Текст книги "Сладкая опасность"

– Не понимаю, – прошептала я. – Может быть, он не работает, когда тусуется с Блейком, или что-то такое?

– Повторяю для глухих. Каидан вообще не работает, если только поблизости нет шептунов, а когда они есть, работает только для виду.

От ее язвительного тона мне сделалось нехорошо.

– Хватит уже, – сказала Марна, но сестра ее проигнорировала и, не сводя с меня глаз, с тихой свирепостью в голосе проговорила:

– Сознайся, Анна. Ты этим довольна.

Ее злость ударила в меня, и я невольно сжала кулаки, приняв боксерскую стойку. Сердце гулко билось, как перед дракой, но нужные слова пришли уже давно.

– Ты тут много разного наговорила – и мне, и обо мне, – а я это всё стерпела. Но запомни раз и навсегда. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не пожелаю – тем более не потребую, – чтобы Каидан подвергал себя опасности. Он не должен мне ничего доказывать. Он даже не разговаривает со мной! Понимаю, тебя бесит, что я не прошла через все то же, что и ты, но – хочешь верь, хочешь нет – я отлично знаю, что далека от совершенства, а моя жизнь – не пример для подражания.

– Верно.

– Боже мой, Джинджер! Как мне это тебе доказать?

– Назови мне хоть одну ошибку, которую ты совершила за свою ничтожную, но безупречную жизнь, – потребовала она.

Ох. Ну, ладно.

– Идет. Во-первых, – я не удержалась от печального вздоха, – я влюбилась в Каидана и показала ему свою ауру.

Джинджер победно улыбнулась, а Марна от неожиданности икнула так громко, что подпрыгнула. Коп – я заметила это краем глаза, – спрятал руки в карманы джинсов и уставился на белоснежный ковер.

– Да, глупость несусветная, – сказала Джинджер, – но мы и так знали, что ты дура. Это твоя единственная так называемая ошибка?

– Джин, послушай, – попыталась вмешаться Марна, но я покачала головой: не надо уводить разговор в сторону.

– Нет, не единственная. Когда мы с ним ездили на машине в Лос-Анджелес в прошлом году… – Неужели я в этом признаюсь? При Копано? Джинджер с интересом подняла бровь. И я выдала свой самый большой секрет. – Я тогда хотела… быть с ним. Ну, вы понимаете. А он сказал нет.

Господи! Они так на меня уставились, что мне захотелось спрятаться под стол и свернуться там калачиком. Джинджер подавила смешок; и глаза, и рот у нее округлились. Я не решалась повернуть голову в сторону Копа, но видела, что он словно окаменел.

Через мгновение Джинджер прервала немую сцену, и ее взгляд посерьезнел. Каидан отверг и ее, и меня, это ставило нас в равное положение. И даже если нет, с издевательствами было покончено.

– Дело вовсе не в Каидане, – добавила я, – а в нас с тобой. Я устала от того, как ты со мной обращаешься. А хочешь знать, что печальнее всего? Что ты с первого дня меня возненавидела, а потому понятия не имеешь, как мне нужна похвала от тебя и до чего я тебе завидую.

– Чему же, – усмехнулась Джинджер, – тут можно завидовать? Тому, что наш, с позволения сказать, папаша, не пускает нас в университет, потому что они там не дают сучьих степеней, хотя я могла бы сама вести эти дурацкие занятия? Или, может быть, рекордному числу браков, которые я расстроила за этот год?

– Нет, – мой голос стал мягче. – Я завидую силе духа, которую ты, несмотря на все это, сохраняешь. Я бы хотела, как ты, уметь говорить что думаю и никому не позволять вытирать об меня ноги. Ты никому ничего не спускаешь. А еще… – я взглянула на ее джемпер с глубоким – ровно настолько, насколько требуется, – вырезом, – я завидую твоим буферам.

Марна фыркнула. Коп быстро отвернулся и, покачав головой, отошел к окну у противоположной стены. Джинджер, не отпуская мой взгляд, скрестила руки под грудью, дополнительно ее приподняв.

– Они у меня и правда ничего.

Тут уже Марна согнулась пополам от смеха. А мы с Джинджер одновременно широко улыбнулись и отступили друг от друга на шаг. Напряжение чуть спало.

