Текст книги "Афганец"

Однажды утром их построили в спортзале, всего человек тридцать, что составляли теперь ядро группы «Альфа», как их уже окрестили. Сказали, что пока только тридцать, а будет триста, ибо надо укреплять щит и меч руководителя страны. На этом построении собралось чуть ли не все начальство во главе с главным полковником – мощным бугаем, поверх формы носившем кожаное пальто – для маскировки. Кстати, так ходил не он один, другие тоже маскировались, или что? В строю стояли почти час, начальство осматривало обмундирование, подворотнички и обувь, проверяли, все ли хорошо побриты. Никто ничего не говорил, но все начинали соображать, не появится ли сам?

И действительно – толстый полковник рявкнул команду и из бокового входа появился сам. На этот раз также в камуфляже, новеньком и аккуратном, хорошо подогнанным к его рослой спортивной фигуре. Негромким, каким-то теплым, даже домашним голосом он скомандовал «вольно» и подошел к правому флангу, где стояли самые высокие, наиболее физически развитые ребята, начал здороваться со всеми за руку.

Это было что-то новенькое – такой большой начальник здоровался с каждым лично. Все они, словно очарованные, преданно смотрели в его хитровато улыбающееся лицо, на котором не было и следа от его недавней телевизионной суровости – только теплота и внимание. Когда очередь дошла до Ступака, показалось, что он с каким-то особым чувством взглянул в ступаковы глаза, словно проникая в самую глубину души. Пожатие было сильным, Ступак ответил таким же, и почувствовал, что тот доволен. Пожали друг другу руки, как надо – по-мужски. По-армейски. Сейчас они оба были армейцы, хоть тот вышел из милиционеров. Так и Ступак ведь теперь тоже.

Обойдя строй, он вышел на середину зала и начал говорить. Говорил негромко, тихим сипловатым голосом и, в пяти шагах от Ступака, выглядел вовсе не молодым, скорее пожилым и утомленным. А говорил о том, что сильно надеется на службу безопасности, к которой они теперь имеют честь принадлежать, что она главная его опора, для них он не пожалеет ничего и будет заботиться о каждом, как родной отец. Если у кого есть какая-либо нужда, пусть приходит к нему запросто и рассказывает – он все сделает. Он всех любит, как отец своих детей, у него нет никого, кроме ребят из службы безопасности, да еще народа, который выбрал его на этот высокий пост. Что народ – главная его забота и главная любовь, особенно такой народ, как наш, страдающий во все времена, это он знает, как профессионал-историк. И этот народ заслуживает лучшей доли, чем та, которую ему навязывают изменники-националисты, все эти поздняки, шарецкие, карпенки, давно продавшиеся ЦРУ и другим зарубежным спецслужбам и теперь разрабатывающие самые хитроумные планы, чтобы физически уничтожить его и оставить сиротой любимый белорусский народ. Потому главная его надежда на них – гордость его безопасности, в руках которой его жизнь и будущее народа. Ступак немало слышал в жизни разных агитаторов-пропагандистов, в том числе и в армии, и никогда не воспринимал их всерьез, всегда слушал одним ухом. Не хотелось верить и этому. Но какая-то непреодолимая сила мало-помалу заставляла его прислушиваться. Прежде всего, хотелось, даже помимо воли, во все это поверить. Так сердечно все это было сказано, что закрадывалась мысль, а ведь как трудно быть руководителем такого масштаба, как все это опасно и ответственно.

С этой мыслью Ступак и стоял в строю, слегка задумавшись, так что не заметил, как речь перешла на афганскую тему, и аж вздрогнул, когда тот, поглядывая в его сторону, сказал:

– Вон пусть скажет Саша Ступак, он участник, отмеченный наградами. На своих плечах вынес груз дружбы с братским афганским народом….

Чувство восхищения кольнуло Ступака – глянь ты, он знает! Знает про Афган, даже называет меня по имени, чего не случалось со Ступаком даже в армии, даже в Афгане. Необычайный, удивительный человек, смешавшись, думал Ступак. Не сказать, однако, что эти слова очень уж обрадовали его, взволновали, это точно. И он, задумавшийся, пошел в курилку, когда все закончилось, а строй распустили. Он никому не мог рассказать про свое впечатление от этой встречи, да тут никто об этом не говорил ничего, все молчали, только внимательней приглядывались один к одному, словно молча спрашивая, ну, что? Ну, как? Молчаливые вопросы без ответов.

