Текст книги "Афганец"

– Слушай, есть предложение послужить. Ты этого достоин. А что ветеран, афганец и так далее. Награжден боевым орденом за выполнение интернационального долга…

Дальше Ступак слушал невнимательно, с первых же слов он был оглушен послужить? Кому? Но кому, об этом можно было сразу догадаться. И в голову ударила рискованная мысль, а что? Может, и хорошо. Может, это как раз то, что ему нужно.

– Ну, так, ладно…

– Вот и хорошо. Считай, что договорились. А теперь жди, мы вызовем.

Давайте, вызывайте, зло думал Ступак, возвращаясь к своему гаражу. Может, дадите оружие, а это мне только и нужно. Зачисляйте в ОМОН.

Несколько дней прошли в напряженной, долгом ожидании. Обычно Ступак сидел или лежал в своем гараже за прикрытыми дверьми, сквозь щель поглядывая на двор – не появится ли там вновь Шпак. Вообще-то, должны были появиться, вызвать его или что сообщить. Ни о каком другом способе связи они не договаривались и Ступак считал, что используют уже известный… Но время шло, бежали дни и ночи, а Шпак не появлялся, и никто от него не приходил. Может, передумали, размышлял Ступак, начиная сомневаться.

Он уже не хотел, чтобы те передумали, он же согласился, так как понял это наилучший для него вариант. Можно сказать, ему просто повезло, если все удастся. Вот только бы не разнюхали про его участие в шествии, в той летней демократической акции, или как там она еще называется. Но пока не было никаких признаков, он надеялся, что все так и закончится ничем. Гораздо хуже, что заканчивались деньги, который Ступак как-то забыл экономить и тратил все больше, чем меньше их оставалось. Он купил солидный круг колбасы, помидоров, даже пластмассовую бутылку масла и укромно ел все это с табуретки в гараже. Хотел купить автомат, а он, может, не нужен теперь, дадут казенный, а это какая экономия! Можно на харчи не скупиться. Поесть бы хорошо сегодня и завтра, а потом видно будет.

Однажды в дождливый выходной день гаражники не отправились на свои дачи, спешились со своих «коней», как сказал Плешка. У Сазона Ивановича был маленький автомобильный телевизор, подключавшийся к аккумулятору, и тот с утра трещал и выдавал разные роки и рэпы. Сазон ругался, но слушал, может потому, что ничего другого в эфире не было. Но вот зазвучал очень знакомый голос, и Ступак вышел из своего гаража.

На багажнике Сазоновой «волги» мигал бледный экранчик, на котором виднелись знакомые усы самого, то взирающего ястребиным взором, когда проклинал «вшивых блох» – предпринимателей, то одаривал всей сладкой улыбкой, говоря о самоотверженных «женщинах-труженицах» или патриотической молодежи, идущей толпой в его недавно созданный «лукомол». А потом его голос и вообще перешел на извинительный тон. Ступак прислушался, это уже было интересно. Оказывается, журналисты из России перешли границу – туда и назад, и теперь сидят в тюрьме. Сам разводил руками, он и хотел бы их отпустить, но не имеет права, все должен решить суд, он же не может вмешиваться в дела правосудия. Такой вот бесправный начальник…

– Берии, Ежова на них нет, – сокрушался Сазон, перебирая на низком верстаке подшипник. Плешка тоже подошел поближе и добродушно заметил.

– Так и на Берию с Ежовым нашлась управа.

Это был явный намек, Сазон обозлился на соседа – он был просто разъярен.

– Управа? Да! А порядок был. Через границу, как зайцы не бегали. Граница была на замке. А этим дали волю…

Здесь все знали, что Сазон был из чекистов, лет двадцать прослужил на границе и гаражники, особенно покойный дед Алексея, звали его Карацупом. Потом перестали, когда узнали, что он вместе со всеми был приравнен к участникам ВОВ (Великой Отечественной войны). Раньше и Ступак что-нибудь сказал бы ему, но не сейчас, он не мог раскрываться до поры до времени. Тем более, когда началась эта игра.

– Это русские журналисты, – гнул свое Плешка. – Так как же ты против русских выступаешь?

