Текст книги "Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж"

Актуально и сегодня. Не сознанием ли этого вызвана новая волна интереса – пока среди интеллектуалов – к наследию теоретиков цивилизационного, духовного и культурного единства Азии Окакура Какудзо, Нитобэ Инадзо, Окава Сюмэй, а также издавна популярного в Японии Рабиндраната Тагора. Эта тенденция последнего десятилетия старого и первого десятилетия нового веков заслуживает самого пристального внимания.

Да, в плане материальном лучше ориентироваться на развитые страны, нежели на развивающиеся, хотя и у последних можно поучиться динамике, если сам ее теряешь, но в духовном, культурном плане сохранить лицо можно только в свойственном тебе контексте, в рамках своей или родственной традиции, как бы ни ополчалась на нее глобализация.

Особенности национального кризиса

Для Японии нынешний виток глобализации снова совпал с периодом кризиса, поразившего экономику, политику и общество. Случайность это или вредоносные последствия глобализации? Ответить однозначно на этот вопрос я не решусь.

Анализируя положение современной Японии в глобализирующемся мире по схеме, предложенной авторами концепции нашего проекта, приходишь к интересным выводам. Роль Японии в нынешней мирохозяйственной динамике исключительно велика, даже несмотря на кризис, – это ясно без особых пояснений, а если таковые потребуются, то лучше пусть их дадут специалисты по экономике. Интересно другое: образ Японии как «успешной» страны, могущей служить примером для подражания, в послевоенное время связывался с ее экономическими достижениями, прежде всего и исключительно с ними. Роль Японии в мировой политике остается, как минимум, второстепенной ввиду ее исключительного подчинения США: в мелочах Токио дозволяется проявлять видимость независимости и даже фрондировать, но во всех сколько-нибудь значимых случаях решение остается за Большим Братом.

Пока в экономике все обстояло гладко, особых возражений против такой подчиненности не было. Экономическое преуспеяние и вызванное им материальное удовлетворение населения избавляли страну от политических амбиций. «Если считать, что идеалом современного государства, – писал в 1991 г. Сакаия, – является достижение богатства, равенства, мира, безопасности, то сегодняшняя Япония – страна, почти полностью достигшая этого идеала, ближе всех подошедшая к раю» (с. 34). Робкие и нечастые попытки «сказать нет», как в нашумевшей книге 1979 г. писателя и политика Исихара Синтаро и главы концерна «Sony» Морита Акио[42]42
  При подготовке американского издания книги Морита отказался от авторства, опасаясь повредить продажам изделий «Sony» в США, зато Исихара сделал выражение «способность сказать “нет”» («но»-то иэру) своим политическим брэндом.


[Закрыть], так и остались словами. В утешение самолюбия политиков Японии отводилась роль «непотопляемого авианосца» – бастиона против коммунизма (коего ныне нет), СССР (ныне – успешно глобализируемая Россия), КНР (та же глобализация, но по более сложному сценарию), наконец, КНДР. Какая же Политика без Врага?! – это еще Карл Шмитт постулировал.

Но вот экономика в кризисе. Японская экономическая модель оказалась не безупречной. «Менеджмент японского образца», который, по словам Сакаия, «и есть японская культура достойная распространения ее во всем мире» (с. 63), оказался в полной мере применим только в Японии, да и то с небесспорными результатами. Впрочем, тот же Сакаия на соседней странице обронил: «он <японский менеджмент – В.М> эффективен лишь в случаях, когда речь идет о предприятиях, выпускающих массовую стандартную продукцию, и не состоятелен при отсутствии предпосылок к расширению производства» (с. 65). Поскольку в настоящее время массовое серийное производство по большей части вынесено в страны «третьего мира» и бывшие социалистические страны, то туда, надо полагать, и надлежит нести эту «культуру». Азия успешно учится у японцев, как некогда японцы – у европейцев и американцев. А вот в том, что опыт японского менеджмента может принести реальную пользу России или странам Восточной Европы, я очень сомневаюсь – прежде всего, в силу глубоких цивилизационных и психологических отличий.

