Текст книги "Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж"

Василий Молодяков
Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж

Глава первая
Японская идея: от «национальной науки» к «рисовой цивилизации»

«Школа национальных наук» и формирование японской идеи

Говоря о «национальной идее», мы подразумеваем под этим не одну конкретную идею или концепцию, но всю совокупность оригинального философского творчества, созданного тем или иным этносом или культурой. Однако любая «национальная идея» неизбежно включает как самобытные, порой уникальные, компоненты, так и результаты заимствования, адаптации или синкретизма. Пример японской идеи как результата непрерывного, более чем тысячелетнего духовного и философского творчества наглядно свидетельствует о справедливости именно такого подхода. Буддизм, конфуцианство, даосизм, позднее неоконфуцианство (чжусианство) и христианство были усвоены и адаптированы японцами и по прошествии известного времени воспринимались – одни больше, другие меньше – уже как «свое», а не привнесенное извне.

В то же время как ни глубоко проникли в японскую идею пришедшие из-за границы учения и доктрины, как ни органично вошли они в духовную жизнь японцев, на протяжении всей истории этноса и государства существовала некая константа, неизменная духовная основа, присущая только Японии. Было бы ошибочно искать ее в иностранных сакральных доктринах или философских идеях, какими бы древними они ни были и какой бы след ни оставили. Несмотря на все отличия от индийского первоисточника и от производных китайской или корейской версий, японский буддизм лишь в малой степени может претендовать на то, чтобы воплотить национальную самобытность этноса и государства. Поэтому такой константой следует признать только традиционную религию синто («путь богов»). Исключительно на этой основе могла сформироваться подлинно самобытная национальная идея, очищенная от иностранных наслоений и влияний.

Синто стал для Японии национальной формой интегральной Традиции, в том смысле, как ее понимали Р. Тенон, Ю. Эвола и М. Элиаде. Согласно их трактовке, интегральная Традиция есть Истина, данная человеку Богом в Откровении; она едина, недоступна сугубо рациональному познанию и передается через Предание путем Посвящения (инициации). Учение об интегральной Традиции имеет сугубо метафизический характер, а в основании подлинной метафизики лежит принцип единства Истины. Однако на протяжении человеческой истории Традиция проявлялась по-разному: «различные формы, соответствующие различным типам мышления и различным временным и пространственным условиям, являются лишь выражениями одной и той же истины», которая «есть сверх-временной синтез всей истины человеческого мира и человеческого цикла»[1]1
  Генон Р. Кризис современного мира. М., 1992. С. 35, 122.


[Закрыть]. Формы и проявления Традиции различались внешне, так сказать, количественно, будучи в каждом конкретном случае неповторимыми. Качественно же они едины по своей сакральной сути.

Синто как форма Традиции – это не столько религия в нашем обычном понимании, сколько особый тип мировидения и миропознания, ощущения себя в мире и понимания этого мира и своего естественного места в нем. Именно на нем было основано единственное в истории Японии учение, имеющее полное право претендовать на звание японской идеи, а также его многочисленные изводы. Это «школа национальных наук» (кокугакуха) в лице ее виднейших представителей Мотоори Норинага (1730–1801) и Хирата Ацутанэ (1776–1843), надолго определивших развитие японской философской и политической мысли[2]2
  О «школе национальных наук» см. классические работы Ц. Мураока: 1) Дзоку нихон сисоси кэнкю. (Новые исследования по истории японской мысли). Токио, 1939; 2) Дзотэй Нихон сисоси кэнкю. (Исследования по истории японской мысли. Исправленное и дополненное издание). Токио, 1940; 3) Studies in Shinto Thought (частичный перевод №№ 1 и 2). В России основы изучения кокугакуха заложены Ю.Д. Михайловой: 1) Мотоори Норинага. Жизнь и творчество. М., 1988; 2) Мотоори Норинага и «школа национальных наук» // Из истории общественной мысли Японии XVII–XIX вв. М., 1990.


