Текст книги "Япония в меняющемся мире. Идеология. История. Имидж"

Глава третья
«Буферы» и «информаторы»: между Японией и миром

Элита и имиджмейкинг

Правящая элита Японии относительно поздно осознала важность пропаганды, направленной на внешний мир, точнее, государственного имиджмейкинга, главной целью которого является целенаправленное создание максимально благоприятного образа своей страны в окружающем мире. История японского государственного имиджмейкинга насчитывает почти полтора столетия. Несмотря на перемены и потрясения, это единый процесс, этапы которого находятся в преемственном отношении друг к другу, а многие принципы и методы сохраняются до настоящего времени, приспосабливаясь к конкретным условиям. В целом имидж Японии в мире, не считая периода 1930-1940-х гг., был благоприятным, хотя не всегда отвечал амбциям ее правящей элиты. Над Японией и японцами могли смеяться, их критиковали, но, за сравнительно редкими и особо мотивированными исключениями, не ненавидели. Это заставляет с особым вниманием отнестись к методам и способам формирования положительного образа Японии в мире.

Первой акцией японского правительства в деле государственного имиджмейкинга стало участие в Лондонской всемирной выставке 1862 г., за шесть лет до консервативной революции Мэйд-зи исин, выведшей страну на путь форсированной модернизации по западном образцу. Внутренние неурядицы не помешали участию Японии в Парижской всемирной выставке 1868 г. С тех пор имиджмейкинг всегда был в ней делом государственным, поскольку правящая элита понимала значение эффективного пиара как для внутренней политики (большинство политических деятелей, многие банкиры и бизнесмены контролировали одну или несколько газет как национального, так и локального масштаба), так и для внешней.

Стремясь расположить к себе общественное мнение «великих держав», японские имиджмейкеры отдавали приоритет «мягкому» моделированию – не навязывали заграничному потребителю готовую модель, но позволяли ему «самостоятельно» увидеть тот образ страны, который считали желательным. Сначала это был образ «живописной Японии», страны поэтов, художников и красавиц-гейш, который формировался усилиями преимущественно иностранцев – путешественников и деятелей культуры (Пьер Лоти, Редьярд Киплинг, Клод Фаррер, Константин Бальмонт, Бернгард Келлерман), известных и влиятельных у себя на родине. Для популяризации этого образа особенно много сделал широко известный в конце XIX – начале XX вв. прозаик и эссеист Лафкадио Хёрн, переселившийся в Японию и ставший ее активным имиджмейкер ом.

С течением времени этого стало недостаточно. Японии надо было активнее популяризировать и пропагандировать себя усилиями самих же японцев. Коммерческие успехи и экспансионистские акции страны не прибавляли ей симпатий у тогдашних хозяев мира – США и европейских держав, со стороны которых все чаще звучало осуждение курса официального Токио. Правящие круги, разумеется, вели свою пропаганду, но эффект от официальных заявлений и разъяснений был все меньше и меньше – им попросту не верили и не принимали всерьез. Единственной возможностью что-то реально изменить стало появление японцев, которые завоевали бы искреннее доверие иностранцев, прежде всего представителей «великих держав». Учитывая типичное в ту пору презрение «белых» к «желтым», эти люди должны были говорить на языке «белых», т. е. оперировать понятиями, знакомыми и понятными европейцам, апеллировать к их представлениям, чтобы сначала заставить себя слушать, а потом верить. Для этого требовалось безукоризненное знание английского (в меньшей степени французского) языка, европейской христианской культуры, обычаев и менталитета потенциальных потребителей пропаганды. Достичь этого можно было только путем длительной жизни за границей, причем без отрыва от собственных национальных корней, ибо космополитические японцы едва ли смогли бы внятно поведать о традициях своей страны. Япония начала открываться миру только в 1860-е годы. Прежде чем такие люди появились, должно было пройти несколько десятилетий.

Голландский японовед Карл ван Вольферен, автор известной книги «Загадка японского могущества» (1989), назвал эту категорию людей «буферами» и «информаторами», дав развернутое определение их деятельности: «Под «буферами я имею в виду тех, кому доверена задача делать контакты с иностранцами максимально гладкими. Это сугубо японское явление[47]47
  С этим можно поспорить, имея в виду советский опыт, который Вольферен не учитывает: имею в виду формально независимых и даже фрондирующих, но на деле подконтрольных властям персонажей вроде Ильи Эренбурга, Евгения Евтушенко или Виктора Луи (В.М.).