Уже на излете «экономики мыльного пузыря» ответственные люди в Японии заговорили о… малой эффективности производства и низкой производительности труда японцев, как ни неожиданно это может прозвучать для тех, кто воспитан на рассказах о японском трудолюбии и усердии. Однако, усердие, выражающееся в продолжительном рабочем дне и сверхурочных, – вовсе не показатель эффективности. По данным на сентябрь 1991 г., Япония по производительности труда на одного рабочего среди ведущих развитых стран мира стояла ниже Швеции, а шведы никогда «трудоголиками» не считались (лентяями, впрочем, тоже).

Весной 1992 г. у автора этих строк в Токио состоялся вполне «бытовой», но примечательный разговор со сверстником – молодым клерком крупной торговой компании, недавно принятым на работу. В сугубо неформальной обстановке за кружкой пива мой собеседник заявил, что корень всех бед России (вспомним, какое это было время!) – в лености русских, в отсутствии у них трудолюбия. Мне стало «обидно за державу», но парировать – опять-таки в тех условиях – было нелегко, и я прибег к следующему логическому ходу:

– Сколько времени ты проводишь на работе и каков твой рабочий день официально?

– Официально восемь часов, – с гордостью ответил мой собеседник, – а провожу я на работе по двенадцать. Потому что усерден и трудолюбив, как настоящий японец, – наставительно заметил он.

– Ты сидишь на работе больше положенного каждый день или в силу особой необходимости – срочный проект, отчет, конец года?

– Почти каждый день.

– За этот день ты делаешь что-то впрок, по другим проектам, помогаешь коллегам или только то, что положено за этот день?

– Только то, что положено за день, – ответил он после некоторой паузы.

– Тогда на месте твоего начальника я бы давно уволил тебя! Недоуменное молчание, переходящее в изумление. Объясняю:

– Потому что тебе требуется 12 часов на то, что ты должен делать за 8.

Немая сцена.

Японские торговые компании знамениты по всему миру. После того как массовое производство было в основном вынесено в третьи страны, учиться менеджменту предполагалось, видимо, у них и у подразделений сбыта компаний-производителей. Снова послушаем Сакаия: «Судя по утверждению, что в Америке автомобиль, который производят два человека, продает один, а в Японии автомобиль, который производит один человек, продают двое, в системе реализации в Японии много лишнего и бесполезного» (с. 55). Особенно заметно это на бытовом уровне, о чем я берусь уверенно судить на основании десятилетнего опыта жизни в Японии.

В условиях «мыльного пузыря» экономика позволяла содержать большое количество, скажем прямо, бездельников, которые зато были трудоустроены. А потому не мучались от отсутствия не столько денег (при отсутствии постоянной работы вполне можно прожить на разного рода пособия и приработки), сколько сознания приносимой обществу пользы. Средний европеец скорее предпочтет жить на пособие по безработице и проводить время по своему усмотрению. Средний японец предпочтет за те же деньги выполнять заведомо ненужную и бессмысленную работу, потому что бездельничать стыдно. По мере же углубления кризиса держать на рабочем месте ненужных людей и платить им зарплату становится все труднее. Возникает проблема, особенно с мужчинами пожилого возраста, которые уже или вовсе нетрудоспособны, или не могут работать эффективно, а жизни вне работы себе не представляют. Хорошо тем, кто может успокоиться путешествиями, ресторанами и хостесс-клубами. В противном случае разлад с жизнью приводит к стрессам, обострению отношений с семьей, разводам (именно после выхода мужа на пенсию!), а нередко и самоубийствам. Потому что надо менять психологию и систему ценностей.

Кстати, о самоубийствах. Как справедливо заметила журналист Ю. Ипатова, «для жителей Японии это всего лишь констатация собственного бессилия перед неудачей, либо просто бегство от реальности. Япония – это страна, в которой обязательства человека перед обществом, которому он служит, ставятся превыше жизни. Разочаровать соратников (будь то собственная семья или компания) – вот что страшно для японца. Поэтому в этой стране каждый год из 100 тысяч мужчин трудоспособного возраста 38 кончают жизнь самоубийством. С 1990 г., когда в Японии начался экономический кризис, количество самоубийц увеличилось на 75 %. Сами японцы воспринимают подобную статистику как норму»[43]43
  Ипатова Юлия. Жизнь и смерть одного из крупнейших финансистов Японии // Компания. № 160, 2001, 16.04.


