Текст книги "Полночь в Малабар-хаусе"

7

Было уже далеко за полдень, когда Персис вернулась в участок. Ее рубашка, мокрая от пота, так и липла к спине.

Констебль Рэй дремал за своим столом.

– Извините, мадам, – криво усмехнулся он, завидев Персис. – Непростая выдалась ночка.

Персис знала, что у Рэя – окружного хавильдара (должность, возникшая еще во время эпохи Раджа – британского правления: констебль любого из девяноста трех полицейских участков города, который первым занимается истцами) – только что родился пятый ребенок. Она попробовала представить, каково жить в такой большой семье. Получилось что-то среднее между зоопарком и сумасшедшим домом. Уже не раз она поражалась тому, что общество превращает женщин в родильные автоматы и заставляет производить на свет одного ребенка за другим. Нередко даже в таких семьях, которым это не по карману. Отец всегда считал, что дело в невежестве, а не в каких-то злостных намерениях, но Персис не была в этом так уверена. Казалось, в механизм жизни на субконтиненте вкралось что-то, что разжигает в людях слепое рвение к продолжению рода. И это что-то явно не похоть и не экономическая необходимость. Персис считала это скорее заразой, смертельным безумием, поразившим стольких ее соотечественников.

Она уселась за свой стол, отправила посыльного по имени Гопал за стаканом свежего лайма, а сама занялась заметками.

День прошел так хорошо, как только можно было надеяться. Она узнала очень много, главным образом – то, что сэр Джеймс Хэрриот прожил жизнь более сложную, чем могло показаться на первый взгляд. Ему поручили дело государственной важности, и это могло быть мотивом для его убийства. Прибавим к этому его якобы дружбу с Робертом Кэмпбеллом, который явно что-то недоговаривает, так что предстоят дальнейшие расследования.

И наконец, сам Кэмпбелл намекнул, что Мадан Лал не из тех, кому можно доверять.

Не прошло и дня, а расследование уже, как луковица, обнажает все новые и новые скрытые слои.

Один за другим к Персис стали подходить отчитываться сослуживцы.

Лал снабдил ее списком тех, кто присутствовал на балу. Теперь она добавила к нему собственные заметки, составленные во время опросов, и новую информацию, добытую коллегами. В большинстве своем эти сведения не представляли особого интереса, так что некоторых людей уже можно было не считать подозреваемыми и обращаться к ним в поисках новых сведений тоже было незачем.

Чтобы не запутаться, Персис периодически обновляла свои заметки.

На общем фоне выделялись два случая.

Младший инспектор Хак плюхнулся на стул рядом с Персис и уткнулся в блокнот, с трудом разбирая свой собственный неразборчивый почерк.

– Американка по имени Дженнифер Мейси утверждает, что видела, как сэр Джеймс и его помощник Мадан Лал зашли вдвоем в альков и о чем-то громко заспорили. Что именно они говорили, она не расслышала, но через минуту Лал промчался мимо нее, как побитая собака.

Персис забеспокоилась.

Лал ни о каком споре не упоминал. Возможно, счел этот случай не настолько существенным, чтобы о нем рассказывать. До сих пор он производил на Персис скорее положительное впечатление: он очень помогал ей и, похоже, горел совершенно искренним желанием найти убийцу. С другой стороны, Роберт Кэмпбелл утверждал, что у Лала есть скелеты в шкафу. Да и Тилак сообщил, что документы сэра Джеймса куда-то пропали и, вероятно, были уничтожены. Мысленно она вернулась к сожженной бумаге, найденной тогда в кабинете. Что, если именно это – все, что осталось от документов? И откуда бы Тилак узнал об этом, если не от Лала?

Персис попробовала ему позвонить, но экономка Гупта сообщила, что Лала нет дома и что он будет в своем офисе завтра, во второй половине дня.

Вторая часть важных сведений поступила от Джорджа Фернандеса. Примостившись на краешке стола, мокрый от пота младший инспектор поведал ей о своих достижениях. Персис поразилась его дотошности и въедливости и представила, как это, должно быть, неприятно, когда тебя допрашивает этот человек с напряженным выражением лица и торчащими вверх усами.

