Текст книги "Аритмия"

В столовой троицы не было. Что ни о чём не говорило: они почти всегда опаздывали, долго, видать, спали. Они и на море приходили обычно много позже, но в этот раз не было их особенно долго, Климов маялся. Наконец появились. Вдвоём – Люся и Сева. Алика с ними не было. Как всегда расположились они рядом с Климовым, прошло ещё полчаса, Алик не появлялся. Климов не выдержал, спросил, куда тот делся. И ошарашен был услышанным: Алик на рассвете убыл, за ним приехали друзья, сюда уже не вернётся. Вот и вся кривая. Нагадил напоследок и скрылся. Климов и сам с удовольствием уехал бы отсюда, опостылело ему сразу и море это, и вообще всё. Но вариант этот сразу же отпадал, хотя бы потому уже, что нужно ведь было оздоравливать Сонечку…

Сонечка скучала по тёте Свете, надеялась, что та вдруг ещё вернётся, может быть даже, со своей дочкой. Но через пару дней познакомилась с приехавшим в их домик мальчиком, оказавшимся большим придумщиком и способным художником. Очень похоже нарисовал её портрет, чем сразу же и покорил её, о тёте Свете уже почти не вспоминала, чему Климов порадовался.

Сонечка, Сонечка… Сонечка вообще всегда была плохо постижимой для Климова девочкой. Тихоня и домоседка, способная часами занимать себя чем-нибудь, рисовать или кукол лечить, никого не беспокоя, могла она вдруг даже из-за кого-нибудь пустяка взбелениться, заупрямиться, да так, что сладить с ней подчас было невозможно. Случалось такое, к счастью, крайне редко, особых проблем не создавало. Годы шли, и Климов, сам из семейства, в котором девочки не водились, с любопытством наблюдал, как его ненаглядная беленькая доченька постепенно превращается в маленькую женщину. Хлопот с ней – мог он сравнивать её с девочками из других знакомых ему семей – по-прежнему было не много, почти всегда можно было по уму договориться, совсем редко капризничала. Она рано выучила буквы, пристрастилась к чтению. Смышлёная, красивая девочка, затем девушка, училась хорошо, на медаль шла, папина радость. Порадовало Климова и то, что нравилось ей врачевание, собиралась поступать в медицинский, династию продолжать. Одно лишь немного если не смущало, то чуть настораживало Климова: не было у Сонечки друзей. Нет, с какими-то девочками и мальчиками в школе, одноклассниками, общалась, конечно, как без того, но за редкими исключениями никто из них в доме не появлялся, так же редко звали её к телефону, вечера просиживала дома, даже в праздники, всё книжки почитывала. Из дома в школу, из школы домой.

Глядя на неё не только отцовскими, но и мужскими глазами, понимал Климов, что такая девушка, симпатичная и толковая, не может не нравиться парням. Наверняка, в школе-то уж точно, кто-нибудь из них пытался поухаживать за ней, звал на свидание. И быть того не могло, чтобы никто ей тоже хоть немного не понравился, против голоса природы не попрёшь. Как это чаще всего бывает, не очень-то и хотелось Климову, чтобы вмешался кто-нибудь другой, чужой в их благополучное семейное бытие, но тем не менее. Говорил он об этом с женой. Та сначала отмахивалась: вот и слава богу, такие эти молодые нынче прыткие и бестормозные, глаза б не смотрели. Сонечка ведь девчушка совсем, успеется, пусть лучше над учебниками больше сидит, ей поступать в этом году, а в медицинский конкурс такой – не пробиться. Но однажды – тоже, наверное, что-то насторожило её – поговорила она с Сонечкой на тему, которая никогда прежде не затрагивалась. Не в лоб, конечно, обиняками да намёками, с шуточками-прибауточками, чтобы не обидеть ненароком дочку, не навредить.

Потом рассказала Климову. Сонечка разговор этот восприняла спокойно, не замыкалась, тоже отшучивалась. Просто никто из ребят не нравился, ей вообще не по душе класс достался, ни с кем сближаться охоты не было. А чему-то в угоду, абы с кем дружить – только время зря тратить, не заставлять же себя. Так и не разобрались они, к добру такое или не к добру, порешили не касаться больше этого, к тому же не время сейчас, экзамены на носу. Сонечка девочка умненькая, сама разберётся, да и какие там у неё годы, в самом деле успеется.