[Закрыть]. Новая волна самоубийств, начавшаяся зимой 2008/09 г. уже никого не удивила и тем более не испугала: кризис есть кризис.

Продолжая анализ социально-психологических особенностей кризиса, постигшего современную Японию, остановлюсь на следующем. Сейчас мы видим глубокий кризис традиционных (по крайней мере, для послевоенного времени) моделей поведения, ориентированных на «группизм» и «усердие». Лет тридцать-сорок назад многие японские фирмы, особенно торговые и риэлтерские, заставляли своих агентов, работающих с населением, носить в летнюю жару (а она очень тяжела даже для здорового человека!) ходить в толстых шерстяных пиджаках… чтобы большие пятна пота под мышками показывали их усердие. В России такого агента вряд ли бы пустили в приличный дом, посоветовав помыться и переодеться. В Японии – хотя бы внешне – это воспринималось с пониманием: возможно, клиент такого агента на своем рабочем месте был вынужден делать то же самое…

Одно из ключевых слов для понимания психологии японца – глагол «гамбару», который словари обычно переводят «не сдаваться» и «быть непреклонным». Исходя из особенностей его употребления в повседневной речи – особенно речи работающих людей – я бы перевел его как «прилагать усилия и проявлять усердие», причем результат здесь не всегда важен. «Ёку гамбатта», «прилагал большие усилия», «был очень упорен и усерден», с уважением и даже восхищением говорят японцы о человеке, прошедшем через период трудностей и не сдавшемся. «Ёку гамбаттэ иру», «очень старается и не сдается», говорят о человеке, с которого на рабочем месте пот льется в три ручья – в прямом и переносном смысле.

Однако, усердие, как уже говорилось, вовсе не обязательно ведет к эффективности работы. Личный опыт и наблюдения автора свидетельствуют: за добродетелью «гамбару», когда человек, действительно, прилагает большие усилия, очень часто стоит элементарное неумение организовать свое время и свой труд. Если так работает человек, которому никто не подчинен и от которого никто не зависит, то это только его личная проблема. А если это руководитель, который требует от подчиненных выполнить поставленную задачу четко и в срок, потом по ходу дела меняет условия задачи и не делает того, что должен делать сам? Тогда его подчиненные еще более «ёку гамбаттэ иру». Так рождается имидж японского трудолюбия и усердия. Я не хочу сказать, что японцы – лентяи, ни в коем случае. Просто они – по крайней мере, абсолютное большинство «белых воротничков» – могли бы достигать тех же результатов с существенно меньшими затратами времени и сил, если бы работали организованнее и эффективнее, но тогда у них бы не было возможности хвалиться тем, как они «гамбару».

С «группизмом», подразумевающим сплоченные действия равных, не отличающихся друг от друга и не выделяющихся людей, в современных условиях, требующих максимальной эффективности работы, тоже возникают большие проблемы. «Главное не победа, а участие» – этот принцип не работает не только в спорте, где достижения измеряются количеством мировых рекордов и золотых медалей, но и во всех остальных сферах человеческой деятельности. В Японии, где, по японской же пословице, «торчащий гвоздь забивают» уже в начальной школе, вся существующая система ориентирована на подавление как индивидуализма, так и духа соревнования. Это сплачивает коллектив, но лишает людей творческого импульса. «Общество, привыкшее к тому, что никто не может проявить индивидуальности, никто не может мобилизовать свои творческие силы, что лучше всего следовать правилам и нормам, созданным бюрократией по образцам прошлого и по иностранным образцам, – таково оптимально организованное индустриальное общество, такова японская действительность» (с. 309) – писал на заре нынешнего кризиса Сакаия, предвидевший «надвигающийся застой».

