Текст книги "Стихотворения и баллады"

Глава IV
О том, что случилось с рыцарем в лесу

 
«Вот уж боле недели, как я в тот вольный имперский
Город, который лежит за вашим лесом, приехал;
Там был турнир, и рыцари копья ломали усердно.
Я не щадил ни себя, ни коня. Подошедши к ограде
Поля, дабы отдохнуть от веселой работы, я шлем свой
Снял и отдал его щитоносцу; и в эту минуту
Вижу на ближнем алтане девицу, в богатом уборе,
Чудной прелести. Это была молодая Бертальда —
Мне сказали – питомица знатного герцога,
в ближнем
Замке живущего. Мне показалось,
что с ласковым видом
Смотрит она на меня, и во мне загорелась двойная
Бодрость; усердно бился я прежде, но с этой минуты
Дело пошло уж иначе. А вечером с нею одною
Я танцевал; и так продолжалось во все остальные
Дни турнира». В эту минуту почувствовал рыцарь
Сильную боль в опущенной левой руке;
оглянувшись,
Видит он, что Ундина, жемчужными зубками стиснув
Палец ему, сердито нахмурила бровки, и в глазках,
Ярко светившихся, бегали слезки; потом,
на Гульбранда
С грустным упреком взглянув, она ему погрозила
Пальцем; потом вздохнула, потом наклонила головку.
Рыцарь, смутившись, умолк на минуту;
потом он рассказ свой
Так продолжал: «Бертальда прекрасна,
нельзя не признаться;
Но чересчур уж горда и причудлива;
мне во второй раз
Нравилась мене она, чем в первый,
а в третий раз мене,
Чем во второй. Однако мне показалось, что боле
Всех других я замечен был ею, и это мне льстило.
Вот мне вздумалось в шутку ее попросить,
чтоб перчатку
Мне свою подарила она. „Подарю, – отвечала
С гордой усмешкой Бертальда, – если осмелишься,
рыцарь,
Съездить один в заколдованный лес наш
и верные вести
Мне принесешь о том, что в нем происходит“.
Перчатка
Мне дорога не была; но было бы рыцарю стыдно
Вызов такой от себя отклонить, и я согласился». —
«Разве тебя не любила она?» – спросила Ундина.
«Я ей нравился, – рыцарь ответствовал, —
так мне казалось». —
«О! так она сумасшедшая, —
вскрикнула громко Ундина,
С радостным смехом захлопав в ладоши. —
Кто ж не безумный
С милым себя разлучит и его добровольно
в волшебный
Лес на опасное дело пошлет? От меня б не дождался
Этот лес такой неслыханной почести». – «Рано
Утром вчера, – продолжал Гульбранд,
улыбнувшись Ундине, —
Я отправился в путь. Спокойно сияли деревья
В блеске зари, полосами лежавшем на зелени дерна;
Было свежо; благовонные листья так сладко
шептались,
Все так манило под сумрак прозрачный,
что я поневоле
Злился на глупых людей, которым страшилища
в райском
Месте таком могли померещиться. Въехал я в чащу;
Мало-помалу все стало пустынно и тихо; густея,
Лес предо мной и за мною сдвигался,
как будто хватая
Тысячью рук волшебных меня. Опасаясь возвратный
Путь потерять, я коня удержал: посмотреть,
высоко ли
Было солнце, хотел я; глаза подымаю, и что же
Вижу? Черное что-то колышется в ветвях дубовых.
Я подумал, что то был медведь; обнажаю поспешно
Меч. Но вдруг человеческим голосом, диким,
визгливым,
Мне закричали: „Кстати пожаловал;
милости просим;
Мы уж и веток сухих наломали, чтоб было на чем нам
Вашу милость изжарить“.
