Текст книги "Прорыв (сборник)"

Сидевший рядом с Брюсом Десмонд Парки сопел и все время трогал револьвер, будто кто-то мог его украсть. Полицейский за рулем не любил передач выкупа и успокаивал себя только тем, что оказался с Сарджентом. Его ценили, считали, что с ним никогда ничего не случается…

Ожила рация: «Приехал старик Нейман».

Сумерки густели, будто кто-то неведомый разводил черную краску и вливал ее в зыбкую голубизну вечера. На улице неподалеку от площади Добрых друзей, въехав на тротуар правыми колесами, пластался спортивный автомобиль с длиннющим капотом. На переднем сиденье разместились мужчина «чуть повыше» и его напарник «чуть полнее», те, что недавно гуляли на площади. Тот, что повыше, положил руки в автомобильных перчатках на руль.

– Нас не подведут? – спросил он.

Второй поправил пристяжной ремень, врезавшийся в живот:

– Наши прослушивают диапазон переговоров полиции. В случае чего дадут отмашку. Все рассчитано по секундам. Главное – вытянуть быков на шестую дорогу… – Он покрутил регулятор громкости рации.

– Приехал старый Нейман. – Водитель опустил стекло, нервно выплюнул жвачку и включил зажигание…

Юлиус Нейман решил передать деньги сам, он давно привык самое важное в жизни никому не перепоручать. Ноги в мягких ботинках тяжело ступали по брусчатке площади, и Юлиус ставил их аккуратно, боясь споткнуться: его предупредили, что каждое резкое движение, каждый непонятный жест могут быть неправильно истолкованы…

В пяти метрах от фонтана он замер: около одной из скамей малыш с пятнами диатеза на щеках катал тележку-зонтик, его мать читала, забросив ногу на ногу, у въезда на площадь, близ клумбы, прямо на бордюре, нахохлившись, сидел неопрятный, плохо выбритый человек лет за пятьдесят и курил трубку; на углу, у киоска, спорили два негра. Выждав ровно две минуты, Нейман подошел к парапету фонтана, сел спиной к пыльной чаше в разводах ржавчины, поставил на камень саквояж, глубоко вздохнул, как уставший от жизни человек, и, оставив саквояж, направился прочь. Он шел не оглядываясь, пересек площадь и, уже входя в переулок, в котором он оставил машину, обернулся…

Малыш с розовыми пятнами на щеках, смешно загребая ногами, подбежал к фонтану, схватил саквояж и потянул его на себя.

У Неймана перехватило дыхание: «Неужели все сорвется!»

Юлиус Нейман замер – ноги отказали. Даже если бы он понимал, что именно ему сейчас грозит смертельная опасность, то все равно не смог бы сделать и шага. Но глаза его четко оценивали происходящее.

Пожилой неопрятный мужчина пружинно поднялся с бордюра, отшвырнул газету и… побежал к ребенку.

Негры у киоска, как по команде, прекратили глухую перебранку и кинулись к фонтану. В руках у них появились револьверы.

Человек за рулем в спортивной машине нажал на педаль до упора.

Нейман услышал дикий скрежет и не увидел, а скорее по волне обдавшего его жара понял, что на площадь влетела машина – взвизгнули покрышки. Пожилой с двухдневной щетиной, так и не добежав до ребенка, отлетел в сторону.

Человек «чуть повыше», едва не сбив ребенка, стремительно выброшенной левой рукой на ходу выхватил у него саквояж; машина, перевернув садовую скамью, выскочила с площади.

Револьверы негров бухали ей вслед.

Сарджент боялся стрелять, пока мамаша с истерическим криком не оттащила мальчика в сторону, а потом уже было поздно.

Он раньше Парки заметил, что одного из негров качнуло, развернуло почти на целый оборот и швырнуло оземь.

Все заняло считанные секунды. Машине Сарджента мешала перевернутая скамья, объезжая ее, они упустили время, второй автомобиль, страхующий, жалко вертелся на спущенных колесах…

Человек «чуть полнее» многое успел и не зря дергал спусковой крючок.

– Уйдут, – заглядывая в глаза Сардженту и надеясь, что тот разубедит его, выкрикнул Парки.

