Текст книги "Музыкальные вечера в Дахау"

В этот миг у меня явилась мысль убить ефрейтора, охранявшего меня. Размахнувшись, я ударил его лопатой по голове. Фашист упал без единого звука. Тут же я схватил гранаты, сумку с бутылками. Связку гранат бросил в офицера, а одну гранату в окоп. Раздался выстрел. Пуля попала мне в ногу, вторая задела голову. Оказалось, что один из офицеров был еще жив. Но все же я успел наброситься на бандита и задушить его. Наконец, я пополз к линии фронта. Силы мне изменяли, по лицу текла кровь.

Около линии обороны немцев я заметил двух немецких солдат. Они стояли на моем пути. Свернуть я уже не мог, не хватало сил. Собрав всю энергию, я привстал и мгновенно швырнул в фашистов бутылку с горючим. Липкая горящая жидкость попала на немецкие гранаты. Получился страшный взрыв. Осколками гранат был ранен и я. Что произошло потом, не помню. Очнулся я уже на руках красноармейцев и командиров» (Гаврилин И. Г. Зверства немцев над пленными красноармейцами. Рассказы бежавших из плена, документы и факты).

«Прошло сколько-то времени, и к нам, пленным, подкатила легковушка с немецкими офицерами. Следом подъехали два бронетранспортера, которые, поводив дулами пулеметов из стороны в сторону, нацелили стволы на пленных. По бокам выстроились автоматчики. Кто-то из наших испуганно произнес: «Видно, конец, братцы!» Один из пленных бросился бежать. Немцы загалдели, затормошились, а затем, когда беглец был метров за двести, срезали его из пулемета.

– Евреи есть? Выходи! – скомандовал немец по-русски. Никто не вышел.

– Комиссары есть? Выходи! – Опять никто не вышел.

– Командиры есть? Выходи! – Вышел младший лейтенант, командир комендантского взвода. Я решил не выходить, будь что будет, в своих бойцах я был уверен – не выдадут.

Всем пленным приказали встать на колени и снять пилотки. Я полулежал, облокотившись на здоровую руку, болело все тело, саднило грудь, дрожали руки. Офицеры медленно обошли нас, внимательно разглядывая каждого, искали евреев и командный состав. Рядовые в нашей армии, как правило, стриглись наголо, командиры же носили прическу, поэтому найти офицера среди солдат Красной Армии было проще простого – по нестриженой голове. Я же в армии стригся наголо, мой белокурый чуб снесли еще перед уходом в военную школу. Так что немцы прошли мимо, не обратив на меня никакого внимания. К счастью, ни евреев, ни комиссаров, ни командиров среди нас не нашли. А бронетранспортеры все так же целили в нас дулами своих пулеметов. Младшего лейтенанта и старшину Ефимкина, которого приняли за командира, увезли на бронетранспортере» (Небольсин Д. А. Дважды младший лейтенант).

Из рукописи «За то, что русский коммунист» военфельдшера Г. В. Сажина: «Начались страшные бои. Основная масса наших людей была сразу же уничтожена. Некоторое время мы скрывались в Пинских болотах, но, истощавшие, безоружные, попадали в руки немцев, хорошо вооруженных, сопровождаемых собаками. Поодиночке нас выловили, отобрали документы.

В лагере я подвергался унижениям и оскорблениям, как коммунист, подвергался избиениям, как все русские. Так как я был военный фельдшер, меня заставили лечить военнопленных. Опишу несколько случаев, когда я особенно подвергался избиениям. За то, что мы, врач и я, попросили особенно слабым пленным дополнительный паек, меня дико избили, выбив почти все зубы.

Когда мы освобождали от тяжелых работ больных и слабых, нас тоже зверски били. Один раз меня избили до полусмерти, сломали ключицу и повредили плечо. С тех пор у меня одно плечо выше другого. Немцы считали, что мы, как коммунисты, помогаем освободиться от работы другим военнопленным.

