Текст книги "Юрий Долгорукий"

– Тогда с Богом! Князь, дадим ему запасного коня, пусть скачет, воеводу о нашем приближении известит!

На третий день к обеду дружина вышла к Гороховцу. Последние версты шли лесами, вели проводники из местных жителей. Юрий и Симонович, приказав воинам затаиться, прокрались на окраину дубовой рощи, залегли в кустарнике и стали наблюдать за войском булгар, окруживших крепость. Как видно, противник обедал. На большом пространстве виднелись группы воинов, сидевших и лежавших, рядом паслись кони, кое-где дымились костры. Судя по всему, о приближении русов никто не догадывался.

– Берешь полтысячи дружинников и отрезаешь отход противнику, – тихо говорил Симонович. – А я ударю отсюда, со стороны леса. Если этим парнем защитники вовремя предупреждены, то немногим булгарам удастся ускользнуть из-под стен Гороховца!

Так бы и получилось, если бы не какой-то хладнокровный и находчивый мурза из числа булгарских военачальников. Едва завидев вырвавшихся из леса русов, он вскочил на коня, прокричал что-то повелительное, его тотчас окружили конники, и они, предводительствуемые своим командиром, рванулись наперерез дружинникам Юрия. Две конные лавины схватились, смешались, всадники закружились в смертельном вихре. Воины отважного мурзы были вырублены полностью, но большому числу булгар за это время удалось прорваться на запад, хотя защитники вовремя сделали вылазку и участвовали в сражении.

Едва закончился бой, как из крепости высыпали жители. Ликованию не было предела. Под восторженные крики народа входили дружинники в город. Впереди на белом скакуне ехал Юрий, в позолоченных шлеме и панцире, с блестящим щитом и в длинном белом плаще, окаймленном красным шитьем. Лицо его, с маленькой бородкой, было строго и величественно. Много у него будет еще таких победных шествий, но это он запомнит на всю жизнь.

Известие о победе тут же было послано в Киев, великому князю Владимиру Мономаху. От отца пришел приказ сыну явиться в столицу. И вот через месяц после сражения у Гороховца Юрий отправился на юг.

Стоял конец сентября. Только что прошли обильные дожди, поэтому на лугах торжествовала сочная зелень травы, будто собиралась доказать, что дело идет вовсе не к увяданию, а к буйному росту. Столь же буйной была зелень крон деревьев в лесах; только кое-где выглядывали редкие березки, подернутые золотистой листвой, они словно хотели напомнить, что осень не за горами, что скоро победными шагами пройдет она по земле, сея холод и увядание.

На душе у Юрия было радостное настроение. Хотелось кому-то поведать, рассказать о победе под Гороховцом. Что такого, если радость прет через край, не давая покоя! И он вдруг вспомнил о Листаве, этой взбалмошной и непредсказуемой девушке, решил, что заедет в Кучково и повидает ее. Просто так, поговорит немного, и они расстанутся.

Поужинав у Степана Кучки, Юрий вышел прогуляться. Солнце клонилось к закату, скоро должна была наступить темнота. Он остановил мальчишку и попросил вызвать из дома Листаву.

– Дяденька, а она в лес ушла, – ответил тот.

– Что делать осенью в лесу? Ягоды, что ли, какие особые растут? – удивился он.

– Опята после дождя пошли. Пожарить на масле – пальчики оближешь!

Юрий направился к городским воротам и почти тут же столкнулся с Листавой. Девушка была в простеньком платьице, цветной косынке, в руках ее была корзина, полная опят. Она посторонилась, уступая дорогу, но он сказал:

– Здравствуй, Листава. Не узнала меня?

Она вгляделась, улыбнулась:

– В темноте не признала тебя, князь. Снова в наши края наведался?

– А я тебя ищу. Сказали, что дома нет и ты в лес отправилась. Вот навстречу пошел…

– Что-то случилось? – встревоженно спросила она. – Зачем я тебе понадобилась?

Он хотел рассказать ей о победе, но, глядя в ее бесхитростные и доверчивые глаза, произнес:

– Хотел поблагодарить тебя за то, что показала мне свою березовую рощу. Я до сих пор вспоминаю ее, так она мне понравилась.

– Спасибо, князь, – растроганно проговорила она. – Ты первый, кто не насмехается надо мной.

Они пошли в направлении к ее дому.

