Текст книги "Публицистика"

НАША СИЛА И ВОЛЯ

Идет время, но не меркнут в человеческой памяти годы войны, величие нашей победы над немецким фашизмом. Трудно переоценить ее значение в истории, ныне уже видно, что на ее фундаменте возведено все настоящее, а быть может, и будущее человечества. И теперь, когда снова зыбким стал мир на земле, когда силам агрессии и разбоя снова неймется, мы вспоминаем недавние уроки, преподанные людям войной, и утверждаемся в уверенности нашей правоты – правоты дела мира.

Одной из многих замечательных черт минувшей войны была народность ее характера, когда за общее дело – на фронте, в промышленности и сельском хозяйстве, в партизанском тылу, – боролись все, от мала до велика. Пусть не все рисковали в одинаковой степени, но все отдавали себя, свое мастерство, опыт и труд во имя грядущей победы, которая обошлась нам очень дорогой ценой. Колоссальное напряжение всех физических и духовных сил народа, огромные материальные затраты, двадцать миллионов человеческих жизней – вот плата советского народа за его самую трудную и замечательную в веках победу. Солдатской же платой, личным взносом бойца во имя грядущего часто оказывалась его собственная жизнь, расстаться с которой было очень нелегко, но, как нередко случалось, иного выхода не было. И миллионы молодых, да и постарше людей – мужчин, парней, женщин – приняли смерть, ясно сознавая, что, как бы ни была дорога для них жизнь, судьба Родины и человечества несравненно дороже.

Да, солдат погибал просто и безропотно, честно и до конца исполняя свой долг, и только в душе его, может быть, последней предсмертной мыслью было сознание вопиющей безвременности этой его гибели. Можно представить себе весь трагизм ее летом сорок первого года, когда таким расплывчато-неопределенным казалось ближайшее будущее, столь огромной была опасность для Родины, и погибавший, как бы ни уверовал он в нашу победу, не имел даже представления о сроках ее осуществления, не знал, сколько продлится война и какой отрезок заняла в ней его собственная жизнь – половину, четверть или того меньше. А главное, так мало тогда, в сорок первом, было побед и так много отчаяния.

Непросто было умирать и в середине войны, когда чаша военной удачи предательски колебалась то в одну, то в другую сторону, и впереди лежал такой долгий, кровью политый путь – от Волги до Эльбы. К тому же в это переломное время уже явственно определилась наша боевая сила, возросло военное мастерство; в годы Сталинградского сражения и Курской битвы мы уже научились воевать на равных, хотя эта наука и далась нам чересчур большой кровью. Но именно в трудных победных битвах многие расставались с жизнью, горестно сознавая, что сделали для победы далеко не все, что могли бы сделать, что так не вовремя обрывается их полная силы жизнь, что теперь, когда есть умельство, пережит страх и обретена решимость, именно теперь появилась возможность бить врага наверняка. С такими или похожими мыслями они уходили от нас навсегда. Спустя много лет, глядя на пожелтевшие фотографии этих рано повзрослевших парней в гимнастерках с петличками на воротниках, редко и скупо награжденных, затрудняешься, что подумать. То ли следует им позавидовать в том, что они волей военной судьбы сошли с половины пути, на котором столько еще пришлось пережить, перестрадать и стольким погибнуть на своей и чужой земле или, может, посочувствовать: стольких победных радостей лишились они, не дойдя до весны 45-го. Ну а те, что погибли на самом исходе войны, в сорок пятом? Ведь именно в этот год больше чем когда-либо прежде начали мы задумываться о будущем, пытливо стремясь заглянуть за черту, которая вот-вот должна была разделить войну с миром. Оставалось совсем немного, шли бои в сердце Германии, окружали Берлин, штурмовали рейхстаг. И на каждом огненном метре погибали, пройдя тысячи километров к желанной цели и не добежав жалкие метры до мира, уцелев на войне долгих четыре года и не дожив нескольких коротких часов до ее окончания. Горестное сознание этого надо чем ближе к концу войны, тем острее вонзалось в солдатское сердце, но и оно не могло задержать всеобщий порыв, остановить последний рывок в атаку, смертельный бросок на вражеский бункер. Следует заметить еще, что к этому времени мы уже своевались, сработались, притерлись, а то и сдружились с теми, кто был с нами рядом. К концу войны, как никогда прежде, окрепло фронтовое товарищество, и, быть может, потому каждая потеря бойца в общем строю, кроме привычности безвозвратной потери была еще и горькой личной утратой для многих товарищей по оружию.