Кризис «усердия» и «группизма», которые не только не повышают эффективности, но ведут к застою, все более очевиден и для самих японцев. Наиболее дальновидные предлагают лечить соотечественников от избытка усердия – принуждением к потреблению, а от избытка группизма – привитием индивидуализма. Причем, прививать его, видимо, тоже будет элита.

Дипломат и писатель Кавато Акио, хорошо известный в России в обеих своих ипостасях, подробно говорит об этом в беседе с журналистом Ю. Стоногиной.

«Сегодня японцы становятся большими индивидуалистами – если понимать под этим позитивное стремление к развитию собственного «я», творческое начало, свободу. Конечно, нужно учитывать, что история индивидуализма как идеологии в Азии очень коротка. У нас не было этого направления в философии, которое веками создавалось в Европе… Поэтому азиатский индивидуализм носит пока <выделено мной – В.М> спонтанный характер… В первую очередь это очень заметно в профессиональной среде. В прошлом одним из типично японских профессиональных признаков для остального мира всегда был легендарный японский трудоголизм. Сегодня молодые специалисты не считают нужным оставаться на своем рабочем месте до поздней ночи, пока начальник не покинет офис… Другой признак: молодежь сейчас безо всякого колебания берет отпуск, как предусмотрено графиком. Раньше мы всегда обращали внимание на удобство своих коллег: если мы берем слишком долгий отпуск, коллеги страдают от большой нагрузки. Всегда было принято по окончании работы всем вместе идти в бар, обычно с начальником, где он угощал подчиненных[44]44
  Ввиду резкого сокращения представительских расходов в годы кризиса каждому теперь приходится платить за себя. Тогда уж лучше пойти куда-нибудь с друзьями или девушкой, нежели с начальником, на которого и так насмотрелся на рабочем месте (В.М.)


[Закрыть]. Или сами сотрудники вместе ходили в бары – отдых был коллективным. Теперь же после окончания работы все расходятся – кто на дискотеку, кто в спортклуб, кто в бар, каждый по своему вкусу»[45]45
  Опубликовано на сайте: www.japon.ru.


[Закрыть].

Интеллектуал и дипломат, Кавато, как и Сакаия, знает, что говорит. Он не только отмечает некую тенденцию, но положительно оценивает ее, придавая своим словам особый вес. О пользе индивидуализма в Японии в годы кризиса говорят все чаще, и это тоже, конечно, не случайно.

Хоронить японскую экономику рано, но в признании насущной необходимости экономических, административных и социальных реформ сходится большинство «публичных людей» Японии и тех, кто стоит за принятием решений. Они лучше знают. Они понимают, что это как-то связано с глобализацией, но что же все-таки делать?

Будет ли в Японии «интеллектуальная революция»?

В качестве панацеи Сакаия предлагает «интеллектуальную революцию» («пиаровский» аспект этого сюжета мы рассмотрим в главе третьей), но возможна ли она в современной Японии? И, более того, нужна ли она?

Цену придется заплатить огромную: речь идет о коренной ломке менталитета в национальном масштабе, по сравнению с чем даже тотальная реформа системы образования кажется мелочью. Многие десятилетия японцам набивали голову знаниями – подробными по узкой специальности и удивительно скудными обо всем прочем – но не учили самостоятельно мыслить, потому что на это есть «мастер». Они часто говорят, что их учили «сдавать экзамены», механически заучивать правильные ответы, а не «думать головой». Здесь сложилось общество «знающих» (и то с поправкой: количество широко образованных людей в Японии невелико, как признают сами японцы), но не «думающих». Доведенное до совершенства индустриально-потребительское общество куда труднее превратить во что-то другое (особенно в свою противоположность), чем несовершенное.

Японцы всегда гордились – во многом по праву – своей системой образования, включая школьное. Действительно, в эпоху Токугава по этим показателям они обгоняли «цивилизованный мир», что, несомненно, стало одной из важных причин успеха мэйдзийской модернизации. Что же касается сегодняшнего состояния системы образования, то послушаем Сакаия. Если бы такое написал не-японец, его бы наверняка зачислили в японофобы.