Водитель, не дожидаясь команды Сарджента, выжимал из машины все, что мог.

– Они у нас здесь, – Сарджент похлопал себя по карману, – купюры помечены изотопом, у нас индикатор… – Сейчас, несмотря на неприязнь, он благодарил Макги за изворотливость и беспринципность.

…Спортивный автомобиль шел на опасные обгоны.

Человек «чуть повыше», не выпуская руля из левой руки, правой швырнул саквояж за спину и сквозь заднее стекло заметил приближавшуюся машину Сарджента. Но он не слишком волновался, зная кое-что, чего не знал его полноватый сосед.

Машина Сарджента настигала беглецов. Резкий поворот, еще и еще… В свете фар мелькнул указатель – дорога № 6. Парки нервно оглядывался по сторонам, Сарджент достал револьвер. Габаритные огни машины преступников плясали, как обезумевшие светляки.

Внезапно между двумя машинами, выскочив сбоку, вклинился трейлер. Он вписался как раз в полтораста – двести ярдов, разделявших похитителей и преследователей. Створки трейлера распахнулись, и в глаза Брюсу, Парки и водителю ударил мощный прожектор. Все трое ослепли. Первые же выстрелы из трейлера выбили безосколочное лобовое стекло. Сарджент успел увидеть, как из чрева с рифлеными стенками стреляют трое, вооруженные автоматическими карабинами.

Обычное везение изменило Сардженту. Водитель полицейской машины дернулся, цепляясь за руль, тихо всхлипнул и замер. Парки затравленно метался, пытаясь вжаться в пол перед задним сиденьем. Сарджент знал, что укрываться бесполезно. Его взгляд стянулся в точку, он нажимал на спусковой крючок, пока перед глазами не поплыло марево. И, уже сползая в багровое беспамятство, Брюс подумал, что по крайней мере двоим в трейлере худо.

Их обнаружили в двадцать часов семнадцать минут: водитель и Парки мертвы, в Сардженте теплилась жизнь.

Двумя часами позже на одной из плохо освещенных улиц остановился автомобиль. Из него вытолкнули мужчину, глаза и рот которого были залеплены пластырем. К нему подошел человек и снял наручники:

– Мы сейчас уедем. Вы снимете пластырь и отправитесь домой.

Ричард кивнул.

– Дай ему мелочи на дорогу, – посоветовали из машины.

Снявший наручники сунул в карман Неймана мятую мелкую купюру.

– А это – чтобы не было желания подглядеть, куда мы поедем…

Сильный удар в солнечное сплетение согнул Ричарда пополам. Второй удар обрушился сверху…

Утром капитан Макги подводил итог: убиты четыре полицейских; Юлиус Нейман умер. Состояние Брюса Сарджента вызывало серьезные опасения: он находился между жизнью и смертью.

Хирург, склонившись над Сарджентом, сказал, что его чудом удалось довезти до госпиталя. Огромная кровопотеря. Предстояло удаление правого легкого – перебита легочная артерия. «Всего-то одна пуля, – заметил хирург, – а двое других, водитель и сержант, изрешечены. Говорят, Брюсу всегда везло…»

За дни, прошедшие после гибели «боинга» у берегов Ирландии, Гордон Кэлвин привык сидеть дома в кабинете, не включая свет. Он смотрел в окно и считал проносившиеся мимо автомобили. Ровно до полуночи, если последний по счету автомобиль оказывался нечетным, Кэлвин внушал себе, что ничего хорошего его не ждет.

Уже три вечера подряд последний автомобиль, проносившийся мимо темного окна Кэлвина ровно в полночь, был нечетным.

Фары нечетного автомобиля скользнули по окну Гордона Кэлвина, осветив тучного высокого блондина в возрасте между сорока и пятьюдесятью, с залысинами, пшеничными усами и скошенным подбородком.

Кэлвина уверяли, что все идет хорошо, но у него было свое мнение насчет происходящего, и оно его не утешало. Как это началось?

Когда он решил уйти от жены, то сразу понял, что уйдет от нее раздетым. Гордон боялся ограниченных возможностей, тем более теперь, когда его молодое увлечение требовало материальной компенсации двадцатипятилетней разницы в годах. И тогда появился человек, которого Кэлвин всегда боялся. Этот человек пережил все кабинеты и всегда решал судьбы других. Он предложил деньги, и Гордон не смог отказаться.