– Клод Деррида, французский еврей и архитектор, утверждает, что видел, как сэр Джеймс разговаривал у себя в кабинете с неким Вишалом Мистри (это имя было написано на визитной карточке на столе). Они разглядывали что-то на столе, и сэр Джеймс быстро прикрыл это что-то носовым платком. Что именно, свидетель не разглядел как следует, но полагает, что это было что-то блестящее.

– А что же сам Деррида там делал?

– Приехал пораньше, чтобы обсудить с сэром Джеймсом один личный вопрос. Весной он собирается в Англию – вот и хотел узнать имя тамошнего портного, у которого одевается сэр Джеймс, – Фернандес покачал головой. – Я ему посоветовал поберечь деньги. Лучшие портные – прямо тут, в Бомбее. Входишь нищим – выходишь принцем, и при этом все по божеским ценам.

Персис задумалась. Само по себе все это казалось несущественным. Но Деррида определенно что-то видел. Что такое сэр Джеймс пытался от него спрятать? Если что-то ценное, то где оно сейчас? А может, именно это вор и забрал из сейфа? Эти вопросы она мысленно добавила к тем, которые уже имелись.

– Кто такой Вишал Мистри? – спросила она.

– Не знаю. В списке, который ты мне дала, его не было.

Персис нахмурилась и вернулась к основному перечню. Никакого Мистри не обнаружилось ни в официальном списке гостей, ни в списке персонала. Любопытно. Тем не менее он явно приходил к Хэрриоту в тот вечер.

Прежде чем отправиться домой, Персис заглянула к суперинтенданту.

Она терпеливо подождала, пока Сет закончит беседовать с кем-то по телефону. Наконец он положил трубку, устало вздохнул, взял со стола бутылку и налил себе виски.

– Уже запила? – спросил он.

– Нет.

– Скоро запьешь, – он отпил глоток, поморщился и сообщил: – Звонил Аалам Чанна из «Индиан Кроникл». Хочет взять у тебя интервью. Я сказал, чтоб даже не надеялся. В общем, поздравляю тебя, Персис. Ты хотела славы – ты ее получила. Впредь будь поосторожнее с желаниями.

Уже смеркалось, когда Персис припарковала свой джип в узком переулке за книжным магазином. Выйдя из машины, она направилась к парадному входу. Там она на мгновение остановилась и оглядела фасад.

Он уже давно нуждался в ремонте. Декоративные дорические колонны, обрамлявшие стеклянные окна, крошились; песчаник изрядно пострадал от муссонов и от пьяниц, имевших привычку мочиться непосредственно на цоколь. К окнам были приклеены плакаты с рекламой книг и пропагандой различных политических убеждений ее отца – в том числе объявление о предстоящем митинге Партии конгресса. Над витриной, на декоративном фризе, прямо возле названия магазина были изображены сцены из зороастрийской мифологии: чудесные птицы, белые кони и сам пророк Зороастр, восседающий на вершине горы в окружении священного огня. По обоим краям фриза, взгромоздившись на выступающие постаменты, сидели два каменных грифа. Они взирали на прохожих сверху вниз, и намерения у них явно были самые недобрые. Чем старше становилась Персис, тем больше ее беспокоили эти откровенно парсийские эмблемы. Религия никогда не играла значительной роли в ее жизни, однако она понимала ее влияние на многих своих соотечественников. А в годы Раздела воочию увидела, к какому хаосу может привести слепая вера.

Персис не переставала удивляться, насколько общество в эмансипированной Индии похоже на то, каким было при прежних правителях.

Она помнила, как в далеком 1942 году наивной двадцатилетней девушкой слушала пылкую речь Ганди: «Вон из Индии!» Ослабленный Черчилль, добиваясь дальнейшей поддержки Индии в войне, послал сэра Стэнфорда Криппса обсудить смену политического статуса Индии. Но Черчилль уже показал себя двуличным человеком, так что его предложения отвергли и Ганди, и Джинна. На собрании Конгресса в Бомбее призывом к сплочению нации стали следующие слова Ганди: «Вот вам от меня небольшая мантра. Запечатлейте ее в своих сердцах и выражайте в каждом вашем вздохе. „Действовать или умереть“, – вот эта мантра. Мы или освободим Индию, или умрем, пытаясь это сделать, но мы не увидим окончательное закрепление нашего рабства».

