Текст книги "Дорогой Эван Хансен"

Не успеваю я приступить к еде, как она берет мои руки в свои.

– Я пытаюсь сказать, что перед тобой столько всего удивительного. Просто помни об этом. Путь до вершины – долгий и трудный, но оно того стоит.

Киваю и высвобождаю руки, чтобы начать есть. Мама же сидит, словно остолбенелая, и смотрит сквозь еду. Это длится слишком долго, и мне становится неудобно.

– Мама.

Она очухивается, удивленная.

– Прошу прощения. – Разворачивает бумажную салфетку и кладет на колени. – Я просто задумалась.

– О чем?

– О том, что мальчик, который…

Еда у меня во рту неожиданно становится безвкусной. Я гадаю, как он это сделал. Бритвенное лезвие? Таблетки? Повешение? Угарный газ? На прощании гроб был закрыт, так что, может быть, он застрелился? Я знаю, что он не спрыгнул с моста, поскольку состояние моего письма идеальное. Я не могу ничего разузнать о его смерти. В интернете по-прежнему судачат, что это, скорее всего, передоз, что ему, наверное, не было больно. Но, может, и нет. Думаю о том, а не пожалел ли он в какой-то момент между принятием решения и смертью о сделанном им? Был ли небольшой промежуток времени, когда он передумал?

Мама поднимает вилку:

– Бедные родители. Я просто не могу представить, каково им сейчас.

Я могу. Я видел их. Их горе сильнее того, что я знал или представлял, оно всеохватно и бесконечно. Его мама совершенно сломлена, раздавлена. А сейчас они, возможно, сидят наедине друг с другом и задают себе те же вопросы, что задаю я. И самое ужасное в этих вопросах то, что на некоторые из них никогда не будет ответа.

Но ведь есть мое письмо. Оно дает им неверные ответы, но хоть какие-то.

– Если я когда-нибудь потеряю тебя, – говорит мама, откусывая от омлета, – то не знаю, что сделаю. – Она беспомощно улыбается.

Для моей мамы моя смерть – всего лишь гипотеза. А для родителей Коннора?

Один ужин. Максимум два часа. Вспоминаю слова Джареда – просто кивай и со всем соглашайся.

Глава 8

На автобусе поездка до дома Мерфи занимает сорок минут. На машине можно добраться вдвое быстрее, но я не вожу машину.

Поначалу я не мог дождаться, когда получу права. Мечтал о возможности, встав с кровати, поехать, куда захочу. Но мой романтический взгляд на дорогу был быстро подпорчен. На водительских курсах тебе показывают кошмарные видео автомобильных катастроф и приводят тревожную статистику смертности, а затем вручают удостоверение обучаемого вождению и усаживают за руль. Разумеется, «эксперт» руководит тобой с пассажирского сиденья, но ведешь машину ты один, отчаянно пытаясь вспомнить все правила, которые выучил. А потом приноравливаешься к этому делу и осознаешь: даже если ты ведешь машину безупречно, то должен верить, что все остальные на дороге делают то же самое.

Но они этого не делают. Возникает хаос, никто не пользуется поворотниками, не останавливается на перекрестках и не уступает дорогу пешеходам. Зеленый свет еще не зажегся, а водитель машины сзади уже гудит тебе. На трассу выбегают животные, за поворотами поджидают копы, а водители пялятся в телефоны. Это чудо, что кто-то добирается туда, куда ему нужно, не причинив вреда себе или другим, ведь многие самые страшные вещи на свете – паралич, увечье, черепно-мозговая травма, смерть, утопление, отсечение головы, стирание в порошок, сожжение, истечение кровью в ожидании помощи – могут произойти в автомобиле.

В день теста на вождение я заперся в ванной комнате. И слышал, как мама громко говорила по телефону: «Ну как можно не мечтать о водительских правах?» Она разговаривала с папой и пыталась всучить мне трубку. «Папа хочет поговорить с тобой». Я ненавидел ее за то, что она ему позвонила.

Когда я наконец отпер дверь, то увидел, что мама плачет.

– Так не может продолжаться, – сказала она. – Ты не должен чувствовать себя как сейчас. Ты хочешь, чтобы тебе стало лучше?

Я, должно быть, ответил «да», потому что спустя неделю впервые пошел к доктору Шерману. Несколькими месяцами позже, с помощью приятеля-антидепрессанта, я получил права. Хотя так ни разу и не воспользовался ими. К счастью для меня, мы не можем позволить себе вторую машину.