Издевались и избивали и за другие дела. Однажды в лагерь приехало высокое начальство в сопровождении свиты. С ними была маленькая беленькая ухоженная собачонка. А так как военнопленные съели в лагере всех крыс, эта собачонка оказалась большим лакомством. Пока свита с начальником ходила по лагерю, собачонку схватили, разорвали и тут же съели. Начался повальный обыск. Перерыли весь лагерь, но даже клочка шерсти не нашли. Мы все до одного были избиты так, что несколько дней не могли подняться. Меня поднимали битьем приклада и приказывали поднимать других. Я не мог стоять на ногах, но меня снова били и снова поднимали, пока я не потерял сознание. Когда я очнулся, врач сказал мне, что я несколько дней был в бредовом состоянии.

Нас избивали тогда, когда немцы были в плохом настроении, избивали тогда, когда были в хорошем настроении и им хотелось просто поразвлечься. Можно привести массу примеров, когда немцы начинали издевательски оскорблять за то, что ты коммунист, за то, что ты русский».

Война против СССР была задумана как тотальный геноцид против всего советского народа. В январе 1941 г. Гиммлер так определил цель похода на Россию: «На Востоке должно исчезнуть 30 миллионов славянского населения». Он назвал войну против Советского Союза неизбежным результатом противоречий «между германским рейхом и недочеловеками». Война с Россией – это не только противостояние двух непримиримых идеологий, это еще и смертельная схватка двух рас. Гиммлер называл русских зверями в человеческом обличье и призывал эсэсовцев «убивать их, иначе они убьют тебя». После начала военных действий в Германии была развязана мощная антирусская кампания. О русском народе писали и говорили как о народе рабов и «человекоподобных животных». Геббельс вообще не считал русских за народ, а рассматривал как «сборище зверей». Об умственных способностях самого Геббельса можно судить хотя бы по его призыву к красноармейцам, напечатанному в листовках: «Бей жида-политрука, морда просит кирпича!»

Появление массы советских военнопленных было использовано геббельсовской пропагандой для иллюстрации восточной неполноценности. Газеты начали печатать фотографии изможденных, оборванных и полураздетых русских пленных. В связи с этими фотографиями впервые стали употреблять выражение «унтерменш». Пленные – и вообще все русские – это «смесь низменного и подлого человеческого существа, настоящие недочеловеки». Появилась масса публикаций под названием «Недочеловек». Особенно покровительствовал пропаганде «недочеловека» рейхсфюрер СС Гиммлер. По его распоряжению массовым тиражом была издана брошюра «Унтерменш», в которой Сталина назвали «унтерменшем № 1». Брошюра наглядно демонстрировала «арийцам» неполноценность русских, подчеркивала контраст между вырождающимися народами на Востоке и нордическими немцами. «Недочеловек – это ужасное существо, которое носит черты лица, подобные человеческим, однако духовно и умственно недочеловек стоит ниже, чем любое животное». В качестве главного авангарда «недочеловеков» изображались евреи, а еврейство было признано «биологическим корнем большевизма».

Генералы вермахта были более осторожны в оценках «унтерменшей и большевистских комиссаров». Начальник штаба ОКВ генерал-полковник Йодль писал: «Умелая и настойчивая работа коммунистов привела к тому, что с 1917 г. Россия изменилась самым удивительным образом. Русские всегда славились своим презрением к смерти. Коммунистический режим еще больше развил это качество, и сейчас массированные атаки русских эффективнее, чем когда-либо раньше. Дважды предпринятая атака будет повторена в третий и четвёртый раз, невзирая на понесенные потери, причем и третья, и четвертая атаки будут проведены с прежним упрямством и хладнокровием. Огромные бреши от нашего огня немедленно заполнялись, одна за другой катились волны пехоты, и, лишь когда людские резервы иссякали, они могли откатиться назад. Но часто они не отступали, а неудержимо устремлялись вперед. Отражение такого рода атаки зависит не столько от наличия техники, сколько от того, выдержат ли нервы».

Немецкий генерал Вестфаль, описывая операцию «Тайфун» (так называлась операция по захвату Москвы), вынужден был признать, что «немецкая армия, ранее считавшаяся непобедимой, оказалась на грани уничтожения».

