Текст книги "Стихотворения и баллады"

Глава XIV
О том, как отыскалась Бертальда

 
Эта долина, в то время слывшая Черной Долиной,
Очень близко была от замка, а как называют
Нынче ее, неизвестно; тогда ж поселяне ей имя
Черной дали за то, что глубоко средь диких утесов,
Елями густо заросших, лежала она, что кипучий,
Быстрый поток, на скалистом дне ущелья
шумевший,
Черен меж елей бежал и что небо нигде голубое
В мутные воды его не светило. В сумерки стало
Вдвое темней и ужасней меж елей и диких утесов.
Рыцарь с трудом пробирался вдоль берега; страшно
Было ему за Бертальду, и засветло встретиться с нею
Он торопился; по всем сторонам
с напряженным вниманьем
Взор обращал он, и сердце в нем билось сильней;
он со страхом
Думал: что будет с нею, если заблудится в этом
Диком месте, ночью и в грозу, которая черной,
Тяжкой тучей шла на долину? Вдруг показалось
Белое что-то ему в потемках, на склоне утеса;
Он подумал, что было то платье Бертальды,
и шпорить
Начал коня; но конь захрапел, уперся и, уши
Чутко подняв, не шел ни назад, ни вперед;
чтоб напрасно не тратить
Времени, рыцарь спрыгнул с седла,
к опрокинутой ветром
Ели коня привязал и пеший вперед пробираться
Начал кустами; он спотыкался; упорные ветви
Били его по лицу и как будто нарочно сплетались
Сетью, чтоб дале не мог он идти; он ломал их, а небо
Тою порою все боле и боле мрачилось, и глухо
Гром гремел по горам, и все кругом становилось
Странным таким, что он уж и робость
чувствовать начал,
Глядя на белый образ, к которому ближе и ближе
Все подходил и который лежал на земле неподвижно.
С духом собравшись, к нему наконец подступил он;
сначала
Сучьями тихо потряс, мечом позвенел – никакого
Нет ответа. «Бертальда! Бертальда!» —
он начал сначала
Тихо, потом все громче и громче кликать – ответа
Все ему нет. Наконец закричал он так громко,
что эхо
Вместе с ним закричало повсюду: «Бертальда!» —
напрасно;
То же молчанье. Тогда он к ней наклонился; но было
Так уж темно, что, не могши под носом видеть,
пригнулся
К самой земле он лицом, и в эту минуту сверкнула
Яркая молния; все осветилось, и что же
в блеске увидел
Рыцарь? Под самым лицом его отразилась из черной
Тьмы безобразно-свирепая харя, и голос осиплый
Взвыл: «Поцелуйся со мной, пастушок дорогой!»
Приведенный
В ужас, кинулся рыцарь назад; но свирепая харя
С визгом и хохотом кинулась вслед. «За чем ты?
Куда ты?
Духи на воле! назад! убирайся! иль будешь ты
нашим!» —
Вот что выла она, и длинные руки хватали
Рыцаря. «Струй проклятый! – Гульбранд закричал,
ободрившись. —
Это твои проказы! постой, я тебя поцелую!»
Сильно он треснул по харе мечом; она разлетелась
В брызги, и рыцарь пеной, шипящей, как хохот,
был облит
Весь с головы до ног; тогда объяснилося, с кем он
Дело имел. «Меня удержать он, я вижу, намерен, —
Рыцарь громко сказал, – он думает, я испугаюсь
Шуток бесовских его и Бертальду бедную брошу
Злому духу во власть. Демон бездушный не знает,
Как всемогущ человек своей непреклонною волей!»
Сам он почувствовал истину слов сих;
новая бодрость
В нем родилась, и как будто бы счастие
с этой минуты
Стало с ним заодно: к своему коню возвратиться
Он еще не успел, как уж явственно сделался слышен
Жалобный голос Бертальды, зовущей на помощь
сквозь шумный
Ветер и говор грозы, подходившей час от часу ближе.