– Коп, – позвала Марна, – вернись, пожалуйста. – Копано старательно изучал вид за окном. – Давайте сядем и попьем чаю, пока он совсем не остыл.

На деревянных ногах он подошел к квадратному белому столу и сел.

– Угощайся, пожалуйста, дорогой, – Марна, похлопав его по плечу, поставила перед ним чашку с теплым чаем. – Тяжело тебе, бедняга, в женской компании, – и она мне подмигнула.

Коп по-прежнему не поднимал глаз, явно сомневаясь, что разговор не свернет опять в неудобное русло. Опуская на стол поднос, Джинджер отодвинула какую-то книгу. Я взяла посмотреть, что это – оказалось, пособие по жестовому языку.

– Ага, – сказала Марна, прихлебывая чай. – Мы его учим, и вам тоже надо бы. Это Блейк и Кай придумали – использовать жесты, если ты не уверен, что в зоне слышимости нет чьего-нибудь папаши.

– Очень опасно, но умно, – заметил Коп.

– Еще бы! – откликнулась Джинджер. – И как только они до этого додумались! Мы с Марной, когда были младше, изобрели кое-какие знаки – это у нас была такая игра, – но настоящий язык лучше.

– А как вы думаете, – спросила я, – есть опасность, что шептуны тоже знают жестовый язык?

– При них мы, разумеется, не будем пользоваться жестами, – пояснила Джинджер. – Только когда нас никто не видит, а повелители находятся поблизости и могут услышать. У меня была идея создать наш собственный жестовый язык, но это слишком долго.

Я кивнула.

– У Каидана, – улыбнулась Марна, – похоже, специфическая проблема: нет возможности вставлять через слово нецензурные выражения. Он непременно хочет найти или придумать аналоги для жестового языка.

– Правда? – удивилась я. – Но он же почти не ругается. – Я действительно слышала от него совсем немного бранных слов, да и те не были очень грубыми. Но подняв глаза, я увидела, что Марна и Джинджер смотрят на меня в совершеннейшем изумлении. – Что?

Двойняшки захихикали, и Марна прикрыла рот рукой. А потом они с Джинджер переглянулись и расхохотались в голос, уже не сдерживаясь. Сестренки прямо-таки покатывались со смеху заводя друг друга, топали по полу каблучками, били коленкой о коленку. Я взглянула на Копа – он без тени улыбки смотрел на сестер, а меня не замечал вовсе.

Марна отчаянно замотала головой и попыталась объяснить причину такого неожиданного приступа веселья.

– Извини, дорогая, дело в том, что из всех, кого я знаю, Кай – самый грязный сквернослов на свете!

И сестры снова заржали. Я почувствовала, что краснею.

– Но он же никогда… – мои слова потонули во взрывах хохота, и я не стала договаривать. Внутри у меня все сжалось. Что это было за чувство? Оно мне очень не понравилось. Зависть? Неужели я ревную его к друзьям потому, что с ними он может быть собой, а со мной нет? До чего же это ничтожно и отвратительно!

Марна оборвала смех, сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и взяла меня за руку.

– Пожалуйста, не расстраивайся. Просто сама мысль…

Я вполне была готова поверить, что Кай руководствовался самыми добрыми и благородными намерениями, но выходит, он под меня подстраивался? Нам досталось не так уж много драгоценных минут вдвоем, и больно было думать, что там присутствовало притворство.

Я принялась разглядывать чайник и молочник. Уже пятнадцать месяцев прошло с тех пор, как мы с Каиданом пересекли на машине Соединенные Штаты. Почему я сейчас позволяю этим воспоминаниям брать надо мной верх? Хорошо бы двойняшки наконец перестали смеяться.

Марна снова попробовала объяснить:

– Просто при тебе неловко ругаться. Как при милой старой бабушке.

Она вовсе не думала меня поддеть, но у меня глаза на лоб полезли.

– Бабушке?

Джинджер наблюдала за нами с нескрываемым удовольствием.

– Слушай, – сказала Марна, – может быть, хватит? Даже ты придерживаешь язычок, когда Анна рядом.

Джинджер насупилась и неопределенно пожала плечами.