Генерал Курт Типпельскирх удивлялся: «…русские держались с неожиданной твердостью и упорством, даже когда их обходили и окружали. Этим они выигрывали время и стягивали для контрударов из глубины страны все новые и новые резервы, которые к тому же были сильнее, чем это предполагалось, противник показал совершенно невероятную способность к сопротивлению».

Генерал Гюнтер Блюментри вспоминал: «Нам противостояла армия, по своим боевым качествам намного превосходившая все другие армии, с которыми нам когда-либо приходилось встречаться на поле боя… Красная Армия 1941–1945 гг. была гораздо более сильным противником, чем царская армия, ибо она самоотверженно сражалась за идею. Это усиливало стойкость советских солдат. Они умеют защищаться и стоять насмерть. Попытки их одолеть стоят много крови. Даже будучи окруженными, русские не отступали со своих рубежей».

Генерал-полковник Эрхард Раус, воевавший в Первую мировую, утверждал: «То, что солдаты Красной Армии продолжали сражаться в самых безнадежных ситуациях, совершенно не заботясь о собственной жизни, можно в значительной степени приписать храброму поведению комиссаров. Разница между Российской императорской армией в годы ПМВ и Красной Армией даже в самые первые дни германского вторжения была просто колоссальной. Если в прошлой войне русская армия сражалась как более или менее аморфная масса, малоподвижная, лишенная индивидуальностей, духовный подъем, вызванный идеями коммунизма, начал сказываться уже летом 1941 года».

Из книги Роберта Кершоу «…Березовые кресты вместо железных»: «Третий батальон 18-го пехотного полка, насчитывающий 800 человек, был обстрелян русским арьергардом. Силы русских состояли исключительно из политработника и четырех солдат, с невиданной ожесточенностью защищавших временную позицию посреди поля пшеницы. Немцы понесли незначительные потери. «Я не ожидал ничего подобного, – срывавшимся от волнения голосом признавался командир батальона майор Нойхоф. – Это же чистейшее самоубийство – атаковать силы батальона пятеркой бойцов». Офицер Малапар: «Они думают иначе, чем мы. И не трудись – русского ты всё равно никогда не поймёшь!»

Генерал Швеппенбург в своих мемуарах написал: «Русская душа! Она переходит от нежнейших, мягких звуков до дикого фортиссимо, трудно только эту музыку и особенно моменты её перехода предугадать. Слова одного старого консула остаются символичными: «Я недостаточно знаю русских – я живу среди них всего тридцать лет».

В немецких документах отмечается, что с первого дня войны оперативные группы СС, выполняя «приказ о комиссарах», добились полного взаимопонимания с вермахтом, который брал на себя часть функций айнзатцкоманд по уничтожению комиссаров и политруков – «противников германского господства». К этому времени стало очевидно, как ожесточенно и упорно сопротивляется противник на Востоке. Верховное командование сухопутных войск также убедилось, что Германия совершенно недооценила мощь и ударную силу Красной Армии. Единственными, кто из немецкого руководства выступил против «приказа о комиссарах», были руководитель разведки адмирал Канарис и министр по делам оккупированных территорий Розенберг, что зафиксировано в документах Нюрнбергского трибунала. Канарис и Розенберг полагали, что «приказ о комиссарах» усилит сопротивление советских войск и снизит количество взятых в плен солдат.

Учитывая, что советских военнопленных транспортировали по всей территории рейха, шеф гестапо Мюллер 27.08.1941 г. издал приказ отделам тайной полиции на местах следить за перемещением «красных комиссаров» и незамедлительно «посылать айнзатцкоманды в лагеря для их чистки». Отбор «опасных» из числа советских военнопленных, впоследствии убитых в концлагере Дахау, производился в военных округах V (Штутгарт), VII (Мюнхен) и XIII (Нюрнберг). Вместе с пленными из офицерского лагеря Хаммельбург (1100 человек) в концлагерь Дахау для расстрела были отправлены 2000 человек из лагерей для рядового состава Хаммельбург и Нюрнберг-Лангвассер. Осенью 1941 г. в Дахау были также переданы несколько сот человек из V округа и 267 человек из шталага VII А (Моосбург).