Мерфи живут в новой части города, где дома больше, лужайки шире, а подъездные дорожки длиннее. Автобус проезжает мимо центрального входа в парк Эллисон, и я вижу хорошо подсвеченную надпись ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, которую я так долго чистил и подновлял летом. Мне было известно, что Зо живет неподалеку от парка, но где точно, я не знал. Я мог переходить ее улицу каждый день, когда шел на работу, и не иметь об этом никакого понятия.

За то короткое время, что я шел от автобусной остановки, мои подмышки взмокли, а бумага, в которую был обернут букет, превратилась во что-то кашеобразное. На крыльце я развернул цветы, сделал из бумаги комок и сунул в карман брюк.

Дом Мерфи мирно расположен между двух прекрасных буков в конце широкого тупика. Передняя дверь выкрашена в необыкновенный красный цвет. Нужно позвонить. Но по какой-то причине рука не поднимается. Эти цветы предназначены Зо в знак моего к ней расположения или чего там еще, но вместо этого я отдаю их ее маме, ведь она потеряла сына. Единственная причина, почему я здесь, заключается в том, что здесь нет Коннора. Какие чувства мне следует испытывать по этому поводу?

Я слишком занят тем обстоятельством, что не могу позвонить, и едва замечаю, как дверь распахивается и появляется мама Коннора со смущенной улыбкой на лице.

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.

– Доброй ночи. То есть я хочу сказать, добрый вечер, миссис Мерфи.

– Входи. И, пожалуйста, называй меня Синтией.

Отдаю ей цветы.

– О, очень мило с твоей стороны, Эван. Спасибо.

Она притягивает меня к себе и обнимает немного дольше, чем положено. Я боюсь, что она может услышать, как колотится у меня в груди сердце, готовое выскочить наружу. А затем через ее плечо вижу Зо, спускающуюся по лестнице. Не в пример своей матери она не выказывает удовольствия при виде меня. По ее глазам можно сказать, что ей известно, кто я есть – изрядный лжец, а также дурак, потому что согласился прийти сюда сегодня.

* * *

Посередине стола стоит ваза с яблоками. Такими блестящими и идеальными, что я подозреваю, будто они ненастоящие. Но, протаращившись на них десять минут, убеждаюсь: их можно есть.

Еда на моей тарелке также выглядит съедобной. Но мне тяжело дышать, не то что глотать. Пытаюсь поддеть зернышки риса так, чтобы они оказались между зубьями вилки, – эту небольшую игру я затеял, желая потянуть время.

– Здесь жарко, – говорит миссис Мерфи, обмахивая себя рукой. – Вам тоже?

Я плавлюсь от жары, но держу рот закрытым.

– Для сентября слишком душно, – отзывается мистер Мерфи. – Я могу включить кондиционер, если хотите.

– Нет, все хорошо. – Миссис Мерфи прикладывает к голове салфетку.

Зо ни слова не сказала с тех пор, как я здесь появился. На прошлой неделе мы наконец-то поговорили после стольких лет (дважды!), а теперь похоже на то, что первые два раза окажутся и последними. Я думал, она сегодня будет в школе – понедельник же, но она опять там не появилась. Гадаю, а вернется ли она туда вообще.

Мистер Мерфи поднимает большое блюдо:

– Кто-нибудь хочет еще цыпленка?

– Думаю, аппетит есть только у тебя, Лэрри, – говорит миссис Мерфи.

Он, немного посомневавшись, кладет себе на тарелку еще кусок.

– Я не позволю этому пропасть. Было очень учтиво со стороны Хэррисов принести его нам.

Отрезаю кусочек цыпленка, но не успеваю донести до рта.

– Коннор рассказывал тебе о Хэррисах? – спрашивает миссис Мерфи.

Частью моего стажерства в парке было изучение этических правил, которым должен следовать лесник. В справочнике есть глава о том, что нужно быть честным в мыслях и делах. Но, к несчастью, там не объясняется, как выжить в джунглях старших классов или как не сделать неудобную ситуацию еще неудобнее. Потому я обратился за советами к Джареду. И если бы я сразу прислушался к нему, то не пошел бы на прощание с Коннором и меня не пригласили бы на сегодняшний ужин.

В ответ на ее вопрос я лишь киваю и делаю глоток воды. Здесь я согласен с Джаредом – мои действия не ложь. Я же молчу.

