Текст книги "Университеты"

Десятая глава

Переполненный мочевой пузырь разбудил седьмого герцога Бекингема около полуночи, и Его Светлость, сев на разом просевшем перьевом матрасе, опустил босые ноги на пол, нашаривая домашние туфли и зажигая свечу. Вытащив из-под высокой кровати с балдахином фарфоровый ночной горшок, он приподнял крышку, задирая одновременно подол ночной рубашки.

Зевнув, Его Светлость уже приготовился опустошить мочевой пузырь, но сонные его глаза углядели некоторую несообразность на дне сосуда.

– Знак! – воскликнул он, усилием воли прерывая начавшийся попис, брызнув каплями на прикроватный коврик, – Несомненный знак!

Схватив ночной горшок, герцог с возбуждённым видом принялся рассматривать узоры герба, солями урины отложившиеся на фарфоре. Однако же мочевой пузырь напомнил о себе, и Его Светлость, пометавшись маниакальным взглядом по мансарде, выплеснул из вазы на улицу воду вместе с изрядно подвядшими полевыми цветами, и облегчился в опустевший сосуд.

– Знак, – повторил он уже спокойнее, и благородное его чело заволоклось морщинами.

– Сама судьба говорит со мной, – уже тише повторил мужчина и заходил по мансарде, заложив за спину руки в непроходящих ожогах от химикатов. Полы поскрипывали, и Его Светлость быстро опомнился, вспомнив про сварливую квартирную хозяйку, проживающую прямо под ним. Опять будет напоминать, старая карга, что он живёт из милости, попрекая милосердием!

Тонкие чувственные ноздри аристократического носа гневно раздулись, но герцог сдержал порыв благородного гнева. Плебс никогда не понимал аристократию, но грешно гневаться за это на убогих Духом!

– Знаки повсюду, – трагически сказал он, встав у раскрытого окошка и глядя сверху на ночной город. Еле уловимое дуновение душного ветерка не охлаждало разгорячённый разум Его Светлости, и капли пота жемчужинами выступили на благородном челе.

Глядя в окно, герцог мысленным взором видел не мещанскую улочку, а Сен-Жерменское предместье, Лувр и Версаль.

– Придёт день… – сказал он, и шёпот ночного ветра сложился еле слышимыми словами.

– Знаки, – повторил Его Светлость, маниакально раздувая ноздри и нервно сжимая кулаки, – знаки…

Встретив поутру квартирную хозяйку на лестнице, Бекингем величественно склонил голову, проходя мимо.

– Доброе утро, месье Трюшо! – ввинтился в его уши пронзительный голос со склочными нотками.

– Доброе… мадам Бертран, – процедил он сквозь зубы, с ностальгией вспоминая те блаженные времена, когда простолюдины были счастливы уже от того, что смели дышать одним воздухом с аристократами.

– Опять пилюли забываете пить, – покачала головой мерзкая старуха, и герцог вскинулся было, чтобы ответить плебейке, как подобает, но только улыбнулся криво, наученный опытом.

– Ну… ступайте! – мадам Бертран похлопала его по руке, и Его Светлость с трудом удержался от гримасы омерзения, – Хорошая прогулка ещё никогда не была во вред!

Вскинувшись было, Его Светлость чудовищным усилием воли смолчал, стиснув челюсти. Держась с достоинством истинного аристократа, он с искренним омерзением обозревал окружающую его убогую действительность, еле заметно склоняя головы в ответ на приветствия соседей.

– Месье Трюшо! Месье Трюшо! – догнал его запыхавшийся раввин, – Ф-фу… староват я для спортивной ходьбы, хотя и в молодости не был атлетом, н-да… Впрочем, Циля полюбила меня не за атлетизм, а за острый ум и… Да, месье Трюшо, Давид интересовался, вы по-прежнему даёте уроки?

Сдержав гнев, Его Светлость склонил голову. Будучи потомком столь славного рода, влачить жалкое существование на крохотную пенсию учителя химии и подработки репетитора… как это унизительно! Плебеям хватило бы этих жалких сумм, но нужны деньги на достойную одежду, на работу в архивах и…

… о, его день придёт!