Айнзатцкоманды старались превзойти одна другую по числу обнаруженных и уничтоженных комиссаров и евреев. По свидетельству П. Олера, руководителя айнзатцкоманды в офицерском лагере Хаммельбург, из офлага в Дахау было отправлено около 500 человек. Все они были расстреляны. На судебном процессе 1948 г. генерал-лейтенант Шеммель, начальник отдела военнопленных в XIII военном округе (Нюрнберг), показал, что в его распоряжении находилось около 40 000 советских военнопленных, из них было отобрано и уничтожено 2000 человек. В отчете группы «А» говорилось, что в конце августа 1941 г. обнаружено большое число «коммунистических функционеров, которые были ликвидированы».

После отбора «нежелательных элементов» айнзатцкоманды через бюро гестапо направляли в IV отдел РСХА список пленных в качестве «заявки на проведение казни». В IV отделе приказ о проведении казни представлялся на подпись начальнику гестапо Мюллеру. Один экземпляр этого приказа направлялся в лагерь, комендант которого формально должен быть освободить намеченных лиц из плена (лишить звания военнопленных) и перевести в концлагерь, где их должны были казнить, и второй экземпляр – в концлагерь. Комендант концлагеря об исполнении приговора докладывал инспектору концлагерей в Ораниенбург и в

IV отдел РСХА в Берлин. Предписанное «особое обращение», то есть убийство отобранных пленных, осуществлялось по-разному. На территории рейха «отобранные» пленные, как правило, доставлялись в ближайший концлагерь. В Дахау на стрельбище Хебертсхаузен пленных расстреливала особая команда. В Заксенхаузене и Бухенвальде убивали в приспособленных «для научных исследований» помещениях выстрелом в затылок; в Маутхаузене умерщвление осуществлялось особенно жестокими способами: в каменоломне лагеря «посредством работы», с помощью инъекций фенола и других химикатов, путём удушения хлоратом магния, изнурения голодом, а позднее – путём расстрелов. О числе убитых таким образом советских военнопленных нет даже приблизительных данных.

8 сентября 1941 г. были изданы правила об обращении с советскими военнопленными, подписанные генералом Рейнеке – начальником управления по делам военнопленных при ОКВ. В правилах говорилось: «Большевистский солдат потерял право на то, чтобы с ним обращались как с честным противником. При малейшем намеке на неподчинение, особенно в случае с большевистскими фанатиками, должен быть отдан приказ о безжалостном и энергичном действии. Неподчинение, активное или пассивное сопротивление должны быть сломлены немедленно силой оружия (штыки, приклады и огнестрельное оружие). Каждый, кто при проведении этого приказа не прибегнет к своему оружию или сделает это недостаточно энергично, подлежит наказанию. В военнопленных, пытавшихся бежать, следует стрелять без предварительного оклика. Никогда не следует делать предупредительного выстрела».

Из показаний генерал-лейтенанта Курта Эстеррейха (МНП, документ СССР-51): «В июне 1941 г., через два дня после вторжения Германии на территорию Советского Союза, я получил приказ ставки ОКВ, подписанный начальником управления по делам военнопленных генералом Рейнеке. В этом документе, так называемом «комиссар эрлас», именем фюрера немецким воинским частям, находившимся в походе, и администрации лагерей для военнопленных приказывалось поголовно расстреливать русских военнопленных, принадлежащих к политическому составу Красной Армии, коммунистов и евреев. В последующих приказах ставки говорилось о том, что трупы расстрелянных указанных категорий военнопленных следует закапывать массами в ямах, а при возможности – сжигать, снимая при этом с них опознавательные медальоны.

Полученные мною приказы ставки я передал для исполнения подчиненным мне комендантам шталагов майору Зегеру, полковнику Больману и подполковнику Дульнингу.

Подполковник Дульнинг, выполняя этот приказ, сразу же расстрелял свыше 300 человек политических работников Красной Армии, коммунистов и евреев. Трупы расстрелянных были зарыты в массовых могилах на кладбище в районе расположения лагеря. Выявленных среди военнопленных политических работников Красной Армии, коммунистов и евреев, в соответствии с указанием ставки верховного германского командования, коменданты лагерей передавали в зондеркоманды СД, где их расстреливали.