– И много опят этой осенью? – спросил он.

– Не скажу. Долго стояла сушь. А тут несколько дней лил дождь, вот они и пошли. Сегодня я собралась после обеда, наведалась во все свои места, ничего нет! Уже отчаялась и домой собиралась возвращаться, потому что темнеть начало. Как вдруг в том месте, где никогда их не было, увидела столько, будто ковер раскинули. Все пни и поваленные деревья были усеяны ими. Корзину я вмиг набрала, а сколько еще там осталось!..

Они подошли к ее дому. Он спросил:

– Сама будешь жарить?

– Конечно, сама! Это такое удовольствие: набрать грибов, а потом угостить ими всю семью. Все едят и тебя нахваливают!

– А умеешь ли?

– Большого умения не надо. Масло, лук и грибы, мелко нарезанные. Вот кушанье и готово!

– Ты так говоришь, что у меня слюнки потекли.

– Так пойдем к нам, я тебе целую чашку наложу, – тотчас пригласила она его, но в ее тоне он почувствовал испуг, что он согласится, – все-таки князь в доме! – поэтому отказался:

– Не могу. Завтра в дорогу. Собраться надо, да и отдохнуть лишний часок не лишне.

– Счастливого пути, князь. Заезжай по пути, мы всегда рады гостям, – улыбнулась она ему и ушла в дом.

Юрий не спеша двинулся к терему Кучки. Вот какое странное дело, думал он, поговорили вроде ни о чем, а на душе легче стало. Не стал он ей хвалиться победой, разгромом неприятельских войск, не хвалила она его ни за что, а он почувствовал себя так, будто вырос на целую голову. Что за чудная девушка!

Надо было идти к Агриппине, но почему-то не хотелось, и он решил: «Поеду обратно из Киева и наведаюсь».

VI

В октябре 1119 года Юрий прибыл к своему отцу в Киев. Владимир Мономах тогда был на вершине своего могущества и славы. Вся Русь была собрана им в единое и нераздельное целое: Киев, Новгород, Чернигов, Переяславлъ, Смоленск, Ростов и Суздаль, Владимир-Волынский, другие города и волости. Послушно шли по его приказу в походы не только сыновья, но и остальные князья. Половцы были разгромлены и отброшены от русских пределов. Часть их ушла в Грузию, другая расселилась на венгерских границах; оставшиеся в Причерноморских степях ходили в друзьях и помогали русам в походах против Византии. Венгры боялись нарушить границы, а ляхи смирно сидели за рекой Сан.

Весной 1119 года Владимир Мономах стал готовиться к походу против Византии. Он не мог смириться с тем, что города, расположенные в устье Дуная, вновь перешли к грекам. Собралось огромное войско. И тогда происходит небывалое: в Киев прибывает посольство Византии, наследницы Великой Римской империи, чтобы откупиться от нашествия русов золотом, дорогими тканями, уступками земель в Причерноморье и обещанием подписать выгодный для Руси русско-византийский договор. На первом же приеме греки поднесли Владимиру Мономаху императорский венец, императорскую хламиду, драгоценный пояс, скипетр, яшмовую чашу и титул царя.

Все это было неслыханно. Долгие годы возвышения Руси, укрепление ее могущества наконец сломали последнюю плотину византийской гордыни и тщеславия.

Отец принял Юрия скромно, в своей горнице. Одет он был по-домашнему, в льняную рубашку и просторные штаны, на ногах – легкие башмачки без каблуков. Все та же львиная голова с копной рыжеватых волос, худощавое лицо с губоко посаженными глазами и крупным носом. Только щеки заметно одрябли и на шее появились складки. На столе – простая еда: блины со сметаной и мелкие соленые грибы, которые любил великий князь.

Отец сначала расспросил его о семье, поинтересовался, как идет обучение детей, кто у них воспитатели, и остался доволен, что при сыновьях состоит Георгий Симонович.

– Настоящий воин и хороший полководец, – говорил он негромко, будто про себя. – Много с ним пройдено военных дорог. Помню, как был предан он тебе, сколько души вложил в твое воспитание.

Когда Юрий стал излагать подробности булгарского нападения на Гороховец, лицо Мономаха потемнело, а взгляд стал темным, холодным.