Теперь он стоял у темного окна и не видел выхода.

Капитан Макги написал начальству объяснение, как все произошло в деле Неймана. Выследить преступников не удалось. Саквояж с деньгами они подбросили ко входу в банк, даже не попытавшись поменять меченые купюры на чистые, и поэтому ясно, что деньги преступников не очень-то интересовали. Но тогда события, происшедшие на площади Добрых друзей и недалеко от нее, становились еще более нелепыми.

Часть вторая. Опекун безумца

Прошел месяц. Брюс Сарджент еще не покинул больницы. Дайна Фаулз не подозревала о случившемся. Она обвинила себя в малодушии и позвонила ему; звонила четыре дня подряд – утром и вечером, среди ночи и на рассвете. Телефон Сарджента не отвечал. Мисс Фаулз связалась с полицией города, в котором жил Сарджент, и вскоре говорила с капитаном Макги.

– Вы разве не знаете, что случилось? – удивился он.

Мисс Фаулз стиснула трубку и едва не потеряла сознание. Между вопросом и разъяснениями Макги выдержал паузу, и Дайна предположила худшее. Когда капитан рассказал о бедах Сарджента, она пришла в себя и почти не волновалась: главное – Брюс жив!

На следующее утро Дайна Фаулз вылетела первым удобным рейсом.

Больница осточертела Сардженту, но его не выписывали.

Раза два приходили Макги и ребята, болтали о пустяках; он знал, да и они понимали, что вместе им больше не работать. Макги ждал, когда Сарджент окрепнет, чтобы сказать ему это. Брюс часто размышлял о том, что толком он ничего делать не умеет и неясно, чем станет зарабатывать на жизнь. О счетах он пока не думал: львиную долю погасила страховка, но и ее возможности не беспредельны. Незначительные сбережения Сарджента истают быстро.

Однажды пришел Макги, еще серее, чем всегда, и без выкрутасов сообщил, что Брюсу придется уйти из полиции. Сарджент виновато улыбнулся: было видно, что даже непробиваемому Макги не по себе.

Сарджент лежал, когда вошла Дайна. Она держала охапку примул, прижимая букет к груди. Брюс не мог вымолвить ни слова. Ему стало тяжело дышать, закружилась голова.

Дайна смотрела на его ввалившиеся щеки, на синеву под глазами, на побелевшие виски. Сарджент перехватил ее взгляд, дотронулся до седины и сделал жест: садись или проходи…

Она ни о чем не спрашивала. Поставила цветы в вазу, села на край кровати и гладила Сарджента – нежно и с опаской, будто его склеили из стеклянных осколков и он мог рассыпаться.

Через полчаса Дайна спросила, когда его отпустят, и Сарджент соврал, что не скоро. Мисс Фаулз поговорила с врачом, который наблюдал Брюса, тот сказал, что, если она сможет обеспечить уход, его можно забрать хоть завтра.

Мисс Фаулз сидела перед врачом и с содроганием выслушивала слова, страшные для непосвященного отстраненностью и налетом мертвой академичности: пульмон-эктомия – удаление легкого; тороктомия – кажется, вскрытие грудной клетки, а еще врач сказал, напугав ее, что Сарджента перекосит на один бок, его правое плечо опустится…

Когда она вернулась в палату, Сарджент успел побриться и надел костюм, болтавшийся на нем мешком. Он решительно сказал, что много чего передумал, валяясь на больничной койке, и сейчас просит дать ему возможность попробовать пожить одному, чтобы вернуть себе уверенность, вытравить из своего сознания калечащее слово «инвалид»; он не привык жить вполсилы; или снова станет таким, как все, или… Она не должна пугаться этого второго «или». Если ему не стать прежним, то и их отношения прежними не станут никогда.

Дайна поднялась:

– Чего ты хочешь?

– Я хочу… – Брюс подошел к Дайне, поцеловал и, не разжимая объятий, прошептал ей на ухо: – Я хочу, чтобы ты побыла у меня неделю и уехала к себе… Потом мы все решим.

