Текст книги "Университеты"

Двенадцатая глава

– Мусор, мусор… – я небрежно просматривал письма, отбрасывая большую их часть в корзину для бумаг, и подумывая всё более о найме секретаря. Сама мысль об этом казалась странной, но ворох корреспонденции, получаемой едва ли не мешками, грозил отнять у меня даже не свободное время, которого по сути и нет, а сон.

Стоило только оказаться в Париже, да раз-другой попасть на страницы прессы, напомнив о себе Городу и Миру, и пожалуйста! Подобного эффекта я и добивался, поскольку известность, это в некотором роде гарантия эмансипации в глазах международного сообщества. Да и деятельность моя предусматривает некоторую медийность.

Исполняю я ни много, ни мало, а должность атташе по культуре то ли всего ЮАС, то ли Русских Кантонов, что не оформлено пока должным образом ни в документах, ни в головах. Собственно, и Русские Кантоны пока только оформляются, равно как и Иудея.

Странноватое моё положение никого в общем-то и не смущает, половина делегации от ЮАС такие же не пойми кто "Члены делегации", без официальных постов и должностей, но с влиянием. В мире хватает непризнанных и не вполне признанных государств, правительств в изгнании и тому подобных образований. Члены их вполне рукопожаты, на что-то там влияют, и возвращаются порой на гребне волны из безвестности на высшие посты если не своих, так соседних государств.

ЮАС на этом фоне если и выделяется, то скорее в лучшую сторону, с грацией пьяного слона втиснувшись в Большую Политику. Южно-Африканский Союз на международной арене занимает положение где-то между молодыми государствами Латинской Америки, с их несформировавшимися ещё границами, таможенными союзами и договорами, и государствами Балкан. Немного… но недавно не было и этого, и уж всяко выше положения азиатских стран, за исключением разве что Японии.

– Ответить, – засунув письмо обратно в конверт, кидаю в нужную стопку, и решаю-таки нанять секретаря… или секретарей? Учитывая нарастающий объём корреспонденции на нескольких языках, да кучу изобретений разной степени безумности, таящихся подчас в письмах, нужен как бы не целый секретариат!

– Лепин, – прочёл я имя отправителя, и листок на миг, но дрогнул в моих руках, а сердце забилось много чаще, – и што же нужно от меня префекту полиции?

В письме содержалась просьба о встрече, более похожая на уведомление, и мне снова поплохело. В голову полезла разная дрянь, и захотелось разом бежать каяться, и просто бежать. Усилием воли удержав нервы в узде, напомнил в очередной раз сам себе, что не могли… не могли выйти!

Я к этой истории причастен настолько косвенно, насколько вообще возможно. Даже имея на руках все факты, официально мне предъявлять просто нечего, не считая осуждения общественности.

– Луи Жан-Батист Лепин, – повторил я, вспоминая досье и успокаиваясь. А ведь пожалуй, и лучше, что… хм, беседовать со мной будет сам Лепин. При всех талантах префекта, именно что сыщицких за ним нет.

– Тогда зачем? Политический жест? А ведь похоже… демонстрация усердия в чистом виде. Хм…

Стратегию общения префектом я выстроил на удивление быстро. То ли первоначальный испуг так раскочегарил мозги, то ли ещё что, но хватило буквально пяти минут, и ещё с десяток на доводку.

Разбудив Мишку, я довёл до его сведения ситуацию с Лепином, и свои соображения на этот счёт.

– Дельно, – зевнул брат, выслушав меня, – Ладно… поправлю свою версию в соответствии с твоими идеями. Всё, иди! Дай поспать!

Только что слушавший меня с совершенно ясными глазами, Мишка отмахнулся, да и тут же засопел, приоткрыв рот и раскинувшись руками во все стороны. Я же, прикрыв за собой дверь, принялся заново разбирать письма, залипая то и дело на продумывании деталей нашего с Лепином разговора, да поглядывая то и дело на часы.