Он полетел на крик и увидел Бертальду. Из страшной
Черной Долины силяся выйти, она по крутому
Боку ее тащилася к верху; тут заступил ей
Рыцарь дорогу; и как ни твердо,
в своей оскорбленной
Гордости, прежде решилась она на побег,
но встретить Гульбранда
Было ей радостно; ужас, испытанный ею в дороге,
Сердце ее усмирил, а светлая жизнь в безмятежном
Замке так ласково руки к ней простирала, что рыцарь
Тотчас ее за собою идти убедил. Но Бертальда
Силы почти не имела; Гульбранд
с большим затрудненьем
Мог ее до коня своего довести; и помочь ей
Сесть на седло он хотел, чтоб, коня отвязав, за собою
Весть его в поводах; но конь, испуганный Струем,
Был как зверь: он злился, храпел,
на дыбы подымался,
Задом и передом бил; Бертальде даже и близко
Было нельзя подойти. Пошли пешком: осторожно
Рыцарь спутницу под руку вел, а коня за собою
Силой тащил за узду; Бертальда едва подвигала
Ноги и как ни боролась с собой, но усталость давила
Члены ее как свинец; а буря, удар за ударом
Грома, сверкание молнии, шум деревьев во мраке,
Злая игра привидений… словом, Бертальда,
слияньем
Ужасов сих изнуренная, пала на землю; и в то же
Время рыцарев конь, как будто взбесившийся, начал
Снова метаться и рваться. Рыцарь,
боясь, чтоб в Бертальду
Он не ударил, хотел от нее отойти; но Бертальда
С воплем его начала умолять, чтоб остался.
На волю ж
Злого коня пустить он не смел: он боялся, что этот
Дикий зверь, набежав на лежащую,
тяжким копытом
Грянет в нее: короче, на что решиться, что делать,
Рыцарь не знал. И вдруг он обрадован был
недалеким
Стуком колес: каменистой дорогой, он слышал,
тащилась
Фура. Гульбранд закричал, чтоб им помогли;
грубоватый
Голос мужской откликнулся;
скоро в потемках мелькнули
Две огромные белые лошади, с ними погонщик,
Роста огромного, в белом плаще; и фура покрыта
Белой холстиной была, как все повозки с товаром.
«Стойте, клячи!» – крикнул погонщик,
и лошади стали.
Он подошел к Гульбранду, который с конем
одичалым
Все еще бился. «Я вижу, в чем дело, – сказал он, —
с моими
Белыми то же случилось, когда я в первый раз с возом
Этой долиной тащился; здесь гнездится какой-то
Бес водяной: он великий проказник,
проезжим покоя
Нет от него; но мне удалося сведать словечко;
Дай-ка шепну я его упрямой этой лошадке
На ухо». – «Делай что хочешь, но только скорее», —
воскликнул
Рыцарь, кипя нетерпеньем. Погонщик,
как слабую ветку,
Вытянул шею коню, на дыбы вскочившему; что-то
В ухо ему шепнул, и как вкопанный стал он,
лишь только
Жарко пыхтел, и пар от него подымался. Не время
Было Гульбранду расспрашивать,
как совершилося чудо;
Он убедил погонщика взять в повозку Бертальду,
Сам же хотел провожать ее на коне; но усталый
Конь едва шевелил ногами. «Садитесь-ка, рыцарь,
В фуру и вы, – погонщик сказал, – дорога отсюда
Под гору будет; коня же привяжем сзади повозки».
Рыцарь сел с Бертальдою в фуру, коня привязали
Сзади, бичом захлопал погонщик, дернули дружно
Лошади, фура поехала. Было темно; утихая,
Глухо вдали гремела гроза; в усладительно-мирном
Чувстве своей безопасности, в сладком покое,
в волшебном
Мраке ночи, свободе речей благосклонном,
меж ними
Скоро сердечный, живой разговор начался:
в выраженьях
Ласковых рыцарь Бертальде пенял за побег.
Торопливо,
Трепетным голосом, вся в волненье,
Бертальда проступок
Свой извиняла, и речи ее таинственно-ясны
Были, как свет лампады, когда он во мраке от милой
Милому знак подает, что его ожидают. Рыцарь
Был в упоенье. Но вдруг пробудил их
погонщиков голос.
«Клячи, тяните живее! – кричал он, – дружно!
беда нам!»
Рыцарь поспешно из фуры выглянул – что ж
он увидел?
Лошади, по брюхо в мутной воде, не шагали, а плыли;
Не было видно колес: они, как на мельнице, с шумом,
С пеной и с брызгами резали волны;
погонщик на козлы
Взлез и правил стоймя, и был уж в воде по колено.