– Нельзя прощать разбойникам их деяния, – произнес он твердым голосом, и Юрий понял, что в это время отец подумал о набегах половцев, с которыми вел непримиримую борьбу не одно десятилетие. – Важно тут же наказывать их самым жестоким образом, чтобы было неповадно повторять наскоки в будущем. Другого пути пресечения разбоя я не знаю.

Он приказал Юрию тотчас начать подготовку похода на Булгарию и пообещал прислать в помощь воинские отряды.

Перед отъездом из Киева Юрий зашел на один из рынков, чтобы купить подарки супруге и детям. И тут он неожиданно подумал, что следовало бы чем-нибудь удивить и развлечь эту необычную девушку Листаву. Пусть порадуется его подарку, не так много отрады бывает в ее жизни. Пусть знает, что кто-то думает о ней, вспоминает их короткие встречи. Все будет посветлее на душе.

Сначала хотел приобрести ожерелье, но потом подумал, что это слишком дорогой подарок, не возьмет она его, и остановился на маленьких серебряных сережках. Издали они не производили впечатления, но вблизи поражали искусной работой и должны как нельзя лучше подойти к ее скромному платью.

Подъезжая к Кучкову, он вдруг разволновался, подумав, что Листава отвергнет подарок. Может, не понравится, может, просто из-за каприза. На девушек ведь как найдет… Но потом неожиданно успокоился. Она ему, собственно, никто, он даже не провожал ее по-настоящему ни разу; встречались нечаянно пару раз как друзья – и только. Вот именно, они всего-навсего друзья, и он ей дарит свой подарок как другу. Подарит – и тотчас уйдет.

На ужине у боярина Кучки он был рассеян, и это не осталось без внимания хозяина.

– Наверно, спешишь к Агриппине? – спросил тот, хитро посматривая на него. – Она тут, кстати, спрашивала про тебя. Чего это, мол, он не зашел ко мне, когда был проездом в Киев?

– Вольно ей думать, как захочется, – буркнул Юрий. – Она от меня не зависит, и я ей ничего не должен.

– Разбирайтесь сами, как вам будет угодно, – махнул рукой Кучка. – Постель готова, князь, можешь следовать в опочивальню.

– Спасибо. Только перед сном немного погуляю, чтобы сон был крепче.

Небо прояснилось, потягивал свежий ветерок, видно, ночью ударит первый морозец. Солнце садилось за зубчатую вершину леса и было огненно-красным, вселяя в душу тревогу и беспокойство. Он хотел видеть Листаву. Прохожих не видно, попросить некого, а самому вызвать неловко. Потоптавшись и ничего не решив, он повернул назад и почти столкнулся с ней. Она вывернулась из-за угла, как видно, торопилась, в руках несла кулечек. Глаза ее удивленно раскрылись, она произнесла с придыханием:

– Князь? Я только что думала о тебе…

А он видел только эти изумленные глаза, которые светились радостью и были необыкновенно прекрасными. Он смотрел в них и не мог оторваться: он, кажется, готов был смотреть в них бесконечно, испытывая необъяснимое, упоительное наслаждение.

Он забыл о том, что хотел сделать ей подарок, и стоял, не отрывая взгляда от ее лица. Она смутилась, пролепетала:

– Меня мама послала к соседям. За солью…

– А я вот приехал, – выдохнул он, глупо улыбаясь.

– Надолго? – машинально спросила она.

– Завтра в Суздаль. – И тут же заспешил: – Но я могу остаться еще на несколько дней. Срочных дел у меня нет никаких, я тут у Кучки поживу…

Она вдруг испугалась:

– Не надо, князь. Как можно! Уезжай скорей!

– Почему?

– Не знаю. Но будет лучше, если ты завтра покинешь Кучково. А мне надо домой. А то мама заругается.

Она бочком обошла его и скрылась за дверью.

Юрий некоторое время стоял не двигаясь. Нащупал в кошельке серьги, вынул, посмотрел на них, спрятал. Потом направился к дому боярина.

Не прошел и нескольких шагов, как навстречу Агриппина. От обиды у нее судорогой сводило горло, она проговорила с трудом:

– Это что же, князь… Второй раз в Кучкове, а ко мне – ни ногой!

Он не ожидал ее появления, поэтому ответил бестолково:

– Да так получилось. Некогда, спешил очень…

– Вижу, как спешишь. С этой ненормальной наговориться не можешь!

– Да мы так… Нечаянно встретились.

