Текст книги "Весна умирает осенью"

Вера Арье
Весна умирает осенью

© Арье В., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Все события и персонажи вымышлены,

совпадения с реальностью случайны.

 
В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув «прощай».
Рукой своей касаюсь невзначай
ее руки.
 
 
Длиною в жизнь любая из дорог.
Скажите, что такое русский Бог?
«Конечно, я приеду».
Не приеду никогда.
В России расстаются навсегда.
 

Борис Рыжий

Пролог

Осень в Довиле[1]1
  Престижный морской курорт во французской Нормандии, где проводятся конные бега, культурные фестивали и выставки.


[Закрыть] выдалась солнечной, звонкой, но, впрочем, какая уж там осень – всего лишь середина сентября.

«В России примета такая была, – рассказывала в детстве мама, поглаживая Весну по мягким волосам, – если на Осенины в воздухе много паутины носится, значит, лютая будет зима, конца не видать…»

Но теперь конец был близок. В охристом свечении заходящего солнца танцевали мелкие пылинки, медленно кружилась по кухне прозрачная паутина, и Весна пыталась ухватиться за нее угасающим взглядом, как за спасительную нить. А та, расщепляясь на сотни тонких волокон, предательски рвалась у нее на глазах. Казалось, воздух отчего-то сгущается, заполняя липкой массой ее ноздри и рот, и не проникает внутрь: беспомощно хватаясь за горло, Весна задыхалась.

Из приоткрытого окна доносился рокот несущихся вдоль океана машин, истеричный клекот чаек, но этот внешний мир стремительно удалялся, затихал, заглушаемый надсадным звуком ее ущемленного дыхания. Корчась в мучительных спазмах, Весна приподняла голову, чтобы еще раз хотя бы взглядом попросить о помощи того, кто находился в комнате. Она уже не могла его видеть, но ощущала немое присутствие.

На секунду ей показалось, что плотная тень возле входной двери шелохнулась, двинулась было навстречу… и замерла.

«Ну ударь меня, ударь! – прокричала Весна что было сил про себя, тщетно пытаясь протолкнуть звук сквозь отекшую трахею, понимая, что время вышло и сознание покидает ее. – Всего один удар… и я смогу дышать! Ну давай же! Ты мне… должен…»

Голова ее беспомощно качнулась из стороны в сторону и, с глухим звуком ударившись о грубую плитку пола, в последний раз дернулась и замерла. Вслед за ней длинные и тонкие, как у водомерки, конечности содрогнулись в предсмертной конвульсии и тут же обмякли. А в покрасневших от напряжения глазах, неподвижно уставившихся в потолок, застыло беспомощное: «Ты мне… должен…»

I
Довиль

Сквозь узкую прореху в плотном слое облаков, пришедших накануне с Атлантики и затянувших небо над Довилем, прорвался яростный луч солнца. Еще влажный после ночного дождя песок городского пляжа, усеянный осколками ракушек и бурыми водорослями, тут же заиграл нежной цветовой палитрой. Вслед за ним заискрилась мутноватая поверхность растревоженного непогодой океана.

Кутаясь в легкий плащ, который больше подходил для промозглого Парижа, чем для брутально-ветреной Нормандии, Оливия шагала рядом с Родионом, которому внезапное ненастье, казалось, было в удовольствие. Он уже совершил утреннюю пробежку вдоль берега, принял горячий душ, сварил для них обоих кофе, а затем, намотав шарф вокруг щетинистой шеи, потащил ее на прогулку.

– В бархатный сезон ты, конечно, предпочла бы оказаться на Крите или Корфу… но только посмотри, Иви, какие краски, какой колорит! Неужели тебе не нравится?

Оливия пробормотала что-то одобрительное и подняла повыше воротник, стараясь не отставать от своего спутника. Родион, с его немалым ростом и длинными ногами, умел перемещаться чрезвычайно быстро, что для репортера было большим преимуществом. А в его нынешнем расследовательском ремесле скорость и вовсе была решающим фактором, поэтому Родион делал в ускоренном темпе абсолютно все: торопливо ел, коротко спал, молниеносно соображал и стремительно передвигался. Она со своей балетной сноровкой с трудом за ним поспевала, но он как будто этого не замечал: отмахивал шаг за шагом по дощатому променаду Ле-Планш, разглядывая надписи на барьерах, разделяющих пляжные кабинки американских звезд экрана[2]2
  С 1975 г. в Довиле проходит ежегодный Американский кинофестиваль. Вдоль всей береговой линии обустроены именные кабинки, в которых киноактеры могут переодеться перед выходом на пляж.