[Закрыть], легко узнаваемое как в государственных учреждениях, так и в мире бизнеса. Живущие в Японии иностранные дипломаты и бизнесмены имеют с ней дело через посредника – сообщество англоговорящих и предположительно интернационализированных буферов, смягчающих удары, которые непредсказуемый внешний мир может нанести их структурам.

Эти буферы, – продолжает Вольферен, – могут быть на удивление откровенными, проявлять подлинное понимание трудностей иностранца и часто создают впечатление если не готовности удовлетворить желание партнера, то, по крайней мере, серьезности, с которой представляемые ими структуры относятся к его проблемам. У Японии есть полдюжины супер-буферов, которые посвящают большую часть своего времени разъездам по всему миру, урегулированию конфликтов и объяснению действий Японии на международных конференциях (выделено мной – В.М.). Некоторых из них, как Окита Сабуро или покойного Усиба Нобухико, даже делали представителями правительства по вопросам внешней торговли, но в этом качестве они только усиливали путаницу, поскольку, несмотря на должность, не имели права что-либо решать и соответственно не могли реально вести переговоры.

Порой более влиятельные министры или лидеры экономических организаций и даже сам премьер-министр играют роль буфера в общении с иностранными торговыми представителями. Иностранные визитеры, возвращающиеся домой с новостями, что на сеи раз они говорили с действительными хозяевами положения и что они находятся под впечатлением от их готовности принять эффективные меры, обманывают самих себя. Людей с такими широкими полномочиями в Японии нет.

С категорией буферов частично совпадает класс информаторов… которые постоянно беседуют с заезжими знаменитостями и журналистами. Остальной мир узнает о Японии со слов гораздо более малочисленной группы, чем обычно думают. Визитеры, встретившиеся с «надежным источником» в лице одного из информаторов, зачастую остаются под впечатлением, что они услышали интересное личное мнение. Большинству невдомек, что эти информаторы всего лишь повторяют банальные суждения на злобу дня или более общего характера… Они могут вносить в это некоторые персональные нотки, но суть послания все время одна и та же… Речи высокопоставленных информаторов могут содержать критику отдельных сторон политики правительства или действий бюрократии и бизнеса, но они почти всегда поддерживают общие утверждения ведущих институтов Системы, что Япония является плюралистской демократией с экономикой свободного рынка, что в открытии (японского – В.М.) рынка достигнут прогресс, что рост индивидуализма надо поощрять, что большинство японцев начинает осознавать необходимость стать более космополитичными, что иностранцы не прилагают должных усилий в соревновании с ними и что конфликты с Японией происходят в основном от недостатка понимания с их стороны».

Перечисленные Вольференом положения отражают состояние дел на конец 1980-х годов; что-то из сказанного им утратило актуальность, что-то нет. но по-прежнему актуальными остаются его выводы: «Вместе взятые действия японских буферов и информаторов являются пропагандистским актом, который не воспринимается в этом качестве, поскольку почти всегда скрыт в облачении искренних усилий «объяснить» Японию миру». «Верить в то, что эти предсказуемые утверждения отражают личное мнение, – заключает Вольферен, – значит проявить неуважение к умственным способностям наиболее высокопоставленных переговорщиков Японии. Их подлинное личное мнение часто очень интересно и может существенно отличаться от сказанного во всеуслышание, но доступ к этому мнению требует долгого знакомства, большого количества сакэ или – много реже – внезапного понимания с их стороны, что вы вообще не склонны воспринимать официальную линию всерьез»[48]48
  Wolferen К. van. The Enigma of Japanese Power. People and Politics in a Stateless Nation. London, 1989. P. 11–12.


[Закрыть].

Возможно, пространную цитату из современного аналитика можно заменить более короткой, но не менее выразительной. В 1942 г. Хью Байес, многолетний токийский корреспондент «Таймс» и «Нью-Йорк тайме», выразительно назвал подобных информаторов «очаровательными апостолами полуправды, объяснявшими Японию западным народам»[49]49
  By as H. Government by Assassination. N.Y., 1942. P. 10.


