились тут на пол.
Но что от этого, ведь чёрт запрыгнул к ним уже на стол.
И тут же он свою свечу на нём за раз пристроив,
Слез со стола и обошел вокруг таких героев.
Которые как щенки от страха в кучку сбились,
И сидя под столом впервые, в тайне помолились.
Но в этой – страшной, заворожённой лихорадке,
Гость страха, стал их успокаивать в таком порядке:
Сперва зловонных всех за стол быстро рассадил;
Затем скуля им речь такую, тотчас изложил.
«Друзья! – Не стоит вам меня вот так бояться:
Вы так грешны, что надобно бы на меня ровняться.
Я искуситель и губитель лишь прославленных людей,
И скупщик душ, но тех, кто бредет до идеологических идей.
Лишить человечество духовной пищи раз и навсегда!
Есть задача у меня, которую решают не люди – всегда!
Я санитар людской, хоть и проживаю сам в аду;
Зато с правителями любыми, я дружен и в ладу.
И брал заказ у них, почти за-так, в своё, но в разное время:
Устранять людей великих, как, к примеру, классик – Пушкин.
Или же, как Лермонтов, Маяковский, и естественно Есенин.
И вот услышав ваш заказ, пришёл сегодня в ваше бремя.
Не бойтесь, – чёрт бубнит им снова, – и ваша тяжкая вина,
Сегодня ляжет на меня, но за оплату, у которой есть цена.
И всего лишь за гроши: за тринадцать маленьких рублей.
Но деньги, пусть будут бумажными и окроплены кровью вашей!
И лишь за них смогу убить, иль отравить в великой тайне;
Кого угодно, и хоть где, в какой бы тоне был кто, в любой стране;
И только души их от заказа убиенных, я забрать не смею в ад.
Но об этом вовсе не жалею друге, а даже очень сильно рад!
Так бросьте компаньоны, наконец – таки дрожать меня чураться;
И если, приемлемо условие моё, то надо поскорее соглашаться!
 
 
Тут комитетчики зашептались, и стали как бы оживать,
И согласившись с бесом, стали требуемую сумму собирать.
Им ясно было легче тысяч десять или болей на-шибать;
Чем пару – три бумажными рублями, как – то отыскать.
Но всё же вскоре, требуемую сумму старичишки наскребли;
И от председателя на блюдце, злому чёрту в руки поднесли.
«Однако ж?! – как бы отмахнулась сатана от денег этих, —
Здесь совсем не вижу вашей крови красной, я на них.
Давайте живо, и ножом моим проделайте на руке себе укол».
И звучно бросил финку бес, им прям на их тут стол.
Ну что же сделаешь, читатель дорогой мой, вот так пришлось,
Чтоб всё взаимно – гладко по договору пронеслось;
С доить идеалистам кровь на деньги, в тот небольшой момент.
Чтоб эту сделку укрепить, как неоспоримый документ.
«Ну что чернь – света забирай их, и хвостом теперь виляй,
За окровавленные наши деньги пей водку и во – всю гуляй!
Однако нам тут до-зарезу, хочется от вас узнать одно;
Как совершишь теперь ты зло, чтоб всё прошло умно?!».
Сказал так рулевой тогда, из государственного комитета,
Ну, и, конечно же, из своего, председательского места.
«Я злостный бес, – ответил житель ада, – но я тебе отвечу ирод:
Певица, поэта и актёра, не только любит ваш благой народ!
Вчера на Небе – Высшего предела, вышло от Бога повеленье —
«Лазурный Кремль», срочно высечь в Звёздном поднебесье!
Где будет вечно жить, и процветать изгнанник коммунистов,
Кой вскоре пострадает так, из—за фарисейских – утопистов.
Всё конечно! Теперь в великий – самый радостный день земли;
Я план свой гнусный завершу, чтоб его краски вмиг завяли.
До этого, я в дом к нему приду, под видом – друга детства,
Кто наделил его, стать ясновидящим – пророком божества.
Там мы споём, поговорим, как недругам стрелки наводили.
Как вместе пили, ели, и не о чём на свете ни тужили.
Ну а затем, я предложу ему своё, как бы фирменное зелье.
Ему во вред, конечно же, а мне лишь только на здоровье!
Да, бабка Смерть легко его возьмет в холодные объятия потом;
А ваш исход, она ещё измучит вас при жизни, геморроем потом.
Но жизнь я вашу укорочу теперь, без новой сюда яви,
На тринадцать лет, от сделки нашей грешной на крови;
И посему за это вам гореть ещё в аду самом – гурьбой:
Столетия в смоляном котле, под газовой горелкой!
Ликуйте ж атеисты – ироды проклятые, пока сегодня;
А потом, уж точно с вами разберусь и за половину дня!
 