Тут раздался голос Копа.

– Анна, – я посмотрела на него. – Ты готова рассказывать?

Благослови его Бог. Он точно знал, какими словами завершить разговор, ушедший в неправильную колею, и вывести меня на нужный путь. Глубокий вдох. Пора сосредоточиться. Я кивнула Копу, надеясь, что он увидит благодарность в моих глазах, и на выдохе постаралась убрать все мысли о Кае.

Двойняшки, наконец, отсмеялись. Теперь на их лицах читалось ожидание.

– Помните, я рассказывала вам о монахине, которая скончалась в тот самый день, как я приехала в Калифорнию?

Обе кивнули.

– Так вот, этим летом мне явился ее дух…

Кажется, за все время моего рассказа об исполинке ангельского происхождения и о пророчестве, которое передал мне ее дух, ни одна из сестер не шелохнулась и не моргнула. Когда я закончила, на несколько минут воцарилась полная тишина.

Первой заговорила Марна, так тихо и по-детски, что мое сердце едва не разбилось вдребезги:

– Неужели они правда все исчезнут? И нам не придется больше работать?

От волнения голос Марны прервался. Джинджер обняла сестру, а она в ту же секунду разрыдалась так, что начали вздрагивать плечи. У меня тоже защипало в глазах, и я, сморгнув слезу, уверенно пообещала:

– Правда исчезнут. И вы обе будете свободны.

– Что нам надо будет делать? – неожиданно по-деловому спросила Джинджер. Марна взяла со стола тканевую салфетку цвета слоновой кости и промокнула глаза.

– Долгосрочного плана, – объяснила я, – пока не существует. Мы должны быть готовы в любой момент объединиться и сражаться, но у меня нет ни малейшего представления о том, как именно. Когда я уеду, вам нельзя будет ни разговаривать об этом между собой, ни рассказывать ребятам. Отец отправляет меня только туда, где в данный момент, как он знает, безопасно.

Потом я рассказала о нашей с Копом поездке в Сирию. Двойняшки слушали с огромным вниманием и задавали невероятное количество вопросов. Прямо под носом у повелителей творились неслыханные и невиданные дела. Никогда еще испы не объединялись против них, и от обилия возможных сценариев голова у нас шла кругом.

– Мы по-прежнему ищем других испов себе в союзники. И мне надо будет повидаться с Блейком и Каем. Они, конечно, и так с нами, но должны знать о пророчестве.

Все на минуту притихли, задумавшись. От мысли, что я снова увижу Кая, мои нервы скрутились в тугой жгут. Джинджер пристально посмотрела на меня.

– Ты ведь понимаешь, что он никогда не примет твою любовь, верно?

Она могла причинить боль словами, как никто другой.

– Да, мне это известно.

Джинджер скрестила руки и приподняла одно плечо, всем своим видом показывая, что я никогда не пойму Каидана так, как она. Наверное, это была правда, потому что мое сердце не слушало голоса рассудка и продолжало надеяться.

Коп через стол перехватил мой взгляд, и мы оба одновременно отвели глаза.

– Нет обормота-Астарота – долой осторожность! – Марна схватила меня за плечо, и я волей-неволей переключилась на нее. – Давайте повеселимся. Пошли красить ногти!

Об этом ни за что нельзя было рассказывать Веронике. Узнав, что я изменяю ей с Марной, она испепелила бы меня на месте.

– Вы, дамы, развлекайтесь тут, – устало сказал Копано, – а я в отель.

– Ах, Коп, извини! – засмеялась Марна. – А знаешь, бывает ведь и мужской маникюр.

Он встал.

– Хочу рано лечь и выспаться.

– Ты уверен? – спросила я. – Мы можем заняться и чем-нибудь другим. – Самой мне спать совсем не хотелось – я была слишком для этого взволнована, – а на нем, очевидно, начало сказываться утомление от перелета, тем более что он, в отличие от меня, летел с пересадкой.

– Уверен. – Он подошел к двери и склонил голову в знак прощания.

– Я утром зайду к вам в отель, – пообещала Марна. – Пришли мне адрес.

Он едва заметно кивнул, – глаза его смотрели устало, – повернулся и вышел, а у меня внутри что-то вдруг сжалось от тоски.