Он боялся, что она станет плакать или уговаривать, стараясь его переубедить, но Дайна лишь пригладила его волосы, заглянула в глаза, как заглядывала раньше, лукаво и открыто одновременно, и тихо сказала:

– Мы все сделаем, как ты хочешь. Все, кроме одного. Я никогда не оставлю тебя.

И снова они жили у Сарджента, и все было так и не так, как раньше: Брюс часто лежал на диване, закрыв глаза, тяжело дышал; по утрам он делал дыхательную гимнастику, и по тому, как намокала под мышками его майка, Дайна видела: ему нелегко. Если раньше он позволял за собой ухаживать – стирать, гладить, пришивать, то теперь все старался делать сам, объясняя мисс Фаулз, что иначе ему не подняться.

Однажды Дайна спросила, что ожидает Сарджента на работе. Он потер кончик носа, исподлобья с улыбкой глянул на мисс Фаулз и сказал, что… гренки удались. Сарджент не хотел ей говорить, что позавчера заехал на службу и положил перед Макги жетон с личным номером и свой «смит-вессон». «Что ты собираешься делать?» – Макги еще больше посерел, с трудом выжимая из себя участие. «Жить», – ответил Сарджент и, дружески кивнув, затворил за собой дверь. Он услышал, как Макги пробормотал ему вслед: «Если что понадобится, то…»

И Сарджент, и Макги знали, что так принято ободрять человека, попавшего в беду, так же, как и то, что слова эти ничего не стоят. Даже Макги пожалел об уходе Сарджента: тот считался человеком, на которого можно положиться, о честности его говорили так часто и с придыханием, что обыкновенных людей это раздражало: кому приятно сомневаться даже в себе, точно зная, что Сарджент «не треснет», сколько ему ни предложи!

Неделя, которую Сарджент отмерил для мисс Фаулз, подошла к концу, оба не говорили о близившемся расставании, и только по преувеличенной веселости мисс Фаулз можно было догадаться, что ей несладко.

Снова Сарджент провожал ее в аэропорту и снова стоял, глядя ей вслед, зная, что не попросит ее вернуться, потому что ему не стать прежним, а быть обузой не хотелось, как бы мисс Фаулз ни уверяла его в обратном.

Потекли однообразные дни в пустой квартире, и Сарджент впервые удивился, как медленно, словно патока, струится время, если ничего не делать.

После больницы, после того как ему удалили легкое и особенно после того как по его настоянию Дайна уехала к себе, Сарджент понял, чем отличается одиночество благополучного человека, каким он был до дела Неймана, от одиночества тех, у кого все рухнуло.

Через три месяца он переехал в однокомнатную квартиру.

Брюс всегда любил одеваться с неброским шиком, а сейчас ему удавалось это все с большим трудом; благополучие в нем смотрелось на последнем издыхании, как красота в женщине под пятьдесят.

Жизнь сломалась, но… собственную жизнь не выкинешь, как пришедшую в негодность вещь, и Сарджент сдаваться не собирался.

Он уже привык ходить не слишком быстро и знал, что его правое плечо опущено; скорее по привычке, чем предугадывая, что ему это еще может пригодиться, Брюс уезжал за город, отыскивал заброшенные места, натягивал меж деревьев веревку и, подвесив на нее мишени, тренировался в стрельбе.

Его крупнокалиберный «магнум» был слишком тяжел. Теперь Брюс болезненно морщился, чувствуя отдачу, но стрелял по-прежнему без промаха, с горечью говоря себе, что верный глаз – единственное, что у него осталось; стрелял одинаково хорошо и правой, и левой, а если отходил от мишени ярдов на пятьдесят, то и обеими руками.

Люди, к которым Сарджент обращался с просьбами о найме, оценивающе разглядывали его, задавали каверзные вопросы, хотя заранее знали, что не смогут предложить никакой работы. Сарджент наговорил семь минут на кассету и иногда предлагал прослушать его звуковую автобиографию, пока выходил покурить.

Два-три раза ему удавалось подработать, но постоянного места не находилось. На письма Дайны и ее вопросы он неизменно отвечал, что все хорошо, даже лучше, чем он предполагал, и, понимая, что его ложь очевидна, продолжал лгать с таким же упорством, как искал работу.