[Закрыть].

– Клинт Иствуд, Шон Коннери, Элизабет Тейлор… Интересно, появятся ли здесь русские имена по окончании наших сезонов, – задумчиво произнес он, обивая с кроссовок налипший песок.

– Это вряд ли, – покачала головой Оливия, рассматривая керамическую мозаику над одной из дверей, ведущих в комнатку для переодевания и отдыха. – Я заглянула в пресс-релиз и программу: в этот раз на фестиваль приехали артисты балета, оперные исполнители и сценические художники. А вот русских кинозвезд, увы, не будет…

– У тебя запланированы какие-нибудь интервью?

– Да, все три первых дня буду бегать с одной площадки на другую – журнал выделил мне целый разворот под это событие. Кроме меня и помощницы главреда по-русски в редакции никто не говорит. А тут Ходкевич, Сотникова, Юмашев – хочется пообщаться с каждым из них, когда еще выпадет такой шанс!

– А как же красавец Джибладзе? Или у звездного премьера не нашлось времени для беседы с ведущим французским изданием?

Оливия покачала головой.

– Джибладзе нарасхват… Хотя под такой эксклюзив можно было бы получить дополнительную полосу. – Она задумчиво потерла кончик носа. – Если честно, это был бы мощный козырь – редактор и так уже намекал, что с сентября они готовы заключить со мной постоянный контракт.

Родион притянул ее к себе и подумал: оказаться в начале карьеры под крылом самого Танги́ дорогого стоит…

– Это здорово, – искренне признался он, понадеявшись, что его реплика не прозвучит как издевка.

Оливия покосилась на него с подозрением и вздохнула: она-то знала, чего стоила ей эта стажировка в команде престижного журнала «Эритаж», которую возглавлял бескомпромиссный редактор Поль Танги́. Весь университетский учебный материал приходилось осваивать по ночам, но после истории с обнаружением скульптуры Монтравеля, похищенной нацистами во время Второй мировой войны и с тех пор считавшейся безвозвратно утерянной, на факультете к ней относились очень уважительно. Настолько, что суровый Кубертен дважды давал ей отсрочку со сдачей промежуточных работ и написал рекомендательное письмо для «Эритаж», куда ее тут же пригласили поработать внештатным культурным обозревателем.

О том, что в этом году ей предстоит заниматься освещением Русского творческого фестиваля в Довиле, Оливия узнала в последний момент: опыту и сноровке зрелых репортеров главред неожиданно предпочел владение языком и понимание «культурного кода», которые были в арсенале молодой и перспективной стажерки.

По редакции, правда, тут же поползли смешки: похоже, ни один корифей французской журналистики не способен устоять перед обаянием этой девчонки – сначала расследователь Родион Лаврофф (но тут-то ладно, у него с Оливией хотя бы общие русские корни), а теперь и маститый редактор Поль Танги… Однако раздуть из этих домыслов скандал мешало одно: Танги был немолод, а главное, слишком циничен и осторожен, чтобы ввязываться в подобную интрижку на глазах у всего коллектива.

Оливия сплетни игнорировала, поддерживая вопреки всему дружеские отношения с репортерской братией и обзаведясь несколькими надежными друзьями среди фотокоров. С ними делить ей было нечего, и вся компания частенько отправлялась на аперитив в соседнюю забегаловку под игривым названием «Пуркуа па?»[3]3
  Pourquoi pas? – Почему бы нет? (фр.)


[Закрыть]. Там удавалось обсудить новости медийного мирка и обменяться полезными контактами.

«Надо бы позвонить кому-то из своих, – думала Оливия, уступая дорогу эффектной азиатке со шпицем на длинном поводке, – вдруг они отыщут человека, способного уломать Джибладзе дать мне интервью…»

Ее размышления были прерваны гнусавым объявлением, прозвучавшим одновременно из нескольких громкоговорителей, прикрепленных к фонарным столбам:

– Родители маленького Ришара, немедленно подойдите к спасательной будке! Ребенок потерялся и очень вас ждет!

В этот же момент загорелая женщина в спортивном костюме, безмятежно сидевшая за столиком прибрежного кафе, выгребла из кармана горсть мелочи, не глядя высыпала ее в блюдце и бросилась в направлении насеста с красным крестом, торчащего на высоких сваях посередине довильского пляжа.