– Опять пилюли забываете пить, месье Трюшо? – раввин укоризненно покачал головой, – Ничего, ничего… так что? Вы согласны? Вот и хорошо! Давид будет очень рад, он крайне высокого мнения о ваших способностях! Если бы не… Ну, до свидания, месье Трюшо! И не забывайте о пилюлях!

Сознание герцога будто разделилось, и одна его часть принялась размышлять о виденном у антиквара подсвечнике семнадцатого века, который он теперь сможет выкупить, другая…

… вела тело по улице Розье, что в квартале Тампль, кивками отвечая на приветствия представителей низших классов, с горечью осознавая уровень своего падения. Он, герцог Бекингем, долженствующий жить в Бекингемском[19]19
  Он же Букингемский.


[Закрыть] дворце или как минимум в одном из особняков предместья Сен-Жермен, прозябает в квартале Тампль, обители жидов, эмигрантов и…

… рабочих!

Аристократическое чело Его Светлости, полное высоких дум, вызывало трепет и…

– Па-аберегись! – и тележка старьевщика, влекомая осликом, проехала мимо, обдав затхлыми запахами лежалого тряпья и каких-то отбросов, задев герцога бортиком.

Резко развернувшись, Бекингем в бессильной ярости стукнул тростью по ободу колеса и замер, глядя на куль со старьём, поверх которого, придавленная разным хламом, лежала кипа газет с грубой бородатой физиономией крупным планом. Бородач с куля кривился насмешливо, с вызовом плебея, взлетевшего на самый верх и занявшего…

… чужое место.

– Чужое, – повторил Его Светлость, хмуря лоб и крепче сжимая рукоять трости. Постояв так некоторое время, он кивнул своим мыслям и зашагал по улице, но уже не отстранённо, а внимательно оглядываясь по сторонам. Выглядело это подчас несколько странно, когда остановившись, Его Светлость вглядывался в свежие царапины на штукатурке, или в облезлую герань, стоящую в окне.

– Сам город говорит со мной, – лихорадочно прошептал герцог, кусая губы, – он… он признал меня! Зовёт!

Прогулка по Тамплю более не казалось Его Светлости недостойной, плебейской, низкой…

– Если даже бедные кварталы признали меня, – шептал он, – сами камни, сам дух Парижа!

Ранее тяготящийся такими променадами, Его Светлость внезапно понял, что аристократическими местами для прогулок должно считать те, где изволит прогуливаться Он! И если Ему угодно прогуливаться по улице Розье, мимо жидовских и арабских лавок, то самим своим присутствие он освящает эти тёмные узкие улицы, делая аристократическими.

– Я, – выговорил Бекингем с великолепным чувством собственного достоинства, – более человек предместья Сен-Жермен[20]20
  «Человеком Сен-Жерменского предместья» называли представителей старой знати, консерваторов с монархическими (сохранившими верность старшей ветви Бурбонов) убеждениями, даже если они жили в других районах. Это скорее социальный маркер, чем прописка.


[Закрыть], чем его жители!

Вышагивая с превеликой важностью по улицам Тампля, будто разом прозрев, он смотрел вокруг и видел повсюду знаки, незримыми узами протянувшиеся от древнего Ордена Тамплиеров к роду Бекингемов и к нему лично. Поразившись их числу, Его Светлость вынужден был признать собственную слепоту.

– Будто сама рука Судьбы подтолкнула меня поселиться именно здесь, – негромко сказал он голосом, полным трагизма.

– Вы что-то сказали, месье Трюшо? – добродушно поинтересовался пузатенький лавочник, вставший в дверях с трубочкой.

– Вам показалось, – процедил сквозь зубы Его Светлость, и представитель третьего сословия покивал благодушно, пуская кольца дыма с видом человека, напрочь забывшего как разговор, так и самого герцога.

Дойдя до Карро-дю-Тампль[21]21
  Буквально «квадрат храма».