– Они наши старинные друзья, – поясняет миссис Мерфи.

Я понимаю, она хочет, чтобы я что-то сказал. Я не собирался ничего говорить – таков был план, – но теперь, когда я сижу лицом к лицу с этой женщиной и вижу ее умоляющие глаза, провести весь вечер молча кажется мне нереальным, если не грубым.

– Ммм, – мычу я, что, в сущности, не является словом. А даже если является, то его можно отнести к еде, которую, как я притворяюсь, ем.

– Мы вместе с ними катались на лыжах, – говорит миссис Мерфи. – Здесь хорошие склоны. Мы замечательно проводили время.

Я киваю, и киваю, и киваю, а затем, не успев вовремя остановиться, открываю рот:

– Коннор любил кататься на лыжах.

– Коннор ненавидел это занятие, – говорит Зо.

Чувствую на себе ее взгляд, но не смею поднять на нее глаза. Почему я думал, что справлюсь с этим? Если я чувствую хоть легкое давление, то немедленно замыкаюсь в себе. Давление – мой криптонит. Коннор ненавидел лыжи, как я ненавижу давление.

– Да, он ненавидел лыжи. Это я и хотел сказать. Он, да, он просто исходил ненавистью, когда речь заходила о лыжах. Он любил говорить о том, что терпеть не может кататься на лыжах.

– Значит, вы, мальчики, много общались? Ты и Коннор? – спрашивает миссис Мерфи.

Было ошибкой оторвать взгляд от вазы с яблоками, но тем не менее я сделал это. Лицо миссис Мерфи молит хоть о крошечной информации. О чем-нибудь. О чем угодно.

Наконец я выдаю:

– Довольно много. – И горжусь этим ответом, потому что не сказал да, а еще потому, что слово много значит разное для разных людей. Я много разговариваю с папой? Если сравнить с тем, сколько разговаривают со своими отцами солдаты в Афганистане, будет справедливо сказать именно так.

Но Зо нужны разъяснения:

– Где?

– Ты имеешь в виду, где мы виделись?

– Да, где?

Джаред ничего не говорил о том, что делать с вопросами, на которые нельзя ответить «да» или «нет». А на этом экзамене, оказывается, требуются развернутые ответы.

– Ну, – говорю я, принуждая себя кашлянуть, – в основном мы общались у меня. Но иногда и здесь, если никого не было дома. – Зо готова обозвать меня лжецом и обманщиком – я знаю это. Меня вышвырнут отсюда, и я стану не только невидимкой, но еще и парией. Я буду учиться дома, и моей единственной связью с внешним миром станут социальные сети и электронная почта. О! – Электронная почта, – говорю я. – Мы много переписывались. Иногда он не хотел общаться лично. И я понимал его. Это, похоже, была наша общая черта.

– Мы просмотрели его письма, – говорит Зо. – Там от тебя ничего нет.

Может, я чересчур взволнован из-за того, что она опять со мной разговаривает. Может, потому я, вопреки намерениям, продолжаю связывать слова воедино.

– Ну… Да. То есть у него был другой аккаунт. Секретный. Мне надо было сказать об этом раньше. Наверно, совсем вас запутал. Прошу прощения.

– А почему он был секретным? – не унимается Зо.

– Почему он был секретным? – переспрашиваю я. Похоже, пришло время начать есть. Запихиваю в рот рис и жестом даю понять, что буду готов ответить на совершенно справедливый вопрос Зо, когда проглочу еду, – ведь все знают, что, согласно этикету, говорить с полным ртом неприлично. Глотаю цыпленка и запиваю водой.

– Он был секретным, потому что просто… он считал, что так он будет более частным.

Миссис Мерфи качает головой:

– Я говорила тебе, Лэрри. Он знал, что ты читаешь его письма.

– И я не жалею об этом, – отвечает мистер Мерфи, потянувшись к своему бокалу с вином. – Кто-то же должен быть плохим парнем.

Они смотрят друг на друга, словно продолжают разговор молча, используя при этом весьма выразительные слова. Я смотрю в сторону, уважая их право быть наедине.

– Это очень странно, – говорит Зо. – Единственный раз я видела вас вместе, когда мой брат толкнул тебя в столовой в школе на прошлой неделе.

Черт! Она помнит. Конечно, она все помнит. Миссис Мерфи подается вперед:

– Коннор толкнул тебя?