Родион тут же развернулся и успел занять освободившееся место – буквально за секунду до того, как к нему подскочил господин в замшевой куртке и вычурном шейном платке. Мужчина, вскинув в недоумении ухоженные брови, изобразил ими недовольство и нехотя ретировался, оглядывая кафе в поисках новых возможностей.

– Марк, ну что вы в самом деле! Идите же сюда, что вас вечно тянет в народ! – раздался откуда-то слегка надменный женский голос.

Оливия, приблизившаяся было к оккупированному Родионом столику – на первой линии с видом на променад и алмазную гладь Ла-Манша, – обернулась. За серповидной аркой с надписью: «Пляж «Солнечного бара» на дощатой палубе, утопавшей в песке, были расставлены изящные столики и кресла. Рядом с ними поблескивали никелевыми боками ведерки для льда, а сверху нависали тугие купола сине-желтых солнцезащитных зонтов.

У самого длинного стола, рассчитанного на восемь персон и отгороженного от остальных декоративной ширмой, стояла элегантная дама. В тонком кашемировом кардигане, свободных брюках, струящемся шелковом шарфе и объемных темных очках на остром аристократичном лице, она напоминала одну из тех американских кинозвезд, которые фланировали по Довилю еще пару недель назад.

Рядом с немолодой красавицей в подобострастном полупоклоне застыл гарсон, держа наготове блокнот, чтобы в любой момент взять у нее заказ.

Всплеснув холеными руками, замшевый Марк устремился к даме, восклицая:

– Зоя, ну зачем вы… – Тут, чуть замешкавшись, он присовокупил на ломаном русском: – Dusha moja! Дайте же мне о вас позаботиться!

«Душа» равнодушно пожала плечами и бросила официанту:

– Бутылку «Krug» Grande Cuvée и две дюжины устриц.

Преданно кивнув, официант устремился в сторону барной стойки, игнорируя попытки Родиона привлечь к себе внимание. Оливия опустилась в парусиновое кресло рядом с ним и начала изучать варианты позднего завтрака: багет с маслом и джемом, яйца-пашот, тосты из ржаного хлеба с авокадо и лососем – все это выглядело крайне аппетитно!

– Знаешь, кто эта дама? – поинтересовался Родион, заполучив наконец свой кофе и свежевыжатый цитрусовый сок.

Оливия помотала головой, держа в сжатых губах заколку для волос, которые она уже несколько минут пыталась скрутить узлом на затылке.

– Ее зовут Зоя Вишневская. Знакомо тебе это имя?

– Ну конечно, – подтвердила она, справившись наконец с прической и отхлебнув «горячего шоколада», который на деле оказался холодноватым приторным какао. – Я же видела ее десятки раз в светской хронике… Когда я жила в пансионе при балетном училище – до того, как поступила к нам на факультет, – у меня все стены были обклеены репродукциями работ ее отца. Андрей Вишневский – гений, опередивший время, художник, который умел изображать не предметы, а эмоции. Поэтому его картины мало кто мог подделать…

– Насколько я знаю, подделывали, и не раз, – возразил Родион, принимая от официантки одной рукой корзинку с круассанами, хлебом и миниатюрными баночками джема, а второй – увесистую масленку с желтоватым нормандским маслом.

– Да, но как только дело доходило до серьезной экспертизы, сразу выяснялось, что рисунок сделан другой рукой. У Вишневского была повышенная чувствительность к цвету, он избегал однозначных оттенков и всегда смешивал краски – воспроизвести его «радужный сплав» практически невозможно…

Внезапно в кармане Родиона тренькнул телефон. Он нехотя принял звонок и тут же пустился в пространное обсуждение каких-то стилистических нюансов, связанных с корректурой его новой документальной книги.

Ломая пальцами теплый, чуть липковатый от масла круассан, Оливия рассеянно созерцала окружающий мир. Солнечные блики сверкали в едва намечающейся у берега волне, где-то вдалеке ползла, оставляя за собой пенистый след, неуклюжая баржа, а из городской гавани отчаливали легкие яхты и парусники.

На пляже, подобно бабочкам, распахивали крылья многоцветные зонтики, а между ними в поисках достойной добычи по-хозяйски прогуливались вальяжные чайки.