Хуже всего было то, что многие в городе знали Сарджента в лицо, знали его честность и неподкупность, и теперь в их глазах без труда угадывался восторг грешника, который видит, что и от праведника Господь отвернулся.

Неподалеку от своего дома Брюс часто встречал человека без возраста, бродягу, который не расставался со скрипкой. Скрипача прозвали Доменико Луженая Глотка. Он пел мелодичные песни без устали и, казалось, оставался совершенно равнодушным к тому, бросают ему прохожие монеты или нет. Сарджент и Доменико время от времени обменивались кивками, пока однажды скрипач не отложил смычок в сторону и почтительно не осведомился:

– Как дела, сэр?

Брюс порылся в карманах и бросил ему в банку из-под сосисок монету. Доменико перекрестил спину удалявшегося Сарджента: своеобразно оберегая от напастей нового друга.

Сарджент заехал в полицию, перебрасываясь приветствиями с бывшими сослуживцами, добрался до кабинета Макги. Тот посмотрел на Сарджента, как на призрак, с которым предстоит объясняться, и предложил связать Сарджента с фирмой в Канаде, которая нанимает бывших профессионалов для деликатного задания – изображать вора в магазинах. Платят неплохо, но приходится пережить несколько неприятных минут, когда тебя ловят на глазах десятков людей. Многие магазины охотно устраивают такие спектакли, чтобы остудить приобретательский пыл нечистых на руку покупателей.

– Из меня не получится вора. – Сарджент оперся о спинку стула.

Макги не отличался чувством юмора:

– Почему?

– Настоящий вор – тонкая натура, без пяти минут творец, а я практик, пифпафщик, сыскарь, не более…

– Как знаешь, – сухо подытожил Макги, намекая, что не в положении Сарджента привередничать, и, заодно показывая, что разговор затянулся.

Сарджент приподнял шляпу:

– В следующий раз не предлагай мне наняться в убийцы.

Макги недобро посмотрел на бывшего подчиненного и потянулся к телефону, хотя звонить ему было некому.

Гордон Кэлвин считал машины, проносившиеся за окном. Часы пробили полночь. Счет прервался на нечетном автомобиле. Проклятие! Гордон принял успокаивающее.

Все запуталось. Непосредственной опасности будто и не было, но, как зверь, он чуял: круг загонщиков сжимается – и укорял себя за то, что дал согласие…

Брюс и раньше недолюбливал спиртное, но вечера становились все длиннее и безмолвнее, и он начал выбираться на три-четыре часа в неделю в дешевые бары, попивал сок или легкое красное вино пополам с водой.

Питейное заведение «Мама» нравилось ему больше других: в нем собирались художники и горластые молодые люди, ближе к вечеру начинавшие декламировать жуткие стихи; всякие темные личности и девицы – от только овладевающих профессией до мэтров своего дела.

Хозяин «Мамы» был или немой, или вполне мог сойти за безъязыкого – никто от него и слова не слышал, но говорить с ним было одно удовольствие: никогда не перебивал и, успевая подать другим клиентам, поражал заинтересованным вниманием к любому рассказу. Он был вовсе не прост и особенно внимательно выслушивал, что известно Сардженту о посетителях его заведения; Брюс не говорил того, чего знать хозяину не следовало бы, но его осведомленность и годы практики подсказывали, что и почему может интересовать владельца вечернего заведения. Чаще всего в устах Сарджента слышалось слово «работа» – он по инерции проговаривал, что хотел бы найти приличное место, лучше такое, где пригодятся его навыки.

В тот вечер Сарджент изливался немому особенно бурно, стараясь выплеснуть наболевшее, вернуться домой вычерпанным до дна, чтобы хоть заснуть быстро; он говорил и говорил, а хозяин бара, казалось, безучастно кивал, а когда Сарджент ушел, он поднял трубку телефона и, набрав номер, сказал несколько слов негромким четким голосом, из чего стало ясно, что он вовсе не лишен языка.

Возвращаясь домой, Сарджент на улице заметил, что за ним наблюдают. Двое – приличные мужчины средних лет. Брюс знал один подъезд со сквозным выходом в другой двор, а через него на другую улицу: через минуту он шагал в одиночестве, думая, что дальше так продолжаться не может.

