Текст книги "Бей первым, Федя! Ветеринар. Книга первая"

Он правда попытался слабо дернуться назад, промямлив что-то вроде: «Надо же разобраться… Надо же все точки…»…

– Ты еще скажи, что своего адвоката ей пришлешь, – жесткий кулак Кошкиной вытолкнул парня на улицу, под такие ласковые солнечные лучи. Федор замер на месте, зажмурив глаза. Он вдруг подумал, что не успел задать жене вопроса, который давно мусолил внутри:

– Ну зачем ты заставила меня есть мясо того мужика?

О том, что вообще-то никто никого не заставлял, он даже не думал. Если бы он мог подслушать, о чем недавно говорила его Галчонок в соседнем номере?! Говорила, и посмеивалась; а потом и вовсе расхохоталась, изливая слова вместе с проступившими невольно слезами:

– И этот дурачок поверил. Представляешь, поверил! Будто я вместо того, чтобы спокойно спать на диванчике, на кухне, разделывала там на части труп! Да я того бомжа, что он привел в нашу квартиру, даже догнать не смогла. А он, между прочим, в лучшем костюме моего придурка удрал…

Она еще раз всхлипнула, и потом уже совсем зло добавила:

– А я специально на этот день свиную вырезку заказывала, чтобы ему угодить в годовщину свадьбы…

Галина ткнулась в грудь Евгения, Женечки, с которым уже не первый год принимала такие вот банные процедуры, и заревела уже в полный голос, жалея сейчас почему-то только себя в какой-то особо извращенной логике – словно именно Федор был виновен в том, что она встречала их общий праздник в объятиях чужого мужика…

Когда опомнившаяся, а больше того рассвирепевшая Казанцева выскочила опять в коридор, ни блудливого муженька, ни его пассии, наряженной в какой-то балахон защитной раскраски, не было. Однако и ее смазливое личико, и нахальные глаза, задорно поблескивающие под русой челкой, он запомнила – чтобы вцепиться в них при случае острыми ногтями. А что такой случай когда-нибудь представится, Галина не сомневалась.

Глава 5. Ветеринар, Зайка и высший свет

Высшим светом это сборище надутых индюков и надушенных до головокружения бездельниц Мама называла только вслух. В мыслях же она порядком издевалась над людьми, которые не могли позволить себе жить так, как того требует душа. В этом отношении многие пары, что сейчас чинно фланировали по комнатам ее огромного особняка, могли бы позавидовать черной завистью тем, кто не был отягощен тяжелыми кошельками, и еще более тяжелым грузом проблем. То есть, простым жителям Сибирска. Те же, что собрались сегодня отметить очередной – не будем говорить какой – день рождения всемогущей Мамы, улыбались сейчас вполне искренне и широко – внешне. Внутри же они, была уверена Людмила Золотова, хищно щерились, готовые перегрызть глотку и ей, и большинству окружающих; а многие – и своим половинкам, которых они сейчас бережно поддерживали под локоток. Или наоборот – позволяли поддерживать. Потому что среди милых дам здесь тоже хватало и акул, и аллигаторов, и…

Золотова – быть может единственная здесь – стояла на лестнице в гостиной перед парадным входом в дом со скучающим и даже немного презрительным выражением лица. Она могла позволить себе это. И с губернатором, который поспешил поздравить ее одним из первых, и с мэром, который губернатора терпеть не мог (кстати – взаимно), и с многочисленными начальниками управлений и отделов, начиная от полицейского и заканчивая…

Она огляделась. Единственным, кто еще не поздравил ее, был сын, Сашенька, Пончик. Она сама когда-то давно назвала ребенка так, и с тех пор прозвище намертво приклеилось к наследнику ее капиталов. Но не ее могущества; во многом мнимого, искусственно поддерживаемого. Эта властная женщина, вопреки только что культивируемой иронии тоже спрятала горькую усмешку. Что-то в жизни менялось. В первую очередь, конечно, в столице, откуда по городам – прежде всего губернским центрам – высаживались десанты силовиков. А потом назад, в первопрестольную, везли закованных в наручники людей, власть которых еще недавно ничем не ограничивалась. Она поймала взглядом сухощавую фигуру губернатора, который разулыбался, поняв и приняв внимание Мамы; потом толстого, сравнимого фигурой с ее ненаглядным сыночком, мэра. Представила их (не сына, конечно) прикованными друг к другу, да еще и с кандалами на ногах, и опять заразительно улыбнулась.