«Что за дорога такая? – спросил у погонщика
рыцарь. —
Прямо идет в середину потока». – «Напротив! —
погонщик
С смехом сказал, – поток идет в середину дороги;
Видите сами; это сущий потоп; мы пропали».
Подлинно, вся глубина долины кипела волнами;
Выше и выше они подымались. «Это злодей наш
Струй! утопить нас он хочет, —
рыцарь воскликнул, – товарищ,
Нет ли и против него у тебя какого словечка?» —
«Есть словечко, – погонщик сказал, – да надобно
прежде
Сведать вам, кто я и как прозываюсь!» —
«Не время загадки
Нам загадывать, – рыцарь сказал, —
вода прибывает;
Имя твое здесь не нужно». – «А так-то не нужно, —
погонщик
С диким хохотом гаркнул, – что, просим
не гневаться, сам я
Струй!» И ужасную харю свою он уставил в повозку…
Но повозка уж боле была не повозка, уж были
Лошади боле не лошади; все разлетелось, расшиблось
В пену, в шипучую воду, и сам погонщик поднялся
Страшной волной на дыбы, и коня,
который напрасно
Рвался и бился, умчал за собой в глубину, и ужасно
Начал снова расти и расти, и горой водяною
Вырос, и был уж готов на Бертальду и рыцаря, силой
Волн увлеченных, упасть, чтоб громадой своей
задавить их…
Вдруг сквозь шум гармонически-сладостный голос
раздался;
Вышел из облака месяц, и в свете его
над долиной явился
Образ Ундины; она погрозила волнам —
и, разбившись
Пылью, гора водяная, ворча и журча, убежала;
В блеске месяца мирно поток заструился; и белым
Голубем свеяла тихо Ундина в долину; и, руку
Рыцарю вместе с Бертальдой подав,
на муравчатый берег
Их за собой увела; там они отдохнули; Ундинин
Конь был отдан Бертальде; за нею пешком
потихоньку
Рыцарь с женою пошли; и так возвратились все
в замок.
 

Глава XV
О том, как они ездили в Вену

 
С этой поры, мой читатель, жилось покойно и мирно
В замке Рингштеттене. Рыцарь все чувствовал
боле и боле
Прелесть небесную доброго сердца Ундины,
забывшей
Все для спасенья соперницы. В доброй Ундине
Всякая память о прошлом исчезла: она беззаботным
Сердцем любила и, зная, что шла прямою дорогой,
Ясную в нем питала доверенность; все в настоящем
Было ей радостно; в будущем все улыбалось.
Бертальда,
Снова ей с прежней любовью всю душу отдав,
благодарной,
Кроткой и нежной являлась; короче,
замок Рингштеттен
Стал обителью светлого счастья. Дни пролетали
Быстро за днями; зима наступила; зима миновалась;
Вот и весна с благовонно-зеленой своей муравою,
С светло-лазоревым небом своим улыбнулась
веселым
Жителям замка; стало на сердце их радостно,
стало и смутно.
Что ж тут дивиться, если, при виде,
как в воздухе вешнем
Нитью вились журавли и легкие ласточки мчались,
Стало и их позывать в далекую даль. Раз случилось
Рыцарю вместе с женой и Бертальдой
в прекрасное утро
Около светлых истоков Дуная гулять; им об этой
Славной реке он рассказывал много: как протекала
Пышным, широким потоком она по землям
благодатным,
Как на ее берегах прекрасная Вена сияла,
Как по ней величаво ходили суда, как бежали
Мимо плывущих назад берега, услаждая их очи
Зрелищем пажитей, нив, городов
и рыцарских замков.
«О! – сказала Бертальда, – как было бы весело
съездить
В Вену водой…» – но, опомнясь, она покраснела
и взоры
Робко потупила. Милым ее смущеньем Ундина
Тронувшись, руку ей подала, и в ней загорелось
Сильно желанье утешить подругу свою. «Да за чем же
Дело стало? – сказала она. – Ничто не мешает
Съездить нам в Вену». Бертальда запрыгала
с радости. Вместе
Стали они учреждать поездку свою и заране
Тем, что представится им на пути, восхищались.
И рыцарь
С ними был заодно; Ундине, однако, шепнул он:
«Вспомни о Струе; ведь он могуч на Дунае». —
«Не бойся, —
С смехом сказала Ундина, – пускай он
попробует сделать
Что-нибудь с нами; я тут! при мне уж
никак колобродить
Он не посмеет». Ответом таким уничтожены были
Все затрудненья, и с бодрым духом,
с веселой надеждой
Стали готовиться в путь. Но скажите мне,
добрые люди,
Все ли сбывается так на земле, как надежда
сулит нам?