[Закрыть].

Среди принципиально важных идей их предшественников следует выделить теорию «почитания императора» (сонно), разработанную в XVII в. Кумадзава Бандзан и Ямадзаки Айсай. В противоположность конфуцианским и неоконфуцианским теориям «Мандата Неба» (Хаяси Радзан, Муро Кюсо и др.), призванным оправдать лишение императора политической и административной власти и легитимность государственной системы сёгуната (военного правления), эти мыслители принципиально отделяли императора от всех живых людей, идентифицируя его с Небом. Уже в XX в. философ Вацудзи Тэцуро писал: «Император не является Сыном Неба, который получает Мандат Неба; он – само Небо, которое дает этот мандат»[3]3
  Вацудзи I Сонно сисо то соно дэнто. (Философия «почитания императора» и ее традиции). Токио, 1943. С. 217–218.


[Закрыть].

Как один из главных теоретиков японской национальной идеи и национального характера, Мотоори Норинага не уставал подчеркивать исключительность положения и миссии Японии в мире: «Только в божественной стране, где правит император, суть этого <Истинного – В.М> Пути[4]4
  «Истинный Путь» – ключевое понятие всей философии Норинага.


[Закрыть] передается должным образом из поколения в поколение»[5]5
  Трактат Норинага «Драгоценная шкатулка для гребней» здесь и далее цит. по: Синто: путь японских богов. Т. 2. СПб., 2002 (пер. Ю.Д. Михайловой).


[Закрыть]. Мотивируя «избранность» Японии божественным происхождением страны и «непрерывностью в веках» (бансэй иккэй) ее императорской династии, Норинага настаивал, что все другие страны «должны почитать божественную страну и подчиняться ей, все в мире должны следовать ее истинному Пути». В то же время он признавал, что «Истинный Путь… един для всех стран», т. е. не является принадлежностью одной только Японии; просто другие страны утратили понимание «Истинного Пути», проповедуя вместо него «ложные». Одним из ключевых понятий философии Мотоори является «истинное сердце» (магокоро), понимаемое как воплощение «Истинного Пути» и Традиции.

Разумеется, он говорил о магокоро прежде всего как о «японском сердце» в противоположность «китайскому сердцу» (карагокоро), но трактовал их больше в духовном, философском и этическом, нежели в сугубо этническом плане, видя подлинное величие японского магокоро в его универсальности. Несколькими десятилетиями позже его ученик Хирата решительно утверждал, что магокоро, а, следовательно, пониманием «Истинного Пути» обладают только этнические японцы, причем не в силу особых добродетелей, а по праву рождения и крови.

Учение Мотоори было развито Хирата, сочетавшим политику и теологию. Один из главных теоретиков синто нового времени (существует даже термин Хирата синто), он на словах отвергал все иностранные идеи, хотя, как видно из его работ, не только прекрасно знал буддийскую, конфуцианскую и христианскую традиции, но и умело применял в своей философии и теологии то, что казалось ему ценным. Национальная ограниченность уживалась в учении Хирата с прагматизмом, позволившим ему не только сделать свои идеи популярными, но и превратить их в мощный фактор духовного, а затем и политического воздействия. Собственных, оригинальных идей у него было сравнительно немного: он сам видел в себе прежде всего ученика Норинага, продолжателя и завершителя его трудов, систематизатора и кодификатора доктрин «национальной науки».

Важной новацией Хирата была окончательная политизация «национальной науки»: неизменно подчеркивая свою лояльность к режиму сёгуната, он сначала пытался заинтересовать власти своими теориями, а после неудачи подобных попыток начал осторожно проводить идеи «восстановления» императорской власти, за что подвергался преследованиям. Он же придавал большое значение количественному росту и консолидации рядов своих учеников, стремясь превратить школу в идейный и духовный авангард растущей контр-элиты. Эту работу успешно завершил его приемный сын Канэтанэ, переживший консервативную революцию Мэйдзи исин (1868; в отечественной историографии ее принято называть «реставрация Мэйдзи») – переломный момент новой истории Япониии – и сыгравший определенную роль в ее подготовке.