У меня хранится старенький, военных лет снимок, наспех сделанный где-то в тылу на формировке, изрядно потертый за годы в нагрудном кармане гимнастерки. На нем четыре офицера, командиры рот и взводов, ни одному из которых не посчастливилось дожить до победы. Первый из них очень скоро погиб на Днепре, последний пал в Австрийских Альпах двадцать седьмого апреля 1945 года. Я вглядываюсь теперь в их молодые лица и хочу прочитать в их устремленных в объектив взглядах нечто такое, чего не замечал прежде, но что должно открыться ныне, спустя годы после их гибели. Это плохо мне удается, потому что у всех четверых очень будничное выражение лиц с, может быть, чуть притаенной горчинкой от нелегкой их доли, ушедшей в себя тревоги за будущее. Но ни просьбы, ни жалости, ни упрека. И это понятно. В момент фотографирования они жили общими для живых делами, текущими заботами, и хотя солдат всегда готов к самому худшему на войне, он старается о том не думать.

Взгляды погибших могут выражать мало или не выражать ничего, но мы, волею судьбы или случая выжившие, ставшие более чем вдвое старше и, надо полагать, мудрее, мы обязаны увидеть в них то сокровенное, что так дорого было для них и в равной степени важно для нас сегодня.

Прежде всего мы обязаны разглядеть их молчаливую просьбу помнить, не забыть в смене лет их имена и их дело, поведать потомкам о смысле их жизни и особенно – их безвременной смерти. Давно известно, сколь обманчива и несовершенна человеческая память, безжалостно размываемая временем, по крупицам уносящим в забвение сначала второстепенное, менее значительное и яркое, а затем и существенное. Не зафиксированная в документах, не осмысленная искусством история и исторический опыт людей очень быстро вытесняются из памяти вереницей текущих дел и событий и навсегда утрачиваются из духовной сокровищницы народа. В годы войны, когда человеческая жизнь нередко была лишь средством к великой цели, не суть важным казалось имя человека, упавшего рядом, достаточно было знать, что это свой, и единственной заботой живых было вовремя предать земле павшего. Второпях, в горячке боев мы ограничивались словами известной эпитафии на фанерной табличке под такой же фанерной звездой; иногда лишь по размерам насыпи на братской могиле можно было приблизительно судить о количестве в ней похороненных. Но вот впоследствии стало понятно, что нельзя человеку без имени – живому, а тем более павшему. Усилиями общественности и следопытов теперь восстановлены имена даже на самых глухих захоронениях, и в этом заключен справедливый и глубоко гуманистический смысл. Всякий рожденный под солнцем должен быть отличим от себе подобного, иметь собственное лицо; лежащий же в братской могиле тем более. Ведь имя на обелиске – это последнее, что остается от бойца в жизни, и в нем единственная его безмолвная просьба к живым – не забудьте!

Погибшие не напомнят, но мы-то, живые, понимаем, как нам нужно знать о них по возможности больше. У каждого из них была малая их родина, были родители, были их пусть мало значащие ныне для нас дела на заводе, в колхозе, связанные с ними малые и большие заботы. Вспомнить о них – долг живущих друзей, однополчан, земляков. На фронте нередко случалось, что в трагической обстановке окружения, тяжелых боев, прорыва были совершены подвиги, но ни совершивших их, ни свидетелей не осталось в живых, и мы ничего не знаем, а может, никогда и не узнаем о безвестных героях. Но уж если кто-то остался жить, пройдя через муки плена, госпитальные страдания, может, не вернувшись более не только в свою часть, но и в действующую армию, было бы непростительно, если бы он не поведал людям о подвиге, свидетелем которого оказался. Неважно, что память не уберегла имя героя, или тот был совершенно незнакомый боец – после войны сохранились архивы, подшивки газет, документы, не убывает энергии у молодых следопытов, они распутают самые запутанные клубки прошлого.