[Закрыть], Бекингем с тоской, непостижимой плебсу, долго вглядывался в здание рынка. И чем больше он вглядывался, тем больше проступал тот старинный замок, разрушенный много лет назад. Кажется, что отворятся вот-вот двери Храма, и выйдут из сурового Прошлого в изнеженное Настоящее братья Ордена Тамлиеров! Стальными клинками освященных мечей, закалёнными в крови неверных, они…

– Прошу прощения, месье, – на дрянном французском извинился грубиян. Дёрнув плечом, Его Светлость постарался дать понять всё своё возмущение…

… спине наглеца, удаляющегося прочь.

Осталась лишь глухая досада и тоска по несбывшемуся. Если бы не этот…

… бур.

Если бы не он, то… кто знает? Может быть, отворились бы двери разрушенного Храма, и вышли бы братья Ордена, и…

… всё было бы по-другому. Лучше. Правильней. Всё бы тогда изменилось, и он, герцог Бекингем, забыл бы настоящее как страшный сон, проснувшись в своём особняке.

Возвращаясь той же дорогой и пребывая в дурном настроении, Его Светлость изволил гневно постукивать тростью по булыжникам мостовой и метать молнии из глаз. Ещё больше он разгневался, заметив того самого бура, занявшего чужое… его место!

Крюгер нахально взирал на Бекингема с театральной тумбы, и какой-то прохожий успел уже прорезать портрет бура поперёк лица. Сей акт вандализма несколько примирил Его Светлость с раздражающей действительностью, и фыркнув презрительно, он ткнул в бумажное лицо кончиком трости.

Местный плебс не безнадёжен, и каким-то животным чутьём они понимают иногда…

– … слыхал?! – ворвался в его уши голос юнца, возбуждённо рассказывающего что-то своему товарищу, – Зарезал! Как цыплёнка!

Они поспешили дальше, а Его Светлость, пребывая в задумчивости, изволил направиться в свои апартаменты в мансарде.

– Как цыплёнка, – повторил он, поднимаясь по лестнице.

– Цыплёнка? Хорошо, месье Трюшо, – закивала домовладелица, – будет вам цыплёнок! Вы только пилюли пить не забывайте!

… а по улице побежали мальчишки, убирая знаки. Играючись!

* * *

– Не слишком ли сложно? – поинтересовался я, забрав у брата тетрадь с пометками и рисунками, которую и листаю лениво, не слишком вникая в детали, – Шахматная партия иной раз попроще бывает.

Мишка вместо ответа дёрнул плечом, забрался на диван с ногами, и соизволив ответить лишь после томительной паузы, устроившись наконец поудобней.

– Не слишком, – моргая воспалёнными глазами, глуховато сказал он, подкладывая под голову диванную подушку, – Копать будут на три версты вглубь и на пять вширь.

– Потом и говорю, што излишне сложно! Чем больше элементов имеет система, тем меньше её надёжность.

– Не тот случай, – ответил брат после тягучего зевка, – это разные… хм, механизмы. Каждый из них выполняет самую невинную функцию, и самый пристрастный следователь не найдёт ничего серьёзней мальчишеских шалостей и мелких пакостей, которые соседи устраивают друг другу. Причём не… хм, Его Самопровозглашённой Умалишённой Светлости.

– Допустим, – соглашаюсь нехотя, зная братов перфекционизм, – а следы в нужных направлениях?

– А… – отмашка рукой и снова зевота, – безличностные. Окурки папирос нужной марки, помада[22]22
  Здесь – помада для волос.


[Закрыть] британского производства и прочее. Грубо и нарочито.

– Хм…

– Шахматная стратегия, на несколько ходов, – Мишка зевнул, и встав решительно, кинул тетрадь в пустой камин и поджёг её, внимательно проследив, чтобы прогорел каждый листок.

– Дай угадаю… грубо и нарочито, чтобы в дипломатических кругах могли разводить руками и ссылаться на явную провокацию, а народ, тем не менее, нашёл бы повод для беспокойства и надавил на правительство?

– Всё-то ты понимаешь, – усмехнулся брат, разминая шею, – Дипломатические отношения не будут разорваны, но сторона, подготовившаяся к ситуации, получит… хм, возможности. Потом уже расследование и неприятности, которые, как я надеюсь, ударят по Великим Князьям и далее.