«Осуществляется последовательный и неуклонный контроль за образованием. В нашей стране с момента принятия постановления о народных школах в 1941 году <! – В.М> вот уже полвека проводится в жизнь принцип начального муниципального образования, который, фактически, запрещает создание частных начальных школ. В этих муниципальных школах строго соблюдается система принудительного поступления, строящаяся по принципу: в одном учебном районе одна школа. В связи с этим ученики и родители, придающие большое значение качеству образования, не имеют права выбора школы. Что касается японских детей, то и их желание, и их индивидуальность игнорируются. Они в принудительном порядке должны поступать в школу, указанную чиновником от образования.

Кроме того, в школах, куда дети вынуждены поступать, механически обучают предметам, определенным чиновниками, ими так же строго фиксируется время обучения. Далее, в этих школах в соответствии с набором учебников, указанных чиновниками, последовательно и неуклонно проводится обучение по строгому принципу недопущения неудовлетворительных оценок, в результате чего трудные предметы проходятся бесконечно долго. Ужасно то, что в последнее время в целях борьбы с «плохими учениками», то есть теми, кто проявляет определенные желания и индивидуальность <выделено мной – В.М>, вырабатываются все более жесткие школьные правила, унифицирующие все, начиная с одежды и стрижки и кончая тем, как следует поднимать руку в классе, и эти правила должны строго соблюдаться. Школьные правила – это контроль и регламентация, не допускающие ни малейших проявлений индивидуальности учеников, никакого самовыражения.

Принцип обучения состоит не в развитии у ученика его сильных сторон, а в ликвидации недостатков. В результате, собирая вместе детей разных способностей и призваний, их замыкают в круг, не позволяя вырваться из него и полностью выявить свои способности. Считается что способные ученики должны иметь одни пятерки, рядовые – одни тройки: это нормальные, хорошие дети. А вот те, кто имеет и пятерки, и двойки – плохие, несерьезные ученики, которые сохранили свою индивидуальность…

…Что касается дисциплины в классе, то объясняется она отнюдь не сознательностью учащихся, а строгостью учителя, так что и этот критерий не доказывает высокого качества образования в Японии. В армии и тюрьме любой страны железная дисциплина. Можно ли на этом основании утверждать, что армия и тюрьма лучшее место для получения образования? Японская школа, строго следующая существующим руководящим принципам и школьным правилам, не далеко ушла от армии и тюрьмы» (с. 59–60, 293, 69–70).

Картина получается пугающая – с учетом того, что речь идет о начальной школе. О будущем нации в самом прямом смысле этого слова, нации, которая с каждым десятилетием неуклонно «стареет» в целом. Если представить себе общество, состоящие только из таких людей – реализация идеала – то антиутопии Замятина, Хаксли и Оруэлла покажутся «цветочками».

«Такой стандартизированный подход выхолащивает из образования всю его прелесть, подавляет всякую оригинальность мышления и индивидуальность учеников, но, – продолжает Сакаия, видимо, пытаясь сгладить впечатление от сказанного, – в то же время, как ни странно, дает прочные общие знания и умения Позвольте в этом усомниться – В.М>, вырабатывает привычку преодолевать трудности, в общем приводит к определенным положительным результатам. Стандартное образование оказывается весьма эффективным для подготовки рабочей силы, предназначенной для выпуска массовой стандартной продукции» (с. 60). Для массового, стандартизированного и управляемого потребления – тоже. Возможен вопрос: а не «идеальных потребителей» ли, в первую очередь, растят японские школы?

Десять лет спустя Сакаи почти дословно повторил сказанное в своей лекции. Из этого можно заключить, что сколько-нибудь заметных изменений не произошло. Японские школы по-прежнему заняты производством идеальной рабочей силы (правда, уже не столько рабочих, сколько клерков) для массового стандартизированного производства и идеальных потребителей для массового стандартизированного потребления. Известный журналист С. Агафонов справедливо отметил: «Такая система исправно растит и воспитывает высококлассных исполнителей и менеджеров, но безжалостно отбрасывает за ненадобностью нестандартных лидеров и реформаторов. Пока шел экономический подъем и поступательно росло благополучие, в них не было острой нужды – механизм отлаженно работал, вызывая всеобщее восхищение, и каждый новый виток успеха придавал уверенность в надежности японского конвейера, но вот настал момент, когда ресурсы этого конвейера практически исчерпаны. Случился сбой по объективным причинам, и оказалось, что систему трансформировать под новые обстоятельства некому… Японская модель не способна эволюционировать: она обречена на постояное самовоспроизводство, и максимум возможного – это борьба за повышение эффективности и улучшения уже имеющегося»[46]46
  Агафонов С. Тень сурка. М., 2005. С. 208–209.