Когда дверь за ним закрылась, Марна многозначительно на меня посмотрела, и я кивнула: да, нам надо будет поговорить. Мы взяли свои сумочки, но Джинджер не двигалась с места, погруженная в свои мысли.

– Джин, ты идешь? – спросила Марна.

Но Джинджер повернулась ко мне.

– Говоришь, сегодня безопасный день?

– Да. – Я рассказала ей об отцовской агентуре и о том, как меня оповестят в случае внезапной опасности.

– Тогда идите вдвоем. А я побуду здесь.

Медведица собралась отпустить медвежонка без надзора. Невероятно!

– Если ты уверена… – Марна была совершенно ошеломлена.

Джинджер с отсутствующим видом кивнула и отослала нас взмахом руки, а сама перебралась на кушетку и вооружилась телевизионным пультом. Марна пожала плечами, взяла меня под руку и вприпрыжку вывела из квартиры.

– Не возвращайся сегодня в отель, – попросила Марна. – Побудь со мной.

– Хорошо, – согласилась я, и дальше мы болтали всю дорогу до салона красоты.

После маникюра, педикюра и посещения паба, где мы заказали по порции рыбы с жареной картошкой, нам пришло в голову прогуляться пешком до отеля, чтобы взять мои вещи. Мы шагали по многолюдным вечерним улицам, и я плотнее запахнула куртку, чтобы укрыться от порывистого осеннего ветра. По дороге нам попался паб, в котором играл оркестрик.

– Я совершенно точно могла бы жить в Англии, – сказала я Марне.

Марна положила руку мне на плечо.

– Тебе бы здесь понравилось абсолютно всё.

Минуту мы молчали. Потом я спросила:

– Как ты считаешь, что происходит с Каем?

– Не знаю. – Марна покачала головой. – После форума мы все были в шоке, но ему было тяжелее всех. Может быть, у него сейчас фаза бунта.

– Не хочу, – прошептала я, – чтобы он наделал глупостей.

– Знаю. Он просто проверяет границы, но я уверена, с ним все в порядке. Не надо тревожиться, ладно? – Марна крепко сжала мое плечо, и я ответила ей тем же.

Мы забрали из отеля мою сумку и поехали домой к Марне на метро.

– Хорошо путешествовать с Копом? – спросила меня Марна, когда мы вышли на ее станции.

– Да, чудесно. Он замечательный собеседник. А уж в Сирии – это надо было видеть!

Проходя мимо уличного скрипача, который плел в воздухе прихотливую нить из грустных нот, я положила ему в распахнутый футляр несколько бумажек.

– Ты ему нравишься, знаешь?

Секунду я думала, что Марна говорит о скрипаче, а когда сообразила, что речь о Копе, у меня упало сердце.

– Мы друзья. И я больше ничего не хочу.

– Хорошо, – тихо ответила она. – Понимаю.

Но я чувствовала необходимость пояснить.

– Иногда я забываюсь и дотрагиваюсь до него так, как могла бы дотронуться до Джея или Блейка. При этом происходят неприятные вещи: он весь напрягается, и мне становится его жаль. А у тебя с ним так бывает?

Марна улыбнулась.

– Нет. Но это потому, что у него нет ко мне такого же чувства. Насколько я это себе представляю, в нем есть сколько-то сексуальной агрессии, которую он сдерживает, но хотел бы…

– Марна! – взвыла я, толкая ее бедром.

– Ладно, ладно, уже перестала.

Когда мы открыли дверь квартиры, Джинджер была в своей комнате и с кем-то оживленно болтала по телефону.

– Блейк, – бесшумно показала мне губами Марна. Но Джинджер тут же замолкла – видимо, услышала, как мы вошли.

Мы с Марной до поздней ночи не ложились и разговаривали. В какой-то момент, посерьезнев, она заговорила о Джее.

– Я должна попросить у тебя прощения за то, что сделала тогда, в новогоднюю ночь. Мне было удобно работать с Джеем, когда появились шептуны, но знай, что дело не только в этом. – Марна теребила покрывало. – Он такой добрый, такой искренний, такой милый. Мне тогда по-настоящему захотелось его поцеловать. Ни разу в жизни мне никто не нравился так, как он.