Гордон Кэлвин в глазах сотрудников ничуть не изменился, разве что голубизна мешков под глазами загустела. Он, как всегда, отличался предупредительностью и мягкостью в обращении, напоминая доброго увальня с белесыми ресницами и походкой докера: носки туфель загребали навстречу друг другу, мощные плечи, чуть ссутулены, кисти, сильные и цепкие, казалось, были предназначены гладить головы малых детей. Кэлвин получил отличное образование, а от природы – острый ум и умение схватывать на лету. Он знал, что существуют компании, специализирующиеся на расследовании авиакатастроф, и решился установить контакт с одной из них.

Гордон Кэлвин шел на риск, понимая, чем грозит ему ложный шаг.

В пятницу вечером город угомонился – чувствовалось приближение отдыха. Лица разгладились, смех стал громче, все мечтали хотя бы на два дня изгнать мысли о работе, которая поглощала время, как воронка жидкость. Пауза в тараканьих бегах, говорил капитан Макги, самое лихое время для полиции.

Доменико Луженая Глотка пел. Звуки скрипки, трогательные и беспомощные, отражались от каменных стен.

– Как дела? – завидев Сарджента, старик расплылся в улыбке и потряс звенящей банкой.

– Плохо, – честно ответил Брюс. Доменико протянул Сардженту горсть монет.

– Что вы… – тот смутился и покраснел.

– Люблю мужчин, способных краснеть! – хриплый смех сотряс закутанное в ворох красочного тряпья тело Доменико. – Хотите, возьму вас в свой оркестр?

– Я ничего не смыслю в музыке.

– Музыка… – Доменико огладил бороду. – Ее понимают все! Но… такие сухари, как вы, сэр, не понимают, что и они понимают…

Сарджент признался Доменико, что решил рискнуть десяткой и поиграть. Доменико пожал плечами: он еще думал о музыке и, скорее всего, слов Сарджента не разобрал. Брюс зашагал к кабаре «Бо-Сит». Он шел медленно и на повороте увидел машину, плавно свернувшую вслед за ним. Брюс славился фотографической памятью на лица – в машине сидели те двое, что провожали его из бара «Мама» позавчера. Странно, что кто-то интересовался его персоной. Бывало, преступники хотели использовать бывших быков – полицейских – в роли «консультантов», но каждому было ясно, что с Сарджентом такой номер не пройдет.

В кабаре «Бо-Сит» все напоминало Французскую Ривьеру начала века. В кадках укутанные войлоком пальмы, затейливо вырезанные зеркала обрамлены расписанной золотом лепниной, официанты сновали неслышно, и звон бокалов напрочь исключал подозрения о дешевом стекле.

Играли наверху, на втором этаже, куда вела широкая деревянная лестница, тускло освещенная бронзовыми канделябрами с восковыми свечами.

Сарджент видел, как по этой лестнице поднимаются игроки-профессионалы, люди, для которых игра – сильнодействующий наркотик, люди, не знающие, куда девать деньги да и время, и другие, которые, как Сарджент, притворяются, что зашли от нечего делать, а на самом деле таят сокровенные надежды; жучки, которые снуют меж столов и припасают впрок случайно оброненные слова и признания, вырвавшиеся под влиянием сильных страстей, – такие всегда осведомлены обо всем и подторговывают чужими секретами…

В шарик рулетки, обегавший оцифрованный круг, впивались десятки глаз. Над красными и черными квадратами слоился дым; мерный гул голосов лишь изредка нарушался восклицанием или истеричным смешком.

Наконец Сарджент решился, поставил трояк на красное и проиграл. По его меркам, Брюс просадил чуть ли не состояние. Он поставил еще раз и снова проиграл. Денег осталось на одну ставку. Сарджент встал за спиной человека без шеи, которого деньги будто возлюбили и шли к нему раз за разом; человек без шеи делал ставки безразлично, не глядя ни на цвет, ни на номера, – ему везло. Сарджент решился поставить на цвет, проследив, как толстяк потянулся к номеру тридцать.