Во сколько бы лиц погибших вы ни вглядывались, мне кажется, редко в котором из них так или иначе не прочтется немой, как укор, вопрос к нам, живущим: а вы как? Какие вы нынче? Те, что уцелели и так долго живете после нашей, кровавой войны? Великое множество оттенков и смысла заключено в этом невысказанном вопросе, и для меня лично он – самый трудный и самый обязывающий. При всей его неопределенности он самый взыскующий и категоричный. А что он подразумевается, этот вопрос, я не только чувствую, но знаю наверняка: сам на их месте обратился бы к живым прежде всего именно с этим вопросом. Он самый существенный из всего, что может связать во времени мертвых с живыми.

Время, к сожалению, безжалостно не только к человеческой памяти, столь же немилосердно оно ко всему, что составляет сложную область человеческих отношений. Прекрасная вещь фронтовое братство, замечательно, если оно сбереглось от разрушительного воздействия лет, сохранилось поныне. Но известно немало случаев и другого рода, когда некогда прочная фронтовая дружба не выдерживает испытания временем, рушится под натиском неблагоприятных для нее обстоятельств, иссякает, хиреет. Впрочем, все это объяснимо: со временем меняемся мы сами, необязательно становимся хуже, – становимся иными, и то прежнее, что связывало нас на фронте, что нам казалось нетленным, дорогим и важным, более не кажется таковым. Очевидно, тут нет ничего предосудительного, такова человеческая природа. Но как важно, чтобы это изменение, если уж оно неизбежно, происходило бы в сторону улучшения, нравственного совершенствования, а не к ухудшению – очерствлению, гипертрофии себялюбия, раздражающей неудовлетворенности окружающим. Отстоять от разрушительного воздействия времени духовное «Я» человека, сберечь идеалы нашей фронтовой молодости, до конца дней остаться верными духу товарищества, дружбы, сохранить готовность в любой момент ринуться в бой за правое дело – разве не этот безмолвный призыв сквозит во взглядах наших оставшихся вечно молодыми товарищей?

В праздничные весенние дни тысячи постаревших ветеранов появятся на улицах, пройдут в колоннах демонстрантов. Грудь многих из них украсят награды, у кого больше, у кого немного меньше – это все символы умения, храбрости и мастерства, проявленных в жесткой борьбе с врагом. Но есть и другие, печальные символы, принесенные живыми с войны, – искалеченные тела. Даже если у этих людей меньше наград (бывает и так), их шрамы – свидетельства их боевого вклада, их риска и бесстрашия в смертельной стычке с фашизмом. Во время всенародного праздника им первый поклон, первое слово, наш первый братский привет.

Как известно, на войне место в боевом строю не выбирают. Государство превращается в единый боевой организм, где каждый гражданин занимается только своим, предназначенным именно ему делом. Разная у каждого работа, разные воинские обязанности у солдат и командиров. Ветераны сегодня точно и по заслугам оценивают каждого из своих товарищей, выделяя, однако, самых достойных уважения. Мы отдаем должное таранному могуществу танкистов, которые шли впереди в самую гущу огня и нередко кончали жизнь в кострах из солярки среди поля боя; летчикам – истребителям и штурмовикам, что немало помогали пехоте. Многое сделали для победы артиллеристы и минометчики.

Но в радостный день нашей долгожданной Победы самый низкий поклон пехотинцу, бойцу стрелкового полка, что прошел… нет, не войну (как ни странно, в пехоте войну не проходят), хотя бы часть той войны под скорострельным огнем немецкого оружия, под бомбовыми ударами «мессершмиттов» и «юнкерсов», выдержал под гусеницами «пантер» и «тигров», под густым градом минных осколков, взял на своем пути до Берлина бесчисленное множество деревень, высот и развилок, под адским огнем форсировал десятки малых и больших рек, изнемогал под жарким солнцем в пыльной степи, замерзал на лютом ветру в зимнем поле, бил врагов из своего ППШ или «драгунки» и все же выжил, не дал уничтожить себя. Не уменьшая заслуг воинов других родов войск, их вклада в победу, я выделяю все же именно его – пехотинца минувшей войны, далеко не бравого вида солдата в помятой, запачканной глиной шинельке, в обмотках на ногах, часто полусонного, вконец измученного, с не дожеванным куском зачерствелого хлеба в противогазной сумке, притерпевшегося к своей тяжелой доле, но всегда готового по свистку ротного кинуться в огонь – навстречу гибели или победе. Когда вы встретите в такой день пехотинца – бывшего солдата, сержанта, младшего офицера стрелкового полка, – поклонитесь ему до земли: подвига более героического не найти в веках.