– Все в порядке, – ответила я, потому что уже давно избавилась от обид той ночи. Но мне всегда было интересно, что Марна на самом деле думает о Джее.

Я подробно рассказала ей о том, как Джей и Вероника помирились и официально стали парой, и поделилась своими сомнениями насчет того, сохранятся ли их отношения после поступления в колледж. Вероника всю осень ходила печальная, и ничто ее не радовало.

Марна слушала, усевшись позади меня и перебирая мои волосы, а когда я закончила, положила голову мне на плечо и вздохнула.

– Не обижайся за свою подругу, Анна, но так уж это устроено у людей, что девчонки вовсе не дорожат любовью. Думают, что она появляется сама по себе и ничего от них не требует. Им надо бы потрудиться, а они всё делают наспех и спустя рукава. Что бы я только не отдала, чтобы меня любил такой парень, как Джей. Но, наверное, трава всегда зеленее по другую сторону забора, правда?

Марна поцеловала меня в щеку, и я пожелала ей спокойной ночи. Потом она выключила свет, и мы уютно устроились в ее мягкой кровати. Вдруг я почувствовала какой-то холодок на своем плече, пощупала футболку и поняла, что в том самом месте, где совсем недавно Марна прижималась ко мне щекой, осталось влажное пятно от ее слез.

Ей просто был нужен шанс на любовь. Как и нам всем. Любовь – суть жизни. Но нас лишили возможности пройти с кем-то шаг за шагом стадии сближения и соединиться в полной гармонии. У нас не будет этого счастья, и мы никогда не узнаем, получено оно даром или заслужено. Я легла на бок, свернулась калачиком и прижала ко лбу руки, переплетя пальцы.

Воспользуйся мной, чтобы это случилось. Молю Тебя, пусть это случится скоро. И дай нам шанс на жизнь.

Зима
Выпускной год

Глава девятая
Земля антиподов

За три дня до Рождества, когда я уже начала тревожиться, не бросил ли отец поиски потенциальных союзников-испов, он связался со мной и переслал маршрут, который я довольно долго изучала. Уже завтра мне предстояло вылететь в Австралию, и отец предупреждал меня, что ни свитера, ни куртки не пригодятся, ведь там сейчас лето. Инструкции он собирался передать нам с Копом в Новой Зеландии, во время второй пересадки.

На строчку, указывающую, что первая короткая пересадка у меня в Лос-Анджелесе, сердце отозвалось гулким ударом. Я буду совсем близко от Кая, а он об этом даже не узнает!

Вернувшись из Лондона, я рассказала отцу, что Кай, по словам двойняшек, перестал работать, – просто потому, что очень о нем беспокоилась. Отец угрюмо ответил, что к Каю пока нельзя, но пообещал дать мне знать, если что-то услышит. Лос-Анджелес, – объяснил он, – такое место, где постоянно рыщет множество шептунов, поэтому прежде чем меня туда посылать, нужно очень тщательно рассчитать время.

Попытки набраться терпения опротивели мне до тошноты. Время словно потешалось надо мной. А тут еще и праздники.

Мы пропускали Рождество – праздник, который я до сих пор ни разу не встречала отдельно от Патти. Страшно не хотелось ее бросать, особенно в нашей квартире, которая просто чудовищно выглядела без праздничных украшений. Мы не могли их себе позволить из боязни, что заметят шептуны.

В аэропорт меня отвозила Патти. Прямо перед выездом я потихоньку от нее положила ей на кровать подарок – цепочку с фигуркой ангела – и записку, где перечислила сто вещей, за которые ее люблю. Там были, конечно, и воспоминания о крохотных, подчас глупых случаях, и шутки, понятные ей одной, но я знала, что во время моего отсутствия она будет раз за разом всё это перечитывать.

Коп, как и в прошлый раз, встретился со мной в аэропорту Атланты. Пока мы летели в Лос-Анджелес, он был мрачнее обычного. Ничего удивительного – его вполне могли расстроить те ужасы, которые я наговорила в Лондоне ему и двойняшкам о себе и своем чувстве к Каю. Впрочем, я не возражала против молчания. И меня радовало, что больше не нужно скрывать правду.