– Нет, так дело не пойдёт! – и отложив решительно письма, взялся за тренировку, прервав её за пятнадцать минут до прихода префекта. Умотав себя самым жестоким образом, я наспех помылся, и вытирая на ходу волосы, встретил в гостиной префекта, пришедшего раньше срока.

Невысокий, грациального телосложения, префект не выглядел серьёзным противником, но на деле это грозный и опасный боец. Такой себе… парижская, и более цивилизованная версия Саньки. Отчаянный храбрец, он обладает ещё более редким видом мужества – гражданским, и всё это в придачу к отточенному интеллекту.

– О, простите, месье капитан… – Лепин рассыпался в ничего не обязывающих извинениях, и я ответил такими же общими фразами. Потренировав немножко начала этикета, успокоились, и я нажал на кнопку звонка, вызывая горничную. До её прихода мы развлекали друг друга светскими беседами и разного рода байками.

– Месье… – поставив поднос на стол и получив чаевые, горничная удалилась. Мы же, сделав по несколько глотков и отдав должное птифурам, перешли к сути визита.

– Месье капитан, – начал француз, восседая в кресле напротив, – нам известно, что у… скажем так, русской фракции Южно-Африканского Союза были некоторые трения с президентом Крюгером.

– Секрет Полишинеля, – фыркнул я, заедая фырк птифуром.

– Вы так просто относитесь к факту конфликта? – вежливо приподнял бровь полицейский.

– Пф… Месье префект, я понимаю суть беседы, но… – глоточек кофе, – я даже не знаю, смогу ли вам помочь. Мою биографию вы вкратце знаете?

– Знаю, – принял подачу Лепин, – но разве факты вашей безусловно интересной биографии могут помочь в расследовании?

– Скорее запутать, – отвечаю я, и полицейский, взяв кофе, кивает поощрительно, всем своим существом обращаясь в слух.

– Моё… хм, трущобное прошлое, притом и не такое уж давнее, изобиловало приключениями и приучило к подозрительности. А ещё – к недоверию. Ну… думаю, вам это понятно.

– Поэтому… – вздохнув чуть, усмехаюсь кривовато, – когда я услышал о случившемся, то подозревать начал – всех!

– Есть основания? – подался он вперёд, чуточку переигрывая.

– Основания всегда есть, – снова кривая усмешка, – и разногласия Русских Кантонов с Крюгером в том числе. Но есть и разногласия в среде самих буров, и хотя я не слишком интересовался ими, но там есть как политические, так и имущественные претензии к покойному ныне президенту.

– Всё как у всех, – чуть развожу руками, видя прищур полицейского, – буры, при всех своих достоинствах, имеют и недостатки. Покойный… скажем так, несколько вольно обращался с имуществом Союза.

– Даже так?

– Месье… не делайте такой удивлённый вид!

– Не буду, – усмехнулся Лепин в усы.

– Вы обещали! – и некоторое время мы перебрасываемся тонкими шуточками, и эту партию ожидаемо выигрывает полицейский.

– Фракций этих… или союзов, назовите как хотите, как минимум пять.

– Даже так? – нахмурился префект, – И вы, разумеется…

Вместо ответа я перечисляю интересантов, но уточняю тут же:

– Но это неточно! Это смесь фактов, слухов и домыслов. А я просто не имел ни желания, ни тем паче возможностей, копаться в этой навозной куче.

– Наверное, – пожимаю плечами на скептический взгляд полицейского, – мне бы и ответили, но… вот слово чести – неинтересно! А точнее, не настолько интересно, чтобы жертвовать сном ради пустого любопытства. Будет время перевести дух… метафорически выражаясь, и я непременно выслушаю эти занимательные истории.

– Я ожидал, что вы сделаете подачу в сторону Англии, – отозвался префект задумчиво, – или вы считаете междоусобицу более вероятной, нежели убийцу со стороны?

– Англия, – снова фыркаю я, – это настолько очевидно, что не хочется даже упоминать! А также Германия, Российская Империя, Франция… да-да, месье Лепин, не вскидывайтесь возмущённо! Прекрасную Францию невозможно исключать из этого списка просто потому, что покойный президент Крюгер тяготел к Германии.