– Я – против националистов!

– Белорусских? Или русских тоже?

Сазон на это ничего не ответил, только пробурчал что-то себе под нос. Наверно, этот вопрос был слишком сложным для простого сталинского пограничника, насквозь русского по национальности.

Наконец деньги у Ступака окончательно закончились, он доел в гараже засохший кусок хлеба и был голоден с утра. Занять у кого-либо уже не представлялось возможным, он и так должен был Плешке двадцать пять тысяч, Сазону, правда, меньше, но к Сазону он теперь не хотел обращаться. Оставалось спросить у молодого Алексея и Ступак с утра высматривал его. Да только Алексей что-то не появлялся, может, уехал куда, думал Ступак. Отлучиться в город он не решался, ждал, что должен же приехать к нему Шпак. Так и просидел до вечера голодный и очень злой – на себя, на жизнь, на весь белый свет.

На другой день, однако, вместо Алексея около гаража появилась его жена, маленькая худенькая брюнетка с маленьким сыном. Она выглядела заплаканной и принесла ошеломительную новость.

– Алешу арестовали.

– За что?

– Ну, прислали повестку из прокуратуры, что вызывают как свидетеля. Насчет того митинга. Он пошел и пропал. Оказывается, его в прокуратуре и арестовали. Что теперь делать? – тоскливо спросила женщина.

Малец увлеченно теребил подол ее коротенькой, по моде, юбки.

– Пусть не путается с бенеэфовцами, – сурово отрезал Сазон.

– Ничего, не плачь, – утешал Плешка. – В Хельсинкский комитет надо обратиться. Там хорошая женщина-адвокат есть.

Ступак ничего не сказал и, чтоб не травить душу, отошел в темный угол своего гаража. Он чувствовал, что никто ей не поможет, ни Хельсинкский комитет, ни адвокат, ни сто адвокатов, суд и закон были в его руках и свою политику он вел, как хотел – напролом сквозь закон и право, через судьбы людей, топтал конституцию и все международные соглашения. Остановить его может только сила. Да только где ж она, эта сила?. Откуда было ее взять? Темный забитый народ только и знает смотреть в его хитро-блатные глаза и поддерживать все, что он ни скажет. А стоит кому-то из-за границы заступиться за невинные жертвы, помочь деньгами, как тут же – разнузданный поток грязи в газетах и по телевизору – заговор, происки ЦРУ, наступление НАТО на восток. Где-нибудь зашевелится горстка оппозиции, самые смелые из которой хотят сменить власть, так искалечат жизнь и им, и всем родным. На что ж надеяться?

Но через месяц после приезда Шпака в жизни Ступака все переменилось забурлило, засуетилось, словно на пожаре. Утром, только он побрился перед осколком зеркала, в дверь громко застучали, перед гаражом стояла его жена, которую подняли с постели.

Ступак открыл дверь и увидел ее в симпатичном домашнем халате, рядом стояли двое в камуфляже, позади чернела правительственная «волга». Его посадили на заднее сиденье и молча повезли куда-то сначала по городу, а потом в пригород. Провезли мимо каких-то дачных строений по лесу или через парк, подъехали к особняку с колоннами. У Ступака неприятно заныло в груди куда ж это его? Или пронюхали что-то? Наверно нет, но судить по хмурым лицам его спутников и тех, кто ему попадался навстречу, ничего было нельзя, эти умели все хранить в себе. А может, у них нечего хранить-то было – подумал Ступак. Зато сытое, как у Шпака, лицо нестарого еще полковника светилось приветливостью.

– Садитесь, товарищ прапорщик, Ступак, кажется? – спросил полковник и для уверенности заглянул в бумажку на столе. – Как живете? Как здоровье?

– Ничего. – сдержанно ответил Ступак. Он хорошо знал, эти всегда так начинают разговор – про жизнь, здоровье, будто их это сильно волнует.