– Я бы так не сказал, миссис Мерфи. Такими вот словами. Я споткнулся, так будет вернее.

– Пожалуйста, Эван, зови меня Синтией.

– Хорошо. Прошу прощения. – Я чувствую облегчение от смены предмета разговора. – Синтия. – Я улыбаюсь ей.

– Я там была, – говорит Зо. – И все видела. Он толкнул тебя. Сильно.

Капли пота текут по всему моему торсу до ремня джинсов. Никакая смена темы разговора не спасет меня.

– А, вспомнил, – говорю я. – Вспомнил, как это было. Случилось недоразумение. Просто он не хотел, чтобы мы разговаривали в школе, а я на этом настаивал. Попытался пообщаться с ним в школе. Ничего особенного не произошло, серьезно. Это была моя вина.

– Почему он не хотел, чтобы ты говорил с ним в школе? – спрашивает Зо.

Это нескончаемый процесс. Чем больше я отвечаю, тем больше они спрашивают. Нужно остановить это дело. Но как?

– Он, думаю, не хотел, чтобы все знали о нашей дружбе. Думаю, она его смущала.

– С чего бы ему смущаться по этому поводу? – говорит миссис Мерфи, то есть Синтия.

Вытираю лоб салфеткой. Этот жест нарушает этикет, но он мне необходим.

– Потому, что он считал меня своего рода…

– Задротом?

– Зо! – Лэрри стреляет в нее взглядом, но Зо игнорирует его. Она не собирается щадить меня.

– Ты ведь имел в виду именно это? – говорит она. – На самом-то деле я хотела сказать, лузером, но задрот здесь тоже подходит.

Синтия кладет свою руку на мою:

– Это было не слишком-то хорошо.

– Ну, – отвечает Зо, – Коннора тоже нельзя было назвать хорошим, так что все сходится.

Синтия вздыхает:

– Коннор был… сложным человеком.

– Нет, Коннор был плохим человеком. В этом вся разница.

– Зо, пожалуйста, – просит миссис Мерфи.

– Папа, не притворяйся, что не согласен со мной.

– Здесь слишком жарко, – жалуется Синтия, а я как раз думал об этом.

– Я включу кондиционер, – повторяет мистер Мерфи, но не встает из-за стола.

Теперь я нахожу хоть один плюс в разводе своих родителей, а также в том, что мы практически не ужинаем с мамой дома, – не приходится выносить такое.

Синтия потирает бровь.

– Вы не хотите помнить хорошие вещи. Вы оба. Отказываетесь видеть что-то хорошее.

– Потому что ничего хорошего не было, – говорит Зо. – Какие хорошие вещи?

– Я не хочу вести подобный разговор в присутствии нашего гостя, – отвечает Синтия.

Я опять пью – долго, пока вода в моем стакане не кончается.

– Ну какие хорошие вещи, мама?

– Они были, – настаивает Синтия.

– Тогда назови их. Расскажи мне о них.

– Были хорошие вещи.

– Ты твердишь одно и то же. Какие?

Синтия не отвечает. Мистер Мерфи смотрит в тарелку.

Вопрос повисает в воздухе густым, горячим смогом, из которого никто не может выбраться. Смотрю на них и вижу, что они с трудом дышат, с трудом живут. С трудом.

– Я помню много вещей о Конноре.

Глаза всех обращаются ко мне. Только что прозвучавшие слова произнес я. Почему я это сделал? Как так получилось?

– Например?

– Не важно, – отвечаю я. – Я не должен был… Прошу прощения.

– Опять он просит прощения, – буркает Зо, словно игнорируя мое существование.

– Ну давай же, Эван. Ты же что-то уже сказал, – умоляет Синтия.

– Это не имеет значения. В самом деле не имеет.

– Мы хотим услышать все, что ты можешь нам рассказать. Пожалуйста, Эван.

Ну как можно разочаровать эту женщину после того, через что она прошла. Ее сердце – в моих руках. Такое у меня чувство. Даже ее муж встал, насторожившись, опустив вилку. Он просто ждет. Я смотрю на оставшуюся сидеть Зо. Выражение ее лица немного смягчилось, словно любопытство слегка пересилило сомнения. Им нужно что-то поведать, этой семье. Им нужно, чтобы я рассказал им что-то, от чего им станет лучше.