Чьи же интересы выражала «школа национальных наук» и кто ее поддерживал? При всей несомненной ориентации на религиозно-философские, метафизические и исторические проблемы, она стала мощным фактором не только духовной и идейной, но социально-политической жизни позднетокугавской Японии. Движущей силой исторического действия являются классы (в метафизической интерпретации, касты), но массовому действию неизбежно предшествует интеллектуальная и организационная работа одиночек, потому что большие группы на это не способны. Мы будем исходить из теории «смены элит» В. Парето, согласно которой наряду с элитой существует «контр-элита», типологически идентичная ей, но находящаяся в оппозиции. В критические периоды истории происходит смена элит (которые, как правило, просто меняются местами) и, соответственно, смена идеологий, но само фундаментальное соотношение «элита – массы» остается неизменным. Контр-элита противопоставляет себя правящей элите как организационно, так и идеологически, причем идеологическая, духовная оппозиция, как более «безобидная», формируется раньше. «Школа национальных наук» была идейной (а в некоторых отношениях уже и организационной) оппозицией режиму сёгуната с его опорой на неоконфуцианство и стремлением к автаркии, к «подмораживанию» структур и порядков, отживших свой век. Разумеется, нельзя объяснить события Мэйдзи исин только воздействием «национальной науки», но именно она вкупе с возрождавшимся синто стала ее духовной, идеологической и пропагандистской основой.

В вопросе о социальной базе «школы национальных наук» важен и другой момент. Будучи учением элитарным (хотя эта элита и находилась в оппозиции), идеи школы тем не менее нашли распространение в неаристократических кругах, хотя Норинага стремился внедрить их именно в среду киотосской аристократии, окружавшей императора и враждебной эдосскому сёгунату. Разумеется, в ряды школы активно вливались представители самых разных родов, потерпевших поражение от клана Токугава в борьбе за объединение Японии и стремившиеся к реваншу. Однако лишь около 1/6 ее адептов принадлежали к высшему сословию; остальные – горожане, священнослужители, зажиточные крестьяне и, наконец, купцы, стоявшие на самой нижней ступени тогдашней социальной иерархии си-но-ко-сё. Оппозиционное по сути и по духу, учение «школы национальных наук» не могло найти столь уж широкой поддержки в самурайской среде, тем более что оно выступало с достаточно резкой критикой конфуцианской этики, считая ее застывшей и уже не соответствующей времени и ситуации. Что же касается вопроса об «антифеодальном» характере этого учения, то он в данном контексте представляется второстепенным. Объективно, выступая в качестве контр-элиты, «школа национальных наук» была противником феодального правительства бакуфу, но собственно политический аспект ее деятельности во многом был привнесен извне. Иными словами, она ставила себе целью тотальное возрождение Традиции, а не борьбу с феодализмом, но на каком-то этапе интересы сил, преследовавших эти цели, совпали.

«Государственный организм» и консервативная революция

Рассматривая наследие «школы национальных наук» в контексте эволюции японской национальной идеи, необходимо обратиться к концепции кокутай, что наиболее точно можно перевести на русский язык как «государственный организм» (в специальной литературе этот термин принято использовать без перевода). Учение о кокутай было разработано в первой половине XIX в. «школой Мито» (Мыто гакуха), менее оригинальной в философском отношении, нежели «школа национальных наук», но столь же контр-элитарной и более политически активной[6]6
  Митогаку тайкэй. (Наследие «школы Мито»). ТТ. 1–2. Токио, 1941.


[Закрыть]. Формально конфуцианская, но впитавшая многое из традиции синто и «национальной науки», «школа Мито» является характерным примером синтеза этих идейных тенденций.