Разговор, однако, выдался долгим – о жизни о политике, внутренней и внешней, коммунистов и демократов. Судя по всему, поговорить полковник любил, к тому же имел уйму времени. Ступак старался больше слушать, на вопросы сдержанно отвечал, соглашаясь или нет. Кажется, его собеседника это удовлетворяло. Как можно было понять, того больше всего интересовало отношение Ступака к оппозиции, которая «бешено рвется к власти». А также тот факт, что НАТО недвусмысленно «продвигается на восток». Ступак мямлил в ответ, что мало в этом понимает, а сам думал – в гробу я видел это НАТО вместе с тобой. Однако вслух не сказал ничего, даже побаивался, вдруг полковник поймет его крамольные мысли. Но не понял, видно, так как в это время вдохновенно рассуждал, как важно противостоять сегодня агрессии западного капитала и беречь свою отчизну. Что он под этим имел в виду – СНГ, Беларусь, бывший СССР, осталось неизвестным. Потом Ступак полдня просидел в особом кабинете – заполнял анкеты. Они шли по четыре штуки сразу, на нескольких страницах, и он даже вспотел, подробно отвечая на десятки вопросов – от первого про имя-отчество, до имен родителей, месте их рождения и смерти (где и когда умерли, где похоронены, номера их могил). Живого отца Ступак подробно аттестовал, как бывшего партизана, награжденного орденом, а мать… Она умерла, когда он был в Афгане. Сестра Алена жила под Москвой, да только он не знал, где точно (не то в Жуковском, не то в Черняховске) и думал, как написать лучше? А если не знаешь, так совсем не писать? Но тогда могут придраться, что скрываешь. И он написал первое, что пришло в голову город Зеленогорск, улица Космонавтов, 10, квартира 20. Потом, в другом кабинете оформлял подписку о строгой секретности – это уже было, как он догадался, по линии безопасности. Хотя брал подписку лысоватый человек в модном двубортном костюме с очень аккуратно завязанным галстуком, а важности в нем было больше, чем у того полковника. Как-то сдержанно, словно испытывая его реакцию, человек бросил в лицо только одно слово «музыкант», и Ступак понял все. Когда-то ему прилепили эту кличку в очень секретном отделе перед отправкой в Афган. Правда, с того времени ему никто о ней на напоминал, и он уже думал, что про него забыли. Нет, не забыли. А вообще, теперь от него ничего и не требовалось, играть с ними в их секретные игры было просто, пусть потешатся. И он все подписал.

Примерно к полудню все бумаги были оформлены, их забрала красивая, в милицейской форме, девушка с очень суровым взглядом и двумя звездочками на погонах. В последний момент он успел подмигнуть ей, но та и бровью не повела, сложила его бумаги в шикарную зеленую папку и замкнула в сером сейфе в углу. Значит, будет храниться вечно и секретно, подумал Ступак. Потом белобрысый милицейский сержант повез его куда-то в город. Еще издалека он узнал здание МВД. «А это зачем?» – спросил Ступак. «А медкомиссия! – просто ответил белобрысый шофер и хихикнул. – Проверка на СПИД».

Вот это уже мало понравилось Ступаку, точнее, совсем не понравилось. Какого черта, – думал он, теряя всякий интерес к обследованию собственной особы. Что, он им служить собирается? У него совсем другая цель, ему бы только добраться до оружия. Может, дадут «стечкина» или «калашникова» и он подкараулит нужный момент. Собственное здоровье его мало интересовало, пусть и они не волнуются о нем.

Но других это очень волновало. До темноты его водили из кабинета в кабинет, с этажа на этаж, просвечивали его внутренности на мигающих мониторах. Но все было в норме, давление, сказали, как у юноши, и даже похвалили. «Алкоголь употребляете?» – расспрашивал строгий доктор, под халатом которого просвечивали твердые погоны. Ступак с наивным видом покачал головой: «Ну, что вы!» Хирург задержал на нем свой пронзительный взгляд, когда увидел синеватую отметину на плече. «Что, огнестрельное?» «Афган» коротко ответил Ступак. «А это ушиб?» – доктор довольно грубо ощупал след от недавней омоновской палки. «Упал…» «По пьянке?» – ухмыльнулся доктор. Ступак оставил это замечание без ответа, но, кажется, они друг друга поняли. Дальше были кардиограммы с проводами, опутавшими его руки и ноги, окулист со своей таблицей на стене, и, наконец, долгий разговор с психиатром. Единственное, что Ступак запомнил из этого разговора, настойчивые вопросы про выпивку, наркоту. Ступак решительно отвергал и то, и это, отвечал, что вообще ни-ни, вспоминая при этом, как в том же Афгане, не один раз кайфовал от анаши. Жалко, что бросил. Может, легче бы сейчас было, неожиданно подумал он, сидя перед хитрованом-психиатром. Но, кажется, состояние его здоровья врача удовлетворило. А его – тем более.