– Ну, – начинаю я. – Недавно у нас с Коннором был поистине замечательный день. Это то хорошее, что я помню о Конноре. О чем постоянно думаю. Тот день. Один тот день.

Я уже понимаю, что только что сорвавшихся с моих губ слов недостаточно. Они захотят большего. Я загоняю себя все дальше в угол. Им нужны подробности, детали. Они им необходимы. Пытаюсь наскрести еще один лакомый кусочек, все время таращась на вазу посреди стола.

– Яблоки, – говорю я, не подумав. – Мы ходили туда, где были… яблоки. – Я поднимаю глаза. – Знаю, что веду себя глупо. Сам не понимаю, зачем заговорил об этом. – Мне нужно уходить. Прямо сейчас. Сжимаю кулаки на коленях, ногти впиваются в ладони. Но как уйти, не показавшись невежливым?

– Он водил тебя в сад? – спрашивает Синтия.

Я смотрю на ее лицо. Его выражение изменилось. Кажется, я затронул какие-то струны. Теперь я не могу уйти.

– Да.

– Когда? – встрепенулась Синтия.

– Однажды. Всего один раз.

– Я думал, он закрыт, – говорит мистер Мерфи.

– Точно, вот почему мы так расстроились, попав туда, – он оказался именно что закрыт, но Коннор сказал: яблоки там были высший сорт.

Синтия улыбается и в то же время готова заплакать.

– Мы прежде часто там бывали. Устраивали пикники. Помнишь, Зо?

– Да. – Выражение лица Зо колеблется от мечтательного удивления до принужденного безразличия.

Синтия смотрит через стол на мужа:

– У вас с Коннором был маленький игрушечный самолет. Вы запускали его до тех пор, пока он не угодил в ручей.

Мистер Мерфи почти улыбается:

– Это была вынужденная посадка.

– О, Эван, не могу поверить, что Коннор водил тебя туда, – говорит Синтия. – Держу пари, это было интересно. Держу пари, вы с ним были очень довольны.

– Да. Весь день был таким… удивительным. Мне кажется, это было весной.

– Лэрри, как называлось то кафе-мороженое, которое мы так любили? – спрашивает Синтия.

– «À La Mode», – отвечает он.

– Именно так, – говорит она с подлинным наслаждением. – «À La Mode».

– Туда мы тоже ходили. – Меня захлестывает энтузиазм. – Ели там мороженое.

– У них подают горячий шоколад, – вспоминает мистер Мерфи.

– Мы сидели на лугу под платанами. – Синтия улыбается Зо. – И вы с братом искали клевер с четырьмя листиками.

– Я совершенно забыл о том месте, – говорит мистер Мерфи.

– Ну, я думаю, Коннор помнил его, – отвечает Синтия. – Правильно я говорю, Эван?

Я смотрю на нее, на Мистера Мерфи, на Зо, выдыхаю весь воздух из груди и говорю им то, что они до боли жаждут услышать:

– Правильно.

Создается впечатление, будто все они тоже выдыхают. В комнате чувствуется облегчение, настоящее облегчение, небольшое, но осязаемое. То, что я делаю, что говорю, работает, помогает, а все, чего я хочу, – это помочь.

– Мы делали это постоянно, – изрекаю я, не зная, как заткнуть себя. – Просто шли куда-то и разговаривали. – Как приятели. Как друзья. – Говорили о фильмах и о людях из школы. О девушках. Об обычных вещах. С Коннором было легко общаться.

Я вижу, как много мои слова значат для них. Мне хорошо оттого, что из-за меня хорошо им. Я прогнал их боль, хотя бы на какой-то момент. И поступил правильно.

– В тот день, – говорю я, – мы нашли в саду полянку, лежали на траве, смотрели в небо и просто… разговаривали.

О наших жизнях. Где мы побывали. Чего мы хотим. Что будет после школы. Мы не знали этого точно, но понимали, что справимся. Поможем друг другу. Что бы ни случилось…

– …все казалось возможным.

Делаю паузу, думая, что потерял их, потерял себя, но уже слишком поздно. Мой рот существует отдельно от мозга, слова льются, словно всю мою жизнь ждали, чтобы я их выплеснул.

– А какое в тот день было солнце, я так ясно представляю его себе, оно было очень ярким. И мы лежали и смотрели в небо. Оно казалось бесконечным.

И дерево.