Концепция кокутай стала основой философии этой школы, а позднее – официальной идеологической и правовой доктриной мэйдзийской Японии. Согласно учению «школы Мито» во главе с Аидзава Сэйсисай (1782–1863), кокутай – специфически японская национально-государственная общность, объединяющая в единое живое целое: на первом уровне мир богов ками и императора (первосвященника синто), на втором – японский народ (потомков богов) и на третьем – Японские острова (творение богов), мир живой природы вне богов и людей, поскольку принципиально не-живой природы в синто, как и в большинстве восточных традиций, нет. Формированию такого миропонимания, безусловно, способствовали гомогенность японцев, почти два столетия полной самоизоляции и, конечно, фактор островного положения – географическая замкнутость и геополитическая завершенность, организованность Пространства, имеющего как политико-географическое, так и сакрально-географическое значение. В то время Японии было легче, чем любой другой стране, осознать себя именно единым «организмом».

Разумеется, подобная концепция появилась не случайно и не на пустом месте. «В Японии веками складывалось представление о государстве как сложном организме <выделено мной – В.М>, континууме, жизнь которого обусловлена определенным типом связи всего со всем. Все связывалось воедино не законоположениями и не конституцией, а Небом, т. е. законами самой природы, реализованными в конкретных этических принципах», – пишет Т.П. Григорьева[7]7
  Григорьева Т.П. Японская художественная традиция. М., 1979. С. 71.


[Закрыть]. Возвращаясь к теории кокутай, напомним, что учение о государстве как едином целом, как организме высшего порядка, рождающемся, живущем и умирающем по своим законам, – «органическая теория государства» – доминировало в германской, точнее прусской, политической мысли с конца XVIII в., где его создали и развили современники Норинага и Хирата – И.Г. Гердер, И.Г. Фихте и Г.Ф.В. Гегель. Позднее эту школу представляли прусские этатисты Э.М. Арндт, Г. фон Трейчке, П.А. де Лагард, Х.С. Чемберлен и консервативные революционеры А. Мёллер ван ден Брук и О. Шпанн. Сходный вариант этого учения – «государство как форма жизни» (Staat als Lebensform) – был разработан в начале XX в. шведским геополитиком Р. Челленом, который в свою очередь опирался на труды немецкого географа и политолога Ф. Ратцеля. Учение о кокутай сформировалось, конечно, совершенно независимо от европейских теории, но их глубокое внутреннее сходство несомненно.

Однако существовала и принципиальная разница. Европейская «органическая теория государства» изначально претендовала на универсальность, на пригодность для всех государств и эпох всемирной истории, в то время как теория кокутай говорила о специфически японском феномене, уникальном и неповторимом (почему этот термин иногда переводят описательно «уникальная японская государственная сущность»). Иными словами, она как бы отказывала другим государствам в праве на «органичность», видя в них лишь «механизмы». Уникальность кокутай стала основой японской националистической идеологии в первой половине XX в. в качестве главных доказательств этой уникальности использовались такие, популярные еще с XIV в., аргументы как существование «непрерывной в веках» династии императоров божественного происхождения и то, что территория Японии никогда никем не завоевывалась. В этом она решительно противопоставлялась остальному миру. В 1941 г. правовед и видный идеолог национализма барон Хиранума Киитиро (1867–1952), в то время министр внутренних дел, заявил: «Японское государственное устройство не имеет аналогов в мире… В других странах династии основывались людьми. Именно людьми поставлены у власти короли, императоры и президенты в других странах, и лишь в Японии престол унаследован от божественных предков. Поэтому правление императорского дома – это продолжение деяний божественных предков. Династии, созданные людьми, могут погибнуть, но трон, основанный богами, неподвластен воле людей»[8]8
  Цит. по: Ballou R.O. Shinto, the Unconquered Enemy. N.Y., 1945. P. 73.


[Закрыть].