Хитрая Власть, стерегущая нас для погибели нашей,
Сладкие песни, чудные сказки подмеченной жертве
На ухо часто поет, чтоб ее убаюкать. Напротив,
Часто спасительный Божий посланник громко
и страшно
В двери наши стучится. Как бы то ни было, наши
Путники весело плыли в первые дни по Дунаю:
День ото дня река становилася шире и виды
Пышных ее берегов живописней. Но вдруг —
и на самом
Чудно-прелестном месте – открыл свои нападенья
Бешеный Струй; то были сначала простые помехи
(Волны бурлили без ветра; ветер отвсюду, меняясь,
Дул и судно качал); но Ундина одною угрозой,
Словом сердитым одним на воздух и в воды смиряла
Силу врага; то было, однако, ненадолго: снова
Он гомозился, и снова Ундина его унимала;
Словом сказать, веселость дороги
расстроилась вовсе.
В то же время гребцы, дивяся тому, что в глазах их
Делалось, между собою часто шептались; и скоро
Стали на все с подозреньем посматривать;
самые слуги
Рыцаря, чувствуя что-то недоброе, диким и робким
Взором следили господ; а Гульбранд,
задумавшись грустно,
Сам про себя говорил: «Таково-то бывает, как скоро
Здесь неровные сходятся; худо, если вступает
В грешный союз земной человек с женой водяною».
Вот что, однако, себе в утешенье твердил он:
«Ведь прежде
Сам я не ведал, кто она; правда, тяжко порою
Мне приходит от этой бесовской родни;
но мое здесь
Горе, вина ж не моя». Хотя иногда и вливал он
Несколько бодрости в душу свою
таким рассужденьем,
Но зато, с другой стороны, все боле и боле
Против бедной Ундины был раздражаем.
То слишком,
Слишком она понимала, и в смертную робость
угрюмый
Рыцарев вид ее приводил. Утомленная страхом,
Горем и тщетной борьбой с необузданным Струем,
присела
Под вечер к мачте она, и движение тихо плывущей
Лодки ее укачало: она погрузилась в глубокий
Сон. Но едва на мгновенье одно успели закрыться
Светлые глазки ее, как вдруг перед каждым
из бывших
В лодке, в той стороне, куда он смотрел, появилась,
Вынырнув с шумом из вод, голова
с растворенным зубастым
Ртом и кривлялась, выпучив страшно глаза.
Закричали
Разом все; отразился на каждом лице одинакий
Ужас, и каждый в свою указывал сторону с криком:
«Здесь! сюда посмотри!» И из каждой волны
создалася
Вдруг голова с ужасным лицом, и поверхность Дуная
Вся как будто бы прыгала, вся сверкала глазами,
Щелкала множеством зуб, хохотала, гремела,
шипела,
Шикала. Крик разбудил Ундину, и вмиг при воззренье
Гневном ее пропали страшилища все.
Но рыцарь ужасно
Был раздражен; с умоляющим взглядом
Ундина сказала:
«Ради Бога, здесь, на водах, меня не брани ты».
Он умолкнул, сел и задумался. «Друг мой, – шепнула
Снова Ундина, – не лучше ль нам дале не ездить.
Не лучше ль
В замок Рингштеттен обратно отправиться? В замке
Будем спокойны». – «Итак, – проворчал,
нахмурившись, рыцарь, —
В собственном доме своем осужден я жить
как невольник!
Только до тех пор и можно дышать мне,
пока на колодце
Будет камень! Чтоб этой проклятой родне…»
Но Ундина
Речь его перебила, с улыбкой ему наложивши
На губы руку. Опять замолчал он, вспомнив о данном
Им обещанье Ундине. В эту минуту Бертальда,
В мыслях о том, что делалось с ними, сидела на крае
Лодки и в воды глядела; сама того не приметив,
С шеи своей она сняла ожерелье, подарок
Рыцаря; им водила она по поверхности ровных
Вод, любуясь, как будто сквозь сон,
сверканьем жемчужных
Зерен в прозрачной, вечерним лучом
румяненной влаге.