И Персис тоже бросилась в бой. Она посещала митинги и выступала на дебатах в колледже. А когда Ганди попал в тюрьму, Персис вместе с тысячами других людей требовала его освобождения.

Но теперь эти дни казались далеким воспоминанием. Дух национального единства пошатнулся – и старые разногласия вновь дали о себе знать. Кастовые предрассудки, религиозные прения, экономическое неравенство. Богачи пытались всеми силами удержать свои позиции, а бедняков – жертв собственного невежества – снедала бессильная ярость.

Ганди бы разрыдался, если бы все это увидел.

Входная дверь была, как обычно, не заперта. Отец был твердо убежден: если кому-то взбредет в голову украсть книги – значит, он в них остро нуждается, но не может себе позволить, так что пусть берет на здоровье; а если это не так, то пускай уж лучше по городу ходят начитанные воры, чем неграмотные.

Свет горел тускло, магазин был погружен в полумрак.

У стойки никого не было. Магазин всегда открывался и закрывался в зависимости от настроения владельца. Благодаря своей репутации, он вполне мог себе это позволить. Люди повторяли друг другу, как молитву: «Сэм Вадиа знает толк в книгах». Он читал их, он понимал их, он навязывал их покупателям или, наоборот, выхватывал из их дрожащих рук. «Она вам не подойдет. Возьмите лучше эту», – говорил он и, что самое смешное, всегда оказывался прав.

Магазин пользовался такой славой, что в него стали часто наведываться знаменитости. Даже премьер-министр Джавахарлал Неру, когда посещал город, неизменно заглядывал сюда. Потом столичные власти усилили над ним контроль, и его визитам пришел конец. Персис помнила, как однажды поздно вечером к магазину подъехал его белый «амбассадор» и как на порог неторопливо ступила высокая, худощавая фигура Неру. Позади него суетился телохранитель. Персис тогда было семнадцать лет. Отец представил ее, Неру улыбнулся, пожал ей руку и спросил, что она сейчас читает. Она застенчиво продемонстрировала потрепанный экземпляр «Доктора Живаго», с которым не расставалась всю последнюю неделю. Отец утверждал, что на родине автора, в России, эта книга запрещена.

Неру тут же купил себе дюжину экземпляров.

Персис прошла в дальнюю часть магазина и обнаружила, что отец лежит на диване с томом «Истории и археологии». Ноги, страдающие от свищей, покоились на подушках, голову он запрокинул, и изо рта у него стекала струйка слюны. Он тихонько похрапывал, и его грудь беспорядочно вздымалась. Рядом валялось позабытое инвалидное кресло. Персис знала, что отец хорошо наловчился пользоваться этим хитроумным устройством, но все же время от времени он падал на пол, путался в конечностях и сыпал проклятиями.

Она ощутила укол вины.

Разве обязательно быть с ним такой резкой? Говоря откровенно, она слишком мало знала о смерти матери, чтобы кого-то осуждать – тем более отца. Сэм хранил правду глубоко внутри себя и все эти годы оставался глух к мольбам дочери. Чутье подсказывало ей: скудное объяснение, что мать погибла на митинге за независимость, содержало в себе далеко не всю правду. Но каждый раз, когда Персис пыталась узнать подробности, глаза Сэма затуманивались, рот сжимался в узкую линию, он закрывался ото всех, уходил в себя и мог проводить в таком состоянии часы, а иногда и дни напролет.