Во время короткой пересадки все мои мысли были только о том, как близко я сейчас к Каидану. Коп то и дело украдкой на меня поглядывал, но я слишком глубоко задумалась, чтобы разговаривать.

Мыслимое ли дело – я отправляюсь на другую сторону планеты, а Каидан и понятия об этом не имеет! Так долго меня держали на скамье запасных, не выпуская на поле, а теперь выталкивают – но без него. Каждая встреча, каждая поездка все сильнее меня от него отдаляет.

Я не отрываясь глядела в иллюминатор, и мой безмолвный привет продолжал лететь над сухими холмами, пока самолет не начал долгий путь через океан.

Очутившись в Новой Зеландии, мы сразу же почувствовали разницу во времени. Мои внутренние часы полностью сбились; по счастью, энтузиазм по поводу поездки пересилил сонливость. Мы с Копом добрались до ресторана, который подсказал мой отец, сели за столик в углу и стали ждать. Вскоре подошел и он сам, громко лязгая своими огромными ботинками со стальными вставками – не знаю, как их пропускали металлодетекторы. Я поднялась и обняла его могучий торс.

– Хорошо долетели? – спросил он.

– Замечательно.

После короткого приветствия отец, не теряя времени, уселся с нами, и мы втроем склонились над желтым конвертом, который он успел положить на стол.

– Это сын Маммона, повелителя жадности. Имя – Флинн Фрэзер. Двадцать шесть лет.

Отец вытащил из конверта фотографию молодого человека с ярко-рыжими коротко остриженными волосами и чуть искривленным носом – я сразу же узнала охранника с того жуткого нью-йоркского форума. На снимке, сделанном, по-видимому, в спортзале, он стоял в компании еще каких-то парней рядом с боксерской грушей, в ярко-красных шортах и белой майке без рукавов, заразительно улыбаясь во весь свой широкий рот; один зуб выделялся особенной белизной. Все остальные парни были выше ростом, зато Флинн мог похвастаться крепким сложением и мощной мускулатурой.

– У него вставной зуб? – спросила я.

– Вполне вероятно, – ответил отец. – Он борец, действующий чемпион Австралии по смешанным боевым искусствам в полусреднем весе. Ни разу не проигрывал. Вы увидите его выступление, когда окажетесь на месте.

Я прикусила губу. Мысль о драке, пусть даже спортивной, заставляла меня нервничать.

– А полусредний вес – это сколько? – я через стол передала фотографию Копу.

– Около ста семидесяти фунтов[4]4
  70,3 – 77,1 кг


[Закрыть]. Его грех проявляется довольно необычно. Отец, Маммон, помешан на золоте и драгоценностях, копит их, как сказочный дракон. Ну, а сын ко всему этому совершенно равнодушен, зато жаден до славы и почета. Для него важно одерживать победы – хоть на ринге, хоть над прекрасным полом.

– По-моему, я о нем слышал, – сказал Коп. – Не его ли заставили драться на потеху повелителям?

– Да, именно его. Вот как это случилось. Грех Флинна поднимает голову, только когда Флинн с кем-то состязается. Тогда им овладевает жадность, как будто победа – вещь, которую ему непременно надо получить. А Маммон обожает бокс и в четырнадцать лет отправил сына заниматься. Флинн быстро делал успехи, а его отец хвалился ими перед всеми повелителями. Когда Флинну было девятнадцать, Шакс, повелитель воровства, поспорил с Маммоном, что Флинн не сможет побить его сына Эрика, боксера из Атлантик-Сити. Эрику тогда был двадцать один год.

Отец помолчал и откинулся на стуле, скрестив руки на груди. Я почувствовала легкую тошноту.

– К тому времени повелители давно уже не устраивали жестоких забав с испами. Хотя в прошлом, когда у них было во много раз больше детей, такое случалось постоянно. Неважно. Шакс и Маммон привезли своих мальчишек на ежегодный форум, который проходил тогда в Австралии, и выставили их друг против друга. Эрик очень долго держался, но под конец Флинн начал одолевать его. И не смог остановиться.

– Он, – закончила я шепотом, – убил того мальчика. – Отец поднял подбородок: да, именно так.