– Так нечаянно, что полчаса у дверей ее простоял, ожидаючи. Выходит, забыл меня, на другую променял?

– Что ты, что ты, Агриппина! – торопливо проговорил он и совсем неожиданно для себя вынул сережки и протянул ей. – Я вот тебе в Киеве подарок купил, собирался сейчас зайти и сделать приятное.

Лицо Агриппины расплылось в улыбке. Она взяла украшение, стала рассматривать, приговаривая:

– Как для моих ушей, такие миленькие… Я к твоему приезду буду надевать. А когда уедешь, на стол положу, чтобы глаза радовали… Ну что мы стоим? Заходи в дом, я для тебя угощение приготовила, уж так старалась, так старалась!..

VII

Всю зиму и весну шла подготовка к походу на Булгарию. Пеклись хлеба, сушились сухари, вялилось мясо, солилась свинина, делались другие припасы. Путь намечался через земли мордвы и чувашей, и Юрию не хотелось возбуждать недовольство местного населения грабежами и поборами; уверен был, что не в последний раз идет он против булгар, что в будущем предстоят долгие войны и важно было привлечь на свою сторону поволжские народы.

Юрий рассылал своих людей по кузницам, заказывал оружие – мечи, наконечники пик и стрел, кольчуги и панцири. Ремонтировались телеги, подновлялась сбруя, приводилось в порядок другое снаряжение. Из половецких степей пригнали табун коней, низкорослых, очень диких и пугливых, зато чрезвычайно выносливых: они почти не ели овса, но могли без остановки скакать семь-восемь часов. На все это нужны были большие средства, вот тут-то и пригодилась дань, собранная с обширного и богатейшего края, было чем расплачиваться за заказы.

Дружинников своих Юрий одел в панцири, кольчуги и шлемы, кони спереди защищались металлическими листами, что спасало их от стрел и пик противника. Богатые люди приобретали двойной панцирь, прикрывались железными наручниками, наколенниками. Простые воины довольствовались толстым стеганым кафтаном, он стоил гораздо дешевле. Щиты у пешцев были округлые и продолговатые, во время боя их ставили на землю и они надежно защищали воинов; всадники имели небольшие круглые щиты, весьма удобные в конном бою.

В конце мая 1120 года, когда установились пути, войско двинулось в поход. Путь был избран вдоль правого берега Волги, по местам равнинным и лесным. Щиты, панцири, кольчуги и другое вооружение и снаряжение было положено на телеги, воины передвигались налегке. Но такой порядок таил в себе смертельную опасность: в случае неожиданного нападения они оказывались безоружными и могли стать легкой добычей противника. Поэтому Георгий Симонович выставил наперед сторожевой полк, по бокам шли левый и правый полки, а сзади прикрывал запасной полк. Кроме того, далеко впереди скакали разъезды, шнырявшие в разных направлениях и осведомлявшие командование обо всем подозрительном.

Правым полком командовал Степан Кучка. На этом настоял Юрий. Хотя он и недолюбливал боярина за высокомерие и заносчивость, но почему-то хотелось ему, чтобы заметил и похвалил его Симонович; не признаваясь себе, видел Юрий в нем что-то такое, что связывало его с Листавой, о которой он вспоминал с неизменной теплотой…

Когда переправились через Оку, места пошли малолюдные, селения встречались все реже и реже. Зато в лесах было множество зверья и птиц, а в реках водилось столько рыбы, что хоть руками лови. Воины сами добывали себе пищу, и запасы оставались почти нетронутыми. По вечерам зажигались костры, на них жарилась и варилась добыча, еды было вволю, это повышало боевое настроение войска.

С большим трудом преодолев быструю Суру, русы вступили в пределы Булгарского царства. Надоедливо закружились вокруг вражеские разъезды, все чаще стали происходить вооруженные стычки. Воины разобрали оружие, стала передвигаться осторожней, с большой опаской. Наконец разведка сообщила, что впереди, примерно в суточном переходе, развернулось булгарское войско. Симонович приказал подтянуться и передвигаться в полной боевой готовности.

Заночевали, не разжигая костров и не снимая вооружения. К полудню следующего дня вышли на неприятеля.