– А если не выйдут через них на англичан-подстрекателей?

– И это хорошо, – ответил он с усмешкой.

– Пожалуй. А этого… не жалко?

Дёрну щекой, Мишка долго молчал.

– Деградация личности, – ответил он наконец, – несколько лет… а так хоть в историю войдёт. Но знаешь? Даже будь всё иначе…

На душе стало тяжко, но переглянувшись с братом, я медленно кивнул, признавая его правоту. Сколько крови мы пролили, и сколько ещё прольём…

… и ни о чём не жалею!

Одиннадцатая глава

Проснувшись от криков мальчишек-газетчиков за окном, Евгения Константиновна долго лежала в кровати, проникаясь парижской действительностью и наполняясь непреходящим счастьем. Никаких больше неврозов и бессонных ночей, и былой её покровитель, оставшийся в Петербурге, вызывал уже не страх, а ликующую, восхитительную первобытную ненависть! И недоумение…

… почему она так долго терпела? Ведь достаточно было просто переехать в другую страну, и страх, неизбывной занозой сидящий в душе, выброшен прочь. И пусть душевные раны ещё ноют, а шрамы от них останутся до конца жизни, но оказывается, нужно было просто сделать шаг!

Покровитель, ставший тираном и мучителем, остался в прошлом, и лет через несколько останется в памяти персонажем детской сказки, наравне с кикиморами, анчутками и прочей бесовщиной. Будет иногда вспоминаться былое в непогожие и несчастливые дни, собираясь из теней по углам неприятными жутиками, да и пожалуй – всё!

Нет больше липкого страха, и если она понимает мужчин, то скоро она прочитает о скоропостижной смерти верного Сына Отечества! Очень уж характерный прищур был у Егора, когда он слушал о былом покровителе. Будто целился…

– Бах! – сказал она одними губами, и рассмеялась, придя в самое чудесное расположение духа. Потягиваясь по-кошачьи всем своим красивым телом, женщина разыгралась, и начала совершенным образом мурчать и извиваться, не обращая внимания на задравшуюся ночную рубашку.

Пробудившись окончательно и расшалившись изрядно, актриса скинула со смешком рубаху, и встав перед зеркалом, несколько минут принимала самые соблазнительные, хотя подчас и очень… очень фривольные позы. Заведясь, она принялась ласкать себя, ведя себя так, будто выступая на сцене перед невидимым, но очень придирчивым и дорогим ей зрителем! И ни чуточку… вот совсем – не стыдилась!

Превосходительный и орденоносный анчутка более не смущал её душу, и открывшаяся чувственность исследовалась женщиной, ассоциируясь с Парижем и…

… Егором. И немножко – Дашенькой!

Смывая в ванной пот и напевая что-то легкомысленное, Евгения Константиновна чувствовала себя помолодевшей, да и зеркало показывало её особу едва ли не юную! Наряжаясь, она с удовольствием подмигнула своему отражению, и прехорошенькая особа, будто флиртуя, подмигнула ей в ответ.

– Какая лапочка, – мурлыкнула женщина, вглядываясь и зеркало, – так бы и расцеловала себя… везде!

– Ну… – она прикусила нижнюю губу, придирчиво разглядывая отражение, – неужели в Париже, и не найду?!

Актриса вскочила, закружившись по комнате, и по скромной её квартирке серебряными колокольчиками пробежались смешинки, разгоняя из углов тени.

Одевшись почти, она поморщилась, ощущая лёгкую дурноту, как тогда, во время морского путешествия. Большого значения этому факту она не предавала, закономерно полагая, что к местной пище и климату, а пожалуй что, и к самому воздуху, надо привыкнуть.

Мелькали иногда мысли, но…

… этого не может быть, потому что этого не может быть никогда! Сделанный в юности аборт, по настоянию чортова покровителя, поставил крест на материнстве, да и женский цикл и ранее давал сбои. Но…

– А вдруг? – сказала она вслух и прислушалась к самой себе, ожидая отклика от возможной беременности. Но тут же, испугавшись неведомо чего, оделась быстро, и только каблучки простучали по лестнице!