До своего гаража он доплелся, когда уже совсем стемнело, рядом во дворе уже зажегся фонарь, засветились окна в хрущевках. Он знал, там теперь все уткнулись в свои заветные ящики – кто в музыкальные шоу, смотреть на кривляк-танцоров со шнурами в руках, а большинство, наверно, в очередной номер самого. Почти каждый вечер он выступал со своим гипнозом – то угрожающе строго, говоря об оппозиции, получившей от ЦРУ задание убить его, то щедро одаривая всех белозубой улыбкой из-под шикарных усов, когда обращался непосредственно к телезрителям. Особенно женщин, которых никогда не забывал, слава Богу, просить поддержать его в святой борьбе за благосостояние народа. Слушая его льстивые обороты речи, женщины были готовы на все, что хочешь, ведь до него никто так к ним раньше не обращался. И уж особенно, никто из больших начальников, не говоря уже о собственных мужьях, не признававших в жизни ничего, кроме бутылки. Мужчины не любили политику, она интересовала их все меньше и меньше, чем хуже и хуже жилось.

Зато она теперь захватывала женщин, и конечно, потому, что теперь в политике верховодил он – такой выдающийся, вежливый, почти что не женатый, он являл собой несбыточные женские мечты о мужчине-кавалере, мужчине-лидере. И выигрывал. Ну, да осталось недолго.

Так думал Ступак, злорадно ожидая, когда его вызовут снова. Должны же они позвать, он уже сам хотел этого. Хотя бы потому, что еды совсем не было, два дня назад одолжил несколько тысяч у бывшего соседа по квартире, подкараулил его у дверей подъезда. Прежде чем дать ему пятерку, сосед долго плакался на жизнь, маленькую пенсию, ленивую дочку, не желающую работать и живущую за его счет. Ступак пообещал, что скоро получит зарплату, рассчитается. И опустил вниз глаза, смотреть на старика было стыдно.

На этот раз его наведал сам Шпак, на том же самом вишневом «Пежо», в камуфляже, однако уже с погонами майора на широких плечах. «Быстро, однако, у них растут кадры», – с неожиданной завистью подумал Ступак, усаживаясь рядом с бывшим коллегой-прапорщиком. Майор начал рассказывать ему, как много приходится трудиться (работа же не нормированная), как трудно и опасно, однако почетно и ответственно. «А как зарплата?» – Ступак поинтересовался тем, что больше всего его заботило. «Зарплата неплохая. Тебе такая и не снилась. – сказал Шпак. – Для начала три миллиона, ну, подъемные и так далее. Не пожалеешь».

Ступак внутренне порадовался, хоть и не подал вида, да, правду говоря, слабо в это поверил, вспомнил доцента Минкевича с его шестьюдесятью миллионами. Может, майор Шпак и получает три миллиона, но он-то всего прапорщик.

– Жить пока будешь в офицерской гостинице. А там посмотрим, – сказал Шпак, когда они подъехали к бетонной стена и проходной со шлагбаумом.

Это была или омоновская база или еще что-то. Несколько часов Ступак с такими же, как сам, новичками, молодыми ребятами со свежими розовыми лицами, обмундировался на забитом ящиками и тюками вещевом складе. Ему выдали целую кучу одежки – зеленую и пятнистую, цвета травяного мусора, праздничную и обыденную, крепкие грубые ботинки, пилотку, берет, теплую куртку и тельняшки – аж три штуки и здоровый кусок бязи на портянки. Как в армии. Только там так много сразу не давали, экономили. Парням, что переодевались вместе с ним, понравились ремни. «Офицерские», – с удовлетворением отметил один, немного постарше других. Ремни и вправду были отличные – из толстой прошитой кожи с настоящими пряжками, не то, что с бляхами в армии. Ступак переоделся во все новое, со свежим приятным запахом, свои вонючие трусы, оглянувшись вокруг, запихнул в сверкающую урну, потом его повели через двор в офицерскую гостиницу.