Местом для боя булгарский полководец выбрал широкую поляну, ровную как стол. Луг пестрел цветами, кое-где виднелись заросли кустарника, весело щебетали птицы, и не верилось, что скоро на этом месте разыграется кровавое побоище…

– Участвовал я в нескольких сражениях с булгарами, – говорил Симонович Юрию, когда они проезжали между выстроившимися перед сражениями рядами войск. – Оснащенность войска у них неважное, значительно уступает нашему. Конница только легкая, никакой панцирной защиты лошади не имеют. Так что в вооружении у нас явное преимущество, и этим мы должны воспользоваться.

При виде близстоящего противника у Юрия стало нарастать возбуждение, руки зазудели, требуя работы. Хотелось рвануться вперед и еще раз испытать азарт боя.

– Я ставлю твою бронированную дружину в центр, – продолжал Симонович. – Твоя задача разрезать строй противника посредине, а потом мы их разобьем по частям.

– А если вклинимся и застрянем?

– Оставляю в запасе полк твоего отца. Киевляне хорошие рубаки, не раз сражались с половцами, так что помогут. Ну что, с Богом?

Не отвечая, Юрий ударил коня плетью и выскочил перед строем дружинников. Горяча коня, так что тот встал на дыбы, выхватил меч из ножен, высоко поднял над собой и крикнул, от волнения не слыша своего голоса:

– За Ру-у-усь!

Строй за ним охнул, а затем взревел сотнями глоток. Не раздумывая, бросил коня вперед и почувствовал, как сильное животное напряглось и заработало всем телом, набирая скорость. В душе нарастал жутковатый холодок, смешанный со сладким чувством опьянения; об опасности не думалось, было только желание схватиться лицом к лицу с противником…

Удар бронированной конницы был сильным, неприятельский центр прогнулся, но устоял. Началась кровавая и беспощадная работа мужиков, которая бывает в каждом бое, когда успех каждой стороны зависит и от вооружения, и от выучки, и от настроения воинов, и от много другого, чего нельзя заранее учесть и предугадать.

Булгарский предводитель бросил подкрепления по обе стороны от дружинников, стремясь взять их в клещи. Им противостояли пешие воины. Симонович напряженно всматривался в гущу сражающихся, стараясь определить, сумели ли русы сохранить строй, сражаются ли они плечо о плечо. Если дрогнут, смешают ряды, то дело примет опасный оборот. Среди мелькания мечей и пик, движения шлемов и щитов, когда, казалось, все перемешалось и невозможно ничего не разобрать, он все же опытным взглядом сумел заметить, что его воины не были сломлены и стояли насмерть. В эти страшные минуты они проявили чудеса храбрости и самопожертвования. Строй держался по всей линии битвы.

И тут воевода увидел, что в самом центре сражения дружинники вырубили вражеских воинов и вырвались на простор. В прорыв хлынула остальная масса всадников, все более расширяя брешь. Булгарский полководец бросил против нее своих всадников, но они были смяты и опрокинуты. И тогда он дал команду запасному полку. Застоявшиеся кони с ходу взяли в галоп. Удар свежих хорошо вооруженных воинов решил исход сражения. Булгары были разгромлены и бежали, скрываясь в чащах леса.

К Симоновичу подскакал Юрий. Лицо его было в крови, сполошно горели глаза, он выкрикнул:

– Дядька, все кончено! Разбили булгар в пух и прах!

Он назвал Симоновича так, как называл в детстве, потому что был потрясен битвой, когда прошел по краю смерти, и ему хотелось как-то отрешиться от этого убийства и вновь почувствовать себя обыкновенным человеком, может, даже сбросить годы и стать прежним, маленьким Юрой, когда прижимался щекой к груди воспитателя и слушал его рассказы про войны и походы…

Русами были захвачены весь обоз и гурт скота. Тут же на поле только что отшумевшего боя были разложены костры, стали варить и жарить мясо, воинам было роздано вино. Начался пир победителей…

А потом население городов с ликованием встречало воинов: наконец-то был положен конец набегам восточных разбойников. Киевский летописец записал: «В лето 6628 (1120) Георгии Володимеричь ходи на болгары по Волзе, и взя полон мног, и полки их победи, и, воевав, приде по здорову с честью и славою». В те времена имя князя Долгорукого произносилось или «Юрий», или «Гюрги», или «Дюрги», или «Георгий».