– На прошлой неделе была годовщина гибели Эрика, и я поручил своему агенту проследить за машиной Флинна. Флинн ездил к каменному карьеру, куда семь лет назад по приказу повелителей сбросил тело.

И отец вытащил из конверта вторую фотографию.

На ней Флинн сидел на самом краю карьера, как будто вовсе не замечая, что под ним крутой обрыв и до воды внизу – несколько сот футов. Колени были широко расставлены, лицо закрыто ладонями. От этого зрелища горя и раскаяния мне стало нехорошо, и я отшатнулась.

– Он порой грубоват, но ты, Анна, не пугайся его слишком сильно. С ним должно быть проще, чем с дочерью Сонеллиона.

Я определенно надеялась на это.

– Как там Зи? – спросила я. – Твои шептуны ее видели?

– Она висит на волоске.

Мы с Копом переглянулись. Скорее бы уже заканчивалось всё это планирование! Отец передал нам домашний адрес Флинна и билеты на матч, пропуска за кулисы, адрес отеля – и на прощание поцеловал меня в лоб.

Последний перелет прошел без неожиданностей, за исключением одного короткого эпизода. Мы с Копом были безумно сонные, и я, представив, как от дозы кофеина он начнет стукаться о стены салона, решила уговорить его отпить из моей чашки кофе латте, чтобы насладиться последующим зрелищем. Он со смехом отразил несколько моих неуклюжих попыток поднести чашку к его рту, а потом сделал очень не характерную для него вещь – ткнул меня пальцем в бок, так что я взвизгнула и отодвинулась, а из соседнего ряда на нас неодобрительно взглянул пожилой джентльмен.

– Давай договоримся, – предложил Коп. – Ты пробуешь мой зеленый чай, а я – твою… подслащенную бурду.

– Идет!

Мы обменялись чашками, и я чуть не подавилась – таким горьким показался мне естественный вкус чая. А Коп сморщил нос.

– Это совсем не сладко! – сказала я одновременно с тем, как он произнес: – Это невозможно сладко!

Мы еще чуть-чуть посмеялись, потом я успокоилась и решила позаниматься. Мне не сразу удалось сосредоточиться над заданием, но в итоге я его доделала, после чего уснула. А проснувшись, с радостью увидела, что мы уже снижаемся и внизу – небоскребы Мельбурна на берегу искрящегося, мерцающего, переливающегося множеством оттенков океана. Самолет шел на посадку.

Попасть в австралийское лето из промозглого холода зимней Джорджии было просто невероятно.

Отель оказался очень милым, приняли нас там дружелюбно и отказались от чаевых. Я не могла сдержать идиотской улыбки, слыша австралийский акцент, хотя акцент, строго говоря, был как раз у меня.

На стойке регистрации вместе с ключом мне выдали маленькую запечатанную коробочку.

– Посылка для вас, мисс.

Я сказала спасибо и засунула коробочку в карман.

Мы с Копом поднялись в зеркальном лифте на пятый этаж, обменялись на всякий случай запасными ключами-карточками, договорились, когда встречаемся, и разошлись по своим номерам.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я открыла дверь, были шоколадки на подушках гигантской двуспальной кровати.

Да! Я со всего размаху бросилась на пушистое покрывало и съела одну за другой обе шоколадки. Потом села по-турецки и открыла коробочку. Там лежал небольшой черный кинжал и ножны. Я улыбнулась. Спасибо, папа.

Несмотря на усталость, спать мне не хотелось – в крови было полно адреналина, – так что я решила осмотреть номер. Открыла огромный деревянный секретер и обнаружила внутри телевизор. В отделении под ним прятался мини-холодильник. Я присела на корточки и потянула на себя дверцу, думая, что там пусто. А вот и нет.

Холодильник был забит алкоголем.

У меня заколотилось сердце и похолодели руки.

Но посмотреть-то можно…

Я достала мини-бутылочку текилы и присела, держа ее в ладонях. Удивительно, до чего похоже тело реагирует на разные типы влечения, будь то желание выпить или любовная страсть: дыхание учащается, ток крови ускоряется, лицо горит, ладони потеют. Медленно и осторожно я вернула золотистый напиток на место, отчего соседние бутылочки приятно зазвенели.