– Пожалуй, – чуточку нехотя согласился француз, – хотя эту вашу версию можно и оспорить, притом аргументировано. Впрочем, не стану досаждать вам своими домыслами. Как полицейский, я обязан проверять все версии, даже если они мне и не нравятся.

Рожа у него сделалась не то чтобы кислой, но этакой… служебной. Такой себе очеловеченный бульдожка по психотипу.

– Я рад, – приподняв чашку кофе, как бы салютую, – Сюда же плюсуйте США и Аргентину, да и некоторые латиноамериканские кланы могли бы поучаствовать. Есть там… умельцы. Да и наглость порой зашкаливает, превосходя всякое воображение.

– А интересы?

– И они есть, – киваю полицейскому.

– А вот с доказательствами… – усмехаюсь смущённо, и даже не лукавлю, – сложнее, и здесь снова придётся напомнить о фактах моей биографии. Я, разумеется, могу высыпать на вас ворох фактов из числа не то чтобы вовсе общеизвестных, но и никак не сакральных. А вот по части догадок и умозаключений – увы.

– Я… – выдыхаю, – как вы помните, литератор, репортёр и поэт, так что… Как только узнал о смерти дядюшки Пауля, то богатое воображение моё подкинуло в топку фантазии десятки версий, и некоторые из них вполне литературные. И чем более они выходили литературные, тем более воображение моё, подстёгиваемое подозрительностью, дорисовывало детали. Боюсь, в моей голове реальность изрядно дополнилась фантазией.

– Н-да… – поскрёб префект щетину на подбородке, – хотя и звучит несколько странно, но с творческими личностями я сталкивался, так что понимаю, хотя и не могу сказать, что меня это радует. Что, совсем плохо?

– Давайте так… – чуть задумываясь, вспоминаю о ждущих меня бумагах, и лицо еле заметно искажается в недовольной гримасе, – я опишу вам свои соображения, но вот ручаться за их подлинность не могу. Ровно как и не могу быть уверенным, что воображение моё не сыграет дурную шутку с вами, не уведя по ложному пути.

– Попробую справиться, – кивнул префект, – и всё же! Что вы можете сказать о разногласиях Русских Кантонов с покойным президентом Крюгером.

– Немного, на самом-то деле, – подлив себе кофе, собираюсь с мыслями, – Не то чтобы я совсем не интересовался, но как я уже говорил, трения были, а вот именно что конфликта – нет!

– Вижу ваше недоверие, – киваю спокойно, – но это действительно так, если говорить о русской фракции вообще. Его идею, хм…

– Пожертвовать Кантонами? – любезно подсказал Лепин.

– Пожертвовать, да… благодарю, я подбирал слово из числа обсценных. Сам факт мне лично не понравился решительным образом, но и не могу сказать, что особо удивил. Да-да, месье префект, особого пиетета к бурам у меня нет. Так себе народ, не для протокола…

– Но не понравилась мне скорее подлость Крюгера, а не сама идея отделиться от ЮАС. Говоря откровенно, не вижу ничего страшного в самостоятельности. Поле для политических манёвров в таком разе открывается куда как более широкое.

– К примеру? – поинтересовался иронично Лепин, положа ногу на ногу.

– Податься за защитой к Кайзеру, или…

– … к Великобритании.

– Кхе-кхе-кхе! – прыснув кофе себе на брюки, раскашлялся полицейский, и на некоторое время воцарилась суета с салфетками.

– Вы… серьёзно? – поинтересовался француз, приведя себя в порядок.

– Вполне! Понимаю, что репутация у меня… хм, кровожадная, но я не являюсь убеждённым англофобом, да и англофобом вообще. Обстоятельства сложились так, что я воевал на стороне буров, только и всего. Не считая Британию образцом цивилизованного государства, в сравнении с бурами они всё ж таки имеют много преимуществ.