 
Тут радость! – Разом вспыхнул в зале яркий свет.
Глядь, а от чёрта злого, даже духа больше нет.
Здесь только комитетчики все разом переглянулись,
И, как бы на-щетинясь, от страха тут же содрогнулись;
Когда ясно заметили те – самые порезы на руках у всех,
Что это был самый тяжкий, перед богом, страшный грех.
И побежали эти ворчливые старички, голося с кремля домой;
И уж больше не встречались никогда они, между собой.
 
 
Прошло с тех самых пор, пять с лишним лет,
И вот, какое диво, которого в помине болей нет!
Сбылись и вправду все проклятые слова завета,
Внезапно пришлого в ту ночь, врага земного света.
Но сперва в эпохе той, произошёл, бесспорно, пируэт:
Скончался странно и внезапно, сей праведный поэт,
На первый день: Всемирной, международной олимпиады.
И многие пошли тогда, на похороны, короля эстрады.
 
 
Затем, как в бастионе – мрака, сразу произошёл обвал,
И стали, словно мухи, быстро, скопом, дохнуть наповал,
Совет Старейшин: комитет бездушной и позорной власти;
В ком не было, наверное, совсем, увы, ни совести, ни чести!
Мне может кто-то из прошлых идеологов, конечно ж, возразить;
Дабы писца здесь поболее как бы, как – то раздразнить.
Откуда знать мне суть всей, этой, страшной малой драмы;
Чем занимались отцы, идеологической, за-суленной программы.
 
 
Но в этой ситуации, скажу Вам за себя, мой дорогой читатель;
Я свыше наделённым был тогда, как дух земли – свидетель!
И очевидцем стал, что нелюдей, как банде-р – логов посетил;
И не моя вина, что мимолётно там увидел и услышал.
Но дело сделано, и бытие теперь уже, разумеется, раскрыто;
И Вам теперь, друзья мои, меня тут осудить открыто:
Порвать всё это, и как бы этим, мою личность – опорочить;
Иль руку подать мне, и так вот дух мой, разом возвеличить!
 

Конец

2000 год.

Борисенко В. А.

Примадонна и пророк-гадальщик

 
Лишь только мрак раствориться,
И тьма отойдёт в один миг:
На чьё – то горе иль счастье родиться,
На божеский свет, человеческий крик.
И зразу на Небе звезда зародится,
И своим светом младенца возьмёт;
И доля ему может такая сложиться,
Что дал в этот час – божий завет!
 
 
Гадальщик ходил по Руси, как праведник,
И деньги большие за предсказания брал.
Но всё до копейки, мудрейший – кудесник,
Он с радостью детям всегда раздавал.
Гадальщик гадал на бусах, как бы чётках,
В лохмотьях одежки: и в зной, и в пургу:
Но судьбы людские на звёздных тропинках,
Он вмиг находил, раскрывал на Яву!
 
 
Лицо, обросшее и закопчённый вид,
Как мусульманин с племени – шеид.
Над ним лазурный свет струился;
А это значит человек, для святости трудился.
Умел гадальщик даже мёртвых воскрешать,
И матерей прибитых горем оживлять.
Но богом праведник себя совсем не величал:
И учеников к себе на службу от того не звал.
 
 
Одна известная, рыжеволосая певица,
И, к старости жила плутовкой, как лисица.
Для постельной принадлежности приняла сайдака;
С совиной кличкой, молодого байбака.
Но птенчик не пожелал пахать за батрака,
Хотя союз был заключён по правилам, для брака.
Сначала он гонял старушку лишь исправно;
Затем стал изменять ей как бы регулярно.
Бывало, что по неделям от артистки убегал,
И потому по белу свету много деток настрогал.
Узнав о своём муже про такие вот дела бабулька,
Чуть было сразу не лишилась своего рассудка.
За жизнь свою ей тут же очень страшно стало;
А мысль, что его дети потеснят её – пугало.
Здесь ясно, что она ему как бы уже мешает,
И даже чувствует, что смерть её он ускоряет:
За помощью гадальщика к себе домой позвала,
Узнать куда её судьба – дорожка злая завела.
Певица встретила мудрейшего пророка вся в злате,
С чёрными испарениями от грехопадения, в своей хате.
И сразу тот ей вынес свой вердикт ужасный,
Чем вызван был с ней диалог тут не напрасный.
Вот как уверял, учил её гадальщик, словно бомж,
И как повела на то, известная звезда эстрады.
 