Потом, с отвратительно-диким
Смехом оскаливши зубы, чудовище так зашумело
Ветвями дуба, что конь мой, шарахнувшись,
бросился мимо
Вскачь, и я не успел разглядеть, какой там гнездился
Дьявол». При имени этом рыбак и старушка
с молитвой
Перекрестились; Ундина ж тихонько шепнула:
«Всего здесь
Лучше, по-моему, то, что ты не изжарен, мой милый
Рыцарь, и то, что ты с нами. Рассказывай далее». —
«Конь мой
Мчался как бешеный, – рыцарь сказал, —
им владеть не имел я
Силы; вдруг перед нами стремнина, и скачет
со мной он
Прямо в нее; но в самое ж это мгновение кто-то
Длинный, огромный, седой,
перерезавши нашу дорогу,
Вдруг перед диким конем повалился, и конь,
отшатнувшись,
Стал, и снова я им овладел. Озираюся – что же?
Мой спаситель был не седой великан, а блестящий
Пенный ручей, бежавший с холма». —
«Благодарствую, милый,
Добрый ручей», – закричала, захлопав в ладоши,
Ундина.
Тяжко вздохнув и нахмурясь, рыбак покачал головою;
Рыцарь рассказывал дале: «Собрав повода, укрепился
Я на седле. Вдруг вижу, какой-то стоит человечек
Рядом с конем, отвратительный, грязный горбун,
земляного
Цвета лицо, и нос огромный такой, что, казалось,
Был он длиною со все остальное тело урода.
Он хохотал, оскаливал зубы, шаркал ногами,
Гнулся в дугу. Я его оттолкнул и, коня повернувши,
Был готов пуститься в обратный путь
(уж склонилось
Солнце, покуда я мчался, далеко за полдень);
но карлик,
Прянув как кошка, дорогу коню заслонил.
„Берегися, —
Я закричал, – раздавлю“. Но урод,
исковеркавшись снова,
Начал визжать: „Сперва заплати за работу;
ты в пропасть
Вместе с конем бы слетел, когда бы не я
подвернулся“. —
„Лжешь ты, кривляка, – сказал я, – не ты,
а этот источник
Нас сохранил от паденья. Но вот тебе деньги;
оставь нас,
Дай дорогу“. И, бросив одну золотую монету
В шапку уроду, поехал я шибче; но снова явился
Рядом со мной он; я шпорю коня; конь скачет,
но сбоку
Скачет и карлик, кривляясь, коверкаясь, с хохотом,
с визгом,
Высунув красный, с локоть длиною язык. Чтоб скорее
С ним развязаться, бросаю опять золотую монету
В шапку ему; но, с хохотом диким оскаливши зубы,
Начал кричать он: „Поддельное золото! золота много
Есть у меня! погляди! полюбуйся!“ И в эту минуту
Мне показалось, что вдруг просветлела
земная утроба;
Дерн изумрудом прозрачным сделался; взор мой
свободно
Мог сквозь него проницать в глубину; и тогда мне
открылась
Область подземная гномов: они гомозились, роились,
Комкались в клубы, вились, развивались,
сгребали металлы,
Сыпали в кучи рубин, и сапфир, и смарагд и пускали
Вихри песка золотого друг другу в глаза.
Мой сопутник
Быстро метался то вниз, то вверх; и ему подавали
Слитки огромные золота; мне показав их со смехом,
Каждый он в бездну бросал, и, из пропасти
в пропасть со звоном
Падая, все в глубине исчезали. Тогда он монету,
Данную мною, швырнул с пронзительным хохотом
в бездну;
Хохотом, шиканьем, свистом ему отвечали
из бездны.
Вдруг взгомозилися все и, толпяся, толкаясь, полезли
Кверху, когтистые, пылью металлов
покрытые пальцы
Все на меня растопорщив; вся пропасть, казалось,
кипела;
Куча за кучей, гуще и гуще, ближе и 6лиже…
Ужас меня одолел; дав шпоры коню, без оглядки
Я поскакал… и не знаю, долго ль скакал;
но очнувшись,
Вижу, что нет никого; привиденья исчезли;
прохладно
Было в лесу, и вечер уже наступил. Сквозь деревья
Бледно мелькала тропинка, ведущая из лесу в город.
Взъехать спешу я на эту тропинку; но что-то седое,
Зыбкое, дым не дым, туман не туман, поминутно
Вид свой меняя, стало меж ветвей и мне заслонило
Путь; я пытаюсь объехать его, но, куда ни поеду,
Там и оно; рассердившись, скачу напролом;
но навстречу
Прыщет мне пена, и ливнем холодным я обдан,
и рвется
Конь мой назад; ослеплен, промочен до костей,
я бросаюсь
Вправо и влево, но все не могу попасть на тропинку.