Неожиданно наступил момент, о котором Ступак столько раз думал когда-то, к которому все время невольно готовился. Случилось это, как и многое в его жизни, неожиданно, спонтанно, самым роковым образом.

Утром, еще до завтрака, к их лесному жилью подкатили сразу три черных «лендровера» и они шустро, как мыши в нору, вскочили внутрь в своем пятнистом камуфляже с новенькими, еще пахнущими смазкой, «узи». Под командой незнакомого подполковника в кожаном пальто быстро подъехали к проходной номерного завода на городской окраине, еще недавно именовавшемся «почтовым ящиком», сразу въехали во двор и выгрузились около заводоуправления. Здесь живо разбежались двумя шеренгами поперек ступеней, создав неширокий, но и не узкий коридор к дверям, застыли. Другие, что приехали раньше, были уже внутри. Все молчали, но Ступак понимал, они обеспечивали приезд самого. Ступак свободно стоял на второй снизу ступеньке и думал, что то, о чем он столько думал, наконец, стало реальностью. В конце концов, он дождался возможности, к которой так долго стремился. Рожок полон патронов, автомат на груди в полной готовности. Не хватало только последней капли решимости. Но почему ее не было? Неужели, что-то им потеряно или появилось что-то новое?

Что-то он все-таки не успел додумать, чтобы окончательно решиться, как к ступенькам стремительно подлетел «Мерседес» с мигалкой, за ним второй такой же. Из них бодро повыскакивали люди в масках, разбежались вокруг по заводскому двору. Тогда подъехал и третий автомобиль, грузный, должно быть бронированный «Кадиллак», из которого легко выскочил он. На этот раз он был в темном, хорошо выутюженном костюме, с длинным, до пупа, галстуком, бросил быстрый, даже хищный взгляд в одну, потом другую стороны, словно проверяя, на месте ли его охрана и обеспечена ли его безопасность. Его твердое властное лицо теперь несло несокрушимую суровость. Тем же взором он окинул застывшую охрану и, показалось, задержался на усатом, как у самого, лице Ступака. Ступак нечаянно двинул рукояткой автомата, поворачивая его в сторону. Тотчас тревожно сдвинулись брови, но более – ничего. Ступак обмер, а тот пружинисто перескакивая через две ступеньки, вмиг оказался около дверей, где его уже ждала небольшая группа в штатском и масках. Они вместе скрылись за дверьми внутри, Ступак расслабил напряженные мускулы и, наконец, выдохнул.

Обе шеренги продолжали стоять на ступеньках, но былое напряжение прошло, можно было расслабиться. Что-то было непонятно Ступаку – как-то обидно, но он не мог разобраться, почему? В одном он был теперь уверен киллер из него пока что не получился, и, удивительно, ему вроде бы полегчало. Словно он спас кому-то жизнь. Может, и свою собственную. Магазин его «узи» остался целым, его следовало беречь и применять только в крайнем случае. Но где же он, этот самый крайний случай, и кто будет это определять? Наверняка не он. С удовлетворением Ступак чувствовал, что раз и навсегда потерял свои личные права, ими уже распоряжаются другие.

А что он – он хотел только ждать и подчиняться. И он ждал, может, час, а может больше, стоя на той же ступеньке, меняя только упор ноги. Ребята вокруг тоже ждали, другой команды не поступало, и Ступак начал думать, что о них просто забыли. Куда там! Полковник в кожанке что-то гаркнул из дверей и они замерли. Ступак ожидал увидеть его еще раз, но вместо него в дверях появились двое в серых пиджаках – высокий и пониже, их тесно обступали парни в масках. Эти двое шли, склонив седые головы, как-то неестественно держа руки за спиной. И только когда они спустились вниз, Ступак увидел на руках блестящие наручники. Тогда ему все стало понятно. Но кое-что стало еще запутанней.

Арестованных увезли в милицейской машине, а они все стояли на ступеньках, ожидали самого. И Ступак думал, что его жизнь куда-то повернулась. Хотя, кто знает, какой еще стороной она еще повернется позже… Все-таки в жизни каждого есть своя сила, порой злая, жестокая сила.

Первая публикация в журнале «ДЗЕЯСЛОЎ» Ирины Михайловны Быковой.