В конце 1941 г. или в начале 1942 г. я опять был вызван в Берлин на совещание начальников отделов по делам военнопленных при военных округах. Совещанием руководил новый начальник управления по делам военнопленных при ставке верховного главнокомандования генерал-майор фон Гревенитц. На совещании обсуждался вопрос о том, как поступать с русскими пленными, которые в результате ранений, истощений и болезней были непригодны для использования на работах. По предложению Гревенитца по этому вопросу высказалось несколько присутствовавших офицеров, в том числе врачи, которые заявили, что таких военнопленных надо концентрировать в одном месте – лагере или лазарете – и умерщвлять при помощи яда. В результате обсуждения Гревенитц отдал нам приказание нетрудоспособных военных умерщвлять, используя для этого медицинский персонал лагерей.

Возвратившись в Данциг, я через Зегера, Больмана и Дульнинга проводил эти указания в жизнь, причем я предупредил их о том, чтобы умерщвление советских военнопленных производилось весьма осторожно, дабы это не стало известным за пределами лагерей. Летом 1942 г. я был командирован на Украину, на должность начальника отдела по делам военнопленных при штабе армейской группы «Б». Прибыв к месту службы, я узнал, что способ умерщвления русских военнопленных ядами там уже применяется. В октябре 1942 г., во время посещения дулага в районе Чир, комендант лагеря доложил мне, что в течение только одной недели им было умерщвлено при помощи яда 30–40 истощенных и больных советских военнопленных. В других лагерях неспособных к труду русских пленных просто расстреливали. Так, например, во время посещения летом 1942 г. дулага № 125 в г. Миллерово комендант лагеря на мой вопрос о том, как он поступает с нетрудоспособными русскими военнопленными, доложил, что в течение последних восьми дней им было расстреляно по указанным выше мотивам около 400 русских военнопленных.

Находясь на Украине, я получил из ставки совершенно секретный приказ, подписанный Гиммлером, о том, что с августа 1944 г. должно производиться клеймение русских военнопленных определенными знаками. Многие поступавшие ко мне военнопленные были в тяжелом физическом состоянии, обессилены и неработоспособны, в рваном обмундировании и без обуви вследствие того, что военнослужащие германской армии отбирали у военнопленных сапоги, ботинки, обмундирование, белье и другие вещи. Не лучше обстояло дело и в лазаретах для русских военнопленных. При посещении харьковского лазарета я видел, что тяжелые больные были размещены в помещениях, где не было отопления и все окна выбиты, а больные не имели одежды и обуви. В результате в этом госпитале ежедневно умирало от истощения и заболеваний 200–300 человек».

5 декабря 1941 г. в управлении вермахта под председательством генерал-лейтенанта Рейнеке состоялось совещание, в котором наряду с представителями имперского министерства труда и министерства по делам оккупированных восточных территорий принял участие также начальник гестапо Мюллер. Рейнеке обратился к нему с просьбой ввиду дефицита рабочей силы в рейхе, во время акций «отбора», проводимых органами полиции безопасности, особое внимание обращать на квалифицированных рабочих редких специальностей. Проводившаяся в 1941 г. практика превентивной ликвидации всех потенциально опасных пленных в первой половине 1942 г. была ограничена, но не прекращена.

Из воспоминаний П. П. Астахова о прибытии в конце мая 1942 г. в лагерь, расположенный в г. Первомайске Одесской области: «…наконец фельдфебель вновь обратился к пленным: «Выйти из строя всем коммунистам, офицерам и евреям!» – четко звучал его голос перед затихшим строем пленных. «Kommunisten, Ofizieren und Juden», – несколько раз повторил фельдфебель. Видя, что строй стоит и не реагирует на команду, он обратился уже к переводчику, чтобы тот перевел следующие его слова: «Хуже будет… Вы сами должны об этом заявить!»