Первый выигрыш ободрил Сарджента, он снова поставил на цвет вслед за толстяком и снова выиграл. Расхрабрившись, Брюс пропустил два-три круга и весь выигрыш бухнул, вместе с толстяком, на зеро.

Шарик начал издыхать до зеро, проигрыш был очевиден. Брюс тут же утерял интерес к игре и почувствовал удушье. Вдруг шарик подпрыгнул и, неожиданно ускорив бег, дотянул как раз до нуля, на который поставили толстяк и Сарджент.

Толстяк, сгребая кучу фишек под навес живота, глянул на Сарджента – видно, давно заметил, что Брюс пристроился в кильватере, – и подмигнул как сообщнику. Толстяк, похоже, веселился от души, несмотря на непроницаемую маску: он пришел сюда не выигрывать и не щекотать нервы, а платил за удовольствие наблюдать за другими. Только сейчас Брюс обратил внимание на то, как полуприкрытые глазки человека без шеи ощупывают окружающих и успевают за секунду-другую впиться в троих, а то и в четверых.

Неожиданно помощница крупье, густо намазанная девица с дряблой кожей шеи и прикрытым волосами родимым пятном, выползающим из-за уха с серьгой, сделала Сардженту знак. Брюс в бытность свою в полиции знал, что она на крючке и ее осведомленностью пользуется кое-кто из его бывших коллег. Сарджент забрал свой выигрыш и лениво пошел вдоль стола.

Девица с родимым пятном вывела его в скрытый от посторонних глаз холл второго этажа.

Она хихикнула – узнала Сарджента:

– Вы из полиции.

– Вы ошиблись. – Сарджент повернулся, чтобы уйти.

– Неужели? – Девица, широко улыбаясь, потянула его за рукав. – Брюс Сарджент…

Отпираться было глупо: сейчас он вспомнил, что девица была осведомителем самого Макги.

Девица сказала, что толстяк без шеи много выиграл и его хотят выпотрошить.

– Я не работаю в полиции. – Брюс решил сразу все расставить по местам. Рука девицы, сжимавшая его рукав, разжалась. Она пробормотала о молодчиках с холодными глазами и добавила, что те не одни: их дружки ужинают внизу, а еще две машины бандитов дежурят недалеко от входа в «Бо-Сит».

– Извините, – холодно прервал Сарджент, – это не мое дело, – и двинулся к лестнице.

На последней ступени Сарджент замер, переводя дыхание, и вдруг почувствовал, что кто-то дотронулся до его локтя. Сарджент повернулся: перед ним стоял толстяк без шеи и улыбался:

– Зря вы ушли. Мне сразу перестало везти. Вдвоем мы бы вылизали их кошельки досуха. Потеха…

Сарджент увидел, как наверху к лестнице приблизились молодчики с холодными глазами, они явно искали толстяка и, увидев его, слишком поспешно натянули маски незаинтересованности. Сарджент тихо предупредил, что толстяку лучше уйти отсюда и поскорее. Тот изумился, потрепал Сарджента по плечу и заявил, что у него кулаки молотят не хуже отбойного молотка и вообще он ничего не боится и даже жалеет дурней, которые рискнут с ним связаться. Сарджент не сомневался – это не бравада, но и смельчаков находят на помойках сплошь и рядом, еще чаще, чем трусов.

Сарджент видел, как молодчики развинченной походкой спускаются вниз, делая вид, что пьяны. Из ресторанного зала к ним продвигались другие бандиты, и не осталось ничего иного, как потянуть толстяка за столик. Тут же перед ними вырос официант. Толстяк шепнул ему что-то на ухо, и тот мгновенно бросился к кухне.

Сарджент выложил толстяку, что за ним охотятся, и показал загонщиков. Толстяк оказался тертым парнем и, не поднимая головы, продолжая раскатисто смеяться, успел разглядеть и молодчиков с холодными глазами, и их напарников.

– Я позвоню друзьям, – он наклонился к Брюсу, похихикивая.

– Вам не дадут, – мрачно пообещал Сарджент.

Толстяк играл роль храбреца недурно, но страх уже заполз в его голову.

Брюс осведомился, есть ли у толстяка машина, и, незаметно взяв ключи от нее, проскользнул на улицу; толстяк покорно оставался за столом.