Юрий не переставал думать о Листаве во все время похода, теперь же не мог удержаться, чтобы как можно быстрее увидеть ее. Вот ведь какое странное и непонятное дело, размышлял он порой. Я женат, имею семью, а вот забыть ее не могу. Ну что в ней хорошего? Вокруг много красивых девушек, а мне она кажется всех прекрасней. У других холодная красота, а она вся светится, будто исходит от нее какое-то чудное сияние.

Юрий перебирал в памяти последнюю встречу, скомканную, смятую его нелепым поведением, его растерянностью, когда даже забыл отдать подарок и лепетал что-то невразумительное, не смог даже намекнуть о своих чувствах к ней. Ему стыдно было за свою нерешительность и слабодушие, но он вновь возвращался к их свиданию, изводя себя терзаниями. Он забыл, что, когда ехал из Киева, еще не был уверен, что любит ее; наоборот, считал, что они всего-навсего друзья. Страсть его зажглась после отъезда из Кучкова и особенно обострилась она во время похода; сражение, когда находился он на грани жизни и смерти, добавило новые силы в его пламя вспыхнувшей любви. И теперь у него не оставалось другого желания, кроме скорейшего свидания с Листавой; увидеть ее, посмотреть на ее лицо, взглянуть в ее бездонные синие глаза, а потом будь что будет!

И потому, едва отведя положенные по случаю победы торжества, он, сославшись на неотложность дел, оседлал коня и в сопровождении десятка дружинников, поскакал в Кучково. Он прибыл тогда, когда у боярина в тереме шел пир горой: боярин продолжал праздновать победу над булгарами.

– Князь! – вскричал он, увидев Юрия. – Как это здорово, что ты внезапно нагрянул! Садись скорей за стол, дорогим гостем будешь!

Кучка уступил ему свое кресло, сам пристроился рядом. Слуги тотчас наполнили всем кружки, боярин поднял свой бокал, выкрикнул зычно:

– За здоровье нашего князя! Слава!

– Слава! Слава! Слава! – проревели в ответ пьяные голоса.

Когда в кружки еще раз было налито вино, Кучка провозгласил:

– За нашу победу! Слава!

В ответ вновь трижды прогремело «слава!».

После этого пир распался на несколько групп. Одни занялись разговорами между собой, другие кинулись в пляс, иные сидели и молча ковырялись в тарелках.

Среди приглашенных была и Агриппина. Ее горящий взгляд чувствовал Юрий на себе с самого прихода в гридницу. Он чувствовал, что достаточно ему мигнуть, как она выскочит вслед за ним наружу и поведет в свой дом, однако про себя решил, что этого никогда не случится. «Хватит, повеселились, – с некоторой даже озлобленностью думал он, хотя понимал, что она ни в чем перед ним не провинилась. – К прошлому возврата нет и не будет!»

– Что, князь, по мою душу прибыл? – склонясь к Юрию, спросил Кучка.

– Да нет, совсем по другому вопросу.

– Этот другой вопрос – Агриппина? – блеснули глаза боярина лукавством. – Вон она сидит, как на иголках. Ждет не дождется, когда позовешь!

– Нет. Мне надо совсем другую.

– Это кого же?

– Листаву.

– Кого?

– Ты что, плохо слышишь? Повторить?

– Эту с сумасшедшинкой?

– Ту самую.

– Но ведь она моя девушка.

– Как – твоя? Ты же сам отказался от нее, сказал, что она надоела тебе приставаниями.

– Ну да, конечно… И чего ты в ней нашел?

– Тебе какое дело до этого, боярин? Не лишние ли ты вопросы стал задавать?

– Прости, князь. Не я говорю, а вино. Сейчас пошлю человека. Куда ей прийти?

– К крепостным воротам.

Немного подождав, Юрий встал и зашагал из гридницы. Краем глаза увидел, как встрепенулась Агриппина, ожидая его приглашения, но он даже взглядом ее не удостоил.

Не спеша направился к выходу из селения. Услышал, как кто-то догоняет. Обернулся. Листава! Лицо ее раскраснелось, глаза встревоженно блестели. Спросила, прерывисто дыша:

– Звал, князь? Зачем понадобилась? Или что-то случилось?

А он смотрел в ее милое лицо и улыбался. У него вдруг стало спокойно на душе, ушли куда-то тревоги и мрачные мысли. Она была рядом, и ему было хорошо, ему было больше ничего не надо. Он вынул из-за пазухи цветастый платок, который приобрел заранее, еще перед походом, и накрыл им ее худенькие плечики. Она стала гладить его тонкими пальчиками, щеки ее зарделись.