– Однако… – попытался остаться невозмутимым Лепин.

– Захваченные нами территории принадлежали Родсу, но не входили в состав Британской Империи, и таким образом, собственно Британии мы не нанесли никакого ущерба. Пришлось бы, конечно, вернуть часть земель наследникам Родса, но и здесь мы не сильно проигрываем. Не успели, знаете ли, ощутить их своими.

– Да и… – усмехаюсь, – шахты и рудники по большей части отошли бурам.

– И многие так думают? – севшим голосом поинтересовался Лепин, пытаясь казаться невозмутимым.

– Немногие… вроде бы. Есть, знаете ли, некоторая победная эйфория и чувство единения с бурами. В основном посматривают в сторону Германии.

– Кхе! Несколько странная точка зрения, – качнул головой префект.

– Думаете? Я вот считаю, что если правильно отыграть ситуацию, можно получить много бонусов. Ну например… мы пришли на помощь тем, кого считали правыми в этом конфликте, а сейчас разобрались… ну и так далее. Великобритания в таком случае получает некие моральные преференции, а мы сохраняем за собой земли, пусть и в составе Британской Империи.

– Ну ты и… – Мишка, как был в пижаме, так и упал в кресло, закрутив головой, не в силах подобрать слова, – силён врать! Я когда тебя слушал, так верил! Щипал себя, вон…

– Да одень ты штаны!

– … до синцов, – не слушал меня брат, – Действительно, поэт. Скальд! Ладно-то так вышло, што если бы не наши… хм…

Он задумался глубоко.

– … а им зачем об этом знать? – послышалось бурчание под нос, – Дуриком проскочим!

– Знаешь, Егор, – повернулся ко мне Мишка, – А ты ведь гений! Вот ей-ей! Летадлы твои, это так… не обижайся! А вот што сейчас наворотил, так это такое ого, што целое ого-го!

– Франция, – загнул он палец, – да они костьми теперь лягут, а прикуют нас к ЮАС! Кайзер, ха! Они усиления Германии больше огня боятся! А Великобритания и того пуще. Бред ведь, но дикие русские действительно могут так думать… ну то есть по мнению европейцев! Империя Российская ведь постоянно выигрывает войны, а проигрывает дипломатию, так што и не удивятся даже.

– А если пустить слушок? – предложил я, – Исподволь? Што дескать, есть такое мнение… думаешь, проймёт англичан?

– Пронять, пожалуй, и не проймёт, – отозвался брат задумчиво, – но чутка английских любезностей хапнуть можно.

– И буров прижать, – отозвался я в тон.

– Не без этого! Так… надо нашим сказать, что есть у нас, оказывается, и такие, пробританские мнения. А то ведь народ и не знает!

Тринадцатая глава

– Сам Пуришкевич! – уважительно басил ломовой извозчик, более похожий на циркового медведя, смеху ради обряженного в нарядную поддевку. Рослый, кряжистый, заросший проволочным рыжеватым волосом по самые глаза, он возвышался над толпой чуть не на две головы, и голос его разносился далеко окрест гудением Царь-колокола.

Прихватив своего тщёдушного спутника за плечо, ломовик ледоколом пёр вперёд, не замечая страдальческого выражения и явно выраженного нежелания идти куда бы то ни было. Обтекая от жары и шумно вздыхая, ведомый едва успевал переступать ногами, не делая, впрочем, попыток вырваться.

– Ён за народ, – вещал великан тяжёлым басом, и голос его разносился далеко, легко заглушая шумы, и кажется, даже и сами запахи московского Сенного рынка, – за правду!

– Да иду же, иду… – страдальчески отозвался второй, по виду типичный прикащик в мелкой заштатной лавчонке, обслуживающей мещан из тех, которые победнее, – плечо-то отпусти, чортушко! Раздавишь!

– Ась?! – озадаченно уставился на нево ломовик маленькими колючими глазками, – А-а, ты эта… извиняй!