Эту улыбку явно принял на свой счет новый гость. Длинный, какой-то нескладный, с единственной белой розой в руках, он чем-то неуловимо отличался от других.

– Может тем, что ведет себя исключительно естественно, – подумала она, – улыбается растерянно и даже испуганно – как и должен себя вести человек, попавший в незнакомый дом, полный двуногих крокодилов.

На него – на этого верзилу в костюме, который наверное был сшит на заказ, но явно на другого человека – обернулись все, кто сейчас находился в большом холле. Как же, сама хозяйка, всемогущая Мама, встречавшая остальных на лестнице, кивками головы – совсем как императрица в своем дворце – сейчас сбежала к незнакомцу, словно обычная обрадовавшаяся девчонка! Даже руки вперед вытянула, будто собралась обнять этого растерянного парня.

Золотова подозревала, что многие сейчас злорадно усмехаются в глубине своих душонок; большинство знали о ее маленькой слабости – так, пустячке. Мама любила мужчин; таких, кто мог завести ее, поразить чем-то необычным. Чем? Она и сама этого не знала; потому и была в поиске. Постоянном поиске вот уже несколько лет. Но этой ее слабостью никто воспользоваться не решался – до сегодняшнего дня. До того чернокожего мальчугана, копии американского президента, которую ей, как оказалось, подсунули.

Она уже успела погонять внутри себя ярость от этого унизительного чувства; заставила отослать несчастного парня, так и не успевшего поразить ее ничем, туда, откуда он не сможет выбраться до конца своих дней. Задачу Золотова не конкретизировала, но знала, что ее приказ будет выполнен именно так, как она сказала.

Теперь же она удивилась своему неожиданному порыву. Но добежать – чего она не делала уже очень давно – ей не дали. Опередили – собственный пес, огромный неаполитанский мастиф Бакс. Точнее, эту громадину еще щенком подарили Пончику, но парню подарка хватило ровно на полчаса. Так что подросший, потом выросший и, наконец, далеко переросший естественные пределы своей породы Бакс считал хозяйкой именно Людмилу. Понимал, наверное, кто его кормит; как и всех остальных в этом доме. И вот эта стремительная махина злобной плоти была готова накрыть собой незнакомца, на лице которого легкий испуг не успел смениться паническим ужасом. Наоборот, его лицо разгладилось, стало каким-то строгим, отчего сама Людмила остановилась на предпоследней ступени. А незнакомец повелительно прикрикнул: «Сидеть!», – и Бакс, который не слушал никого, кроме Мамы, послушно шлепнулся на задние лапы.

Тишина вокруг звенела несколько секунд, а потом ее разорвал дикий крик:

– Это он! Мама, это он!

Мимо Золотовой, повторяя путь Бакса, пролетел сыночек, обдавший Маму (или просто маму) причудливой смесью дорогого парфюма и какого-то застарелого дерьма.

Мама успела наморщить носик и подумать, неожиданно злорадно:

– Вот сейчас паренек гаркнет, и сыночек брякнется на задницу рядом с Баксом.

Но незнакомец, по поводу личности которого у хозяйки дома были уже вполне определенные подозрения, не успел выкрикнуть ничего; даже если собирался сделать это. Вместо него с грозным рычанием в воздух взвился мастино. Пончик лишь испуганно икнул, когда его необъятная туша оказалась на мраморном сверкающем полу, прижатая такой же тяжеловесной грудой мускулов, шерсти и клыков. Главным образом клыков, щелкнувших прямо перед круглощекой физиономией.

– Мама. а.а!., – буквально заверещал, Пончик – совсем как детстве – и материнское сердце все-таки дрогнуло, хотя Золотова не могла заставить себя поверить, что обычно добродушный Бакс вопьется сейчас в живую человеческую плоть.

– Бакс!!! – закричала Мама.

– Бакс!!! – раздалось снизу, от человека, на защиту которого так неожиданно выступил пес.