Родители Персис познакомились на светском приеме. Сэм пробрался туда вместе с другом и на танцполе столкнулся со своей будущей женой. По его словам, это была любовь с первого взгляда. Понимая, что обычных ухаживаний для такой женщины будет недостаточно, Сэм поднялся на сцену и подговорил музыкантов сыграть его любимую мелодию в жанре регтайм. Кроме того, если верить его словам, он тогда превосходно танцевал. Трюк сработал, и вскоре Саназ и Сэм стали парой – к огромному ужасу ее отца, который запретил этот брак. Однако они, нимало не испугавшись, просто сбежали и поженились.

После этого Саназ была немедленно вычеркнута из отцовского завещания.

А когда она умерла, старый Пунавалла стремительно сдал и скоро последовал за дочерью.

Персис жалела, что не знала своего отца, каким он был в те годы. Тогда она могла бы увидеть танец, который покорил сердце ее матери. Наблюдать отца прикованным к инвалидному креслу было почти невыносимо.

Она решила не будить его: он уже не первый раз засыпал в магазине. Книжный был для Сэма убежищем, как и для нее. Единственным, чем отец охотно делился с дочерью, была его любовь к книгам – или, вернее, любовь ее матери к ним. Именно Саназ убедила Сэма заняться этим магазином, и ее страсть разожгла в нем преданность делу, угасшую было после кончины его отца. Мать Персис увлекалась литературным творчеством и воображала себя начинающей писательницей. Опубликовать свою собственную книгу она так и не успела, однако тот факт, что именно за этой звездой она решила следовать, каким-то образом добавлял ей непреходящей загадочности.

Однажды Персис спросила отца, не осталось ли у него что-нибудь из материнских трудов. Он уклонился от ответа – вероятно, потому что желал сохранить их исключительно для себя. В детстве Персис завидовала ему, а став взрослой, поняла: Сэм охотно отдал бы остатки своего покалеченного тела, чтобы вернуть ее мать. Печаль сразила его, как гангрена, но вырвать из груди сердце, чтобы спасти себя, он не мог – именно там, словно муха в янтаре, надежно хранился образ Саназ Вадиа.

Персис наклонилась вперед и нежно поцеловала отца в лоб. Веки его затрепетали, с губ сорвалось какое-то бормотание, и все же он не проснулся. Луч лунного света, сочась через круглое окно, падал на его лысеющую макушку и освещал сеть мелких шрамов: они начали обнажаться, когда у Сэма стали выпадать волосы. Сердце Персис наполнилось смутной печалью. Она знала, что только во сне отец становится самим собой и что, плывя по фантастическим океанам ночи, он снова видится с единственной женщиной, которую любил и которую потерял.

8

2 января 1950 года

В тот день отец был первым, кто показал ей газету с новостями. При этом он скорчил гримасу, но не сказал ни слова. А к тому времени, как Персис прибыла в Малабар-хаус, от новостей уже было никуда не деться. Сет оказался прав: убийство Хэрриота попало прямиком на первую полосу. Персис задавалась вопросом, оставят ли высшие эшелоны это дело команде из Малабар-хауса. И в душе ее загоралась яростная решимость. Это было ее дело, и расставаться с ним без боя она не собиралась.

Прямо на обложке «Таймс оф Индиа» красовалось фото Лабурнум-хауса. Рядом было изображение сэра Джеймса Хэрриота, выступающего за кафедрой. А заголовок гласил:

ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫЙ БРИТАНСКИЙ ДИПЛОМАТ

УБИТ НА НОВОГОДНЕМ БАЛУ

Персис просмотрела статью. Информации там было мало: так, краткое описание Хэрриота и его кончины. К счастью, о том, что он расследовал преступления, связанные с Разделом, в статье не упоминалось. Заканчивалась она объявлением, что делом сэра Джеймса занимаются полицейские из Малабар-хауса, а ведет его инспектор Персис Вадиа. «Индиан Кроникл», напротив, скромничать не стала:

ПОКА БОМБЕЙСКАЯ ЭЛИТА ТАНЦУЕТ,

НА МАРИН-ДРАЙВ УБИВАЮТ БРИТАНСКОГО ПОЛИТИКА

Журналист Аалам Чанна обрисовал ужасную картину убийства и даже позволил себе свободно рассуждать о его мотивах. Неназванный свидетель подтвердил, что сэра Джеймса обнаружили «раздетым и в луже крови». А рядом с обязательной фотографией Хэрриота была еще одна, поменьше – фото «инспектора Персис Вадиа, женщины-следователя, которой поручено вести это дело». Далее Чанна размышлял, мудро ли было отдавать такое громкое дело столь малоопытному полицейскому. Вопросы о поле Персис не поднимались напрямую, однако ничего хорошего в словах Чанны все равно искать не приходилось.