Часом позже, сидя в кафе над креманкой с мороженым и не замечая ни течения времени, ни попыток флирта, подчас весьма куртуазных и небезынтересных, Евгения Константиновна…

… нет, не размышляла. Скорее – пыталась сознать, понять, прочувствовать грядущее материнство. Зная, что не может иметь детей, она заставила себя не думать об этом, и в общем-то, вышло. Да пожалуй, тогда она и не хотела иметь детей… от покровителя.

– Без мужа, – сказала негромко женщина, и сняла губами мороженое с костяной ложечки. Фраза почему-то не казалась пугающей, да наверное, и не была ей.

Хористки и балерины никогда не были образцами благонравия, да и актрисы ушли от них не слишком далеко. Незаконнорожденный ребёнок в этой среде никогда не считался чем-то из ряда вон, а будучи прижит от человека значимого и состоятельного, рассматривался скорее как удачное вложение и гарантия безбедной старости.

Нищета Евгении Константиновне не грозит – благо, мотовкой она никогда не была, отчасти вынужденно ведя жизнь не слишком-то светскую, и накопив небольшое состояньице. Хватит, пожалуй, и на покупку особнячка в аристократическом квартале, но и только.

А нужно ли? Актриса ковырнула изрядно подтаявшее мороженое и застыла с ложкой во рту. Ранее, планируя свою парижскую жизнь, женщина намеревалась купить два-три доходных дома и жить на сдачу квартир, не слишком надеясь на миражи актёрских заработков.

Не чуждая меркантильности, она не отказалась бы вести жизнь несколько более обеспеченную и состоятельную. Вот только цена…

Ребёнок никогда не входил в её планы, и сейчас Евгения Константиновна думала, а нужен ли он ей вообще? Пресловутый материнский инстинкт молчал…

Расплатившись, женщина в задумчивости пошла прочь, ведя себя несколько более рассеянно, чем можно в большом городе.

– Ай! Сударь! – воскликнула она, столкнувшись с чудаковатым месье, но грубиян вместо извинений глянул на неё дико и поспешил дальше, двигаясь неестественно плавно…

"– … как будто это он – беременный!" – мысль, влетевшая в очаровательную головку Евгении Константиновны, изрядно развеселила женщину.

"– Пф… чудак какой! – улыбалась она, – Будто взорваться боится!"

* * *

Промокнув холодный пот, Его Светлость решил отдохнуть в подвернувшемся кафе, аккуратно присев за освободившийся столик и брезгливо глядя на толпу, текущую по тротуару в двух шагах. Видеть такое неподобающее смешение сословий было ему решительно неприятно, и оставалось только надеяться, что по окончанию Выставки всё вернутся на круги своя.

Сердце колотилось в рёбра испуганной пташкой, будто спеша на волю, да и ноги, как только сейчас ощутил герцог, изрядно болели после пешей прогулки. Шутка ли, проделать такой путь пешком от самого Тампля!

"– Чертовка!" – раздражённо подумал Бекингем, ощупывая плоскую флягу. Смерти он не боялся, как истинный аристократ, но погибнуть вот так вот глупо… Это в его планы не входит!

Вытащив газету, Его Светлость принялся изучать заметку, выученную, казалось бы, до последней запятой. С газетных страниц пялился на него мужлан Крюгер, с видом самым самодовольным и надменным, а репортёр пространно рассуждал о намерении президента ЮАС посетить скульптуру, созданную его соотечественником.

Фыркнув, Бекингем махнул рукой, но официант, ленивая скотина, появился не вдруг, а с изрядным запозданием. Смерив негодяя суровым взглядом, Его Светлость подумал было поколотить его, но решил, что побои от человека его положения могут быть приравнены к посвящению в рыцари, и смирил свой гнев.

Заказав лимонад, дабы утолить жажду, и крем-брюле, дабы подкрепить силы, Бекингем свернул газету, и вытащив блокнот, принялся править речь. Оставляя лишь тезисы и восхищаясь своим острым умом, здесь и сейчас он создавал Великое, которому суждено войти в Историю.