С виноватым видом обтряхнув дружка, великан не прекращал гудеть колокольно, оповещая всю округу о радетеле за народ господине Пуришкевиче. Который, значица, Владимир Митрофанович.

Кажется, весь уже рынок в курсе политических предпочтений и вояжа колоритной парочки, и хотят они это слышать, не хотят ли… дело десятое. Впрочем, народ здесь привычный ко всякому, многажды битый жизнью и не раз – полицией.

– Кхе, – вытянув карманные часы, извозчик не без труда определился со временем, страшно щурясь и собирая на лбу тяжёлые мыслительные морщины, – давай-ка поспешим, Ванятка…

– Ён раньше в Русском Собрании был, – широко шагая, рассказывал ломовик, оповещая приятеля и весь рынок разом, – а потом и расплевался. Грит, ничево там и руссково нет, окромя названия! Ну и своё, значица, задумал – штобы с народом, а не с господами. Русский народный союз имени Михаила Архангела, во!

– А полиция? – опасливо осведомился благоразумный Иван, переходя с трусцы на шаг и потея уже не от пробежки, а от политической нервенности. Потому как и тово… оно ему надо? За политику?

– А што полиция? – не понял ломовик, притормаживая, – А-а, да ты не боись! Господин Пуришкевич, он же не супротив царя-батюшки, а токмо супротив бояр. А то ишь! Взяли за привычку!

Погрозив неведомо кому кулачищем, похожим на арбуз, если, канешно, бывают такие волосатые мосластые арбузы, он гневно посопел и поводил вокруг глазами, ища тех, которые в привычке! Но как на грех, народ вокруг всё больше степенный да благонамеренный, а то бы он… ишь, привычки у них!

Притащив наконец приятеля прямо под дощатую трибуну и утвердившись ногами-колоннами в земле, гигант влюблёнными глазами уставился на Пуришкевича, пхнув Ивана в бок.

– А?! Каков?!

Кисло улыбнувшись в ответ, приятель тихохонько вздохнул, приготовившись слушать. Оно бы дремать потихохоньку в лавочке, пока покупателей в час по чайной ложке, а тут нате! Но чево не сделаешь ради дружбы, особливо ежели друг, он вот такой вот! Нет, так-то и ничево, оно чаще и на пользу… но и так вот бывает! Р-раз! И бёгом куда-то!

– А?! – то и дело пхал ево Феоктист, но мало-помалу, Иван и сам заслушался. Владимир Митрофанович разил и жёг етим… глаголом, обличая и уязвляя. Не смущаясь немногочисленностью слушателей и их явной простонародностью, он ладно составлял слова и кажется, не боялся вовсе никово и ничево.

Слушатели, поглядывая на стоящево поодаль ленивого городового, не предпринимающего ничево, потихонечку и успокоились. Власть, значица, и тово… одобряет.

Блистая интеллектом и лысиной, бывший гласный[24]24
  Гласный – член собрания с решающим голосом в Российской империи. С 1785 года, гласными назывались члены городских дум, а со времени введения в действие земских учреждений – и члены земских собраний, уездных и губернских.


[Закрыть] Бессарабского губернского земства ораторским своим мастерством цеплял всю толпу разом и каждого в отдельности. По его словам, Русское Собрание, равно как и подконтрольные организации, увлечены защитой российского прошлого, не думая ничего о будущем.

Притом само прошлое они защищают не то, какое было, а то, каким они хотят его видеть! Будущее же, по мнению этих узколобых консерваторов, виднеется некоей сельской пасторалью, без должного роста фабрично-заводской промышленности.

– Господа эти, щедро одарённые титулами и чинами, но никак не разумом, – плевался ядовитой слюной Пуришкевич, – не хотят принять во внимание, что при таком раскладе Россия утратит положение великой державы.

– Эт да! – крякнул жирный купчик по соседству, вытягивая из воротника короткую шею, – Всякая немчура тогда… шалишь! Вот они где должны быть!

Надувая щёки и потрясая пухлым кулачком, купчик, очевидно, ассоциировал себя с государством. Нет, даже не так… с Государством!