Она скатала газету и швырнула в мусорное ведро.

Остаток утра прошел примерно в том же духе. Периодически на горизонте возникали новые журналисты, пытавшиеся что-нибудь разузнать. Парочка из них даже заявилась прямо в Малабар-хаус, требуя, чтобы Персис с ними встретилась. Когда их просьбу проигнорировали, они убрались восвояси, но Персис не сомневалась, что они еще вернутся. Стервятники редко оставляют жертву надолго. Кому, как не парсу, это знать.

Персис продолжила разбирать свои заметки в поисках новой информации для дальнейшего расследования.

Она достала загадочную записку, которую нашла в куртке Хэрриота, с именем «Бакши» и символами «УЧК41/85АКРЖ11». Сама бумажка, как она уже успела увериться, была вырванной из блокнота страницей.

Она сосредоточилась на строках: «Шестьдесят восьмая святыня, что стоит у водоема с нектаром».

Что-то в этих словах показалось ей знакомым.

Она подозвала Прадипа Бирлу и показала ему листок. Его невзрачное лицо сосредоточенно наморщилось.

– Мне эти слова ни о чем не говорят. Хотя…

Персис подождала немного.

– Вот, про шестьдесят восьмую святыню. У нас, индусов – по крайней мере, правоверных, – есть шестьдесят восемь ключевых мест паломничества. Посещение каждого из них приносит различные духовные блага. Например, в Айодхье можно отпустить грехи, в Панчганге – освободиться от цикла перерождений. Ну и так далее.

– Хотите сказать, Хэрриот посещал все эти шестьдесят восемь святынь?

– Нет, конечно. Такое непросто осуществить даже индусам.

Но Персис была рада уже тому, что Бирла, похоже, искренне хотел ей помочь.

Из всех ее коллег по Малабар-хаусу Прадип Бирла оказался единственным, кто хоть как-то попытался принять ее, благодаря чему и сделался самым близким ее союзником. Все остальные восприняли ее приход с негодованием, антипатией или неприкрытой растерянностью. Присутствие Персис в их коллективе казалось им окончательным подтверждением того, как низко они пали. Бирла же оставался флегматичен. «Мадам, вы среди нас единственная, кто попал сюда не за провинность, – говорил он. – А это что-то да значит».

В свои пятьдесят пять лет Бирла не слишком успешно продвигался по карьерной лестнице, но тем не менее вполне благополучно справлялся с последствиями Раздела, пока из-за одного происшествия не испортил отношения со старшим офицером.

– Он хотел жениться на моей дочери, – рассказывал он Персис. – Она ответила, что с большей охотой вышла бы за осла. Ему это не понравилось.

Как вскоре выяснила Персис, Бирла вовсе не был человеком небольшого ума. Он очень методично подходил к работе, и это было по-своему эффективно. При наличии достаточного количества времени ему в конце концов удавалось к чему-то прийти. Хотя, по мнению Персис, ему недоставало воображения. Но, возможно, это было связано с его религиозными взглядами: когда он принимал решение, то, как правило, опирался именно на религию.

Он рос в махараштрской глубинке, но еще ребенком приехал в Бомбей. Воспитывался он в бедности, образование получил в силу необходимости и так и не утратил обыкновения подходить ко всему строго по-деревенски. Но все равно Персис была рада его присутствию. Он, по крайней мере, относился к ней с неким подобием уважения. Хотя иногда казалось, что не столько из-за того, что она выше по званию, сколько потому, что она напоминает ему дочь.