Тут мимо Оливии проплыли два сервировочных блюда-кокиль, заполненные кубиками льда, на которых посверкивали отборные устрицы и желтели ломтики лимона. Протиснувшись между столиками, официант водрузил свою ношу на стол, за которым расположились Зоя Вишневская и ее франтоватый спутник. Подавшись вперед и обхватив интимным жестом ее сухие запястья, Марк, кажется, так его звали, что-то страстно говорил, пристально вглядываясь в ее лицо. Но оно сохраняло дружелюбно-сдержанное выражение – Вишневская была актрисой с богатым сценическим прошлым и умела контролировать свои эмоции, дозированно выдавая белозубые улыбки, благосклонные кивки и короткие рулады смеха в уместных на публике количествах.

– Зоя, милая, прости, что задержались! Сегодня была примерка костюмов, и так все затянулось – мне определенно пора садиться на диету!

Со стороны парковки к «Солнечному бару» спешила ярко накрашенная дама в распахнутой байкерской куртке и цветастом платье. За ней послушно следовали двое молодых людей инфантильной наружности.

Сметливый официант бросился за новыми бокалами и заказанным актрисой шампанским. Через секунду послышался истеричный собачий лай, и два последних места за столом Зои заняли импозантный седовласый господин и его вызывающе юная спутница. Она держала на руках испуганного той-терьера, который мелко дрожал и нервно облизывался.

– Колоритная компания, – констатировал Родион, закончивший свои телефонные дебаты и с аппетитом взявшийся за запоздалый завтрак, который имел все шансы превратиться в обед. – Говорят, шампанское и бриллианты – вот в чем секрет вечной молодости Вишневской…

– А сколько ей сейчас лет?

Родион задумался, а потом назвал примерное число.

Оливия бросила на него изумленный взгляд.

– Да не может быть…

– Зоя – одна из богатейших женщин Франции и многое может себе позволить. К тому же она актриса, привыкла следить за собой. Правда, в последнее время она так увлеклась вечеринками, что рискует навредить своему безупречному облику. По-моему, недели не проходит, чтобы ее имя не мелькнуло в какой-нибудь позорной светской хронике.

– Это точно… То скандал с молодым альфонсом, который проматывал ее деньги, совершая путешествия на частном самолете с девушками из эскорта. То эти вечеринки «для своих», которые она устраивала прошлым летом в Сен-Тропе. Помнишь тот жуткий случай, когда один из ее немолодых гостей умер прямо в смокинге в шезлонге у бассейна, а Зоя обнаружила его тело лишь на следующее утро?

– Однако это не умаляет ее заслуг перед искусством. Все-таки Вишневская когда-то была яркой актрисой – я видел ее дважды на сцене «Театра Шатле». Кстати, не знаешь, она приехала сюда лишь в качестве зрителя?

Оливия задумалась и полезла в сумку за смартфоном. Зайдя в свою почту, отыскала сообщение с заголовком «Программа» и, просмотрев его, с удивлением заметила:

– Надо же! Я как-то упустила это обстоятельство: Вишневская открывает фестиваль торжественной речью, а в последний день будет вручать участникам статуэтки.

– Вот у кого стоило бы взять интервью! Ее фамилия может однажды появиться на местной Аллее Звезд, – он кивнул в сторону именных барьеров, украшающих океанский променад.

– Если честно, для меня Вишневская – персонаж из прошлого. Да и ее русские корни не имеют особого значения – она ведь родилась и выросла в Париже… Лучше все же рассказать читателям о современном искусстве и об артистах, приехавших из России.

– Как знаешь, – вздохнул Родион, доставая темные очки – солнце уже стояло в зените, растолкав облака, и слепило нещадно. – В любом случае организовать беседу с Зоей в последний момент не получится. Судя по всему, мадам приехала в Довиль не столько работать, сколько наслаждаться последней вспышкой лета. Но, если честно, я могу ее понять: это ведь искусство долговечно, а жизнь человеческая очень коротка. Закажем шампанского?

II
Актриса

Следующий день промчался на высоких скоростях: с раннего утра Оливия в сопровождении редакционного фотографа бегала по гримерным комнатам, служебным коридорам, отельным номерам и уединенным скверам – в общем, любым местам, где соглашались встретиться звезды российской оперы и балета.

Последняя беседа оказалась самой тяжелой – интервью с художественным руководителем труппы пришлось брать на арьерсцене «Театра Казино Барьер», заваленной реквизитом к готовящемуся спектаклю. Вокруг сновали светотехники, монтировщики, костюмеры, то и дело прерывая их разговор громкими репликами и внезапными обращениями. Худрук раздражался, закипал на глазах, но старался все же ответить на вопросы обаятельной французской журналистки, которая, как оказалось, прекрасно владеет русским.