– Мы увидели это дерево. Невероятно высокий дуб. Он был больше всех остальных деревьев. Мы вскочили, побежали к нему и стали взбираться вверх. Мы ни о чем не думали.

Мерфи карабкались на дуб вместе со мной, боялись пропустить хоть слово.

– Мы продолжали взбираться. Выше и выше. Добрались почти до самой верхушки, но потом… Ветка не выдержала.

Я упал.

– Я лежу на земле. Моя рука онемела. Я жду.

Теперь в любую секунду. Теперь в любую секунду.

И я смотрю, и я вижу.

Я вижу…

– …Коннора. Он пришел за мной.

Наконец я замолчал. Они все смотрят на меня, словно ждут, что я скажу дальше. Но я едва понимаю, что я сейчас наболтал. Словно очнулся ото сна. Я сидел там, описывая тот день, тот кошмарный день, только вот это был не тот день, не совсем тот. На этот раз там был Коннор. То есть на самом-то деле его там не было, но у меня в мозгах сложилось так, что будто бы был, и внезапно тот самый день показался не таким уж кошмарным. А каким-то другим.

Периферийным зрением вижу, что ко мне подходит Синтия, и чувствую, как ее руки обхватывают меня.

– Спасибо тебе, Эван, – говорит она. – Спасибо тебе.

Это лучшее на свете чувство. И одновременно худшее.

* * *

Выхожу на улицу, Зо следует за мной.

– Я отвезу тебя домой, – говорит она.

В жизни бы не подумал, что наступит мгновение, когда я откажу Зо Мерфи, но все, что мне сейчас надо, – побыть одному.

– Это необязательно.

– Мне нужно проветриться. Запрыгивай.

Она проносится по подковообразной подъездной дорожке и выезжает на улицу. Я думал, что наконец впервые за несколько часов смогу вздохнуть свободно, но не тут-то было: я восседаю на переднем сиденье голубого «Вольво» Зо Мерфи.

Я всегда мечтал о таком моменте, мечтал остаться с ней наедине, на расстоянии всего в несколько дюймов. Но сейчас я не в состоянии включиться. Пожалуйста, кто-нибудь, помогите.

Молчание умоляет прекратить его.

– Это хорошая машина. Немецкая?

– Кусок дерьма, – отвечает Зо. – Вечно с ней что-то не так.

По мере того как Зо набирает скорость, мотор рычит громче. Больше она не сказала мне ни слова за всю поездку, даже когда я показывал ей, куда надо свернуть. Молчание дает мне возможность обдумать сегодняшний вечер и прийти к заключению, что он оказался совершенным и безусловным провалом. В какой-то момент, когда на спидометре больше шестидесяти миль, я представляю, что расстегиваю ремень, тяну ручку дверцы и вываливаюсь на оживленную дорогу. Какая трагедия.

Мы останавливаемся у моего неосвещенного дома, Зо наконец поворачивается и замечает меня.

– Ты, возможно, думаешь, что я маленькая и без понятия, но я в курсе, что происходит, и прекрасно все понимаю.

– Не соображу, о чем ты.

– Вы с Коннором посылали друг другу ваши секретные письма не потому, что были друзьями.

Я должен был сделать это – выпрыгнуть из машины, когда имелась такая возможность.

– Что?

– Я напрягала мозги всю ночь, пытаясь представить, почему вы общались друг с другом, – говорит Зо. – Давай отгадаю. Вы говорили о наркотиках?

– Наркотиках?

– Вот почему он рассердился на тебя тогда, во время ланча. Будь честен со мной, пожалуйста. Я просто хочу знать правду.

– Нет! Ты с ума сошла? Я? В жизни их не употреблял. Клянусь. – Наконец-то я говорю правду.

– Ах так? Ты клянешься?

Мать Зо чуть не задушила меня в объятиях, а сама Зо подозревает меня во всяких гадостях.

– Клянусь.

Она изучает меня какое-то мгновение, а потом отворачивается, давая знать, что я – свободен.

Пытаюсь открыть дверцу, но она заперта. Зо ударяет по кнопке, но в то же самое время я тяну за ручку. Отпускаю ручку, и она может теперь отпереть дверцу без помех. Когда я наконец слышу божественный щелчок, то распахиваю ее и вдыхаю полной грудью чистый воздух. Осторожно закрываю за собой дверцу и смотрю, как Зо уезжает в ночь. До чего же не прав я был с самого начала. Худшее, что могло случиться. И оно еще не закончилось.