Бирла был невысоким мужчиной с короткими пепельными волосами, темными, покрытыми язвами щеками и густыми бровями. Его усы как будто вырезали из коврика и приклеили к губе. Под рукой у него всегда было собрание религиозных проповедей, и часто, чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, он прибегал к ведическим писаниям. Это было единственное, что Персис не нравилось в нем.

Час спустя она покинула Малабар-хаус, чтобы отправиться в Байкаллу на дневное свидание с трупом Хэрриота.

Медицинский колледж Гранта, одно из старейших медицинских учреждений в городе, излучал чувство собственной значимости: Персис всегда казалось, что даже само здание выглядело слегка высокомерным. Он был основан в 1845 году для обучения индийцев из Бомбейского президентства теоретическим и практическим аспектам западной медицины. Одним своим существованием колледж пропагандировал идею того, что медицина индийская здесь уже не ко двору и вообще устарела.

Судмедэксперт, доктор Радж Бхуми, обнаружился на втором этаже, в секционном зале. Он был занят тем, что настраивал новенький бакелитовый приемник на станцию «Всеиндийское радио» и шумно что-то ел со стальной тарелки.

Бхуми был кругленьким человечком с растрепанными бакенбардами и носом-луковицей, который венчали очки-половинки. Увидев Персис, он встал ее поприветствовать. Поднос тут же соскользнул с его колен, и по белой плитке рассыпались рис с чечевицей.

– Прошу прощения, – весело сказал Бхуми и неуклюже наклонился все собрать.

Персис глядела, как он горстями собирает свой обед обратно в тарелку, и не могла не ощутить горечь от утраты предшественника Бхуми, доктора Галта.

Джон Галт был именно таким, каким должен быть судмедэксперт. Этот мертвенного вида англичанин выполнял свою работу так, как будто был обычным бухгалтером, и подходил к ней с той точностью и рассудительностью, какой категорически недоставало его преемнику. Персис встречалась с Галтом всего один раз – она тогда расследовала смерть человека, которого сбил на улице сбежавший из цирка слон, – и врач сразу произвел на нее впечатление. Но недавно он умер, и место главного городского судмедэксперта перешло к человеку помоложе. Оставалось только гадать, как он в свои годы достиг столь высокого ранга. Похоже, кумовство встречается даже в таких мрачных сферах деятельности.

Бхуми поставил свой поднос возле радио, которое без умолку визжало и шипело, словно потревоженный младенец.

– Никак не хочет работать, – пожаловался Бхуми и ударил по прибору кулаком. – А я-то надеялся послушать «Трофей Ранджи»[5]5
  «Трофей Ранджи» – внутренний чемпионат Индии по крикету.


[Закрыть] – сегодня Бомбей играет с Бародой…

Персис подалась вперед и выключила радио.

– Может, займемся нашим делом?

Бхуми смерил ее удивленным взглядом, но, заметив выражение ее лица, нервно поправил очки на носу.

– Да, конечно, конечно.

Он повернулся и повел ее вглубь зала, где на металлическом столе лежал сэр Джеймс Хэрриот. Его тело было по горло закрыто белой тканью, так что умиротворенное лицо оставалось открыто всем стихиям.

Персис подождала, пока Бхуми вымоет руки.

По комнате распространился резкий запах формальдегида, и Персис наморщила нос. Она не боялась ни вида, ни запаха смерти, но в этой комнате было нечто такое, от чего у нее сводило зубы. Если учение о душах – правда, то именно это место, должно быть, приводит их в наибольшую растерянность. Они уже одновременно и привязаны, и не привязаны к своим земным оболочкам. Наверное, в такие моменты души чувствуют себя так, как будто их вышвырнули из дома, и стучатся, надеясь, что их пустят обратно, пока не понимают, что остается только повернуться и встретиться лицом к лицу с тьмой.

Позади нее открылась дверь.

Персис обернулась и увидела, что в секционную входит Арчи Блэкфинч. На нем был тот же костюм, что и в день их первой встречи, и галстук был завязан точно так же небрежно. Лицо Блэкфинча блестело от пота, а волосы, растрепавшиеся от полуденного зноя, падали на лоб.

– Вы опоздали, – сказала Персис.