– Понимаете, в этой постановке мы хотели бы раскрыть внутренний мир каждого участника, чтобы добиться наиболее тесного контакта со зрителем, – рассказывал он, то и дело косясь на сцену…

– Да сделайте уже что-нибудь со светом, еперный балет, ведь рваный задник из зала видно! – проревел вдруг кто-то из партера.

– …так вот, – попытался продолжить худрук, нервно передернув лицом, – во время фестиваля хотелось бы продемонстрировать французской публике весь диапазон…

Конец его фразы заглушил скрежет лебедок – сверху на мощных тросах на сцену начали спускаться античные колонны. В отчаянии махнув рукой, худрук жестом предложил Оливии переместиться в другое помещение, которое оказалось тесной подсобкой в самом конце коридора. Судя по пришпиленному к двери листку с надписью кириллицей: «Не долбить! Распугаете муз!», российская труппа обжила и ее.

Распрощавшись с измученным худруком и выйдя наконец из театра, Оливия взглянула на циферблат: уже половина шестого… Через полтора часа начнется гала-ужин, а ей нужно еще сделать пару звонков и привести себя в порядок.

Погода стояла чудесная: золотистый шар солнца оплывал, заливая краской тусклый горизонт. Воздух был влажным и теплым, пахло водорослями и рыбной похлебкой.

Миновав роскошную улицу Казино с ее элегантными бутиками и толпами праздношатающихся гостей, Оливия повернула в проулок. Он был утыкан особняками, оформленными в нормандском стиле: заостренные башенки на фоне двускатных черепичных крыш, резные балконы, застекленные эркеры и характерный «коломбаж»[4]4
  Конструкция из деревянных балок, которые служат каркасом здания.


[Закрыть] из темных деревянных брусьев.

В самом конце пассажа возвышалась отпускная резиденция, в которой им удалось снять квартирку на всю фестивальную неделю. Апартаменты принадлежали коллеге Родиона по расследовательской ассоциации, и тот охотно их уступил, предпочитая отдыхать на курорте в более спокойный сезон.

Родион сосредоточенно расхаживал по комнате, что-то наговаривая на диктофон. Зная, что отвлекать его в такие минуты нельзя, Оливия тихо проскользнула в ванную. Та была небольшой, но, в отличие от самой квартиры, хорошо обустроенной. На кафельном полу стояли горшки с цветами и миниатюрные керамические подсвечники, на полке возвышалась стопка мохнатых полотенец, а в изножье ванной чья-то заботливая рука разместила флакончики с морской солью и эфирными маслами: розмарин, тимьян, лаванда.

Но главным преимуществом этого пространства оказалось окно, прорубленное в скошенном мансардном потолке: сквозь узкую щель приподнятой фрамуги проглядывало темнеющее небо и доносился плеск тяжелых волн.

Погрузившись в пенистую воду и прикрыв глаза, Оливия попыталась расслабиться и ни о чем не думать. Но в голове вертелась карусель из лиц, звучали обрывки фраз, проносились сквознячки смешков…

Вдруг где-то забулькал навязчивый рингтон.

«Ох, ну кому там неймется!» Нехотя выпростав руку из-под пузырчатой перины и отерев ее о висящее рядом полотенце, Оливия дотянулась до сумки и подтащила ее к себе. Аккуратно достав смартфон, обнаружила уведомление о пропущенном звонке и несколько сообщений от Габи.

«Илиади, ты в Довиле?»

«Ответь, пожалуйста, это срочно!»

«Пыталась дозвониться, а ты трубку не берешь! У меня тут такая засада…»

Суматошная, импульсивная Габи, что приключилось с тобой на этот раз? Оливия вздохнула и выдернула пробку водослива – как ни крути, а пора вылезать и собираться на ужин. Ополоснувшись и высушив волосы феном, она присела на табурет, задвинутый в самый угол ванной комнаты, и набрала номер подруги. После нескольких гудков трубку сняли, но вместо знакомого энергичного голоса послышался нечленораздельный сдавленный шепот, а потом и вовсе дали отбой…

Тут же капнуло сообщение: «Бегу к врачу – все катится к чертям!»