Белый никак на нее не пускает меня. Попытаюсь
Ехать обратно – за мной по пятам он, но смирен
и волю
Путь продолжать мне дает; но лишь только опять
на тропинку
Взъеду – он тут, и опять заслоняет ее, и холодной
Пеной меня обдает. Наконец поневоле я выбрал
Ту дорогу, к которой меня он теснил так упорно;
Он унялся, но все от меня не отстал и за мною
Бледно-туманным столбом подвигался;
когда же случалось
Мне оглянуться, то чудилось мне, что этот огромный
Столб с головой, что в меня упирались тускло
и зорко
С чудным каким-то миганьем глаза и кивала
Всякий раз голова, как будто меня понукая
Ехать вперед. Но порою мне просто казалось, что этот
Странный гонитель мой был лесной водопад.
Наконец я,
Выехав из лесу, здесь очутился и встретился с вами,
Добрые люди. Тогда пропал и упрямый мой спутник».
Рыцарь кончил рассказ свой. «Мы рады тебе,
благородный
Гость наш, – сказал рыбак, – но пора и о том
нам подумать,
Как бы тебе возвратиться в город». Ундина, услышав
Эти слова, начала про себя тихомолком смеяться
С видом довольным. То рыцарь заметив, сказал ей:
«Ундина,
Разве ты рада разлуке со мною?
Чему ты смеешься?» —
«Я уж знаю чему, – отвечала Ундина. – Отведай
Этот сердитый поток переплыть – верхом
иль на лодке,
Как угодно – ан нет, не удастся! а морем… давно я
Знаю, что этого сделать нельзя; и отец недалеко
В море уходит с лодкой своею. Итак, оставайся
С нами, рад ли, не рад ли. Вот чему я смеюся».
Рыцарь с улыбкою встал, чтоб видеть, так ли то было,
Что говорила Ундина; встал и рыбак; а за ними
Вслед и она. И подлинно, все опрокинуто было
Бурей в лесу; поток разлился, и стал полуостров
Островом. Рыцарь не мог о возврате и думать,
и должен
Был поневоле он ждать, пока в берега не вольется
Снова поток. Возвращаяся в хижину
рядом с Ундиной,
Он ей шепнул: «Что скажешь, Ундиночка? Рада ль,
что с вами
Я остаюся?» – «Полно, полно, – она проворчала,
Бровки нахмурив, – не вздумай тебя укусить я
за палец,
Ты бы не то рассказал нам об этой несносной
Бертальде».
 

Глава V
О том, как рыцарь жил у рыбака в хижине

 
Может быть, добрый читатель, тебе случалося
в жизни,
Долго скитавшись туда и сюда, попадать на такое
Место, где было тебе хорошо, где живущая в каждом
Сердце любовь к домашнему быту, к семейному миру
С новою силой в тебе пробуждалась; и снова ты видел
Край родимый; и все обаяния младости, блага
Первой, чистой любви на могилах минувшего снова
В прежней красе расцветали, и ты говорил, отдыхая:
Здесь живется сладко, здесь сердцу будет приютно.
Вспомнив такую минуту, когда очарованной думой
Ты обнимал безыменное, тайное счастье земное,
Ты, читатель, поймешь, что должен был
чувствовать рыцарь,
Вдруг поселившися в этом пределе, далеко от света.
Часто он с радостью тайной смотрел, как поток,
свирепея,
День ото дня расширялся и остров все дале и дале
В море входил, разлучаяся с твердой землею;
казалось,
Мир кончался за ним. На сердце рыцаря стало
Тихо, светло и легко. Рыбак был мудрец
простодушный;
Зная людей, изведав тревоги житейские, бывши
Ратником сам в молодых летах, на досуге он много
Мог рассказать про войну и про счастье,
несчастье земное;
Словом, он был живая летопись; время без скуки
Шло в разговорах меж старцем отжившим и юношей,
полным
Пламенной жизни: мудрость смиренная,
прямо из жизни
Взятая здравым рассудком и верою в Бога, вливалась
В душу Гульбранда и в ней поселяла
блаженную ясность.