– Спасибо, князь, – проговорила она растроганно. – Никак не ожидала получить такой дорогой подарок.

– Ты хоть вспоминала обо мне? – спросил он, с замиранием сердца ожидая ответа: вдруг прозвучит равнодушное «нет».

– Думала иногда, – ответила она. – Только не чаяла увидеть.

– Что так? – спросил он и тут же пожалел о своем вопросе. Лицо Листавы потемнело, как видно, на ум ей пришла Агриппина. Тогда Юрий торопливо проговорил:

– Я буду приезжать только к тебе. Кроме тебя, мне никто не нужен.

Она наклонила голову в знак того, что верит его обещанию, он облегченно вздохнул, больше об этом разговора не вели.

Они вышли на мост, который вел в Замоскворечье, облокотились на жердевые перила. Вечерело. От деревьев на воду легла длинная тень, на вечернюю зорьку вышла хищная рыба, начала гонять мелочь, и по ровной глади реки то там, то сям стали расплываться мелкие круги.

– В детстве в Переяславле на вечерней зорьке часто бегал я рыбалить, – говорил Юрий. – У нас протекает Трубеж. Не сравнить с вашей Москвой. Маленькая степная речушка, с песочными берегами и дном. Зато пескарей уйма! Дома посолишь и в тарелке на ночь поставишь, крышечкой закроешь. А утром поднесешь к лицу, такой пряный запах! До сих пор блазнится…

– А я люблю лещей, завяленных на соломенном огне. Мой отец с братьями знают места, иногда с бредешком проходят на утренней зорьке, с ведро наловят, а потом в поле костер разведут. Ах, что это за лещи! Во рту тают!

Так разговаривали они, легко переходя от одного к другому, а потом она заспешила домой.

– Мама не знает, куда я ушла. Всякое может подумать!

Так встречались они тря дня. В последний вечер Юрий привлек ее к себе и поцеловал. Она доверчиво прижалась к нему и замерла, словно вверяя свою судьбу в его руки, и от этого она стала ему еще роднее и ближе.

Возвращаясь в Суздаль, он вспоминал встречи с Листавой, ее слова, ее лицо, как она говорила, как смотрела на него, и ему было сладостно и приятно перебирать в памяти каждую мелочь, каждую пустяковину, которые неожиданно приобретали в его глазах особую значимость. Как будет дальше в отношениях с Листавой, он особенно не задумывался, считая, что все само собой уладится и утрясется.

А Листаву по пути с последнего свидания ждала Агриппина. Ехидно скривив губы и покачивая стройным станом, она двинулась ей навстречу.

Листава остановилась, вопросительно глядя на нее. Та помедлила и проговорила, растягивая слова:

– Со свидания, значит, возвращаемся…

И, видя, что Листава не собирается разговаривать с ней, добавила:

– Ну, ну, находишься. Ты у него не первая и не последняя. Ты хоть знаешь, что он женат и у него дети есть?

– Знаю. Он не скрывает этого.

– И как же ты, несмотря на это, встречалась с ним?

– Встречалась и встречалась.

– Влюбилась, что ли?

– Сердцу не прикажешь…

– Вот дура, какая дура! Мой совет: бросай, пока не поздно.

– А ты подберешь?

Лицо у Агриппины вспыхнуло, но она сдержала себя, проговорила сдержанно:

– Да, я ошиблась. Но хоть ты поучись на моей ошибке! Расстанься с ним, пока не поздно. Потом жизнь будет не в радость, думать ни о чем не будешь, кроме него!

– Неправда. Я не из таких.

– Каждая так думает…

– Я не каждая! Я не позволю себя унижать!

– Еще как позволишь. Поползешь к нему на коленях, будешь умолять о любви, о капельке любви! Ты молоденькая и еще не испытала настоящего чувства и не знаешь, как порой оно растаптывает человека…

Агриппина ушла, а Листаве вдруг почему-то стало ужасно жаль ее. Может, и была неприязнь к этой женщине, но теперь на смену ей пришли сочувствие и сострадание. И почему-то сделалось грустно, а возле сердца поселилась тяжесть, она давила и угнетала. И, придя домой, Листава упала в постель и разрыдалась. Тяжкий камень с тех пор не покидал ее.