[Закрыть]. Тон сказанного можно списать на военное время, но проблема остается, причем остается почти не исследованной. Автор настоящей работы рассматривает ее не первый раз[50]50
  Молодякое В.Э.: 1) Образ Японии в Европе и России второй половины XIX – начала XX веков. М., 1996; 2) Моделирование образа Японии // Япония: переворачивая страницу. М., 1998; 3) Россия и Япония: имиджевые войны. М., 2007 (в соавторстве с А.Е. Кулановым).


[Закрыть], но впервые «переходит на личности».

В японской историографии принята периодизация по правлениям императоров. Это деление условно и не связано напрямую с ключевыми событиями мировой истории, но по-своему символично. Исключением является уникальный по продолжительности и по насыщенности историческими событиями период Сева (1926–1988), который принято делить на довоенный и послевоенный. Таким образом, перед нами пять периодов: Мэйдзи (1867–1912), Тайсё (1912–1926), довоенный Сева (1926–1945), послевоенный Сева (1945–1988) и Хэйсэй (с 1989 г.) – которые представлены пятью персоналиями. Двое из них пользуются заслуженной известностью в Японии и за ее пределами, один полностью забыт, еще один скорее всего обречен на почетное забвение. Что касается последнего – ныне здравствующего – то его в равной степени может ожидать и первое, и второе.

Период Мэйдзи: Окакура Какудзо (1862–1913)

Одной из любимых фраз Окакура было: «Сердце старой Японии до сих пор бьется сильно». В конце XIX в., когда новая Япония с удовлетворением подводила первые итоги интенсивной модернизации по западному образцу, это звучало вызовом. Японцам полагалось гордиться тем, насколько они приблизились к «цивилизованному миру», и не полагалось знать, как «цивилизованный мир» насмехался над их потугами. Славу старой Японии возгласил один из самых образованных, передовых и, можно сказать, самых космополитичных людей страны – Окакура Какудзо: искусствовед, получивший признание в США, эссеист, блестяще владевший английским языком и нашедший читателей по обе стороны Тихого океана, эстет, буддист и традиционалист, взявший на себя миссию объяснить людям Запада «идеалы Востока». Так называлась одна из его известнейших книг.

Из пяти героев нашего исследования Окакура был в наименьшей степени связан с государственными структурами и пропагандистскими усилиями. Можно сказать, он вовсе не был связан с ними, но сделал для создания позитивного имиджа Японии очень много, поскольку его лучшие книги переиздаются до сих пор, находя все новых читателей.

Сын торговца шелком из Иокогама – одного из первых городов Японии, открытых для европейцев, – он получил традиционное образование, в центре которого стояло штудирование китайских классиков, в сочетании с изучением английского языка и литературы[51]51
  В соответствии с темой исследования я использовал популярную биографию Окакура для иностранных читателей: Horioka Y The Life of Kakuzo, Author of “The Book of Tea”. Tokyo, 1963.


[Закрыть]. и на том, и на другом настоял отец, не отрывавшийся от корней, но имевший обширную клиентуру среди иностранцев. Следующим этапом оказался Токийский университет, где преподавал выпускник Гарварда Эрнест Феноллоса, сыгравший решающую роль в жизни Окакура, который был всего на десять лет моложе. Феноллоса не говорил по-японски, поэтому Какудзо стал его переводчиком и «поводырем» как в университете, так и в походах по антикварным лавкам и мастерским художников: молодой американец всерьез занялся изучением японского искусства, а его еще более юный друг неплохо разбирался в нем. Можно сказать, что Феноллоса видел раннемэйдзийскую Японию своими глазами, но слышал ее ушами Окакура и говорил с ней его языком.

Окончив университет, Окакура поступил на службу в министерство просвещения, не забыв обеспечить работой и старшего товарища. В пароксизме вестернизации многие прогрессисты готовы были отвергнуть всю культуру прошлого как «феодальную», а значит «отсталую» и едва ли не «постыдную» для современнной державы – количество уничтоженных в то время памятников традиционной архитектуры, прежде всего замков, вызывает в памяти не менее печальный опыт советского времени. Произведения традиционных видов искусства считались нестоящими внимания и продавались по бросовым ценам, не говоря уже о цветных гравюрах укиё-э, в листы которых заворачивали чай и пряности. Спасению старой Японии помогли прежде всего влюбленные в нее иностранцы, вроде Феноллоса, а к мнению гостей из-за океана японцы в то время особенно прислушивались. Влияние этих факторов определило одну из магистральных тем деятельности Окакура – стремление донести до людей Запада аутентичное знание о цивилизациях и культурах Востока.