Первый раз за лето он с удовольствием разлегся на чистой новой простыне, уложил свои похудевшие плечи на хорошей подушке. Завтра сказали постричься, ладно, пострижемся. И еще сказали, усы можно не сбривать, тот усатых уважает. Другая кровать в комнате была так же аккуратно застлана, вероятно, кого-то ожидала. Может, тоже новенького.

Служба расширялась, комплектовалась, совершенствовалась – как и должно быть при сильной власти. Забавно было Ступаку еще раз переживать то же самое, что и в его армейской юности, в Афгане, и потом.

Уволившись семь лет назад, он думал, что пережитое уже никогда больше не повторится. А вот же, обещает повториться, хоть и на другом витке жизни. Уж очень все похоже. Как к этому относиться, он порой просто не понимал. Но чувствовал, что будет сытым, ухоженным, а там… А там посмотрим, как оно сложится, думал Ступак.

Сбылось то, о чем он думал. Назавтра он хорошо позавтракал на первом этаже омоновской столовки, съел пару котлет, макаронную запеканку, выпил стакан ряженки и еще – сладкого чаю. Будто бы на курорте или в доме отдыха. Вокруг него, с куда как меньшим, чем у него аппетитом, завтракали за столами другие омоновцы, молодые ребята с сержантскими погонами на плечах. У него пока погон не было, и это немного тревожило. Все-таки, в армии или милиции все должны иметь погоны, которые обозначали статус каждого. Без погон ты никто. Просто гражданский человек, не более.

Три следующих дня посвятились занятиям – в классах, на плаце, как когда-то в армии. Разве что, кроме теории, их учили, как отбивать нападения демонстрантов, нападать самим, строиться и перестраиваться в шеренги и цепи. Изучали также возможности всяких слезоточивых и боевых газов – в баллончиках, дымовых шашках, гранатах. В программе также значились новейшие секретные способы борьбы с террористами, экстремистами, радикалами. Ступак слушал все не очень внимательно, словно во сне, возможности химических средств ему были ни к чему, его интересовало оружие. А про оружие, почему-то, разговора пока не заходило. Только потом он понял, почему.

Почти все парни-омоновцы, кто раньше, кто позже, служили в армии и оружие знали, стреляли не раз из АК и пулеметов, это не было для них в новинку. Их здесь готовили к чему-то новому. И они ждали этого нового.

Но однажды их, еще безоружных, подняли по тревоге на рассвете, приказали разобрать боевое снаряжение – белые щиты, шлемы, надеть тяжелые бронежилеты, взять палки – и скорее на посадку в «камазы». Еще толком не развиднело, они уже куда-то ехали, останавливались, поворачивали назад, словно запутывали следы от врагов, и только около десяти часов выгрузились около резиденции самого. Тут уже был майор Шпак, куча других майоров и полковников, омоновцев выстроили в три шеренги, как тогда летом, когда он попал в переделку. Как бы снова не угодить, думал Ступак, оказавшись в первом ряду. Как и все, он стоял плечом к плечу с соседями, молодыми ребятами, держа около ног легкий дюралевый щит, с резиновым «демократизатором» в правой руке. Плечо почти перестало болеть, и он, чтобы убедиться в этом, помахал перед собой палкой и притих. Какое-то время на улице было почти пусто, движение транспорта остановились, проспект перекрыли с двух сторон. Вокруг было спокойно и тихо, если б не тревожная взвинченность начальства, как угорелое носившегося перед омоновцами, многие бегали к черной «волге», притаившейся сзади здания. Все ждали.