Бодрый старик промышлял по-прежнему
рыбною ловлей;
Был не без дела и рыцарь: в хижине, к счастью,
нашелся
Старый доспех рыбака, самострел; его починивши,
С ним ежедневно рыцарь ходил на охоту; а вечер
Вместе все перед ярким огнем проводили, и полный
Кубок тогда частенько постукивал в кубок: в запасе
Было вино, и нередко с ним длилась беседа
до поздней
Ночи. Но мирной сей жизни была душою Ундина.
В этом жилище, куда суеты не входили, каким-то
Райским виденьем сияла она: чистота херувима,
Резвость младенца, застенчивость девы,
причудливость никсы,
Свежесть цветка, порхливость сильфиды,
изменчивость струйки…
Словом, Ундина была несравненным,
мучительно-милым,
Чудным созданьем; и прелесть ее проницала, томила
Душу Гульбранда, как прелесть весны,
как волшебство
Звуков, когда мы так полны
болезненно-сладкою думой.
Но вертлявый, проказливый нрав
и смешные причуды Ундины
Были подчас и докучливой мукой; зато и журили
Крепко ее старики; и тогда шалунья так мило
Дулась на них, так забавно ворчала;
потом так сердечно
С ними, раскаясь, мирилась; потом проказила снова,
и снова
Ей доставалось; и все то было волшебною, тайной
Сетью, которою мало-помалу опуталось сердце
Рыцаря. С нею он стал неразлучен; с каждою мыслью,
С каждым чувством слилась Ундина. Но, им обладая,
Той же силе она и сама покорялась; хотя в ней
Все осталось по-прежнему, резвость, причуды,
упрямство,
Вздорные выдумки, детские шалости,
взбалмошный хохот,
Но Ундина любила – любила беспечно, как любит
Птичка, летая средь чистого неба. Старик и старушка,
Видя Ундину и рыцаря вместе, невольно привыкли
Их почитать женихом и невестой. И рыцарю также
Часто на мысль приходило, что в мир для него
невозвратно
Вход загражден, что с людьми никогда уж ему
не встречаться.
Если ж случалось, что рыцарев конь,
на свободе бродивший
По лугу, ржаньем своим его пробуждал и как будто
Спрашивал: скоро ли в битву? иль если ему попадался
Брошенный щит на глаза иль праздно
на стенке висевший
Меч, ненароком сорвавшись с гвоздя,
из ножон выдвигался
В звонком паденье – дума о славе и подвигах
бранных
Душу его шевелила. Но в этой тревоге себя он
Тем утешал, что возврат для него невозможен;
к тому же,
Мнилось ему, что Ундина была рождена
не для низкой
Доли; и, словом, он верил, что все то не случай,
а Божий
Промысел было. И так один за другим неприметно
Дни уходили, ясные, тихие. Но и в спокойном
Этом быту напоследок случилось расстройство:
привыкли
Каждый вечер рыбак и рыцарь, отужинав, с полным
Кубком час-другой проводить в разговоре радушном;
Вдруг недостало вина: запас рыбака небогатый
Вышел; взять же нового было негде. Наморщив
Лбы, сидели Гульбранд и рыбак за столом; а Ундина,
Глядя на них, умирала со смеху. Скучен и долог
Был тот вечер, и рано все разошлись. На другой день
Около ужина вышла Ундина из хижины. «Вы мне
Оба несносны, – сказала она, – не хочу я на ваши
Длинные лица смотреть и слушать вашу зевоту».
С этим словом захлопнула двери и скрылась. А вечер
Был ненастен, ветер шумел, и море сердилось.
В страхе рыбак и рыцарь вскочили, вспомнив,
как первый
Раз они перепуганы были Ундиной. Но только
В двери за нею они собрались побежать, как Ундина
Им навстречу явилась сама. «За мною! за мною
Все! – закричала она, – гостинец прислало нам
море;
Бочка, и, верно, с вином, лежит на песке».