После некоторых колебаний из строя вышло несколько человек. Через минуту они направились в сторону сарая, где их ожидали немецкие солдаты. Там остановились, положили пожитки на землю, поснимали верхнюю одежду и в нательном белье вошли в сарай. Их было четверо-пятеро, не запомнил. Позже там оказалось еще несколько человек. Были среди них командиры, переодетые в солдатское, и евреи, узнать которых не составляло труда. Не знаю, что заставило этих людей добровольно сдать себя в руки лагерных властей? Может быть, надежда на то, что их «добровольное признание смягчит наказание»? Но этого не случилось, расстреляли всех.

Казавшийся неминуемым расстрел на передовой совершился здесь, в лагере, на глазах сотен пленных, не веривших тому, что происходит. Это была та самая правда о расправах над коммунистами, евреями и комсоставом Красной Армии, которую передавали сводки Информбюро. Голодных и обессиленных, их вывели из сарая, поставили деревянные козлы, перевитые колючей проволокой, и заставили перепрыгивать через них. Потом, пробежав мимо кухни и обогнув ее, они бежали дальше к открытым воротам, выходящим за зону, к вырытой яме. Там у ямы их ожидал избавляющий от мук и позора выстрел в затылок. Вся эта операция-трагедия завершалась удивительно четко и спокойно, по заранее продуманному плану, без криков о пощаде и помощи. Она закончилась братской могилой – ее тут же забросали землей пленные» (Астахов П. П. Зигзаги судьбы).

«6 мая 1942 г., то есть через год после подготовки армией первого проекта приказа (комиссар эрлас), в официальный журнал исторического отдела ОКВ была внесена следующая запись: «Фюрер отдал распоряжение, согласно которому временно и в порядке эксперимента разрешается гарантировать жизнь командирам, комиссарам и политрукам, находящимся в окружении, чтобы легче было их склонить к сдаче в плен, а советские войска – к капитуляции» (Варлимонт В. В ставке Гитлера).

Летом 1942 г. «отборы» формально прекратились. Как отмечают все исследователи, это было связано в первую очередь с нехваткой рабочей силы в Третьем рейхе и крахом плана молниеносной войны. Также действие «приказа о комиссарах» было приостановлено в целях ослабления сопротивления советских войск в обороне и роста случаев дезертирства. К тому же комиссары все реже стали попадать в плен, предпочитая смерть на поле боя. «Отборы» приводили к потере крайне необходимой рабочей силы, поэтому «опасных» пленных через концлагеря и шталаги стали направлять на заводы и стройки Германии. На смену «особому обращению» пришло «уничтожение военнопленных путем работы».

«1 июня 1942 г. перестали подвергать «особому обращению» командиров и политруков в лагерях для военнопленных, а в октябре «приказ о комиссарах» был отменен. Айнзатцкомандам, перед тем как покинуть лагеря, было приказано выяснить, кто из комиссаров и политруков дезертировал, их надлежало отправить в концлагерь Маутхаузен, а тех, кто был взят в плен во время боя, следовало казнить. По отношению к «евреям, преступникам и прочим» процедура оставалась прежней – их расстреливали» (Streit, Keine Kameraden, s. 253).

Политический надзор за советскими пленными тем не менее оставался до конца войны. Гестапо и СД продолжали отбирать «опасных и нежелательных личностей» в лагерях. Отныне отбору подлежали только военнопленные, которые представляли серьёзную угрозу рейху при использовании их труда на стратегически важных предприятиях («красные комиссары», политруки, руководящий состав НКВД, ВКП(б), организаторы лагерных подпольных групп сопротивления, пленные, совершившие несколько побегов). Генрих Гиммлер, выступая 28 февраля 1944 г. в Берлине перед функционерами НСДАП, произнес: «Все коммунисты – уголовные элементы. Здесь, как и во всех других вопросах, которые касаются блага нашей нации, мы проводим беспощадную и безжалостную политику».

В этой обстановке коммунистам и комиссарам Красной Армии необходимо было обладать беспредельным мужеством и безграничной верой в правоту своего дела, чтобы в фашистских лагерях противостоять нацистскому террору. И комиссары, например, такие как И. В. Петров-Бугорчиков из Сталинграда (расстрелян в Дахау), П. А. Серебряков из Ленинграда (расстрелян в Дахау), старший политрук М. М. Джалиль из Казани (гильотирован в Берлине), не останавливаясь ни перед какими жертвами и трудностями, продолжали в плену вести антифашистскую борьбу, за что и поплатились жизнями. За два года до казни Муса Джалиль написал свои знаменитые слова: «Цель жизни в том и заключается: жить так, чтобы и после смерти не умирать».