Около десяти часов вдали на улице появились демонстранты. Сначала стали видны над их головами бело-красно-белые флаги на высоких легких шестах, плакаты, потом – передние шеренги молодых мужчин и девушек, с песнями неторопливо шагавшими по проспекту. Некоторые вели с собой за руки детей. Ступак попробовал прикинуть, сколько же их там было, хотя бы приблизительно, но смог. Было очень много. Тысячи. Увидев преграду поперек проспекта, демонстранты энергичней замахали флагами, донеслись крики «Позор!» «Предатели!», «Гестапо!». Кто-то из начальства угрем закрутился перед шеренгами. «Они нас оскорбляют», – пронзительным голосом крикнул он омоновцам. Ступак внутренне хмыкнул, переборов, однако, легкий страх.

Ему сделалось как-то не по себе. Кажется, стычки им не избежать, как бы не получилось еще хуже, чем летом. В это время сзади прозвучала команда, все в шеренге опустили на лица прозрачные защитные козырьки – подготовились. Демонстранты тем временем подошли ближе, стали хорошо видны передние молодые мужчины, ребята и девушки, взявшись за руки, как и раньше, медленно приближались. В самой середине колонны под большим крестообразным штандартом шагал высокий худощавый человек с лысоватой головой и впавшими щеками. Это был знаменитый Зенон, которого Ступак как-то видел весной на митинге. Когда они подошли еще ближе, сзади за ОМОНом грянула еще одна команда. Все три омоновские шеренги взорвались железным грохотом, заглушившим все на улице. Ступак вместе со всеми ошалело колотил по щиту резиновой палкой и внутренне насмехался над демонстрантами. Испугались они или нет, неизвестно, но пройдя еще немного, шествие остановилось. Вперед с мегафоном вышел Зенон.

– Господа полицейские! – мощно зазвучало из мегафона и тут же заглохло в еще более сумасшедшем грохоте ОМОНа. Лидер БНФ несколько раз пытался обратиться к ОМОНу, но никто не хотел его слушать. Тогда из передних рядов демонстрантов, на которых напирали задние, начали выскакивать отдельные люди, молодые ребята, махая руками, они что-то пытались объяснить омоновцам. Зенон бросился к ним, чтобы остановить и вернуть назад в шеренги, превратившиеся в крикливую толпу, которая теперь никому не подчинялась. Задние напирали на передних, некоторые на правом фланге уже столкнулись с омоновцами. Послышались крики, через минуту шеренги окончательно сломались, их фланги уже перемешались с омоновцами. Грохот палок по щитам невольно прекратился – начиналась стихийная потасовка. Туда бросились начальники с мегафонами, зазвучали угрозы и ругань. Там же Ступак рассмотрел широкие плечи Шпака, который тоже командовал, кричал, угрожал. Нескольких ребят с плакатами омоновцы захватили в свою цепь, тогда демонстранты стали отбиваться тем, что держали в руках. Омоновцы не отступали, стараясь удержать шеренги и не нарушить строй. Но это плохо им удавалось – в нескольких местах стройные ряды искривились, группа омоновцев сама оказалась в окружении демонстрантов. Молодых людей, оторвавшихся от шествия, омоновцы прижали к стене здания, но те не сдавались. Над головой Ступака мелькнуло древко флага, может, пытались ударить кого-то позади него, и Ступак, выпустив палку, ухватился за легкое полотнище, рванул вниз, ткань наполовину оторвалась, тогда он рванул еще раз и оторвал ее всю.

Стычка, однако, не развивалась. Зенон, наконец, докричался до своих ребят и те отхлынули. Нескольких все же перехватили омоновцы и милиционеры. Остальные отошли, стали поворачивать по проспекту назад, – видимо, решили поменять маршрут движения. Омоновцы немного постояли, по команде сошлись в круг, перекурили и разобрались по своим «камазам». Ступак понемногу успокоился, явная опасность миновала, но на душе было паскудно. Чувствовал, что влез не туда. Хотя, ничего он такого не сделал – только постоял в строю. Никого даже палкой не перетянул ни разу.

Через день это чувство бесследно исчезло. Он получил подъемные – аж девять миллионов «зайчиков», а перед строем – погоны с двумя звездочками стал лейтенантом. Полковник, начальник штаба, объявил ему благодарность за «успешные действия при отражении нападения экстремистов» и сказал, что лейтенант Ступак будет командовать взводом.