И последний сразу отреагировал, правильно поняв возмущение и Золотовой, и Казанцева. Да – именно наш герой так эффектно оказался в гостях, на Пушкина, дом один. Он не видел сейчас перед собой ничего, кроме прекрасного, одновременно встревоженного лица Зайки, которая уставилась на толстый зад Пончика, улепетывающего на четвереньках куда-то в угол, образованный сверкающим полом и мраморной же лестницей. А следом ему полетели слова Казанцева, который уже не в первый раз за этот день не сумел сдержать своего профессионального нутра.

– Здравствуй, Зайка! Это твой мальчик? Какой-то он слишком нервный. Я бы посоветовал кастрировать его. Если хочешь, я сам займусь этим.

И он изобразил двумя пальцами свободной от подарка руки движение лезвий гигантских ножниц, имея в виду под мальчиком конечно же мастифа. Пончик как раз уткнулся в каменный угол, и повернулся к залу, чтобы успеть заметить это зловещее движение. В его забитую паническими мыслями голову едва протиснулись еще два слова: «мальчик» и «кастрировать». Теперь Саша Золотов заверещал точно так же, как это делают поросята, которых подвергают столь унизительной процедуре. А тут еще Бакс подскочил, и в качестве извинения принялся вылизывать его побагровевшую физиономию длинным липким языком.

Последнего – вместе с тяжелым дыханием, что прорывалось сквозь страшные клыки – Пончик не выдержал. Его сознание отключилось; как раз в тот момент, когда Федор с Людмилой на пару отпихнули тяжеленного пса от тела Пончика, и склонились над ним, едва не столкнувшись лбами. И это мимолетное касание почему-то заставило покраснеть Маму! Даже несмотря на то, то у ее ног тяжело дышал, бормоча что-то невнятное, сын…

Пончика наконец водрузили на ноги подскочившие слуги; они увели его куда-то вглубь покоев, в которые ходя гостям не было.

– Кроме некоторых, – стрельнула в сторону последнего гостя хозяйка.

Стрельнула совершенно так же, как какая-нибудь восьмиклассница, влюбленная в учителя физкультуры… Она глубоко вздохнула; на физкультурника этот парень никак не походил; но волновал он ее ничуть не меньше, а скорее много сильнее, чем любой накачанный самец.

Потом до Мамы дошло, что она и улыбается сейчас, как та самая школьница, то есть как последняя дура. Но стирать улыбку не стала, лишь добавила ей хищного выражения, отчего тут же отшатнулись сгрудившиеся вокруг гости, и пропела, тоже неожиданно для всех:

– А теперь прошу за стол. Ты наверное проголодался… милый?

И Федор, который совершенно правильно принял последнее слово на свой счет, – кивнул:

– Да, Зайка. С утра ничего не кушал.

Тут он вспомнил про свой завтрак, и скорчил такую жуткую физиономию, отвернув лицо от хозяйки, что… мэр, который на свое несчастье, сунулся ближе других к этому углу, в ужасе отступил, натыкаясь на чью-то услужливо подставленную ножку.

Теперь еще один толстяк оказался на полу, в панике озираясь и отыскивая свой угол. Увы – вокруг был лишь частокол ног, да чьи-то крепкие руки, подхватившие градоначальника и водрузившие его на ватные ноги

– Спасибо, э-э-э.., – повернулся он к помощнику, – Николай Иванович, весьма благодарен,

– Не стоит, – засмеялся столь же багроволицый и толстомясый помощник, который в негласной табели о рангах был примерно на одной ступени с мэром.

Однако сейчас заместитель председателя областной думы, Николай Иванович Круглов, поступил совершенно несообразно тому самому табелю. Он протиснулся в первый ряд столпившихся гостей и остановил свой ироничный, даже несколько вызывающий взгляд на Маме и ее необычном госте. Еще мгновение, и его рот открылся бы, чтобы извергнуть какой-нибудь явно провокационный вопрос. В груди Мамы что-то противно заныло: «Вот оно, начинается!», – имея в виду, что тот самый нарыв, зревший последний год, и должен был сейчас прорваться словами не опасного, на ее взгляд, противника. Но роковые (а может, и совсем обычные) слова так и не прозвучали, потому что их опередила добродушная, несмотря на внутреннее содержание, фраза Казанцева:

– А я думал, что ты выпадешь из окна, дядя. Так махал руками, что я не успевал следить за твоей физиономией, – Федор повернулся к остальным с обезоруживающе улыбкой, – знаете как трудно было следить за ним в прицел снайперской винтовки?!