И тут же тихий стук в стену заставил меня подскочить и быстро захлопнуть холодильник. Я усилила слух, протянула его сквозь стену в соседний номер и шепотом спросила:

– Коп?

– Анна, ты хорошо себя ведешь? – голос Копа звучал полушутливо-полуназидательно. Наверняка он услышал звон. Ай-ай-ай! Интересно, кто-то еще из испов, кроме меня, хотя бы изредка перестает слушать?

– Н-н-ну, – забормотала я, – только взглянула, господин инспектор.

Коп хмыкнул.

До самого процесса дело не дошло бы, но невозможно было отрицать, что я развлекалась игрой воображения на эту тему.

– Пойду приму душ.

Но при виде огромной ванны, утопленной в пол наподобие бассейна, и изящных флакончиков с разнообразными шампунями мне захотелось погрузиться в горячую воду. Лежа среди пенных пузырьков, я вдруг обнаружила, что тихонько мурлычу припев новой песни «Греховодников». Нет, так не годится – я переключилась на попсовый мотивчик, который Джей обычно врубал в своей машине для нас с Вероникой. Внезапно меня посетила ужасная мысль: не слушает ли Коп, как я тут плещусь и напеваю? Нет, конечно, он не станет так делать. Но от одного лишь предположения мне стало как-то зябко и боязно. Я глубже зарылась в пену и закрыла рот.

Хорошенько отмокнув, я завернулась в шикарный гостиничный халат. Отец попросил нас одеться на стадион понаряднее, потому что матч, проходящий в канун Рождества, очевидно, праздничное мероприятие. Я взяла с собой свободную эластичную черную юбку до колен и облегающую темно-бордовую блузку. Непродуманный выбор. Куда девать рукоятку? Носить ее на лодыжке нельзя, на поясе тоже – там она очень явно выпирает из-под юбки, – а внутренняя сторона бедра уже занята кинжалом. Значит, рукоятку придется носить Копу. Я усилила слух и сосредоточила его на соседнем номере.

– Коп!

Ответа не было. Я стала напряженно прислушиваться, и наконец услышала приглушенную музыку, словно из приемника, положенного на кровать вниз динамиками. Подняв чувствительность до максимума, я с трудом разобрала что-то классическое, чисто инструментальное. С тревожно бьющимся сердцем я еще раз позвала Копа, но он по-прежнему не откликался. Уснул? Невероятно. Куда-то пошел? Непременно бы предупредил. Я проверила его ванную и большой кусок коридора до льдогенератора. Тишина. Тогда, взяв ключи от обоих наших номеров, я пробежала по коридору и легонько постучала к нему в дверь. Опять ничего.

Сжимая в кулаке рукоятку в кожаном чехле, другой рукой я провела в замке картой-ключом и толкнула дверь. Она бесшумно отворилась, и я робко сделала шаг в полутемный номер, придерживая дверь ногой, чтобы та не закрылась. От того, что я увидела на полу возле кровати, меня бросило разом в жар и в озноб.

Коп был в полном порядке – просто медитировал в наушниках, включив на полную громкость классическую музыку. Он сидел на пятках, почтительно склонив голову, в синих спортивных брюках, но босой и без рубашки, так что под темно-коричневой кожей рельефно вырисовывались трицепсы на руках и мускулатура согнутой спины.

Следовало немедленно уйти, но я будто окаменела, пораженная смирением, которым была проникнута его поза. От зрелища большого, сильного мужчины, который опустился на колени, отбросил эгоистичную гордость и медитирует всем своим существом, мне стало трудно дышать, и я еле сдерживала слезы восхищения.

Я смотрела слишком долго и когда наконец сделала шаг назад, Коп неожиданно поднял голову, и наши глаза встретились. С изумленным выражением на лице он рывком сдернул наушники.

Мечтая провалиться сквозь землю, я пробормотала «п-прошу п-прощения» и, прерывисто дыша, выскользнула из номера. Дверь захлопнулась и тут же открылась – это вслед за мной выскочил Коп. Я обернулась – наверное, у меня тоже был ошалелый вид, потому что он взглянул на свою голую грудь и тут же умчался обратно в номер за футболкой. Пока я ждала его, сердце у меня гулко билось от нелепого смущения.