А весна в том году роскошная выдалась, солнечная, с крепким ранним теплом, к концу марта уже заголубевшая и зазеленевшая, самые нетерпеливые уже не только плащи да куртки – свитера с себя поснимали. В четверг двадцать седьмого марта, день этот Климов хорошо запомнил, Сонечки вечером, когда пришел он с работы, дома не оказалось. И по всему судя, дома после школы она не появлялась. Супруга тоже недоумевала. Утром та ушла как обычно, не предупредила, что, ещё и так надолго, задержится, не позвонила. Случись это не с их примерной Сонечкой, и внимания обращать не стоило бы. В семь часов Климовы занервничали, в восемь всполошились, в девять испугались. Сотового телефона у неё не было. Верней, был, купили ей в подарок ко дню рождения, но Сонечка им почти не пользовалась, редко брала с собой. Всё-таки об одной её однокласснице, с которой Сонечка общалась вне школы, они знали. Жила та в соседнем доме, жена была знакома с её матерью.

Поспешили туда. Девочка сказала, что Сонечка в школе была, ушла вместе с остальными, всё как всегда. Побежали домой – почудилось вдруг, что за время их отсутствия дочь могла вернуться. Не было её. И пошли они по валидольному кругу, известному всем, оказавшимся в подобном положении. Обзванивали приемные покои больниц, милицию, потом, шалея от всего происходящего, морг. Разговор с дежурным полицейским вообще добил Климова. Тот, услышав о пропаже дочери, спросил, сколько ей лет. Узнав, что семнадцать, не сдержался, прыснул в телефонную трубку. Да вы что? – искренне удивился, – ещё и одиннадцати часов нет, и себе и нам голову морочите, делать вам больше нечего! Следить надо лучше за дочерью, чтобы не шлялась! И отсоединился, не дав Климову слова больше сказать.

Сонечка пришла в начале двенадцатого. Климовы к тому времени состарились на десяток лет, о чём только не передумали. И совсем она сразила их, ответив на вопрос, где была, одним словом «гуляла».

– Как гуляла? – осевшим голосом спросила жена.

– Обыкновенно, – опять одним словом.

– Где ты обыкновенно гуляла? – включился Климов.

– Нигде, просто гуляла. – А потом тем же отстранённым, невыразительным голосом: – Я очень устала, спать хочу. – Прошла в свою комнату и плотно затворила за собой дверь.

Климовы остались смотреть друг на друга. Наконец жена спросила:

– Ты что-нибудь понимаешь?

– Понимаю. – Даже сумел пошутить: – Она обыкновенно гуляла, что же тут непонятного?

Сонечка пришла, живая, слава богу, невредимая, всё остальное сейчас было несущественно. Всё остальное потом. Жена была настроена агрессивней:

– Это что ещё такое? Что она себе позволяет? Родителей чуть до инфаркта не довела, ведёт себя как… как… – Не нашла нужного сравнения, решительно направилась к двери в дочкину комнату.

Климов попытался её задержать, но она лишь молча вырвала локоть. Он за ней не пошёл. Добрался ослабевшими вдруг ногами до дивана, сел, откинулся на его спинку, прикрыл глаза. Только сейчас полностью осознал, чего стоили ему эти несколько часов. Из той комнаты невнятно доносились голоса, слов не разобрать. В основном голос жены, Сонечка, если не отмалчивалась, отвечала едва слышно. На крик, чего опасался он, жена не переходила, обошлось. Наконец она вышла, раскрасневшаяся, шумно дышавшая.

– Нет, ты только посмотри на неё, даже есть она отказывается! Много берёт на себя! Целый день неизвестно где проболталась – и ни в одном глазу!

Климов, как ни измотан был всем этим, не смог сдержать улыбки. Взял жену за руку и повел на кухню, чтобы успокоить её и поговорить свободней.

Информацию жена выдала скудную. Нигде Сонечка, конечно, не гуляла, придумала это, чтобы отвязаться, сказала, что после школы зашла-де к какой-то однокласснице, заговорилась там, не заметила, как быстро время пролетело. И всё время, главное, к стенке отворачивается, то ли мать видеть не хочет, то ли в глаза глядеть стыдно.

– Но это же бред какой-то, – передёрнул плечами Климов, – даже соврать что-либо правдоподобное не удосужилась.