Он то писал лихорадочно, то зачёркивал и правил, шевеля губами и возводя очи горе, будто выискивая там Нечто, и что удивительно, находил! Закончив свои труды, герцог перечитал их, и удовлетворённо кивнул головой.

"– Золотом прикажу чеканить! – подумал он, – Чтобы в школах учили!"

Расплатившись, как и положено аристократу, гинеей (которую, к слову, оказалось не так-то просто достать), и отмахнувшись от сдачи, Его Светлость отправился в путь, старательно избегая столкновений. Походка его, с растопыренными локтями и несколько танцевальная притом, выглядела весьма престранной, но герцог не обращал внимания на пристальные взгляды, а то и насмешки горожан.

Мозг аристократа всюду видел Знаки и дивился людской слепоте! Как? Как можно не замечать столь явных Знаков?! Впрочем… плебеи всегда отличались слепотой как духовной, так и интеллектуальной.

Заметив на тележке мороженщика царапины, явственным образом складывающиеся в буквы "ТМ" и ещё несколько, напоминающие меч, Его Светлость приободрился, и поприветствовав представителя Ордена еле заметным кивком, встал у стены, приготовившись к ожиданию. Кивок был проигнорирован, но Бекингем не обиделся, понимая конспирацию и коря себя за излишнюю горячность.

"– Братья наготове! – ликовал он, с трудом сдерживая возбуждение, – Я не один!"

Ища повсюду знаки, он находил их, и с внутренним ликованием глядел на простаков, не способных Видеть! Сбившись в стадо, они глядели на вращающиеся медные лепестки, переговаривались и фотографировали, обсуждая саму концепцию кинетической скульптуры, и что, собственно, хотел сказать её автор в конкретном случае.

Среди толпы герцог углядел людей небезызвестных, и решимость его укрепилась, ведь Его Подвигу не кануть втуне! Не замолчат!

"– Даже если я погибну, – думал Его Светлость, – то мой сын, мой милый мальчик, которого обманом оторвали от меня, заставили стыдиться… Он займёт место, принадлежащее ему по праву!"

"– А я… займу тогда место в небесном Храме, среди Братьев!"

Появление Крюгера Его Светлость едва не пропустил, излишне глубоко погрузившись в мысли. Президент ЮАС пришёл без подобающей ситуации свиты, имея всего одного сопровождающего, такого же мужиковатого и немолодого, да ещё и опирающегося на палку. Встав чуть поодаль от толпы, буры с непринуждённостью деревенщин принялись тыкать пальцами в скульптуру, обмениваясь смешками и тычками, как добрые приятели.

Оторвав от стены внезапно отяжелевшее тело и сглатывая сердце, чуть не выскочившее из горла, Бекингем сделал крохотный шаг… потом остановился и проверил, насколько легко выходит спрятанная в трости шпага. Обтекая людей и игнорируя вопросы, герцог подошёл на десяток шагов к Крюгеру.

– Умри, предатель! – воскликнул Его Светлость на английском, выхватывая шпагу и поднимая её к Небу, тем самым посвящая Богу. Выпад…

… но проклятый старик с лёгкостью молодого гимнаста уклонился от клинка, направленного в сердце.

– Не хотел умирать от честной стали?! – выкрикнул Бекингем, краем глаза замечая разбегающихся людей, – Умрёшь от свинца!

Бросив шпагу в предателя, Его Светлость выхватил револьвер и выстрелил в голову Крюгеру. Один раз, второй…

… люди продолжали разбегаться.

… третий, четвёртый…

Спутник президента ЮАС врезался в герцога Бекингема, и тотчас…

– … нитроглицерин, – заключил Лепин[23]23
  Луи Жан-Батист Лепин (1846–1933) был адвокатом, политиком и изобретателем, был также префектом полиции в Парижской полицейской префектуре с 1893 по 1897 год и снова с 1899 по 1913 год.


[Закрыть] уверенно, осмотрев место трагедии, – и снимите наконец мозги господина Крюгера с этой… скульптуры.