 
«Да. Вас мадам погубит, непременно, вскоре нож,
И вам тут вряд – ли скрыться от расплаты;
Для вас наймёт убийцу ваш же родной муж,
За то, что ты ему давно уже мешаешь;
И не смотри, что вьётся ласково как уж:
Ты на чёрном берегу стоишь уже давно,
Прощаясь со своим светом как бы незаметно,
И всему миру только лишь рукою машешь.
Однако есть к спасенью сокровенный один путь,
Уехать только надобно одной на юг России!
В Котельниково церковь маленькая есть,
Где можно от молиться от его диверсии;
И, у одной иконы, как звёзды говорят,
Вам нужно тайно там, совершить обряд.
Что делать? Тут такой совет я только дам:
В том краю живёт один поэт незваный;
Татуировку на руке он имя носит «Сун»!
Как будто дух той местности обетованной,
Такой же прорицатель по духовным струн.
Способен только он угрозу вашу отвести,
И, к одной иконе в храме нужно подвести:
Свечу одну помочь под образом поставить,
И нужную молитву, при этом также прочитать.
Вот только так, вы спасётесь от ножа мадам».
 
 
«А можно как – то иначе, – пролепетала артистка, —
Мне избежать этот страшный, судный день?
Ведь у меня за спиной большая охранка,
Надёжно всегда охраняют мою даже тень!
Я знаю: ты не простой гадальщик – плут.
И все мои друзья на вас наверно врут:
«Гадальщик, мол, гадает и деньги берёт,
А всё получается, как говорится – наоборот!»
«Ну что ж мадам, – ответил предсказатель. —
Есть ещё путь вам в непредсказуемую метель:
Но очевидно, зря толкусь вот так с тобою,
Коль ты колеблешься и явно не готова к бою.
Свой крест, несу я не из-за каких – то денег;
И для меня богатство, словно под ногами снег:
Для Неба лишь коплю я добрые свои заслуги,
Когда таким заблудшим, оказываю такие вот услуги…»
 
 
«Прости гадальщик, – перервала его далей примадонна.
Увидеть мне бы, что может грянуть впереди;
И убедится в подлости своего родного бедуина;
А посему прошу: введение меня какое-нибудь введи:
Я ж верю, приносила людям столько счастья,
Казалось, что и грехи свои давно сняла с себя.
Остался б у меня, то жил бы тут вельможей,
И ежедневно бы кутил со мной и со свитою моей…»
 
 
«Покорнейше, признателен, – прервал её гадальщик.
Но я не плут, а скиталец: Высших сил – избранник!
А вот твоё земное, что называешь ты искусством:
Считается на Небе злостным бесовским – шутовством.
Но вот сейчас, певунья сладких всяких песен,
Ты попадёшь в мой сразу гипнотический плен;
И там увидишь, несомненно, прямо перед собою,
Кто враг, кто друг, и кто живёт всегда с тобою.
Возможно, от лицемерия коварства, да ещё-распутства,
Нависла тень для вас грядущего коварства;
А может, за взятую ещё себе и роль судьи,
Где на правах бесправия, ревнивой попадьи —
Вы оскверняли талантливых людей – достойных:
Отсюда, может, кара от архангелов небесных.
И вот в реке из слёз, безвинно, пострадавших,
Плыть вам сейчас и вспоминать несчастных.
Затем, возможно, будет вам и какой – то стресс,
Но это только, из-за вашего воображения чудес.
Когда очнётесь, не печальтесь больно обо мне,
А хорошо подумайте о не хорошем сне.
Сейчас мадам вы попадаете в Небытие,
Другой здесь мир, чужое и житьё.
Но пока тут не кричи, ты не в чистилище реки,
А лишь во сне, в волнах её стремительной течи;
Что видишь, запоминай и говори со мной,
Возможно, перед уходом в мир иной,
Всё – это может с вами повториться:
В судьбе счастливой – громом разразиться!»
 