– Вот и я о том же, – завздыхала жена. И взялась перечислять, сколько несуразиц выдала ей Сонечка. Не позвонила потому, что у этой подруги нет телефона. Есть не хочет, потому что там её покормили. Сама удивлялась, что почему-то ни разу не вспомнила о маме с папой, не подумала, как они волнуются, не представляла себе, что так уже поздно. Но подозрительней всего не это. Отказалась почему-то сообщить, как зовут подругу и где она живёт, не играет, сказала, роли.

– И что ты обо всём этом думаешь? – спросил Климов.

– А чего тут думать, – вздохнула, – ясно ведь как божий день. Ухажёр у нее какой-то появился, теперь другая жизнь пойдёт.

– Не самая большая беда, – тоже вздохнул Климов, – этого же всё равно рано или поздно ждать следовало. Другое в толк взять не могу, отчего она из этого детективный роман делает, врёт нам? Ну повстречалась с парнем, ну задержалась, чего-то там влюблённые не наблюдают, почему прямо не сказать нам об этом, преступление что ли?

– В том-то и дело.

– В чём том-то? – не понял Климов.

– А в том, – округлила глаза, – что явно тут что-то не чисто, с чего бы это вдруг повела она себя как идиотка?

– Например?

– Ну, не знаю. Только чует моё сердце, что добром это всё не кончится. И нашла же время, перед самыми выпускными. И ты знаешь, мне даже почудилось, что от неё спиртным попахивает. Не потому ли отворачивалась? Я, правда, близко к ней не подходила, но всё-таки… И глаза у неё какие-то… Ты не заметил?

– Ну уж, – махнул он рукой, – не нагнетай. Делаешь из девочки чёрт те кого, ещё и алкоголичку. Всё, на сегодня отбой. Давай почаёвничаем да спать ляжем, у меня и без того день замотанный был, голова кру́гом. Утро вечера мудреней.

Заснуть долго не удавалось. Запретил он жене говорить больше о Сонечкиной выходке, но у самого из головы это не выходило. Прикидывал различные варианты, остановился на самом логичном. Сонечка явно не хочет, чтобы родители узнали, с кем она встречалась. Почему не хочет? Боится, что он им сразу же не понравится, настаивать будут, чтобы прекратила она с ним общаться? Что же он тогда за монстр такой? Отморозок, беспредельщик какой-нибудь? Дефективный? И неужели сумел так сильно приворожить её, чтобы буквально за несколько часов позабыла она обо всём на свете, мать с отцом безразличными сделались? Это Сонечка-то, золотая девочка, умница-разумница. И с нетерпением стал ждать следующего дня – авось прояснится что-то.

Распорядок дня был у них таким: утром первым уходил на работу он, вскоре после него жена, разбудив перед тем Сонечку в школу и, если успевала, покормив её. Плохо это сегодня было тем, что повидаться с дочкой ему не удалось. Позвонил жене на работу. Та ответила, что Сонечка утром не встала, сказала, что нет у них сегодня первого урока. Весь этот день чувствовал он себя как-то неуютно, сам не мог понять, что ему так покоя не давало. Да что, в конце-то концов, произошло? Подумаешь, трагедия какая, дочь пришла поздно, не захотела рассказать, где и с кем была! Другим бы его заботы. В семнадцать лет, пусть даже она не самая обычная для своего возраста девочка. И разве один несуразный день способен затмить все предыдущие годы, заставить усомниться в Сонечкиной совестливости и чистоте? Отчего ж тогда так муторно ему, засела под желудком зелёная болотная жаба, ворочается там, лапами скребёт.

Уроки у Сонечки, Климов знал, заканчивались где-то в два-полтретьего. Чем вызвано было это решение, на чём основывалось, сказать трудно. В начале второго он вдруг затосковал, прямо места себе не находил, отпросился с работы и поехал к Сонечкиной школе. Выбрал удобную позицию в подъезде, откуда хорошо просматривалась школьная дверь, принялся ждать. Входила и выходила ребятня, поодиночке, парами и группками, были и такие, о которых и не скажешь даже, что школьники, особенно девочки – вполне уже созревшие, броско одетые и подмалёванные молодые женщины. Климов отметил, как зримо отличается от них Сонечка – в младшие неприхотливые сестрёнки им годится и по виду, и по всему прочему. Осложнялось всё тем, что никого из её одноклассников он не знал в лицо, не уверен был, что опознает вчерашнюю девочку-соседку, поэтому не сможет определить, что выходят ученики её класса. Особенно когда появлялись они сразу гурьбой. Затея вообще была сомнительная. Кроме того, что легко было проглядеть Сонечку, могла она выйти и до его появления здесь, и много позже, не торчать же ему в этом подъезде бесконечно. Решил подождать до трёх, а потом, если не удастся её высмотреть, удалиться.