– … нехватка земли также не смущает этих недальновидных господ, – продолжал Пуришкевич с ядовитой экспрессией, – и видимо, они полагают, что проблема малоземелья сама рассосётся! Программа переселения игнорируется и саботируется…

– Сабо… што? Не растолкуешь, мил-человек? – поинтересовался у Ивана поденщик из крестьян, продолжая одним глазом косить в сторону Владимира Митрофановича. В меру своево понимания приказчик растолковал, и мужичок закивал.

– Ага, ага… спасибочки, мил-человек! Так значица, – крестьянин начал наливаться праведным гневом, – саботируют? Можно, значица, и тово, переехать и вообще… Ах они суки!

– Тише ты, чортушко, – зашипел Иван, – в ухо-то не гуди! Дай послушать умнова чилавека!

– Царь, значица, и тово… – много тише бубнил поденщик, – а они етова? Ни себе, ни людя́м, паскуды етакие! Сидеть, значица, на жопе ровно, да по весне зубы с голодухи вынать? Так по им?! У-у… злыдни!

– … русский народный союз имени Михаила Архангела, – рубил воздух Пуришкевич, – обещает…

– … недальновидная, страусиная политика этих господ, грозит нам социальным взрывом…

– Бомбистов привечают, – заприметив умоляющие глаза поденщика, истолковал Иван.

– Итить твою! – ахнул мужик, ухватившись за мокрую от пота бородку нечистой мозолистой пятернёй.

– Вожди Русского Собрания, – рубил правду-матку Владимир Митрофанович, – не являются по факту ни защитниками русского народа, ни монархии! Выступая от имени народа, господа Энгельгардты не знают ни нужд, ни чаяний народных.

– Вестимо, – согласился подёнщик с барином, мелко кивая и потея от жары и тесной смычки с общественностью, – немчура как есть! Откуда им!

– Будучи на словах сторонниками неограниченной монархии, – продолжал Пуришкевич, своими действиями они дискредитируют…

– Позорят, – чуточку свысока перевёл приказчик, и крестьянин закивал благодарно.

– … саму идею монархии!

– Та-ак… налился праведным гневом подёнщик, которому в кои-то веки один барин разрешил не любить других бар, и пояснил – за што именно. И главное, не против власти!

– Наша задача – объединить здоровые, прогрессивные силы русского общества! – уже выкрикивал Пуришкевич, заводя толпу, – Вас! Объединить русских националистов…

Ответив по окончанию речи на вопросы, и пригласив всех присутствующих становиться в ряды союза Михаила Архангела, господин Пуришкевич уехал на извозчике, произносить речи в других местах и для другой публики. Народ же потихонечку рассосался в разные стороны, обсуждая по дороге услышанное, и понимая его подчас весьма своеобразно.

* * *

К вечеру в ночлежку стали стягиваться усталые мужики, разбитые работой и жарой. Поснедав кто што, устроились на нарах сёрбать кипяток, дымя махрой и переговариваясь о всяком разном. Народ подобрался всё больше степенный, собирающий копеечку к копеечке на порушенное деревенское хозяйство, да надеющийся вернуться когда-нибудь, и зажить, как полагается справному мужику: при хозяйстве, гладкой бабе и куче бойкой детворы.

Ежели кто и срывался иногда с казёнкой, картами да местными Дуньками и Маньками, то не часто, стыдясь потом грехопадения. Даже и драчки случались редко, на удивление прочим квартирам.

– Я, значица, ходил сиводня поговорить о работе, – начал Ждан, окутавшись махорошным дымом и ухватив в жменю козлиную бородку. Он замолчал, и мужики, понимая непростой деревенский етикет, подобралися, потому как ясно-понятно – важные вести. Такие неспешно надо рассказывать, штоб ни словечка, значица, мимо не пролетело.

Степенно цедя слова, Ждан начал рассказывать весь разговор в деталях, обстоятельно, не вдруг перейдя к самому важному:

– Договорился на всю артель.