За Ундиной
Все пошли, и, подлинно, бочка нашлася; поспешно
Рыцарь, старик и с ними Ундина ее покатили
К хижине: буря сбиралась; сквозь сумерки было
Видно, как на море волны свои подымали седые
Головы, дождь вызывая из туч; и тучи бежали
Шибко и шумно, как будто грозяся напасть
на идущих;
Вот уж начали сыпаться первые капли. Ундина
Вдруг повернула головку и, пальчик поднявши,
сердито
Им погрозила туче и ей закричала: «Смотри ты,
Туча, не смей замочить нас; еще нам далёко до дома».
С сердцем рыбак ей сказал: «Уймися, Ундина, грех!»
И, умолкнув,
Стала она про себя потихоньку смеяться. Однако
Засухо все добралися до места; но только успели
Бочку под кровлю поставить, и вскрыть,
и отведать, какое
Было вино в ней, как дождь проливной зашумел,
зашатались
С скрыпом деревья, и море дико завыло. Но бурю
В хижине скоро забыли; за полными кружками снова
Ум разогрелся, и ожили шутки; и этой беседе
Прелесть двойную давал огонек,
всегда столь приятный
В теплом приюте, при шуме ветра и моря, во время
Ночи ненастной. Но вдруг старик, как будто
что вспомнив,
Стал задумчив; потом, помолчавши минуту,
сказал он:
«Царь небесный, помилуй нас, грешных!
мы здесь на досуге
Шутим и этим прекрасным вином веселимся;
а бедный
Прежний хозяин его, быть может, погиб и, волнами
Брошенный бог весть куда, лишен погребенья».
При этом
Слове Ундина с лукавой усмешкой подвинула кружку
К рыцарю. «Пей, не бойся», – она прошептала.
Но рыцарь
За руку взял старика и воскликнул:
«Я честью клянуся,
Если б могли мы его отыскать и спасти, то ночная
Буря помехою мне не была бы; с опасностью жизни
Я бы на помощь к нему побежал; зато обещаюсь,
Если когда возвращуся в край обитаемый, вдвое,
Втрое ему иль детям его заплатить за прекрасный
Этот напиток, который без воли его нам достался».
Добрый старик кивнул головою в знак одобренья;
В нем успокоилась совесть, и с большим вкусом
он допил
Кружку. Но тут Ундина сказала Гульбранду:
«Ты денег
Сколько угодно можешь за это вино рассорить;
но бросаться
В воду и жизни своей не жалеть… вот это уж глупо
Сказано было; что же будет со мною, когда ты,
Милый, погибнешь? Не правда ль, не правда ль,
ты лучше с Ундиной
Здесь останешься?» – «Правда, Ундиночка», —
рыцарь с улыбкой
Ей отвечал. «Признайся ж, что глупо сказал ты;
ведь каждый
Сам себе ближе; и что до других нам?..»
Старушка, услышав
Это, тяжко вздохнула; а добрый рыбак, не стерпевши,
Начал кричать на Ундину: «У турков, у нехристей,
что ли,
Выросла ты, прости мне, Господи? Что за горячку
Снова ты нам говоришь, греховодница?»
Вдруг замолчавши,
Робко Ундина прижалась к Гульбранду;
потом прошептала:
«Что же такое сказала я им? Уж и ты не сердит ли,
Милый мой рыцарь?» Но рыцарь, пожавши ей руку,
расправил
Кудри, упавшие кольцами ей на глаза, и ни слова
Ей не ответствовал: брань рыбака его оскорбила.
Так сидели все четверо, молча, нахмуривши брови;
Добрую четверть часа продолжалося это молчанье.
 

Глава VI
О том, как рыцарь женился

 
Вдруг, шатнувшись, тихохонько стукнула дверь;
и невольно
Вздрогнули все, как будто недоброе что-то почуя:
Страшный лес был близко, а к хижине
доступ разливом
Был загражден человеку живому; кому же в такую
Позднюю пору зайти к ним? Они с беспокойством
смотрели
Друг на друга. Снова послышался стук; и поспешно
Рыцарь схватился за меч. «Не поможет твой меч, —
сотворивши
Крест, рыбак прошептал, – когда здесь случается
с нами
То, о чем и подумать боюсь я». Но в эту минуту
Прыгнула с места Ундина и в дверь закричала
сердито:
«Кто там? Если то ваши проказы, духи земные,
Будет беда вам; мой дядя Струй вас порядком
проучит».