Великая Отечественная война советского народа против немецкого фашизма – целая эпоха в истории нашей страны, блестящая страница ее героического прошлого. Она забрала бесчисленное множество человеческих жизней, разрушила сотни поселков и городов. И хотя за послевоенные годы все восстановлено и отстроено, облик земли стал красивее, чем прежде, невидимые следы войны еще остаются в сердцах и душах людей. Еще живут те, кто потерял на этой войне своих близких, – в одиночестве доживают век осиротевшие старики, братья и сестры, выросли без родителей дети. Видимо, и трети столетия мало, чтобы затянулись все душевные раны. В одной только Белоруссии погиб каждый четвертый из ее жителей, а в некоторых областях (например, Витебской) погиб каждый третий. Если же взять мужское население этой области, то после войны тут недосчитались половины мужчин. По существу, погибли все взрослые мужчины Витебщины, которая до сих пор не достигла довоенной численности жителей. Потери такого масштаба, понятно, не могут не отразиться на современном развитии экономики. Они создают сложные проблемы нехватки рабочей силы в сельском хозяйстве и на производстве, накладывают дополнительные обязанности на тех, кто трудится. Еще долго тут будут помнить войну.

Глубинная сущность народного подвига в минувшей войне является животворной темой современного искусства. О жизни человека на войне поставлено немало прекрасных фильмов, созданы замечательные произведения литературы. Одним из важнейших критериев в оценке произведений на тему войны является сохранение меры и такта в отношении к правде войны, ее участникам – живым, но главным образом убитым. Есть ли нужда говорить, насколько недопустимым в искусстве на данную тему является сочинение потешных фарсов на крови, комедий на человеческих страданиях. Но некоторые даже неплохие фильмы о войне, которые пользуются успехом у молодежи, неприемлемы для непосредственных ее участников. Случается, что фильмы о войне с надуманными и фальшивыми ситуациями ставят люди, что родились после 1945-го.

Понятно, для современного кино с его огромными техническими возможностями нет тем, которые нельзя было бы поднять, говорят, что языку кино все доступно. Но в этой теме, которая все еще сочится кровью, мне думается, было бы уместно руководствоваться нравственным доводом вроде: можно, но надо ли?

Психологическая углубленность, точный и строгий реализм в отображении драматических, а то и трагических перипетий войны вот единственно приемлемый путь для серьезного искусства. И у нас есть немало примеров именно такого рода произведений, блестящих во всех отношениях, которые трогают прежде всего святой правдой огненных лет. Знаменательно при этом, что лучшие книги и фильмы не только прекрасные образцы творчества прекрасных авторов, но и одновременно свидетельства участников войны и ее очевидцев. Значение их в духовной жизни народа и влияние на народное сознание не утратится с годами независимо от того, что в них сыграет первостепенную роль для будущего – воспитательная функция или яркое и честное свидетельство о поколениях, которые вынесли на своих плечах главную тяжесть войны. Конечно, и то и другое взаимосвязано и одинаково важно. Особенно для нашего времени, когда дело разрядки напряженности оказалось под угрозой срыва, перед лицом уничтожающей ядерной катастрофы, победителей в которой, как известно, не будет. Будут зачинщики тотального уничтожения, остановить которых могут только Сила и Воля.

Сила и воля, подобные той, что стала на пути немецкого фашизма и обеспечила сорок лет мира в Европе.

1985 г.

ЧТО ДАЕТ НАМ СЕГОДНЯ ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ?

Ответы на вопросы журнала «Дружба народов»

1. Что за последнее время в опыте всесоюзной и мировой литературы о войне вы считаете наиболее интересным?

– На фоне огромной военной литературы создать что-либо значительное о прошлой войне, тем более поражающее новизной, становится все труднее даже для художников, обладающих несомненным литературным талантом и личным военным опытом. Тем не менее, хотя, может быть, и нечасто, и если иметь в виду последние несколько лет, то я бы назвал книгу «Каратели» А.Адамовича, роман «Плотина» покойного В.Семина, несколько ранее вышедший роман В.Богомолова «В августе сорок четвертого».