Концепции кокутай была вызвана к жизни необходимостью идейного обоснования возвращения императору всей полноты не только духовной, но и реальной, политической власти в стране. В период сёгуната император утратил не только политическую власть, но уже не мог реально претендовать и на роль сакрального, харизматического лидера нации и государства, что являлось существенным отступлением от Традиции. Позднейшая фаза развития идеологии «школы национальных наук» в творчестве Хирата и его учеников и последователей одновременно с возникновением учения о кокутай в «школе Мито» в первой половине XIX в. поставили во главу угла вопрос о восстановлении полноты императорской власти, имея в виду ее не только сугубо политическое, но и сакральное измерение. Практическим воплощением этого стала Мэйдзи исин.

В середине XIX в. режим Токугава переживал тотальный системный кризис, который уже не мог быть преодолен путем реформ сверху, т. е. без радикальной смены элит. Нередко подобные кризисы приводят к духовной деградации и социально-политическому распаду общества и государства и даже к гибельным трансформациям этноса. Не могло более продолжаться и «закрытие страны», но в Японии к этому времени уже сформировалась дееспособная духовная и политическая контр-элита, опиравшаяся на Традицию, в достаточной степени структурированная и имевшая программу действий в сложившихся кризисных условиях. Понимание главных целей и задач было единым, хотя по частным вопросам имелись существенные разногласия, усугубляемые неминуемой борьбой за власть внутри самой контр-элиты. Творцы Мэйдзи исин понимали неизбежность столкновения с «цивилизованным миром» и – в качестве единственно возможной спасительной реакции на это – революционных преобразований, но в основу преобразований они положили возвращение к интегральной Традиции (первоначально в конкретной форме Хирата синто), что позволяет интерпретировать сделанное ими как консервативную революцию[9]9
  Впервые: Молодякое В.Э. «Мэйдзи исин» – консервативная революция // «Проблемы Дальнего Востока», 1993, № 6.


[Закрыть].

Говоря о революции в традиционном обществе, тем более о революции консервативной, то есть вытекающей из самой сути этого общества, а не навязанной ему извне, стоит обратиться к трактовке ее сущности и причин у А.Г. Дугина: «Всякой революции с необходимостью предшествует период социального разложения, деградации, политической стагнации. Революция совершается только в «дряхлом» обществе, закосневшем и потерявшем свою политическую и социальную энергию, свою жизнь. Революция в этимологическом смысле означает «возвращение», «обращение»… Революция – это то, что следует за вырождением общества, за периодом социальной смерти, как новая жизнь, как новая энергия, как новое начало… Энергия революции – это всегда энергия жизни, направленная против смерти, энергия свежести против затхлости, движения против паралича… Революция не может возникнуть в здоровом и полноценном обществе – там она просто не будет иметь никакого смысла»[10]10
  Дугин А. Консервативная революция. М., 1993. С. 337–338.


[Закрыть]. Может быть, сказанное относится не ко всем революциям в мировой истории, потому что лишь малая их часть сопровождалась глобальными духовными сдвигами, но к Мэйдзи исин эта характеристика применима целиком и полностью. Здесь национальная идея, бывшая до того «подземным ключом», вырвалась наружу, подобно бурному потоку.

Этимологическая трактовка революции как «возвращения» отсылает и к вербализованному Ф. Ницше «мифу о вечном возращении», который играет значительную роль в философии и мифологии традиционалистов. Помимо термина исин (традиционно переводимого на иностранные языки как «реставрация», что отражает только одну сторону обозначаемого им явления), в японском языке существует еще и термин какумэй, используемый для передачи европейского «revolution». Он был заимствован из Китая, где, в конфуцианской традиции, обозначал насильственный переход «Мандата Неба» от одного императора к другому. К «возвращению» или «обновлению», тем более «обновлению через возвращение» («революция» – исин) он никакого отношения не имеет. Характеризуя в 1933 г. разницу между этими понятиями, философ Фудзисава Тикао указывал на «строгое разграничение между внешней революцией (какумэй) и внутренним обновлением (исин)». Первая сводится к «радикальному изменению существующего политического режима и экономической структуры, практически не затрагивая материалистическую ментальность современного человека», а вторая «духовно ведет нас к древнему моральному идеалу». «Восстановление императорского правления на заре эры Мэйдзи, – продолжал он, – было не столько политической революцией, как полагали многие на Западе, но сугубо духовным обновлением; на первое место было поставлено возвращение к самому началу нашей империи, созданной первым императором Дзимму»[11]11
  Fujisawa С. Some Fundamental Traits of Japanese Culture (1933) // Fujisawa C. The Essentials of the Japanese and Oriental Political Philosophy. Tokyo, <1934>. P. 301–302.