Но удача сопутствовала ему. Дочка вышла, причём одна, не заметить её было нельзя. Постояла немного, часто поглядывая на часы, потом, к удивлению Климова, направилась в противоположную дому сторону. Он, снова стараясь делать это незаметно, двинулся следом по другой стороне улицы. Завернув за угол, Сонечка остановилась. Что ждала кого-то, сомнений не вызывало. Климов похвалил себя за надёжно сработавшую интуицию. Ощутил, как покалывают кожу наэлектризованные мурашки нетерпения. Сейчас он увидит его. Того, ради кого дочь так непонятно и неприглядно себя повела. Текли минуты, никто не появлялся. Сонечка ждала, не уходила. Подонок какой! – злился Климов, – он ещё в довершение ко всему позволяет себе опаздывать, заставляет девушку ждать! Но Сонечка, Сонечка, уму непостижимо! Покорно стоит, не уходит! Теперь Климову того сильней захотелось его увидеть: кто он, ради кого она самолюбие своё ни во что не ставит. Который сумел за один вечер – наверняка ведь за один, вчерашний, ранее на всю эту блажь и намёка не было – так приворожить её.

Недалеко от Сонечки остановилась чёрные «ауди», выбрался из неё коренастый темноволосый мужчина в сером костюме. Сонечка устремилась к нему. Они поцеловались, она села на сиденье рядом с ним – и укатили. У Климова потемнело в глазах. Узнал его сразу же, хоть и прошёл десяток лет, не подвела сейчас память. Это был Алик. Это с ним целовалась Сонечка. На второй уже день. Не на второй?

Он пошёл домой, лёг на диван и мгновенно уснул, как бывало с ним иногда после сильного стресса. Разбудила его жена. Он не поделился с ней увиденным возле школы. Пришлось бы тогда рассказывать о тех событиях десятилетней давности, чего совсем не хотелось. Ждали Сонечкиного возвращения. Её мобильного телефона дома не было, что несколько обнадёживало: появлялась возможность связаться с ней. В четверть седьмого Сонечка позвонила сама. Сказала, что пусть они не беспокоятся, у неё всё нормально, она сегодня задержится, потом всё объяснит. И тут же, предвосхищая неминуемые расспросы, отключилась. Климов несколько раз пытался её вызвать, но безуспешно, телефон её был недоступен. Опять они ждали. Ни чем не занимали себя, ни к чему душа не лежала, просто ждали. Сидели рядышком на диване, уставившись на телевизионный экран. Жена попыталась завести с ним речь о переменах в Сонечке, но он снова заявил, что не желает говорить об этом. Таким тоном, что она лишь отодвинулась от него. Хватило его ещё, чтобы вспомнить, подивиться тому, что Алик тогда, в пансионате, расположился на пляже рядом с ним. Ну, он, Климов, допустим, его не узнал – память на лица плохая и слишком много этих лиц перед ним каждый день мелькает, но неужели Алик не опознал врача, выявившего у него венерическое заболевание, не постарался не попадаться ему на глаза? Алик ещё забывчивей, чем он или попросту наплевать ему было, демонстративно даже? И со Светланой потом…

Сонечка вернулась чуть раньше вчерашнего, в одиннадцать. Климов заранее предупредил жену, что сначала сам побеседует с ней, один на один. Времени до этой беседы оставалась у него много, но так до конца и не решил, насколько может быть с дочерью откровенен. Подробностями истории со Светланой делиться с ней было не то чтобы стыдновато, но как-то по-отцовски неловко, пусть и взрослая уже Сонечка девушка, давно не та, какой была в ту пору. Сначала требовалось выяснить, что могло быть общего между нею и вдвое старшим её мужчиной, где и как вообще могли они пересечься, а потом уже, в зависимости от сказанного, действовать дальше.

Она пришла нарочито независимой, замкнутой, явно приготовилась к выяснению отношений. Климов, закрывшись с Сонечкой на кухне, сказал, что избавит её от необходимости врать, выдумывать причину её задержек. Так выпало, что он, выехав на консультацию, случайно увидел её в машине с каким-то мужчиной. И очень бы хотелось ему услышать откровенный, правдивый ответ, что всё это значит.