Вдруг расступилась вода, и кто-то, огромную руку
Высунув, ею схватил ожерелье и быстро пропал
с ним.
Вскрикнула громко Бертальда,
и хохот пронзительный грянул
Отзывом крика ее по водам. Тут более рыцарь
Гнева не мог удержать; он вскочил в исступленье
и в реку
Начал кричать, вызывая на битву с собой
всех подводных
Демонов, никс и сирен; а Бертальда
своим безутешным
Плачем о милой утрате и пуще его раздражала.
Тою порою Ундина, к реке наклонясь, окунула
Руку в прозрачные волны и что-то над ними шептала;
Но поминутно она прерывала свой шепот,
Гульбранду
Голосом нежным твердя: «Возлюбленный, милый,
подумай,
Где мы; брани их как хочешь; со мной же ни слова;
ни слова,
Ради Бога, со мною одною; ты знаешь». И рыцарь,
Как ни был раздражен, но ее пощадил. Вдруг Ундина
Вынула влажную руку из вод, и в ней ожерелье
Было из чудных кораллов; своим очарованным
блеском
Всех ослепило оно. Его подавая Бертальде,
«Вот что, – сказала она, – для тебя из реки
мне прислали,
Друг мой, в замену потери твоей. Возьми же, и полно
Плакать». Но рыцарь в бешенстве кинулся к ней,
ожерелье
Вырвал, швырнул в Дунай и воскликнул: «Ты с ними
Все еще водишь знакомство, лукавая тварь!
пропади ты
Вместе с своими подарками, вместе
с своею роднею!
Сгинь, чародейка, от нас и оставь нас в покое!..»
С рукою,
Все еще поднятой вверх, как держала она ожерелье,
Бледная, страхом убитая, взор неподвижный,
но полный
Слез устремив на Гульбранда,
Ундина его слова роковые
Слушала; вдруг начала, как милый ребенок, который
Был без вины жестоко наказан, с тяжким рыданьем
Плакать и вот что сказала потом истощенным
от горя
Голосом: «Ах, мой сладостный друг!
ах, прости невозвратно!
Их не бойся; останься лишь верен,
чтоб было мне можно
Зло от тебя отвратить. Но меня уводят; отсюда
Прочь мне должно на всю молодую жизнь…
о мой милый,
Что ты сделал! ах, что ты сделал! о горе! о горе!..»
Тут из лодки быстро она в реку ускользнула:
В воду ль она погрузилась, сама ли водой разлилася,
В лодке никто не приметил; было и то и другое,
Было ни то ни другое. Следа не оставив, в Дунае
Вся распустилась она; но долго мелкие струйки
Около судна шептали, журчали, рыдая;
и вслух доходили
Внятно как будто слова: «О горе! будь верен! о горе!..»
С жалобным криком рыцарь упал,
и обморок сильный
Душу ему на минуту отвел от тяжелыя муки.
 

Глава XVI
О том, что после случилось с рыцарем

 
Как нам, читатель, сказать: к сожаленью
иль к счастью, что наше
Горе земное ненадолго? Здесь разумею я горе
Сердца, глубокое, нашу всю жизнь губящее горе,
Горе, которое с милым, потерянным благом сливает
Нас воедино, которым утрата для нас не утрата,
Смерть вдвоем бытие, а жизнь – порыв непрестанный
К той черте, за которую милое наше из мира
Прежде нас перешло. Есть, правда, много избранных
Душ на свете, в которых святая печаль,
как свеча пред иконой,
Ярко горит, пока догорит; но она и для них уж
Все не та под конец, какою была при начале,
Полная, чистая; много, много иного, чужого
Между утратою нашей и нами уже протеснилось;
Вот наконец и всю изменяемость здешнего в самой
Нашей печали мы видим… итак, скажу: к сожаленью,
Наше горе земное ненадолго. Это и рыцарь
Также изведал – к худу ль, к добру ль своему,
мы увидим.
Он сначала только и мог, что плакать, так горько
Плакать, как плакала бедная, кроткая,
ангел доброты, Ундина,
Стоя в лодке, когда он отнял у ней ожерелье,
Коим она все поправить так мило хотела; потом он
Так же и руку вверх подымал, как Ундина, и снова
Плакал, и весь изойти слезами хотел. И Бертальда
Вместе с ним плакала искренно, горько.