Отправившись в конце 1886 г. в Европу и Америку вместе с Феноллоса для изучения западного искусства и художественного образования, Окакура неизменно носил японский костюм (;кимоно, хаори и хакама), позже дав этому любопытное объяснение в письме к сыну: «Начиная с первого путешествия в Европу, я почти всегда носил кимоно. Советую тебе путешествовать за границей в кимоно, если ты считаешь, что твой английский язык достаточно хорош, но никогда не надевай японскую одежду, если говоришь на ломаном английском». В этих словах – ключ к позиции Окакура. Он говорил и писал на практически безукоризненном английском, как бы подчеркивая, что ни в чем не уступает своим слушателям, читателям и возможным оппонентам. Это подкреплялось выдающимися, по любым стандартам, знаниями западной истории и культуры. Кимоно же подчеркивало принадлежность к принципиальной иной культуре. Окакура соединял в себе две цивилизации, ненавязчиво показывая свое превосходство над теми, кто овладел сокровищами только одной.

Первым направлением популяризации традиционной Японии для Окакура было изобразительное и прикладное искусство. Его работу в данном направлении увенчала законченная в 1902 г. книга «Идеалы Востока на примере искусства Японии», написанная по-английски[52]52
  Окакига К. Collected English Writings. Vol. 1. Tokyo, 1984; далее цит. с указанием страницы в тексте данного параграфа.


[Закрыть], и организация выставок художественных сокровищ Японии в США. Один из пиков этой деятельности пришелся на 1904–1905 гг., когда японцы, во время войны с Россией, провели грандиозную пиар-кампанию в англоязычном мире с целью привлечь его симпатии на свою сторону. Главной темой кампании было то, что вестернизированная «передовая Азия» сражается против реакционной и архаичной «империи кнута и погромов» (слова knout и pogrom стали международными, как позже sputnik и samizdat) за идеалы прогресса и христианства, то есть за идеалы Запада.

В конце 1901 г. Окакура на год приехал в Индию, где сблизился с индуистским гуру Свами Вивекананда и поэтом-мыслителем Рабиндранатом Тагором. Здесь к нему в полной мере пришло осознание общности цивилизационных, культурных и религиозных «идеалов Востока» – Индии, Китая и Японии, индуизма, конфуцианства и буддизма (традиционной японской религии синто Окакура сопоставимого внимания не уделял) – единство которых он до того видел главным образом в области искусства. От внешних эстетических форм к внутреннему философскому содержанию – таково было основное содержание книги об «идеалах Востока», написанной в Индии, в процессе интенсивных духовных исканий. Окакура не отвергал модернизацию Японии, но рассматривал и оценивал ее успехи в новом ключе: как наиболее сильная и уже признанная «белыми» страна (неравноправные договоры были отменены всего несколькими годами ранее) она призвана стать лидером Азии и защитником ее общего достояния. Книга вышла в Лондоне в 1903 г., но в не меньшей степени была адресована англоязычному читателю в Азии, «азиатским братьям и сестрам». Этой фразой Окакура – вскоре после приезда в Индию – начал новую книгу, которую хотел назвать «Мы одно» или «Мы едины» (We are One).

Рукопись осталась незаконченной и увидела свет только в 1938 г., но легла в основу его следующей английской книги «Пробуждение Японии», начатой осенью 1903 г. Вскоре неугомонный автор в поисках новых впечатлений отправился за океан, поднявшись на борт корабля 10 февраля 1904 г. – в тот самый день, когда Япония, уже напавшая на Порт-Артур, объявила войну России. В Америке деятельность Окакура была в основном связана с искусством, музейной и выставочной работой (здесь его ждало полное признание), но политические события не могли оставить его равнодушным. «Пробуждение Японии», законченное уже в США и увидевшее свет в Нью-Йорке и в Лондоне в конце того же 1904 г., оказалось очень злободневной книгой.