– Да, извините, – отозвался он, проводя ладонью по волосам. – Проблемы с водителем. Он… м-м-м… ухитрился врезаться в автобус. Пришлось брать рикшу.

– Арчи! – влез в разговор доктор Бхуми, уже надевший перчатки и бутылочно-зеленый фартук.

– Как дела, Радж? – Блэкфинч протянул руку, которую Бхуми тут же стал с воодушевлением трясти вверх-вниз, словно качая воду насосом.

– Загружен по уши. Люди в Бомбее умирают с пугающей регулярностью.

– Это называется «смертность», друг мой. Как прошло вскрытие Галта?

– Замечательно, – просиял Бхуми. – Мистер Галт, похоже, скончался от непривычной физической нагрузки. С одной стороны, неудивительно. А с другой – кто бы мог подумать! В два часа ночи меня позвали к мадам Габор. Старик упал замертво как раз в момент раскрытия лотоса…

Блэкфинч кашлянул, косясь в сторону Персис.

Бхуми сразу осекся, на его невзрачном лице проступило осознание.

– Конечно, конечно. Здесь дама. Мои извинения. Но, во всяком случае, немногие судмедэксперты могут похвастаться тем, что вскрывали своего непосредственного предшественника. Эта история надолго меня прославит, – он повернулся к телу сэра Джеймса Хэрриота. – Влиятельный был человек, насколько я понимаю.

Бхуми подождал, пока Блэкфинч установит фотооборудование.

Затем судмедэксперт подошел к столу, взялся за белую ткань на теле Хэрриота и, бросив взгляд на Персис, сдернул ее ловким движением фокусника. Блэкфинч сфотографировал тело спереди, а потом, когда Бхуми с помощью ассистента перевернул его, сделал дополнительные снимки сзади.

После этого тело снова бесцеремонно перевернули на спину, так что мясистые руки с шумом упали на металл. Персис подавила желание поморщиться. Она не знала Хэрриота при жизни, но, видя, как сейчас обращаются с его трупом, она вновь ощутила мимолетность бытия. Нравится ей это или нет, но теперь все, чем был когда-то Хэрриот, находилось в ее руках, и его прошлое отныне было неразрывно связано с ее будущим.

И Персис надеялась, что сумеет обойтись должным образом и с тем и с другим.

Бхуми начал с того, что отметил основные физические характеристики тела и сделал различные измерения, а затем, склонившись вплотную к трупу, стал водить пальцами по коже в поисках чего-нибудь необычного. Ассистент записывал его наблюдения в журнал в кожаном переплете. Блэкфинч продолжал фотографировать, так что рядом то и дело ослепительно сверкала вспышка его камеры. Бхуми с особенной осторожностью осмотрел рану под челюстью Хэрриота – след от ножа, которым его убили.

Закончив осмотр, он выпрямился и подытожил:

– Кроме основного ножевого ранения, никаких порезов, синяков или ссадин на теле нет. На руках никаких следов травм, которые могли быть получены при самозащите, не обнаружено.

Это совпадало с наблюдениями Персис.

Бхуми вернулся к своему набору инструментов, взял пилу, театрально коснулся лезвия так, что оно зазвенело, как струна, отложил ее, взял вместо нее нож и приступил к вскрытию.

Персис поглядела на Блэкфинча. Он казался невозмутимым. Она вспомнила свое первое вскрытие – тогда она еще училась в академии. Несколько ее однокашников позеленело, один опорожнил свой желудок прямо на ботинки судмедэксперта, а другой грохнулся в обморок. У нее же самой эта процедура не вызвала особого беспокойства. Персис не испытывала брезгливости к мертвой плоти – гораздо больше ее волновали ритуалы, которые люди изобрели для обращения с покойниками. Они могли хоронить их, сжигать или, как ее родное сообщество, оставлять на съедение стервятникам в печально известных башнях молчания. Такая бездумная приверженность церемониям всегда казалась ей самым отчаянным проявлением крайнего невежества. А неспособность Персис проявить в подобных случаях должное сопереживание только усугубила ее репутацию бесчувственной льдышки.