Сарджент выбрался на воздух и вздохнул полной грудью. Он без труда отыскал на стоянке вишневый «додж» толстяка и перегнал его к проходному двору позади «Бо-Сит»; к счастью, из машин гангстеров его не увидели.

Когда он вернулся, в зале веселились вовсю. Только что пробило полночь. Сарджент подошел к столику, над которым горой возвышался толстяк, и протянул ему коробку сигар, будто за ними и отлучался. Толстяк зажал сигару лошадиными зубами, не раскуривая ее, перевернул бокал и громко предложил отправиться в туалет. Туалетные комнаты в «Бо-Сит» находились в глубине здания, и выбраться из них на улицу было невозможно.

– Если мы не уйдем… – неуверенность толстяка нарастала.

– Надо уйти, – оборвал его Сарджент. Он не сказал толстяку, что надеется прорваться через бильярдную, ключи от которой за двадцатку позаимствовал у швейцара.

Контакт Гордона Кэлвина с одной из компаний, расследующих причины авиакатастроф, скорее всего, не прошел незамеченным, – а может, Кэлвин накручивал себя? Он вышел на такую компанию через двух подставных лиц, считая это вполне достаточной гарантией безопасности, но… сейчас, сидя перед человеком, которого Кэлвин всегда боялся, и с плохо скрытой брезгливостью поглядывая на его ортопедический ботинок чудовищных размеров и жесткую линию рта, Кэлвин не мог быть уверен, что его усилия не раскрыты.

Жесткий рот разжался, ортопедический ботинок тяжело потянулся по ворсу ковра, и Гордон услышал, что новости отличные: из-за «Боинга-737», того, что разбился в Манчестере, авиатранспортники из «Бритиш эйру-эйз» подняли мощную волну против «боингов» – отстранили от полетов четыре «семьсот тридцать седьмых».

– Грешат на двигатели! В их камерах сгорания обнаружены трещины. Отлично! Наша история становится банальной на общем фоне. Компания «Орион» также сняла с рейсов один «тридцать седьмой» на неопределенное время. А сегодня стало известно, что Управление гражданской авиации Великобритании отдало распоряжение всем «двадцать седьмым» и «тридцать седьмым» «боингам», находящимся за пределами страны, вернуться без пассажиров в аэропорты приписки для технического осмотра.

Кэлвин понимал, что ему хотят внушить: «боинг», рухнувший у берегов Ирландии, – всего лишь первая жертва технического несовершенства двигателей компании «Прэтт энд Уитни».

– Мы уже позаботились: в газетах появились сообщения, что газотурбинные двигатели джи-ти-девять – те, что установлены на «сорок седьмых» «боингах», – тоже несовершенны.

Кэлвин боялся упереться взглядом в ортопедический ботинок, тупой и отчего-то наводящий на размышления о грубой и злой силе.

– Падёж железных птичек напоминает лавину. – Собеседник Кэлвина поднялся и, припадая на исковерканную ногу, потащился к окну. Он посмотрел на Гордона взглядом, не оставлявшим сомнений в том, что он все знает. Знает, что Кэлвин не совладал с совестью, христианским долгом и прочей нравственной дребеденью, а такая раздвоенность всегда приводит к ошибкам, если не хуже…

Сейчас Брюс впервые пожалел, что сдал свой «смит-вессон» серолицему Макги: было бы спокойнее с привычным оружием.

Втолкнув толстяка в бильярдную, он успел увидеть лениво приближавшихся бандитов; быстро запер дверь бильярдной, повернув ключ на два оборота, потом просунул в дверную ручку ножку стула… обернулся…

Двое молодых людей с холодными глазами сжимали кии и, нехорошо улыбаясь, обходили Сарджента и толстяка с обеих сторон. Сарджент саданул ближайшего головой о бронзовую лузу, тот рухнул на пол; другой успел сбить с ног толстяка и бросился на Брюса, понимая, где более опасный соперник; Брюс два раза увернулся, получил кием по плечу и, наконец ухватив бандита, прижал его к зеленому сукну бильярдного стола; толстяк уже поднялся и соображал, чем бы помочь Сардженту; схватив костяной шар, он опустил его на голову бандита. Тот замер.