– Ладно, – не сразу отозвалась Сонечка, – откровенно так откровенно. Я что, не имею права?

– Права на что? – сузил глаза Климов. Разговор с самого начала ему не понравился. Услышал в ответ:

– На свою личную жизнь.

– На любую, даже если она нелогична и непристойна? – возразил он.

– А кто об этом должен судить, кроме меня? Моё мнение тут должно учитываться, или как?

– Надо же, какая умненькая доченька у меня выросла, – головой лишь покачал Климов. – И всё-то она понимает, всё-то разумеет. Излагает так хорошо.

Не столько слова её не понравились, сколько тон, каким были сказаны. Никогда раньше такого у Сонечки не слышал – напористого, непререкаемого. Сразу стало очевидным, что лёгким разговор не будет. Иного он, впрочем, не ожидал. Но в одном уверился окончательно: сидящая сейчас напротив него на другом краю стола девушка – уже не прежняя Сонечка, тихая, ласковая, домашняя. Что-то с нею даже не за дни – за считанные часы стряслось, лишь удивляться оставалось, что вообще такое с ней возможно. Но более всего поражало другое. Да, Сонечка, увы, не первая и не последняя, для кого чужой, посторонний человек делается вдруг дороже отца с матерью, такова реальность, никуда не деться. Но у неё человек этот – Алик. Алик, на котором, за версту видать, пробы негде ставить. И что разъезжает он сейчас на шикарной иномарке для такой, как Сонечка, девушки не велико искушение. Что намного старше он, тоже не событие, не счесть ведь девчонок, которые как раз и западают нередко на таких мужиков – взрослыми уже себя считают, выделываются друг перед дружкой, не интересны, мол, им сопливые ровесники. Но Алик, Алик! Ему, Климову, возможно, и трудно судить о его мужской привлекательности, но рожа ведь у него не только похабная, но и жлобская ещё, неандертальская, неужели не разглядела? Чем, чем мог он, да ещё так скоропалительно, увлечь её? Ну не машиной же…

– Хорошо, ты не хочешь, чтобы вмешивались в твою личную жизнь, но имею право я, твой отец, узнать, с кем встречается моя дочь? Или это мне тоже заказано? – Втянул поглубже носом воздух, оторопел: – Ты что, пила? Запах от тебя…

Сонечка покраснела, опустила глаза:

– Совсем немного… я… для аппетита…

– Какого аппетита? – вообще уже ничего не понимал Климов. – Где ты ела?

– Ну… – замялась, – мы с ним пообедали…

– Где пообедали? – снова эхом отозвался Климов.

– Ну, в ресторане… А что здесь такого? Преступление что ли?

Час от часу не легче. Она, соплячка, уже с ним по ресторанам шастает. А то не понимает она, овечка, что здесь такого. И ещё одно уяснил отчётливо. С ней сейчас разговаривать бесполезно. Нужно на более или менее холодную голову. Потому что сегодня всё завершится, чуял он, грандиозным скандалом, с последствиями самыми непредсказуемыми, после чего всё только ещё хуже, непоправимей станет. Отдышался, спросил:

– Где и как ты с этим типом познакомилась? Хоть это ты можешь мне доверить? Или я вообще никто и ничто уже для тебя? Пыль под ногами?

Сонечка хлюпнула носом:

– Папочка, ну зачем ты так? Ты ж его совсем не знаешь. Он не тип. Он хороший. Если б не он, со мною не знаю бы что приключилось…

И теперь заплакала, по-детски вытирая слёзы кулачками. Размазанные чёрные следы на белой коже. Лишь сейчас он разглядел, что реснички и бровки она подчернила, губы слегка подмазала, чего раньше с ней никогда не бывало. Воспользовалась, значит, утром маминой косметикой, прихорашивалась.