Пуще прежнего все оробели, слова те услышав.
Друг на друга взглянули старик и старушка; а рыцарь
Встал и хотел уж Ундину спросить, но тут из-за двери
Голос сказал: «Я не дух – человек, христианин;
впустите
Ради Господа Бога меня». При этом поспешно Ундина
Дверь отперла и, поднявши ночник,
во внутренность темной
Ночи стала светить: престарелый священник
стоял там.
Он, при виде Ундины, назад отступил, приведенный
В робость ее поразительной прелестью;
в бедной лачужке
Встречу такой красоты он волшебством иль делом
бесовским
Счел и воскликнул: «С нами Господь
и Пречистая Дева!» —
«Я не бес, – засмеявшись, сказала Ундина, —
не бойся;
Милости просим, отец; войди, здесь добрые люди».
Патер вошел и ласково всем поклонился; приятен
Был он лицом; веселая кротость сияла во взорах.
Но по складкам длинного платья его, с распущенных
Белых волос и седой бороды катилися градом
Капли: его промочило дождем. В боковую каморку
Тотчас его отвели, чтоб раздеть; а старушка
с Ундиной
Начали мокрое платье сушить на огне.
С благодарным
Чувством услуги старик принимал;
он, надев рыбаково
Верхнее платье, довольно потертое, вышел, и снова
Все за столом перед светлым камином уселись;
старушка
Гостю сама уступила почетный стул, а Ундина
В ноги ему свою скамейку подвинула. Рыцарь,
То увидя, шепнул ей шутливое слово; но с важным
Видом она отвечала: «Он Божий служитель;
не должно
Этим шутить». Поужинав, добрым вином
подкрепивши
Силы свои, священник рассказывать начал,
каким он
Образом свой монастырь, лежащий близ моря,
вчерашним
Утром покинул. «Я был к епископу нашему в город
Послан, – сказал он. – Хотя и есть по изгибу залива
Путь, но морем ближе: и я с гребцами надежными
лодку
Нанял; с Богом мы съездили; нынче ж поутру
в обратный
Поплыли путь; но сделался ветер противный;
а к ночи
Буря – и буря, какой мне ни разу видать
не случалось;
Ветром вырвало весла из рук у гребцов; беспомощно
Были мы преданы морю, которого волны как щепку
Наш челнок подымали с хребта на хребет;
и несло нас
Прямо сюда; сквозь туман и сквозь пену чернел
в отдаленье
Этот берег: уж были мы близко; но бедную лодку
Нашу так и кружило; вдруг поднялась и на нас
повалилась
С страшным шумом большая волна; и сам я
не знаю,
Лодку ль она опрокинула, я ли выпал из лодки,
Только я вдруг очутился в воде. Господь не дозволил
Мне погибнуть… я был принесен невредимо на этот
Остров». – «Да, остров, – сказал со вздохом
рыбак, – но давно ли
Был он твердой землею? Как же не скажешь,
что море
С нашим потоком бурлит заодно?» – «И сам я
подумал
Что-то подобное, – патер сказал. – Когда я тащился
Берегом вашим впотьмах, предо мною
мелькнула тропинка;
Я по ней и пошел; но эта тропинка исчезла
Вдруг перед лесом; ее перерезал поток.
Тут сверкнул мне
В вашей хижине свет, и тотчас сюда повернул я.
Слава Господу Богу! меня он спас, да и к добрым
Людям еще мне путь указал; но зато уж отныне,
Кроме вас, никого на земле не встречать мне;
отныне
В этом углу весь мир для меня заключен». —
«Почему же?» —
Рыцарь спросил. «Да кто ж, – ответствовал патер, —
узнает,
Скоро ли кончится эта война беспорядочных стихий?
Я же стар, и силы мои, конечно, иссякнут
Прежде, чем этот разлившийся бурный поток;
да случиться
Может и то, что день ото дня все шире и шире,
Глубже и глубже он делаться будет, и вы напоследок
Так далеко от земли отодвинетесь в море,
что в людях
Даже и память об вас совсем пропадет; и тем легче
Может это случиться, что вас от земли заслоняет
Лес дремучий; поток же, я видел, так дик
и порывист,
Так широк, что и крепкому судну не будет возможно
Силы его одолеть». – «Сохрани нас Господь
и помилуй», —
Крест сотворивши, сказала старушка.