Что ж, взвод – дело нехитрое, он в Афгане уже командовал взводом, хотя был всего только старшим сержантом. Ощущая в карманах по две тугие пачки купюр, злорадно подумал о жене, которая вряд ли дождется такой суммы от своего гендиректора. А от вот имеет! Тогда же подумал, что, может, зря продал гараж, вполне может скоро понадобиться опять. Хотя, ведь не совсем продал, а задаток он потом вернет. Если, конечно, Волынец то того времени не сядет в тюрьму. Или его не подстрелят в подъезде. Жалко, однако, но, значит, такова его судьба. У каждого своя судьба. О своем навязчивом и страшном намерении он вспоминал все реже, от этого отвлекали ежедневные заботы. Опять же, оружия им все не давали, испытывали что ли? Ну и черт с ними, думал Ступак, зачем ему это оружие? Что он, не настрелялся в Афгане?

Он уже начал было мечтать, чтоб не давали как можно дольше, хоть бы месяца два, а он бы поправился на милицейских харчах, отлежался на белых простынях. А то и квартиру получил бы. На вечерней беседе с личным составом полковник сказал, что офицерам дадут квартиры или улучшат жилплощадь строится новый дом в престижном районе, недалеко от станции метро. Кто-то спросил, так он же для творческой интеллигенции, как писали в газетах. Полковник ответил, да, для творческой интеллигенции. Десять квартир писателям, а тридцать пять нам. Нас больше уважают, чем пьяниц-писателей, к тому же они все бенеэфовцы. Что ж, заиметь свою квартиру без этой сволочи Людки было весьма заманчиво, думал Ступак. Если б еще купить иномарку, такую, как у Шпака. А что, он не заслужил? Хоть бы в Афгане.

По вечерам в красном уголке, так у них называлась большая круглая комната, работал телевизор, а перед ним обычно сидели омоновцы. Больше всего интересовались московскими шоу, певцами и певицами, немного меньше даже новостями спорта. Но в нужный час телевизор переключали на местный канал и тогда все слушали и смотрели самого. Ступак также слушал и, что удивительно, теперь его выступления, жесты и облик самого не вызывали у него прошлого злого чувства, разве что – безразличие. О своем намерении он старался не думать, придумав себе оправдание – посмотрим. Поживем – увидим, как оно все сложится.

Как-то в выходной он решил наведать свою хрущевку. Надо было забрать партбилет (сказали, что будет хорошо, если он восстановится в компартии В какой из двух – его личное дело). А главное, ему нужен был орден, валявшийся в женином шкафу. Хорошо, что жены не было дома, только дочка, она показала шкаф, который теперь стоял в прихожей, а гостиная была заставлена новыми столиками и креслами от шикарного немецкого гарнитура. Дочка, без особой радости при встрече с отцом, похвастала, что мать теперь уже директор банка. Ступак тихо позавидовал жене, значит не всем худо, есть люди, которым и сейчас везет. Долго не задерживаясь в квартире, он нашел все, что нужно, и, выйдя из подъезда, повернул к гаражам под липами. Здесь его первым разглядел седой Сазон и сильно удивился его униформе.

– Вот и я когда-то… Такой молодой, подтянутый…

Вылез из-под своего «запорожца» Плешка, сдержанно поздоровался.

– Глянь-ка, лейтенант милиции! А нам и не сказал ничего, все в секрете. А сколько платят?

Ступак ему не ответил, действительно, пусть будет в секрете. Опять же, давал подписку недавно, уж и не помнил, которую за последнее время. Значит, надо было молчать.

– А где Алексей, – спросил он, разглядев два замка на дверях своего соседа.

– Эх, Алексей… Алексей уехал. – сказал Плешка.

– Куда уехал?

– Нам не сказал. В Германию или еще дальше. Может, в Израиль.

– Как в Израиль? – удивился Ступак, – Он же белорус.

– Он-то белорус, а вот жена – довольно сомнительных кровей, – туманно разъяснил Сазон.