Теперь отшатнулись все, и первым Круглов. А Мама схватила Казанцева под руку и повела его к лестнице и дальше – в банкетный зал, где у каждого было свое, закрепленное за ним на постоянной основе место. Сообразительный управитель (дворецкими в России пока еще таких людей не называли) успел поставить во главе длинного стола еще один стул с высокой спинкой, как разна которой вычурный вензель уже красовался, и даже так покомандовать на столе переменами холодных закусок и приборами, что сейчас ничто не говорило о том, что еще пару минут назад этих самых приборов было на один комплект меньше.

И Казанцев вполне справедливо сообразил, что это место ждет его. Тем более, то Мама отпустила его руку прямо рядом со стулом. Федор принялся демонстрировать чудеса галантности. Зыркнув грозно глазами на слугу, который взялся было за спинку стула Золотовой, он сам усадил даму. Затем пошарил по столу взглядом; успей он сейчас схватить хитро сложенную салфетку раньше самой Мамы – точно принялся бы пристраивать ее на такой волнующей воображение груди; как малому ребенку. Но Мама этот маневр каким-то чудом предвосхитила; салфетка была вне досягаемости гостя; другая рука Мамы усадила Казанцева за стол.

Она милостиво кивнула, отчего из-за ее спины протянулась рука с бутылкой шампанского и напиток, заполнивший все вокруг божественным ароматом, запузырился в высоком фужере перед хозяйкой. Такой же мелодичный звон донесся от других столов; гости негромко зашумели, заполняя тарелки перед собой пока только холодными закусками. Федор отметил, что не перед всеми стояли такие же бокалы; и хрустальные емкости и напитки в них были самыми разными – и по форме, и по содержанию. И он без всякого смущения процедил сквозь зубы, даже не поворачивая головы:

– Мне водки!

Над плечом тут же выросла чужая рука с бутылкой, от которой несло восхитительной свежестью. Неведомый зверь на этикетке не нашей водки многозначительно подмигнул ему. А рядом проворковала прекрасная дама:

– Только водка и мясо. Много мяса, – прижалась он грудью к плечу; точнее много ниже плеча Федора, – то еще нужно настоящему мужику?!

– Настоящая женщина, – брякнул Федор, постаравшись загнать внутрь видение гигантской сковороды, шкворчащей жиром.

И его призыв услышали – за соседним столиком. Там главным был губернатор, который встал и провозгласил первый тост:

– За настоящую женщину! За нашу Маму, за ее день рождения! Будьте счастливы Людмила Васильевна; здоровы и счастливы – на радость нам и всему региону.

– Сейчас встанет мэр и повторит это – только не про регион, а про город, – засмеялась рядом с Казанцевым Золотова, ничуть не стараясь приглушить голос.

За остальными столами подхватили смех – чересчур поспешно и угодливо. Мэр действительно тут же вскочил – чуть подальше от именинницы, чем губернатор.

– Ага, – внезапно вспомнил Казанцев свою невольную партнершу, Марину Кошкину.

Снайперша ждала его в гостиничном номере в компании компьютера, который в этот номер очень быстро доставил и еще шустрее установил посыльный из магазина. Настолько шустро, что Кошкина успела загрузить Федора ворохом сведений о хозяйке дома на улице Пушкина. Улица, кстати, была очень короткой, и дом на ней был единственным – тот самый, в котором сейчас шумел пир на полсотни гостей. Где-то на просторах Интернета конечно же затерялась и дата рождения его хозяйки. Увы, на этом факте ни Кошкина, ни сам Казанцев внимания не заострили. Так что сейчас Федор, опрокинувший в себя порцию божественного напитка и благодарно кивнувший руке, тут же опять наполнившей рюмку, лихорадочно размышлял – какую бы отмазку придумать насчет подарка. Белая роза, сейчас гордо, но сиротливо торчавшая из вазы в центре стола, на подарок ко дню рождения тянула слабо.