Перевод с белорусского Виктора Леденева

Послесловие

Более сорока лет мы жили по хронометру Василя Быкова. Его повести появлялись в печати с удивительной регулярностью, напоминающую сверхсложную работу астрономических часов. Что же лежит в основе этой работы? Талант? Самодисциплина? Совесть, «абсолютно неизменная, по словам Эрнеста Хемингуэя, – как эталон метра в Париже». Может, и то, и другое, и третье. А еще что-то собственно быковское – ощущение себя в истории и истории в себе.

Василь Быков уже в Великом Времени. Быковский гений открыл Время во всех реалиях нашего земного существования и радикальное утверждение его возможностей, которых до Быкова не знала мировая литература. Это и понятие невозвратимости времени, о чем белорусы знают больше, чем кто-то другой. Это и понятие выбора, сужающееся к дилемме – быть или не быть – нации, языку, самой жизни. Это и понятие абсурда, когда исчезает оптимистическая надежда на счастливое стечение обстоятельств и, как благодать, является чувство реальности и моральной ответственности, понимание слабых человеческих возможностей сопротивления хаосу и величие человеческого духа. В повести «Афганец» все это присутствует в полной мере.

Своевременность появления этой повести в печати – одна из уникальных особенностей быковского творчества. Как же получилось, что повесть, написанная еще в 1998 году, одна из немногих вещей Быкова, не была опубликована в то время? На это были свои важные причины, понятные каждому, кто живет в реальном времени и реальном пространстве.

В конце апреля поворотного в жизни Василя Владимировича 1998 года, когда он был вынужден уехать заграницу, мне сообщили, что он хочет встретиться и поговорить со мной. Не ожидая, когда закончатся очередные чтения в Купаловском музее, вы вышли во двор. Так случилось, что здесь мы встретились со Станиславом Шушкевичем, который окликнул Василя Владимировича и предложил подвезти на своих «Жигулях». Хотя, видимо, у Василя были другие планы, он неожиданно легко согласился. Меня (для конспирации) посадили рядом с водителем, С. Шушкевичем. «Куда?» – «На Маркса».

На Маркса, однако, не остановились, а на повороте у почтамта остановка запрещена, но Станислав Станиславович рискнул. Мы вышли, обошли квартал и очутились около подъезда моего дома. По дороге Василь Владимирович ошеломил меня известием, что вынужден покинуть родную Беларусь, и пояснил, почему: Знаков Беды, круживших вокруг него, его близких, стало чересчур много, чтобы не реагировать на них адекватно.

ситуации. В подъезде, около почтовых ящиков он передал мне на сохранение папку с повестью. «Эту повестушку публиковать пока что не время. Пусть подождет. Я вам доверяю. Рассказывать об этом никому не нужно». От такого у меня голова пошла кругом – доверие самого Быкова, – но я сдержался от искушения хоть кому-то рассказать об этом.

Уроки конспирации я получил в свое время от матери Алеся Адамовича, старой подпольщицы, и от самого Алеся. Мы, белорусы, все поголовно подпольщики. Иной раз, где надо и не надо. Во время телефонных разговоров, в меру редких, я, отвечая на вопросы Василя Владимировича («Что нового?», «Как лицей?», «Как дети?»), и считал своим долгом сообщить, что «Час „Ш“» ждет своего времени. Так сокращено было самим автором первоначальное название повести, написанное на обложке папки. Название «Афганец» появилось позже, когда сложился план-проспект Быковского восьмитомника, который, к сожалению, так и остался неосуществленным проектом. С согласия Ирины Михайловны Быковой под этим названием и публикуется повесть.

Меня, как ученого, особенно обрадовало то, что в папке, кроме, естественно, чистовика, была рукопись первого варианта повести и исчерканная вдрызг рукой автора машинописная копия второго варианта. Известно, что Василь Быков не оставлял рукописей и вообще легкомысленно относился к судьбе своих творений. Например, имея возможность во времена гласности что-то поправить, «улучшить», сознательно не делал этого, надеясь на строгий и справедливый суд истории. Так что это был, возможно, единственный случай (не считая некоторых фрагментов других произведений), когда мы получили возможность попробовать ответить на вопрос, как проходил творческий процесс у Василя Быкова, хотя и понимаем, что сие тайна великая есть. На одно стоит надеяться, – на открытие еще не одной такой тайны в жизни и творчества Василя Владимировича Быкова.

Михась Тычина.

Примечание переводчика.

У читателей могут возникнуть некоторые вопросы, связанные с реальными личностями, упомянутыми в повести. Обращайтесь в таком случае через приватную почту…