Друг подле друга
В замке Рингштеттене тихо жили они, сохраняя
Свято память Ундины и вовсе почти позабывши
Прежнюю склонность. К тому же
в это время случалось
Часто и то, что Гульбранда во сне посещала Ундина:
Грустно к постеле его подходила она, и смотрела
Пристально в очи ему, и плакала молча, и тихо,
Тихо потом назад уходила, так что, проснувшись,
Сам он наверно не знал, его ли, ее ли слезами
Были так влажны щеки его. Но вот напоследок
Эти сны об Ундине стали час от часу реже;
Стало на сердце рыцаря тише;
в нем скорбь призаснула.
Но быть может, что он для себя ничего и придумать
В жизни не мог бы иного, как только
чтоб память Ундины
Верно хранить и об ней горевать, когда б не явился
В замке наш честный старый рыбак и не стал
от Гульбранда
Требовать дочери. Сведав по слуху о том,
что с Ундиной
Сделалось, доле терпеть он уже не хотел,
чтоб Бертальда
В замке одном жила с неженатым.
«Рада ль, не рада ль
Будет мне дочь, о том я теперь и знать не желаю, —
Он говорил, – но где о честном имени дело,
Там разбирать уж нельзя».
С приходом его пробудилось
В рыцаре прежнее чувство, им позабытое вовсе
В горе по милой Ундине; притом же его ужаснула
Мысль: одному в опустевшем замке остаться.
Но много
Против брака с Бертальдой отец говорил
в возражение:
«Точно ль Ундины на свете не было?
Впрочем – на дне ли
Влажном Дуная тело ее неотпетым лежало,
Море ль его без приюта носило своими волнами —
Все Бертальда отчасти ее безвременной, жалкой
Смерти причиной была, и великий грех заступить ей
Место бедной жены, от нее пострадавшей». Хоть это
Было и правда, но рыцарь стоял на своем;
напоследок,
С ним согласившись, рыбак остался в замке. И тотчас
Был отправлен гонец за отцом Лаврентием с зовом
В замок Рингштеттен: Гульбранду хотелось,
чтоб тот же, кем первый
Брак с Ундиной его в счастливые дни совершен был,
Ныне и с новой женою его сочетал. Но священник,
С страхом каким-то посланника выслушав, тотчас
В путь отправился; день и ночь,
несмотря на усталость —
Было ль ненастье иль ясное время, – он шел.
«Помоги мне,
Господи, зло отвратить», – он молился.
И вот напоследок
Вечером поздним одним он вступил на двор,
осененный
Старыми липами, замка Рингштеттена.
Рыцарь с невестой,
Веселы, рядом с ними рыбак, задумчив, под тенью
Лип сидели. Увидя отца Лаврентия, рыцарь
С радостным криком вскочил, и все его окружили.
Но священник был молчалив, прискорбен; хотел он
Рыцарю что-то сказать одному; но рыцарь, как будто
Весть худую предчувствуя, медлил вступить
в особливый
С ним разговор. Священник сказал напоследок:
«Таиться
Здесь мне не нужно; до всех вас касается то,
что скажу я;
Слушайте ж, рыцарь. Точно ль уверены вы,
что супруга
Ваша скончалась? Мне не верится это. Хоть много
Было разной молвы и об ней самой, и о роде
Чудном ее, – что правда, что нет, я не знаю, —
но знаю
То, что она была добронравной, верной, смиренной,
Благочестивой женою; а вам я скажу, что с недавних
Пор она по ночам начала мне являться: приходит,
Плачет, ломает руки, вздыхает и все говорит мне:
„Честный отец, удержи ты его; я жива; о, спаси ты
Тело ему! о, спаси ты душу ему!..“ И сначала
Сам я понять не умел, чего хотело виденье:
Вдруг посольство отсюда – и здесь я;
но я не для брака
Здесь, для развода. Гульбранд,
откажись от Бертальды; Бертальда,
Рыцарь не может быть мужем тебе,
им владеет другая.
Верьте мне, верьте, или ваш брак вам не будет
на радость».
Рыцарь с досадою выслушал старца Лаврентия; долго
Спорили жарко они; напоследок патер с сердитым
Видом из замка ушел, не желая и ночи единой
В нем провести. Гульбранд, уверив себя,
что священник
Был сумасброд и мечтатель, послал в монастырь,
по соседству
С замком лежавший, за патером; тот без труда
согласился
Брак совершить, и день для обряда был тут же
назначен.