Бхуми извлек внутренние органы Хэрриота и назвал их вес помощнику. Упаковал те органы, которые должны были последовать на дальнейший анализ, переместил поддерживатель для тела под голову Хэрриота. Сделал надрез от одного уха и через макушку до другого снял кожу с головы. Взял пилу, срезал верхнюю часть черепа, обнажил мозг, вынул его, взвесил и положил на стальной поднос. Вернулся к инструментам, взял скальпель и осторожно надрезал ткани мозга.

Наконец он отошел, вытер рукавом пот со лба и, повернувшись, направился к раковине. Вода стекала по его окровавленным перчаткам.

– Насколько я понял, это дело в некотором роде политического характера, – пропел он через плечо.

– Это еще мягко сказано, – отозвался Блэкфинч, собирая свою аппаратуру. – Видел утренние газеты?

– А как же, – Бхуми направился обратно к ним. Перчатки он уже снял и теперь закатывал рукава рубашки. – Я постараюсь предоставить отчет к завтрашнему дню. Но, по сути, там будет все то же самое, что я вам уже сказал. Смерть от потери крови. И сонная, и яремная артерии перерезаны начисто. След на шее указывает на лезвие длиной примерно в девять дюймов, к тому же слегка изогнутое.

– Изогнутое? – удивленно переспросила Персис.

– Да. Необычно, но не слишком. Нечто подобное я уже видел раньше – разделочные ножи, охотничьи ножи Великих Моголов, персидские церемониальные ханджары.

Персис и Блэкфинч поблагодарили Бхуми и направились обратно во двор, туда, где Персис припарковала свой джип.

– Простите, вы не могли бы меня подвезти? – спросил Блэкфинч, когда они вышли на улицу.

Персис заколебалась.

– Куда вам нужно?

– Сказать по правде, я изрядно проголодался и собирался пообедать. Кстати, не хотите составить мне компанию?

Персис захлопала глазами.

– Я… Мне нужно работать.

– Но ведь и есть вам тоже нужно? А кроме того, в этом деле есть пара моментов, которые я хотел бы с вами обсудить.

Персис задумалась. Вообще-то она тоже была голодна, да и некоторые вопросы действительно следовало обсудить.

– Хорошо, давайте.

Через полчаса они уже сидели в парсийском ресторане «Британия & Ко», куда Персис частенько заглядывала с отцом. Он появился в двадцатых годах, управлял им иранский зороастриец. Это было небольшое заведение с открытым фасадом и плакучими ивами вокруг. Каждый столик был накрыт скатертью в красно-белую клетку. Кроме того, на стенах висели рядышком фотографии короля Георга и Ганди, а над шафраново-бело-зеленым знаменем новой республики примостился британский флаг. Последнее явственно напоминало о прошедших веках, и Персис нередко посещала мысль, что такое положение двух флагов наглядно показывает, как некоторые люди до сих пор относятся к британцам.

Блэкфинч послал официанта за холодным пивом, Персис предпочла воду с лаймом. Она наблюдала, как англичанин аккуратно пристраивает пиджак на спинку стула, потом снимает очки и протирает их скатертью. Вентилятор, висевший прямо над столом, охлаждал пот у него на лбу.

Затем она с легким удивлением увидела, что он с безукоризненной точностью кладет перед собой ложку, вилку и нож, расставляет в строго определенном порядке, как на плацу, приправы, трижды поворачивает солонку по часовой стрелке и затем проделывает то же самое с перечницей.

– Что это вы делаете?

– Да так… Ничего… – промямлил Блэкфинч, очевидно, сообразив, что его действия вызвали у нее любопытство.

– Ну, полагаю, вы из тех людей, которые просто не могут иначе.

– Вроде того, – пробормотал он, стараясь не встречаться с ней взглядом. Персис поняла, что он ужасно смущен, но не могла представить почему. Большинство мужчин, которых она знала, включая ее собственного отца, были далеки от педантичности. Напротив, сама Персис тяготела к четкости и упорядоченности, и ей было приятно оказаться в компании родственной души.