 
«Я вижу, – отвечала та, – вокруг меня вода,
И эта бушующая река, похожая без дна —
Прёт на меня большой прямоугольный стол.
Я уцепилась и влезла на его дощатый пол.
Сама прибиться к берегу пока я не могу.
Помог бы кто? Я не осталась бы в долгу.
Вот, наконец – таки утихла бурная река;
Но я застряла на серёдке, будто на века.
На зов отчаянного крика «помогите!»
По берегам реки сбежались тут «зеваки».
На одной стороне фавориты и мужья мои стоят,
Они кретины все здесь потопить меня хотят:
Бросая камнями в меня, чтоб не лежала я в корыте,
С отборным матом негодуют эти срамные собаки!
А на другом берегу также оживление – большое,
Где люди вынесли решение одно – простое:
Несмотря ни на что, здесь меня хотят спасти:
Подкидывают мини-вёсла, чтоб было, как грести.
Ещё подбадривая, кричат с добрыми подсказками;
Но это те, которых я считала недругами моими.
Но вот сошла вода, но я ещё всё также на столе —
Лежу и про всё вспоминаю тяжко на спине:
Всем тем, кому я приносила только одно зло,
Их образы надо мною, как на малышках НЛО:
Они хотят меня спасти, забрать с этого стола с собой;
Но я прикована к столу, какой-то силищей ужасной.
Оказывается, здесь держат так мои друзья,
А рядом помогают им ещё и бывшие мужья.
Они передо мной стоят тут просто нагишом:
Склонились на коленках над моим лицом;
И все злорадно, до одного, смачно, громко ржут,
Затем бельё на теле моём со злобой рвут.
Вот, кажется, что я уже лежу в гробу:
Сказать в ответ им слова даже не могу.
А тут ещё гадко обросший, страшилище зять,
Он хочет публично меня тут в гробу отодрать:
Забрался ко мне и прилёг под бочок,
И с зада суют свой поганый дрючок.
Ох, подлый. Он делает это с успехом при всех.
Хоть такт пролетел, без взаимных утех:
Кретин призывает продолжить разврат,
И прыгнул так кум и бессовестный сват;
И тут же мужья и друзья все как бы подряд,
Взялись за взаимный, братский подряд.
И, запрыгивая вот так на безжизненный труп:
Хохочут ублюдки на растерзанный пуп.
Беснуются гомики эти, да ещё водочку пьют,
А также стишок тут один пред сексом поют:
 
 
«Испытаю я свою судьбу:
Трахну деву прям в гробу!
А если она была ещё и честная?!
То Царство ей Небесное!».
 
 
А тут из какой – то призрачной стенки,
К гробу посмел губастый юнец подступить.
Он также снял с себя свои трусишки,
И просит дядечек ему место уступить:
Дабы попробовать плотвы впервой – желанной,
И встать здесь, наконец-таки, мужчиной.
Но сорванца схватил мой зять за ухо.
«Негодник! – закричал он. – Как ты смеешь.
Будущей жене своей толкать тут брюхо!
Ты по – иметь бабу сечку ещё успеешь,
И вскоре у неё последним мужем станешь,
И вволю свой крючок тогда натрёшь!»
Но мальчик возражает: «Но дайте хоть поелозить?!».
Но строгий зять отсюда – вон его выводит.
Тут закричал где – то голосистый петушок,
И враз носильщики пропали под шумок.
Зато подошли ко мне врачи в белых масках.
За деньги, – гласят они, – мы палачи в массах.
Ваш муж соизволил нам крупно заплатить,
Чтоб вашу жизнь прекрасную лишить:
Порвать контракт такой мы права не имеем;
И потому артерию у горла вашу перережем.
И только сверкнул над ней нож палача,
Артистка очнулась в слезах, голося.
Но где же гадальщик? – спросила певичка, —
У той, кто у неё считается всегда, как модистка.
Но та развела лишь недоуменно руками:
Испарился, – сказала она дрожащими губами.
Сама не пойму, как сумел он исчезнуть,
Ведь через охранные дебри тут не проникнуть.
Осталась, однако, записка одна на столе от него,
Что нужно знать примадонне, превыше всего:
 
 
Человеческая жизнь, есть некая дорога;
И спутанная миллионами тропками – судьбы,
И все они естественно ведут до Бога;
Хотя отрезки разные по ним ходьбы.
 
 
Одни в обход, спиралеобразные – плохие.
Другие ж напрямик: гладкие, большие.
Есть и в злате вымощенные тропинки:
Опережая жизнь и все её развилки.
 
 
Но каждый день, и каждый даже час,
Сменяется тропа всегда, для вас;
И так устроен этот – Белый Свет:
Не ты. Душа по тропке избранной идёт.
 
 
Не знает, и не ведает она, увы?
Какой отрезок уготовлен впереди.
Но чтобы были вы спокойны и правы;
К иконе божьей, утром подойди:
 
 
И, у Иисуса, помолившись, попроси от напасти;
Помиловать вас, пред бездной – неизвестности:
И, чтоб бесценная душа не шла впотьмах,
Господь её вам понесёт сам на руках.
 
 
На нужную дорожку её выведет – поставит.
От разных неприятностей, неожиданных избавит:
И будет только долголетний у вас к Богу путь;
Коль вы поймёте сокровенный этот смысла суть!
 

Конец

1999 г.

Борисенко В. А.