И как прорвало её. Она рассказывала, сбивчиво, взахлёб, он слушал, ни разу не перебил. И жалел её, жалел всем своим отцовским сердцем. Романтическая история, не потускневшая за бездны веков: благородный рыцарь спасает попавшую в беду деву, и та пылко влюбляется в него. А уж такие, как его Сонечка, домашние, неискушённые девушки, книгочеи-мечтательницы, которые и не поцеловались-то толком ни разу, – самые уязвимые персоналии…

Она шла после школы домой, переходила дорогу, и проносившийся мимо автомобиль обрызгал её грязной водой из лужи после недавнего дождя. Забежала в подъезд ближней девятиэтажки почиститься, благо не было там кодового замка. Он зашёл следом за ней – длинный худой парень в низко натянутой черной вязаной шапочке. Что-то щёлкнуло в его руке, и на свободу выпорхнул страшно блеснувший клинок. Он приставил его к её шее, пообещал зарезать, если та пикнет. Подтащил её, безумевшую от страха, к лифту, нажал кнопку вызова. И тут, на её счастье, в подъезд вошел Он.

Заслышав шаги, бандюга выжидательно замер, лифтовая кабина всё ещё не опустилась. И Сонечка, очнувшись от ступора, во весь голос заорала, зовя на помощь. Парень, зло выматерившись, бросился наутёк, не успев или намеренно не захотев спрятать нож. Но это был неудачный для него день. Поднявшийся уже на лифтовую площадку мужчина среагировал мгновенно – ударил его ногой в пах. Тот, глухо замычав, согнулся пополам и тут же, получив сильный удар ребром ладони по шее, рухнул под ноги Сонечкиного спасителя. Нож выпал из его руки, спаситель поднял его, разглядел, со знанием дела вернул лезвие в рукоятку, сунул себе в карман, после чего с маху пнул поверженного врага ногой в бок. И тут произошло неожиданное: утративший, казалось, сознание парень вдруг резво вскочил и с удивительной скоростью метнулся к входной двери. Ещё секунда – и как не бывало его здесь. И лишь сейчас вжавшуюся в стену Сонечку доконало. Всё поплыло перед глазами, подкосились ноги, и она медленно начала оседать. Спаситель успел подхватить её, удержать.

Всё дальнейшее запечатлелось в её памяти плохо. Не могла даже толком вспомнить, как очутилась в его машине – сама дошла или он ее отнёс. Обнаружила себя лежащей на заднем сиденье, спаситель чем-то трогал её губы, на чём-то настаивал. Это что-то оказалось горлышком плоской металлической фляжки, он просил отпить из неё. Сделала первый, обжигающий, глоток, затем другой, третий, из глаз полились слёзы, но не было это мучением, доставляло даже странное, неведомое ранее удовольствие. Проснулась потом на диване в большой светлой комнате, одетая, рядом никого не было. Спаситель оказался на кухне – отпаривал застиранную полу её плаща. Хотела забрать у него утюг, но он не позволил. Сидела, смотрела на его смуглые, мужественно поросшие тёмными волосами сильные руки, оголившиеся из-под закатанных выше локтя рукавов белой рубашки. Затем он сказал, что проголодался, и ей тоже не мешало бы подкрепиться. Есть ей не хотелось, но поехала вместе с ним. Оказалось, в ресторан. В маленьком зале, кроме них и ещё одной парочки за дальним столиком, никого не было. Она впервые побывала в ресторане, озиралась с любопытством. Ей всё там понравилось – и оформление, и вкусная еда, и что важный седовласый официант, почтительно склонив голову, поздоровался с ним, назвал по имени-отчеству, Алексеем Геннадьевичем. Старалась не комплексовать, соответствовать. На столе был коньяк, он и ей налил, она отказывалась, он, что тоже подкупило её, не настаивал. Потом они гуляли по набережной. Уже стемнело. Он её поцеловал, ей это было приятно. Затем вернулись в ту же квартиру, она вдруг заметила, как поздно уже, заторопилась домой. Договорились, что завтра он заедет за ней после школы, условились где, чтобы на глаза другим не попадаться…

Климов слушал, сжимал под столом кулаки, молчал. Не спрашивать же было, зачем они после гулянья на набережной вернулись к нему домой, что делали там до одиннадцати. Что снова сегодня подозрительно попахивало от неё, на мажорный лад тоже не настраивало. Но одно и в Сонечкиных словах, и в том, как говорила она, сомнений не оставляло: дочь его влюблена. Нет, не влюблена даже – ослеплена. Одурманена. Снова заворочалась внутри гадкая жаба, разболелся правый висок. Что-то объяснять, доказывать ей сейчас бесполезно. Он вдруг почувствовал, как сильно устал, словно долго изводил себя изнурительной тяжёлой работой. Хотелось, чтобы разговор этот поскорей завершился, стереть, содрать его с себя как присохшую масляную краску. Спросил только, встречаются ли они завтра тоже. И как ни выпотрошен был увиденным всем и услышанным, до того изумился, что на какое-то время всё остальное отшатнулось. Да, они завтра встречаются, но это не обычное свидание. В пять часов у Алексея Геннадьевича встреча с избирателями. Да ещё, зазеркалье какое-то, в актовом зале Сонечкиной школы. Алексей Геннадьевич – депутат городской думы, переизбирается на второй срок. Алик – депутат… Меньше бы, наверное, удивился, окажись он космонавтом.