Ступак промолчал. Ему было жаль Алексея, который однажды спас его от смерти. Если б на минуту позже, его бы не было здесь. Ни здесь, ни в ОМОНе, подумал Ступак. И эти мужики не удивлялись бы его камуфляжу. А может, это и хорошо для Алексея. Если бы у него, Ступака, жена была не белоруска, он тоже бы уехал. В Израиль или хоть к самому дьяволу. А так – пошел на службу, продал душу этому самому дьяволу. Но, кто ж его знает, может так оно и лучше.

В тот же день вечером, едва он вернулся из города, дежурный сказал, что его вызывает подполковник Шпак. Ступак слегка удивился: почему подполковник? Недавно еще был майор, а теперь уже подполковник, не напутал ли дежурный? Нет, не напутал. В штабе его действительно ожидал бывший коллега, на погонах которого теперь сверкали две большие звезды.

– Лейтенант Ступак, приказано собрать вещи и в штаб. Через полчаса отъезд.

– Куда, – вырвалось у Ступака.

– К новому месту службы.

Вот тебе на – уже и новое место. Надо было бы удивиться, но Ступак перестал удивляться. Офицеры обступили Шпака, а Ступак пошел в гостиницу, собрал свое нехитрое барахло. Через полчаса его уже везли в закрытом «Урале» куда-то за город.

В кузове кроме него сидели еще три человека – все из ОМОНа. Они были мало знакомы Ступаку и он помалкивал. Довольно скоро, однако, машина остановилась, они вылезли. Вокруг, в вечерних сумерках стояли высоченные ели, а под ними широкие низкие строения – дачи. Это была, догадался Ступак, старая правительственная резиденция, и их привезли, чтобы пополнить личную охрану самого. «Во, попал!» – снова удивился Ступак, еще не зная, радоваться этому или нет. Однако внешне он ничем не выдал своих мыслей, ничего не говорил, а только слушал и выполнял все, что приказывали, шел, куда вели. Снова были анкеты, подписки, даже принятие секретной присяги. Все это он делал машинально, как безвольный зомби, свои давние намерения он задвинул вглубь памяти и только немного тревожился, как бы об этом не узнали. Через несколько дней их вооружили, чему он не успел порадоваться в ОМОНе. И не какими-то хвалеными кочергами АК, которые отбивали плечо при стрельбе и здорово мешали на марше, а новенькими коротышками «узи». Очень приятные автоматики, словно сами просились в руки, и абсолютно не мешали – хоть на плече, хоть на груди. Бьют, сказали, за двадцать метров в воробья при нулевом рассеивании. Ступак старательно вытер излишек смазки с вороненого металла, взвесил на руках в собранном виде и остался доволен. Это вполне может пригодиться. Забот на новом месте службы было немного, некоторые уезжали куда-то на время, возвращались и молчали.

Политобработка, заметил Ступак, велась очень интенсивно, регулярно, коллективно и индивидуально. Днем и, особенно, вечером всегда куда-то по одному вызывали, что-то выясняли, с другими долго разговаривали. Так старательно не обрабатывали их даже замполиты в армии. Но, тут была не армия, даже не ОМОН. Бери выше. Они – элита безопасности, как сказал полковник, лучшие из лучших. Личная охрана. Хотя того, кого им предстояло охранять «вплоть до пожертвования собственной жизнью», они пока не видели. Ни вблизи, ни издалека. Чувствовали, что он где-то здесь, рядом, в этих постройках-дачах, но где конкретно – не знал никто. И никто ни у кого об этом не спрашивал, – было запрещено. Вообще это было подразделение молчунов. Они молчали с начальством, молчали в строю, молчали в столовой и на отдыхе. Молчание начинало угнетать, но Ступак думал – ну, и пусть! Чего-нибудь он все-таки дождется. Обидно, что негде было выпить. И это при том, что денег уже набрались полные карманы, несколько пачек «зайцев» он засунул в тумбочку, прикрыл газетой и никто их не тронул. У всех денег хватало. Зато не хватало времени, чтобы их хоть как-то реализовать, изоляция была полной. Словно в тюрьме. Может, это была плата за сытую жизнь и непыльную работу. Плата свободой. Но что поделаешь – в этом мире за все надо платить. Заплатит и он.