Окакура выражался ясно, четко, порой даже жестко. «До недавнего времени Запад никогда не принимал Японию всерьез. А сегодня очень занятно видеть, как успешный исход наших усилий занять свое место в семье народов кажется многим угрозой христианству… Грустно сознавать, насколько ошибочно Запад до сих пор судит о нас, несмотря на обилие информации в его распоряжении… и даже неплохо информированные люди не в состоянии понять глубинное значение нашего возрождения и наши подлинные цели» (с. 177). Объяснению их должна была послужить книга, адресованная и «непонимающему» Западу, и «пробуждающемуся» Востоку.

«Наши друзья любят поражаться, с какой легкостью мы переняли западную науку и промышленность, конституционное правление и организацию, необходимую для ведения гигантской войны. Они забывают, что движение, обеспечившее Японии ее нынешнее положение, в не меньшей степени обязано своей силой внутренней зрелости… Для народа, как и для индивидуума, подлинный прогресс состоит не накоплении внешнего знания, но в осознании своей внутренней сущности» (с. 178). В чем же она заключается?

«С огромной благодарностью Западу за то, чему он научил нас, мы по-прежнему должны видеть в Азии подлинный источник нашего вдохновения. Это она передала нам свою древнюю культуру и посеяла семена нашего возрождения. Мы должны радоваться тому, что из всех ее детей именно нам было позволено доказать, что мы – достойные наследники… До пробуждения мы пребывали в той же летаргии, в которой ныне пребывают Китай и Индия» (с. 178). Это из первой главы, которая многозначительно называется «Ночь Азии». Единственный свет в этой ночи – Япония, которая сумела пробудиться, благодаря внутренней силе, а не «черным кораблям» коммодора Перри.

Постепенно в тексте появляются откровенные антиевропейские инвективы. На расхожую в то время формулу «желтая опасность» Окакура отвечает «белым бедствием»: «Для большинства восточных народов приход Запада ни в коей мере не был безусловным благословением» (с. 214). Запад бездуховен, коварен и жесток; цель оправдывает средства, а всего его цели имеют сугубо материальный характер, в то время как «благородный Восток до сих пор видит разницу между целью и средством» (с. 215). Говоря об антииностранном восстании ихэтуаней в Китае в 1900 г., Окакура вспоминает лозунг «изгнания варваров» (дзёи), популярный в Японии периода бакумацу (1853–1867 гг.). Это уже не оправдание перед Западом, это – вызов.

Особого внимания заслуживает данная Окакура трактовка Мэйдзи исин, в которой он видит «реставрацию и реформацию», «прежде всего возврат» (с. 240). При этом он не забывает перечислить современные политические институты, благополучно существующие и действующие в Японии, которая сумела сочетать их с верностью традициям. Окакура настоятельно подчеркивал, что слухи о смерти старой Японии сильно преувеличены и что не стоит обольщаться относительно ее вестернизации. Мэйдзийский лозунг вакон ёсай («японский дух – западная техника») жив как никогда.

В последней главе Окакура пишет о войне с Россией, объясняя ее исконной агрессивностью «московитов» как потомков «готов, вандалов, гуннов и монголов» и не забывая лишний раз напомнить о кишиневском погроме 1903 г., который вызвал большой резонанс в Европе и в Америке (с. 264). Это не слишком отличалось от общей линии японской пропаганды – и не помешало Окакура в 1908 г. приехать в Москву для изучения ее художественных сокровищ.

В качестве автора «Пробуждения Японии» Окакура едва ли можно считать «буфером» или «информатором» в вольференовском понимании – это был «голос Японии», которая заставляла считаться с собой. Вышедшая в Нью-Йорке двумя годами позже «Книга о чае» смягчила возможные негативные последствия инвектив против «белого бедствия» – сегодня Окакура помнят (или стараются помнить?) именно благодаря ей. В 1913 г. он принял предложение японского правительства поехать в США в качестве «профессора по обмену» (exchange professor), но этому помешала внезапная смерть. Помешала она и еще одному предприятию – переводу «Идеалов Востока» на японский язык, за который взялся молодой публицист Окава Сюмэй, выпускник Токийского университета, специализировавшийся на классической философии Индии и Китая. Именно влияние идей и сочинений Окакура (личное знакомство оказалось недолгим) побудило Окава заняться серьезным изучением японского прошлого. Трудно представить себе, что этот «ультранационалист» и ведущий теоретик японской консервативной революции до двадцати пяти лет не читал «Кодзики», которые в зрелые годы готов был цитировать по любому поводу.