[Закрыть].

Как с таким «человеческим материалом» осуществить «интеллектуальную революцию», я не представляю. Даже если резко и полностью изменить всю систему школьного образования, это не поможет. Как быть со всеми теми, кто уже получил такое образование и воспитание – включая, между прочим, школьных учителей. Японцы, конечно, очень дисциплинированный и исполнительный народ, но превратить их по команде в индивидуалистов и, тем более, в интеллектуалов едва ли удастся. Надо радикально менять всю систему социальных ценностей. Проще говоря, заменить абсолютному большинству нации сознание и мозги.

Радикальная переориентация общества вызовет тяжелый моральный и духовный кризис. Большинство японцев сегодня чувствует себя в своей стране вполне комфортно, и с точки зрения социальной стабильности это очень хорошо, но это комфорт идеального потребителя в идеальном обществе потребления. Если пересадить такого человека в интеллекутальное общество, он почувствует себя, мягко выражаясь, потерянным и неполноценным – прежде всего, потому что не будет знать, что и как потреблять.

Я сомневаюсь, что в Японии возможна «интеллектуальная революция». Еще больше я сомневаюсь в том, что Японии – по крайней мере, сегодняшней – она нужна. Попытка тотального превращения «винтиков» лучшего качества в мыслящие индивидуумы обречена на провал, но может подорвать, если не разрушить общество изнутри. Хотя как будет обновляться в таких условиях японская элита, те самые «мастера», я, честно говоря, не знаю.

Степень MBA или тем более доктора экономики, полученная в престижном американском университете, открывает ее обладателю-японцу чуть ли не все дороги в мире бизнеса и управления. В интеллекутальном обществе так должны котироваться дипломы собственных национальных университетов, но ни для кого не секрет, что большинство японских студентов воспринимает университетские годы как законную передышку между школьным «экзаменационным адом» и не менее трудными первыми годами «учебы» на рабочем месте. Это время, когда надо отдыхать и развлекаться, а не учиться. Тот, кто действительно хочет учиться, по окончании четырехлетнего базового курса идет в магистратуру и дальше в докторантуру.

В Японии, как признается Сакаия, «оригинальные научные идеи и исследования редко выходят из стен университетов. Видимо, японские университеты на самом деле гораздо беднее творческими исследованиями, чем университеты Европы и Америки» (с. 69). При отсутствии в Японии системы академических научно-исследовательских учреждений, как в России, и исключительно прикладной ориентированности НИИ, принадлежащих компаниям и обслуживающих их нужды, становятся понятны причины слабости японской фундаментальной науки. А без развитой фундаментальной науки ни о какой «интеллектуальной революции», конечно, не может быть и речи, как бы ни уверял Сакаия, что в Японии она вот-вот начнется. Одним только решением элиты даже вкупе с поголовной компьютерной грамотностью интеллектуального общества не построить.

Но все-таки я хочу быть оптимистом. Хочу верить, что и в XXI веке Япония сможет внести вклад в социальный и культурный опыт человечества, соответствующий тому, что она уже накопила и чего достигла. Хочу верить, что она снова успешно преодолеет то, что А.С. Панарин называл «искушение глобализмом». «Лицом к Азии» – не значит спиной к остальным, но с принципиально бездуховным «современным миром» стране, имеющей, что сохранить, и желающей сберечь свое лицо, стоит быть поосторожнее, какой бы вкусной ни казалась «чечевичная похлебка» глобализации в ее материальных аспектах. Глобализацию сделают и без Японии, но каким однообразно тусклым будет глобализированный мир, если его не расцветят своими красками такие страны, как Япония.