В пять часов, только утра, а не вечера, Климов уже знал, как разберётся с Аликом. Тяжелей всего было дожить до пяти вечера. Без четверти пять Климов стоял недалеко от школьных дверей. Без десяти пять появилась Сонечка – успел высмотреть её раньше, схоронился. Без пяти пять подъехала чёрная «ауди», но вышел из неё Алик не один, с ним ещё трое – двое мужчин и женщина. Климов быстро, пока тот не скрылся, приблизился к нему, заслонил путь и спросил, узнаёт ли тот его. Алик, судя по тому, как досадливо дёрнулась у него щека, наверняка узнал.

– Допустим, – сказал. – И что с того? Извините, я спешу.

– Я хочу представиться, – продолжил Климов, – я Сонечкин отец.

Такого зигзага Алик явно не ожидал. Но мгновенно собрался, повторил, что нет у него сейчас времени, он пообщается с ним как-нибудь в другой раз. Мужчины и женщина стояли рядом, прислушивались.

– Нет, – сказал Климов, – другого раза не будет, будет только этот, последний. Если вы не оставите в покое мою школьницу-дочь, то горько пожалеете.

– Вы мне угрожаете? – Алик уже полностью владел собой.

– Угрожаю. Если вы сейчас же, вот при них, – кивнул на его спутников, – не пообещаете это, я вынужден буду войти сюда вслед за вами, подняться на сцену, представиться всем с упоминанием моей врачебной специальности и рассказать при каких обстоятельствах познакомился с вами. Не думаю, что это прибавит вам избирательских голосов.

Алик напрягся, заёрзал шеей, словно тесным вдруг стал воротник. Один из сопровождавших его мужчин, крепко сбитый, бритоголовый, какими зачастую изображают в фильмах быдловатых телохранителей, шевельнул литыми плечами:

– Алексей Геннадьевич, чего он к вам привязался? Убрать его?

– Погоди, – сказал ему Алик. А потом, недобро улыбаясь, Климову: – Только попробуй. Мало ли чего с каждым из нас не случалось по глупой молодости, всё давно быльём-мохом поросло, не криминал. Но ты не имеешь права нарушать врачебную тайну, клятву Гиппократа небось давал. Не только диплома за это лишишься, но и под статью угодишь, уж я позабочусь. Так позабочусь, что проклянёшь тот день, когда приплёлся сюда.

Климов тоже усмехнулся:

– Ну, раз уж мы перешли на «ты». Ты, оказывается, не такой долбак, каким кажешься. И книжки, похоже, иногда почитываешь, вот уж не ожидал. Я, пожалуй, иначе поступлю. Не потому, что каких-то статей твоих испугался, просто доставлю себе ещё большее удовольствие. Давно должок за тобой. Два в одном, как в рекламе говорится. Поднимусь на сцену и при всём честном народе нет, не ударю, слишком много чести для тебя – влеплю тебе, депутату говёному, пощечину. Как один мой великий коллега советовал. И твой мордоворот не спасёт. А уже потом, если не струхнёшь, и судиться будем, и всё прочее. Я тоже позабочусь. О том, чтобы журналюги наши такой лакомый кусок заполучили. Кое-какие возможности у меня тоже имеются.

Алик не отвечал, лишь ноздри его ненавистно подрагивали. Они стояли, смотрели друг на друга. Алик первым отвёл глаза.

– Дайте пройти.

Климов смотрел в его неестественно выпрямленную спину, удовлетворённо жмурился. И снова пожалел сидевшую сейчас в зале Сонечку, трепетно ждущую своего кумира. Бедная девочка, как справится она с тем, что вскоре предстоит ей? И не вскоре… С такой прелюдией… А вслед за этой ещё одна мысль: и бедные мы…