Оттого он не замечал, как гости перестают жевать, и сводят взгляды на его скромной персоне. Всех их, включая самых первых лиц, черной икрой удивить было трудно. Но есть вот так – большой серебряной ложкой, которая прежде торчала в глубокой хрустальной емкости, полной этой самой икры… Сейчас ни ложка, ни что иное торчать бы так не могли – икра оставалось на донышке. Золотова единственная поглядывала на гостя, который, кстати, так и не представился, с веселой улыбкой.

– Вкусно? – спросила она наконец, дождавшись, когда Федор опрокинет внутрь вторую рюмку.

– Вкусно, – кивнул Казанцев, – под водочку самое то.

– Сейчас еще мясо принесут, – подначила его хозяйка, – горячее.

– Мясо я сегодня ел, – повернулся Федя к ней с доверчивой улыбкой – такой, что невозможно было ему не поверить, как бы поразительно не звучали слова гостя, – не понравилось. Очень, знаешь ли, своеобразный вкус у человеческого мяса. На любителя.

И он ткнул пустой ложкой в сторону супруги мэра – такой же низенькой и полновесной тетки, которая как раз поднесла ко рту что-то морское, членистоногое. Женщина оценила то, что подцепила специальной вилкой из блюда; потом слова Казанцева и из нее бурно полилось в то самое блюдо; почти так же сильно, как утром из самого Федора на несчастного чемпиона. Рядом испуганно поперхнулся и едва не присоединился к жене в ее увлекательном занятии градоначальник. Остальные молчали – очевидно боялись открыть рты; по той же самой причине. И только у хозяйки азартно блеснули глаза:

– И где же в Сибирске можно достать такой деликатес?

Федор пожал плечами, а потом развел руки в непонятной гордости:

– Что значит достать? – ответил он вопросом на вопрос – сам добыл!

Он обвел застывших теперь уже окончательно гостей победным взглядом и вспомнил очень кстати слова Галчонка. Вспомнил только слова – но не саму ее. Галину он, по крайней мере на этот вечер, из своей жизни вычеркнул.

– Ножиком ткнул – между пятым и шестым ребром… И там два раза повернул свое оружье…

– Как интересно, – опять навалилась на него грудью Зайка; она почему-то, в отличие от абсолютного большинства гостей, не чувствовала никакого дискомфорта – может потому, что сидела ближе других, и ощущала сейчас, как на нее исходят волны искреннего добра, тепла и доли бесшабашного хвастовства, но никак не черной злобы, – и как часто ты охотишься подобным образом?

Казанцев ответил неожиданно; скорее даже нелогично – но вполне зловеще, как и надеялась хозяйка:

– Вообще-то свиное мясо намного вкуснее. Я тебе как-нибудь, Зайка, приготовлю – по собственному рецепту.

– Вот и договорились, – с очаровательной улыбкой ответила хозяйка, имея в виду какой-то совсем другой рецепт, к свиному мясу никакого отношения не имевшему, – сегодня же и угостишь..

Тут ее улыбка несколько потускнела. Потому что в зале, где сейчас все сидели, словно проглотив колья, а потом зашив друг дружке рты, резко выделялись два пустых места. Такого не могло быть по определению. Человек, приглашенный на званый ужин самой Мамой, мог не явиться, только если был при смерти. Или уже умер. Такой знак тоже мог означать начинающееся брожение в высшем обществе. Золотова чуть заметно дернула плечом, и за ним тут же материализовался управитель.

– Кого нет? – спросила она ровным голосом, от которого и так неестественно прямая спина управителя выгнулась в обратную сторону.

Тот по памяти, явно ожидая этот вопрос, отбарабанил:

– Господина Купалова, Владимира Петровича, сотрудника мэрии и господина Самойлова Николая… э.э.э.., – того самого чемпиона, Людмила Васильевна, – так и не вспомнил он отчество гордости Сибирска.

«Того самого» означало, что когда-то чемпион по боям без правил гостил в этом доме – известно в каком качестве. Гостил совсем недолго, потому что слишком любовался собой, когда надо было любоваться совсем другим телом. Да и привык он к боям без правил слишком буквально. А в этом доме правила были; их устанавливала Мама, и всем остальным предписывалось их неукоснительно выполнять. Так что брови Людмилы Васильевны хмурились совсем не случайно. Хозяйка сейчас решала – вычеркивать ли ей сейчас Самойлова из высшей лиги сибирского общества.