Это действительно не только прекрасные своей правдой вещи, не только новое слово в литературе о войне, значительно углубляющее наше знание о ней, но и новый художнический взгляд, определенная новизна авторской концепции, может быть, невозможная еще несколько лет назад. Это тот случай, когда личное знание войны и народной судьбы (В.Семин) в значительной мере подкреплено документом (В.Богомолов), когда автор соединил в себе художника и ученого-исследователя (А.Адамович), что и дало возможность создать произведения правдивые, глубокие, ни в малой степени не повторившие ничего из огромного моря созданного прежде. Сюда же, наверно, нелишне будет причислить и В.Кондратьева с его чистым и честным голосом, его словами в адрес пехоты, несколько обойденной вниманием нашей литературы о войне.

2. Возможна ли, на ваш взгляд, настоящая, серьезная литература о войне у писателей невоевавших поколений?

– Я уже пользовался возможностью высказаться по данной проблеме, но факт, что этот вопрос возникает снова и снова, свидетельствует об устойчивом интересе к нему как со стороны читателя, так и со стороны нашей журналистики. Впрочем, это и понятно. Поколения уходят в свой урочный и неурочный час, на смену им идут новые, интерес человечества к последней большой и самой кровавой войне будет еще оставаться долго. Конечно, писать о войне будут все больше и те из литераторов, которые ее лично не знали, может быть, родились после войны, и знание о ней лежит вне пределов их личного жизненного опыта. Вполне возможно, что ими также будут созданы значительные произведения о человеке на войне. Но после стольких блистательных книг, созданных на основе безжалостной и скрупулезной правды о ней, это будет не просто и потребует не только выдающегося литературного таланта, но таланта гениального. В противном случае трудно будет избежать вторичности, сочиненности, приблизительности. Впрочем, характер такого рода творчества виден на примере современного кино о гражданской войне. Эта одна из самых драматических тем нашей истории все больше трактуется кинематографом как тема лихих приключений и романтической любви. Облегченность в изображении столь трудного и конфликтного времени происходит от стремления приспособить его проблематику для целей кино с его неуемным стремлением развлекать и забавлять. Что, впрочем, все больше ощущается и в некоторых фильмах о прошлой войне. Не хочется их называть здесь, но я думаю, они на памяти у многих зрителей-фронтовиков, неприятно пораженных их бесконечными каламбурами, комедийными пассажами, бездумным трюкачеством.

Если говорить определеннее, то я считаю, что в искусстве вряд ли возможно создать что-либо стоящее на основе незнания. Следовательно, знание, опыт совершенно необходимы даже для несомненных талантов, если они претендуют на значительные открытия в любой области искусства. Заемное же никогда не приносило успеха, об этом свидетельствует множество примеров из любой литературы.

3. Что, на ваш взгляд, является доминантой вашего творчества, соответствуют ли этому взгляду выводы критиков?

– Мне трудно исчерпывающе ответить на данный вопрос, так как я полагаю, что неблагодарное это дело – разбираться в собственном творчестве. Гораздо лучше, когда это делают другие. Тем более наши профессиональные критики, среди которых есть выдающиеся таланты, произведения которых мы читаем с не меньшим увлечением, чем художественную прозу. В этом смысле я не представляю собственного творчества без очень принципиального взгляда на жизнь и литературу критика А.Адамовича, тонкого аналитика Л.Лазарева, близкого мне по военному опыту и по отношению к тому, что мы пишем. В последние годы наша литература как бы озарилась новым, очень честным и свежим взглядом на нее Игоря Дедкова, проявившего удивительное по глубине понимание многих, зачастую подспудных ее процессов, а также «военной прозы». Чтение статей и рецензий этого критика для меня не только благодарная работа ума, но и душевное наслаждение. Думается, что при добром и проницательном внимании этих и других критиков ничто значительное в нашем творчестве не останется втуне. Так есть ли необходимость перетряхивать свои творческие сундуки в поисках укрывшейся там от критических взглядов жемчужины? Если критики ее не заметили, то была ли она?

1982 г.