[Закрыть]. Замечу однако, что Фудзисава, консерватор, стремившийся к синтезу духа синто и этики конфуцианства, преуменьшал революционный характер Мэйдзи исин, чтобы противопоставить ее иностранным революциям, как буржуазным, так и коммунистическим.

Уже первые мероприятия новой власти после восшествия на престол императора Мэйдзи, которое ознаменовало окончательный крах системы сегуната и победу сторонников императорской власти, показывают, что национальная идея начинает воплощаться в жизнь. Указом от 5 апреля 1868 г. было законодательно оформлено «единства ритуала и управления» (сайсэй итти), что явилось не только политическим актом, но и возвращением к древнейшему сакральному принципу единства светской и духовной власти, царских и жреческих функций – основе любого традиционного общества. Это положение было одним из главных в учениях «школы национальных наук» и «школы Мито», последователи которых принимали непосредственное участие в подготовке указа. В 1937 г. «Основные принципы кокутай» суммировали сущность этого принципа следующим образом: «Император, исполняющий жреческие функции, воссоединяется со своими божественными предками и, сливаясь с их духом, будет направлять подданных и умножать их процветание… Почитание богов императором и управление государством едины. Император передает божественные предначертания своих предков и освящает великий принцип кокутай и великий путь, по которому предназначено следовать подданным»[12]12
  Кокутай-но хонги. (Основные принципы кокутай). Токио, 1937; здесь и далее цит. по: Синто: путь японских богов. Т. 2. СПб., 2002 (пер. В.Э. Молодякова).


[Закрыть].

В этой связи следует вспомнить слова Р. Генона: «Социальный уровень ни в коем случае не может стать той областью, с которой должно начаться исправление актуального положения дел в современном мире. Если бы все же это исправление началось именно с социальной сферы, с исправления следствий, а не причин <выделено мной – В.М>, оно не имело бы никакого серьезного основания и, в конце концов, оказалось бы очередной иллюзией. Чисто социальные трансформации никогда не могут привести к установлению истинной стабильности»[13]13
  Генон R Кризис современного мира. С. 70.


[Закрыть]. Лидеры Мэйдзи исин понимали это и позаботились о сакрализации своих преобразований, потому что «истинная власть приходит всегда сверху, и именно поэтому она может быть легализована только с санкции того, что стоит выше социальной сферы, то есть только с санкции власти духовной»[14]14
  Там же. С. 74.


[Закрыть]. В Японии такой властью – хотя бы формально – выступал император. Ю. Эвола считал следование принципу «единства ритуала и управления» залогом верховной Гармонии: «Это понимали люди древности, когда чтили во главе иерархии существ, королевская природа которых была сплавлена с сакральной <выделено автором – В.М.> и временная власть которых была пронизана духовным авторитетом «более нечеловеческой» природы»; «традиционный сакральный король сам был существом божественной природы и относился к «богам» как к себе подобным; он был «небесного» рода, как и они, имел ту же кровь, как и они, и вследствие этого он был центром – утверждающим, свободным, космическим принципом»[15]15
  Эвола Ю. Языческий империализм. <М.>, 1992. С. 7, 106.


[Закрыть].

Однако попытки правящей элиты Японии сделать Хирата синто – радикально-консервативную форму национальной идеи – единственной и полноценной государственной религией и одновременно идеологией страны окончилась неудачей. Тогда власти избрали другой путь.