Еще за одним столом – третьим по счету, начиная от главного, где сидели Федор с пока не своей Зайкой – наметилось движение. Там встал, с грохотом отодвинув стул, начальник всей губернской полиции. Вторую большую звезду на погоны он получил совсем недавно, и теперь появлялся всюду только в форменной одежде.

– Позвольте я поясню, – откашлялся он наконец, одернув китель, – уважаемый мной господин Самойлов подвергся сегодня злодейскому нападению. Злодейскому, и очень неожиданному, я полагаю. Так что не успел дать достойный отпор злодею. Сейчас наш чемпион в центральной городской больнице, и боюсь – очень не скоро вернется к тренировкам.

– Если вообще вернется, – чуть слышно прошептал Казанцев, с содроганием вспомнив, как медленно и неотвратимо летели к ступням чемпиона двухпудовые гири.

Его шепот отчетливо подчеркнул тишину, опять установившуюся в банкетном зале. И опять хохотнула хозяйка:

– Да ты у нас шалун, оказывается, – погрозила она пальцем, отчего ее соблазнительное тело колыхнулось под платьем, – давай рассказывай, как справился с Николашей?

– А че я? – насупился тут же Федор, – я вообще не трогал вашего чемпиона… руками. И гири он сам уронил. А я еще в скорую хотел позвонить.

Казанцев попытался было выхватить из кармана и выставить на всеобщее обозрение свой «Самсунг», но что-то подсказало ему, что этого делать ни в коем случае нельзя. Не столько из боязни, что на смех поднимут его, хозяина допотопного средства связи, как из-за нежелания в чем-то подставить хозяйку. Поэтому он вынул из кармана носовой платок, что всучила ему перед уходом Марина, всмотрелся в него, как в шпаргалку на экзамене, и почти басом прогудел, заполнив немалый зал до самых дальних уголков:

– В общем, чемпион сам напросился. Если есть еще желающие, прошу вставать в очередь.

Где-то, когда-то он уже слышал подобную фразу. Никогда не думал, что сможет вытолкнуть из себя такую же – под внимательным взглядом сливок городского общества. Он еще и откашлялся утробно, но харкнуть в сторону, как тот самый киношный персонаж, не посмел, хотя чувствовал – чего-то подобного от него Зайка и ждет.

Немного разочарованным голосом хозяйка спросила – сразу у всех в зале:

– А что это за Купалов, Владимир?..

– Петрович, – подсказал сзади управитель.

– Вот именно, – еще круче насупила брови Мама, – не знаю такого. И среди приглашенных такого не помню.

Федор рядом встрепенулся, потому что за третьим столом, рядом с генералом, поднялся тот самый краснорожий молодец, что махал ему руками с четвертого этажа гостиницы «Сибирь».

– Прошу прощения, Людмила Васильевна, – чуть склонил он голову, показав обширную лысину на макушке, – это я взял на себя смелость пригласить своего племянника… вместо супруги. Анна Михайловна приболела, к сожалению. Очень серьезно приболела. Присутствие здесь Володи… Владимира Петровича, посчитал совершенно необходимым. Я надеялся, что вы после завершения празднования, согласились уделить совсем немного времени. Очень уж интересные… документы должен был принести с собой Владимир.

Казанцев интуитивно почувствовал, что внутри так волновавшей его женщины зарождается вулкан гнева. Первыми его провозвестниками служили нервно раздувавшиеся ноздри точеного носика. Но Федору не нужно было смотреть в ее лицо, чтобы понять, как она зла. Он уже чувствовал ее на уровне подсознания, на уровне общих чувств и устремлений. И сейчас он понял, что его Зайка готова вцепиться в этого краснорожего господина, посмевшего распоряжаться в чужом доме. Но раньше Мамы в глотку заместителя губернатора вцепился бы Казанцев – только кивни ему, Федору, соседка.

Опять – теперь уже успокаивающе, несмотря на их смысл – прозвучали слова полицейского генерала;

– Это не тот ли господин из мэрии, что лежит сейчас в реанимации, в той же больнице, что наш чемпион?

– В реанимации?! – вскричал краснолицый, теперь уже багровея, – как в реанимации? А где документы, что были при нем?