«Пробуждение Японии» неоднократно переиздавалось и читалось по всему миру. Высоко оценил книгу Тагор, трактат которого «Национализм» (1917; русский перевод 1922), посвященный пробуждению Азии, был во многом основан на опыте Японии. Неудивительно, что именно Окава в 1916 г. организовал приезд индийского гуру в Японию для чтения лекций и сам переводил их. Валерий Брюсов едва ли читал Окакура (хотя мог слышать или читать о нем), но перекликался с ним в статье 1913 г. «Новая эпоха во всемирной истории»: «Гул японских побед пронесся далеко по Азии, всколыхнул не только Китай, но даже, казалось бы, чуждую Индию, нашел свой отголосок и в странах Ислама, почувствовавших, что борьба идет с общим врагом»[53]53
  Брюсов В. Мировое состязание. Политические комментарии 1902–1924.
  М., 2003. С. 110.


[Закрыть]. Один из наиболее примечательных откликов на книгу Окакура появился почти тридцать лет спустя. О нем следует сказать подробнее.

Автором его был Сиратори Тосио, дипломат по профессии, политический аналитик по призванию, возмутитель спокойствия по складу характера[54]54
  Первая биография: Молодяков В.Э. Эпоха борьбы. Сиратори Тосио (1887–1949) – дипломат, политик, мыслитель. М., 2006.


[Закрыть]. Летом 1933 г. он был освобожден от должности начальника департамента информации МИД, на которой прославился на весь мир во время «Маньчжурского инцидента», и отправлен посланником в Стокгольм – как можно дальше от Токио. В начале 1934 г. он написал статью «Новое пробуждение Японии» – по-английски, которым хорошо владел. Она увидела свет в трех изданиях: официозе МИД «Contemporary Japan», который позволял себе некоторое вольномыслие, чтобы вызвать доверие у иностранных читателей[55]55
  Об этом издании: Storry R. The English-Language Presentation of Japan’s Case during the China Emergency of the Late Nineteen-Thirties // European Studies on Japan. Ed. Ian Nish and Charles Dunn. Tenterden, 1979; Молодяков В.Э. Лукавое зеркало. Советско-японские отношения на страницах журнала “Contemporary Japan”, 1932–1941 гг. //Япония. Ежегодник. 2002–2003. М., 2003.


[Закрыть]; в бюллетене Шведско-японского общества (автор был назначен посланником в Стокгольме); наконец, в престижном бостонском журнале «Atlantic Monthly» – и получила определенный резонанс. Вот несколько ключевых цитат, вызывающих в памяти тезисы Окакура:

«Японцы оказались способными учениками. Сегодня Япония так же современна, как и весь остальной мир… Пора подвергнуть институты Запада холодному и сознательному анализу в свете идеалов Востока. Только на этом пути мы можем рассчитывать на развитие японской цивилизации, которая сохранит наше моральное наследство и обогатит его гармоничной ассимиляцией всего, что есть хорошего на Западе. («Хорошее», разумеется, обозначает то, что хорошо для Японии, что она может впитать, не теряя своей индивидуальности). Япония остается единственной страной, в которой даже сейчас новое и старое гармонично сосуществуют. На Западе, к сожалению, разрыв с прошлым кажется полным и окончательным; Азия, кроме Японии, все еще способна воспринимать лишь наиболее поверхностные проявления современной цивилизации.

Японию называют местом встречи Востока и Запада. В мировой цивилизации мы надеемся на большее, нежели роль моста или постоялого двора. Мы хотим, чтобы Восток и Запад не только встретились в Японии, но и слились здесь в новое, согласованное единство, сияние которого могло бы осветить самые отдаленные уголки земного шара. Такова миссия, о которой мечтает новая Япония»[56]56
  Cupamopu I Новое пробуждение Японии. Геополитические комментарии, 1933–1945. М., 2007. С. Хх-хх.


[Закрыть].

Это было уже открытым предупреждением. Времена поменялись.