Что же касается наших выдающихся участников антифашистского движения Сопротивления, таких как рядовой солдат Ф. А. Полетаев, лейтенант В. В. Порик, командир минометного взвода Мехти Ганифа оглы Гусейн-заде (партизан «Михайло»), летчик М. П. Девятаев, старшина Ф. Н. Мусолишвили, старший политрук и поэт, автор «Моабитской тетради» М. М. Джалиль, то им, как и генерал-лейтенанту Д. М. Карбышеву, присвоено звание Героя Советского Союза.

Сопротивление наибольших масштабов достигло в концлагерях, где узников неминуемо ждала смерть, вопрос был лишь во времени. Различные источники свидетельствуют о героической борьбе советских людей в фашистских концлагерях Дахау, Бухенвальд, Маутхаузен, Собибор, Флоссенбург, Освенцим, Заксенхаузен, Дора-Миттельбау и других, поскольку в них в конечном итоге сосредоточивались наиболее активные и политически опасные для фашистов пленные.

Сеть нацистских концлагерей была унифицирована в самом главном. Она представляла собой невиданного масштаба «конвейер», на который загружались люди, миллионы людей, а выгружался пепел. «Конечной станцией» лагерника был крематорий. Но «длина конвейера» в различных лагерях была различной. В одних «загрузка» и «выгрузка» продолжались несколько часов (лагеря смерти), в других – несколько месяцев (рабочие лагеря), в третьих – год, два (обычные лагеря).

Издевательства, наказания, казни в концлагерях были самыми неожиданными. Каждый комендант, каждый фюрер СС, каждый эсэсовец изощрялся как мог. Идея «конвейера» заключалась в том, чтобы сломить человека, уничтожить его морально, а потом физически. Три цифры надо запомнить, чтобы понять весь размах гитлеровского «конвейера». Только на территории Германии насчитывалось 1100 концлагерей. Через концлагеря прошли 18 млн человек, погибли 12 млн (Л. Б. Черная).

«Приказ о комиссарах» стал самым зловещим символом национал-социалистической политики Германии, направленной на тотальный террор и физическое устранение идеологических противников. Во время Нюрнбергского процесса, в мемуарах немецких генералов, а также в историографии «приказу о комиссарах» было уделено гораздо больше внимания, чем плану «Барбаросса» или любым иным приказам, включая приказ об обращении с советскими военнопленными, хотя последний привел к гораздо большему числу жертв, чем «приказ о комиссарах». Тому есть ряд причин. В «приказе о комиссарах» грубое попрание важнейшего положения международного права – «с военнопленными следует обращаться по-человечески» – выражено гораздо нагляднее, чем в любых других документах. «Приказ о комиссарах» ещё до начала боевых действий обрекал большую группу личного состава Красной Армии на полное и немедленное уничтожение без суда и следствия.

Немецкий профессор истории Феликс Рёмер в своей книге «Приказ о комиссарах. Вермахт и нацистские преступления на Восточном фронте» свидетельствует: «Расстрелы комиссаров и политруков проводились во всех 13 армиях, 44 армейских корпусах и более 90 % дивизий из 150. Документально подтверждено 4000 казней комиссаров. Но это минимальная цифра. Материалы, которые были в моем распоряжении, позволяют сделать вывод о 10 000 расстрелянных».

Из выступления американского писателя Майка Давидоу на митинге в Нью-Йорке 22 декабря 1991 г.: «Когда я был солдатом и служил в пехоте, то никогда не слышал, чтобы офицер говорил мне или ещё кому-то: «Демократы или республиканцы, вперёд!» Но такое случалось во время Великой Отечественной войны – политкомиссары Красной Армии призывали: «Коммунисты, вперёд!» И коммунисты в первых рядах шли в атаку. Три миллиона членов партии погибли на войне».