«Чего же хозяйка
Так испугалась? – рыбак возразил. —
Не то же ли будет
С нами, что было? Чудное дело желанья людские!
Разве не всё одни мы здесь жили? Ни разу во столько
Лет не ходила ты дале опушки нашего леса.
Кроме меня, старика, и Ундины, кого ты видала?
Ныне же стало у нас и людно: Господь Бог послал нам
Добрых гостей на житье. Пускай совсем разлучится
Остров наш с твердой землею, и люди
о нас позабудут.
Нам же прибыль». – «Что правда, то правда, —
сказала старушка, —
Только, признаться, мне как-то страшно подумать,
что вечно
Нам уж с людьми не сойтись, что земле навсегда мы
чужие».
То услыша, Ундина прижалася к рыцарю, жаркой
Ручкой стиснула руку ему и, уставивши глазки,
Полные острых лучей, на него, нараспев прошептала:
«Ты останешься с нами, ты останешься с нами».
Рыцарь молчал; он был очарован
каким-то виденьем;
Был глубоко в себя погружен и, Ундиной, желанным,
Найденным счастием жизни полный в душе,
не расслушал
Слов Ундины, проказницы резвой,
сидевшей с ним рядом;
Миг настал роковой: священник своими словами
Все сомненья решил; все дале и дале за темный
Лес убегал обитаемый свет; а остров цветущий,
Где так сладко жилось, все свежей, зеленей,
все приютней
Сердцу его становился – невеста, как чистая роза,
Там расцветала; и к ним как будто бы свыше
был послан
Божий священник: то явно было не случай.
К тому же,
Рыцарь заметил, как строго старик поглядел
на Ундину
В ту минуту, когда, позабыв о служителе церкви,
Так беззаботно она к нему приласкалась. Ундину
Сильной рукой обхвативши, рыцарь встал
и воскликнул:
«Честный отец, мы жених и невеста; во имя Господне
Благослови нас, если дадут позволение эти
Добрые люди». Рыбак и старушка весьма изумились.
Правда, им часто входило на мысль,
что такая развязка
Рано иль поздно случиться должна;
но об этом молчали
Даже друг с другом они; и в это мгновение было
Вовсе нежданным для них предложение рыцаря.
Долго
Слова ему отвечать они не умели. Ундина ж
Вдруг присмирела, задумалась, глазки потупила
в землю.
Тою порою священник, спросясь с стариком
и старушкой,
Начал готовить венчальный обряд;
старушка, очистив
Наскоро горницу ту, где жила с рыбаком, отыскала
Две восковые свечки, которые были во время
Оно на свадьбе ее зажжены; а рыцарь из звеньев
Цепи своей золотой отделил два кольца,
чтоб с невестой
Было чем обручиться. Все устроив, священник
Брачные свечи зажег и сказал жениху и невесте:
«Дайте руку друг другу». Ундина,
как будто проснувшись,
Робко взглянула на рыцаря, вся покраснела и, руку
Давши ему, стыдливо и трепетно стала с ним рядом.
Кончив венчальный обряд, новобрачных отец их
духовный
Перекрестил; старики ж молодую жену и Гульбранда
Обняли с чувством родительским, громко рыдая.
Но в этот
Миг священник сказал: «Вы странные люди!
не сами ль
Вы говорили, что этот остров безлюден, что, кроме
Вас четверых, не живет никого здесь?
А я в продолженье
Службы все видел, что кто-то в это окошко,
в широком
Белом платье, седой и длинный, глядел; за дверями,
Верно, стоит и теперь он и ждет, чтоб впустили». —
«Спаси нас
Дева Пречистая, Божия Матерь», —
сказала старушка;
Молча рыбак покачал головою; а рыцарь к окошку
Бросился: не было там никого; но что-то в потемках,
Видел он, белой струею мелькнуло и скрылось.
«Отец мой,
Ты ошибся», – сказал он священнику. Все беззаботно
С этим словом кругом огонька по-прежнему сели.