– Про документы ничего не знаю, – вполне дипломатично пожал плечами генерал, – может их разнесло гранатой?.

– Какой гранатой? – заместитель областного руководителя теперь начал бледнеть; ему явно не хватало воздуха.

– Моей гранатой! – машинально прошептал Казанцев; этот шепот расслышала только Мама.

– Молчать! – прошептала она яростно, сжимая рукой под столом бедро Федора.

Последний тут же заткнулся; вернее переключил выключатель в своей голове совсем на другой канал – из боевика на эротику. Потому что рука Зайки чуть промахнулась, и ухватилась совсем не за бедро. Но ладошки она так и не отпустила; правда злость в голосе совсем пропала, когда она прошептала ему:

– Расскажешь потом, когда останемся одни.

От этого «одни» Федора бросило в жар, потом в холод. А он к тому же вспомнил, что у него есть подарок для именинницы – тот самый листок, что вручила ему Марина после беглого изучения документов из злополучного дипломата.

– Держи, – всучила она сложенный вчетверо лист, – подаришь своей Зайке. Думаю, она ему очень обрадуется.

Показалось, или нет тогда Казанцеву, но в голосе Кошкиной он прочел нешуточную ревность.

– А где-то и Галчонок локти кусает, – самодовольно подумал он, положив свою ладонь на Зайкину.

Задыхающийся чиновник тем временем рухнул на свой стул, а Зайка, чья ладошка сейчас медленно сжималась и разжималась, заставляя Казанцева приставать на стуле и снова вжиматься в него, обратила совсем благосклонный взгляд на главного полицейского:

– Это все новости по твоему ведомству, Андрей Андреевич?

– Из интересного, пожалуй, все. Бытовуха вас наверное не интересует?

– Не интересует, – кивнула Мама, – меня совсем другое интересует.

Рука ее при этом сжалась особенно сильно, и Федор стал серьезно опасаться за чистоту чужого когда-то костюма.

– Ну разве что.., – протянул генерал, и ладошка хозяйки, к облегчению Казанцева, почти полностью расслабилась, – начальник Центрального райотдела, подполковник Петров…

– Что с ним?

– Лично преследовал преступника. Получал сильнейший удар электрическим током. Сейчас тоже в реанимации.

– Выжил все-таки, – процедил, помня о предупреждении Зайки, Казанцев.

Ладошка наконец отпустила несчастного парня и, сжавшись в кулачок, несильно ткнулась ему в бок. Золотова едва сдерживалась от истеричного смеха.

– А подполковника за что? – еще тише прошептала она, приподнявшись на стуле – так, чтобы ткнуться губами прямо в ухо Федору.

– Ни за что, – Казанцев не отказал себе в удовольствии склониться в свою очередь к нежному ушку собеседницы, даже задев его; по сути в первый раз поцеловав эту удивительную женщину, – он сам, по дурости. Не знает, что ли, что не надо прыгать на мокрый асфальт, когда рядом валяются электрические столбы.

– А ты бы на что прыгнул? – спросила Мама уже громче, едва сдержав хохот.

Казанцев сделал паузу, длинную, как он сам, окидывая Зайку таким откровенно восхищенным взглядом, что без слов стало понятно, куда бы – точнее на кого – он бы прыгнул в первую очередь. Но ответил совершенно правдиво:

– А я и прыгнул. На кота.

– Какого кота? – округлила от удивления глаза Мама.

– Одноглазого, – выдал опять не приукрашенную истину Федор, – и рыжего. Теперь уже наверное и безхвостого.

Зайка не выдержала и закатилась в истерике, где непонятно было пока – хохочет она, или льет слезы. А все, что было непонятного в этой женщине, было смертельно угрожающим для окружающих. Потому все и застыли на своих местах, постаравшись придать лицам абсолютно нейтральное выражение. Только Федор рядом с Мамой счастливо улыбался; он успел оценить богатство и изобилие на столах. Теперь вдруг представил, какое шикарное ложе должно было быть у этой женщины. Если бы он мог прочесть, что думают о его будущем абсолютное большинство замерших на своих стульях приглашенных, да и сама Мама, он не раздумывая бросился бы вон из этого дома.

Нет – надо отдать должное ветеринару Федору Казанцеву. Он бы сначала, несмотря ни на что, оценил хозяйское ложе…