– Это значица, всю артель работой обеспечил? – начал вставать один из мужиков, – Да за такое и выпить не грех!

– А взад когда шёл, – будто не слыша горлопана, продолжил Ждан, – так на ето… на митинг попал ненароком. Против бар, но за царя.

– Эко диво, – крякнул недоверчиво поротый за политику Евсей, – как ето на Хитровке говорят… А! Пчёлы против мёда, во!

– Как есть, так и говорю, – и деланное ето равнодушие сказало мужикам больше рванья рубах на груди. Всерьёз, значица.

– … и вот так вот прямо? – сощурился Евсей, – Про землицу?

– Сказал, што ето… – не обижаясь на прищур, отвечал Ждан, – А! Саботируют и бомбистов привечают!

– Вот так вот? – всё щурился битый жизнью и полицией Евсей, но ево быстро зашукали мужики, жаждущие подробности и красивой скаски, в которой есть добрый мужицкий царь.

– А так вот! – сердито ответствовал Ждан, – Што землицы на всех и не хватает! Мы вот тута все не лентяи, а просто судьбинушка так легла, так-то! Чай, не… прости Господи… не пролетарии какие! Землицы чутка, да от барской воли послабление, и ух… развернёмся!

– Царю-то нас пошто силком держать? – распалялся он, – Знамо дело, с князьями да княжатами ссориться не хотит, всё ж родня! И те землицу добром не отдадут, так ведь, мужики?

– Оно и верно! – подтвердил Василий дребезжащим тенорком, – Хучь и не по правде землю забрали, но и добром не отдадут, здеся Ждан правду говорит!

– Вот! – воспрял Ждан, – А царь-то, я чай, не дурак! Чем дело к драчке подводить, так нате, извольте на выход, кому тесно и голодно! Знамо дело, не кажный решиться, но тут уж кому как. А всё поводов для драчки меньше! Хошь в Сибирь или на етот… Восток дальний, а хошь – в Африку изволь пожаловать.

– А барам-то зачем, – выразил сомнение Афоня, – я чай, им тоже спокойней будет, когда народ разъезжаться станет, а не своё взад требовать.

– Затем, што это ты смирный да добрый, – ответствовал Василий, – и миром всё норовишь решить. А вспомни хоть вашего кулака…

– Прошку?

– Тебе видней, – отмахнулся Василий, – сам рассказывал, што стервь ентот норовит в рост по весне дать, когда зубы на полку, и выхода, ну никаково нет! Или по ево, и сдохни! За копеечку.

– Так вон оно как… – загрузился Афоня, – когда народ в нищете, то за копеечку… Ах они суки!

Разговор выплеснулся сперва за пределы квартиры, а поутру его обсуждали уже всей Хитровкой. Нашлись, как водится, и видоки, чуть не щупавшие золотые царские грамоты. Вовсю обсуждали землю и волю, Африку и Дальний Восток, Сибирь и союз Михаила Архангела, и как водится на Хитровке – врали. С выгодой и без, с дальним прицелом и сами веря в свои же враки.

Молитвенница и богомолка Парашенька, считавшаяся за блаженную по всему купеческому Замоскворечью, по-своему толковала слышанное, связывая его почему-то с Пономарёнком. Бог весть, сама ли она што-то слышала, или нашептали скорбной разумом бабе, но речи о праведном отроке легли на унавоженную почву, и эхом зазвучали по Москве байки, более похожие на Жития Святых…

… и не все они были враками.

Истинно говорю вам! Встал отрок на пути бесноватого, защищая младенца безвинного, и ахнули люди! Обратился костыль его мечом огненным, а за спиной два белых крыла сияющих! На един только миг чудо явилось, и признали его даже жиды, обратившись к Господу!

Се не отрок, а сам Михаил Архангел, спустившийся на землю с Небес, и живущий жизнью смертного. Ныне собирает он воинство праведное, и кто будет в войске том – спасётся! Грядёт Последняя Битва!