Оливия в недоумении посмотрела в зеркало, будто бы собственное отражение могло ей что-то объяснить. Как и она сама, Габи училась на факультете массовых коммуникаций, но окончила его еще в прошлом году. После успешной стажировки в пресс-службе крупного аукционного дома она нашла себе работу на одном из телевизионных каналов. Недавно Габи включили в рабочую группу, занимавшуюся подготовкой документальных фильмов и культурных программ. Видимо, на фестиваль она тоже приехала с каким-то редакционным заданием. Так что же стряслось? Загадка, да и только…

В дверь настойчиво постучали.

– Ты скоро? Нам пора выходить…

Два слоя черной туши, капля туалетной воды. Она торопливо распахнула дверь, выпустив густое облако пара. Родион уже был одет – щепетильный и педантичный, он терпеть не мог опаздывать. Оливия покосилась на его безупречный костюм и белую рубашку, которую их домработница Саломея отгладила до ледяного хруста, и принялась поспешно натягивать платье.

Войдя в парадный вход отеля «Норманди» с его элегантным, утянутым в дубовый корсет фасадом, они пересекли сквозной холл и, миновав стеклянную дверь, оказались на шумном приокеанском бульваре. Урча мотором, мимо пронеслась красная «Феррари», а вслед за ней проплыл черный «Роллс-Ройс», направлявшийся к эспланаде казино.

Через минуту там оказались и они. Окинув взглядом просторный вестибюль, Оливия на секунду зажмурилась – сияние барочных люстр, сверкание зеркал, сдержанный блеск украшений на дамских шеях и запястьях…

– Мадам-месье, позвольте вас проводить. – Метрдотель с накрахмаленным лицом принял из рук Родиона приглашения и указал им на лестницу.

По периметру огромного пространства, мягко подсвеченного бронзовыми бра и низко висящими ампирными люстрами, стояли столики в сатиновых нарядах. Сервировка была сдержанной, без избытка. Пурпурные портьеры с тусклой позолотой и стулья, обитые бархатом, невольно наводили на мысли о театре.

Бо́льшая часть мест была уже занята. Отовсюду слышались французская и русская речь, восторженные восклицания, звонкий смех. В самом центре зала возвышался концертный рояль, за которым сидел седовласый красавец, перебиравший пальцами черно-белые клавиши. Его импровизация чем-то напоминала музыкальную тему из фильма «Мужчина и женщина»[5]5
  Кинолента французского режиссера Клода Лелуша, снятая в Довиле и вышедшая на экраны в 1966 году. Фильм получил десятки международных наград и премий.


[Закрыть]. У окна Оливия заметила несколько уже знакомых ей по интервью балетных артистов и худрука. Тот, судя по всему, пребывал в благостном настроении и что-то увлеченно рассказывал миловидной шатенке, чье внимание было полностью сосредоточено на нем.

Внезапно по салону пронесся шепоток, как от сквозняка на столиках дрогнули свечи. Оливия обернулась: с легкой полуулыбкой, обращенной ко всем и ни к кому, в зал вошла Зоя Вишневская. Актриса двигалась не спеша, словно плывя навстречу невидимой камере: сначала общий, затем средний и, наконец, крупный план. Плавный поворот головы, приветственный кивок, благосклонный взмах ресниц и вспышка аметистовой слезы в изящно скроенном ухе.

Каждый ракурс продуман до мельчайших подробностей, каждый жест, каждый вздох. На фоне этого ледяного великолепия – белизны припудренной кожи, будто бы и не тронутой увяданием, синевы холодных глаз, изящности осанки – спутник актрисы в тесноватом парадном смокинге и лаковых ботинках выглядел несколько комично.

– Пока ты собиралась, я выяснил, кто этот фат с опереточной бородкой, – заметил Родион, пристально изучая содержимое тарелки с закуской, которую официант поставил перед ним.

Оливия нехотя отвела взгляд от Зои, которая усаживалась за лучший в зале столик – ближе к задрапированному портьерами окну, в круге мягкого света, который так выгодно подчеркивал неброское великолепие ее наряда.

– Ты имеешь в виду спутника Зои?

– Да, уж больно колоритен…

– И кто же он?

– Марк Портман, владелец культурного фонда, которому принадлежит один из музеев современного искусства в Париже.

– Постой-ка. – Оливия отложила вилку. – Уж не того ли, где недавно проводилась выставка экспрессионистов? Я же делала летом репортаж для «Эритаж», правда, общалась там только с куратором…

– Именно, – кивнул Родион, отправляя в рот кусочек крабового мяса, приправленного эстрагоном. – Портман уже долгое время окружает Зою вниманием и числится в ее фаворитах.

– Думаешь, за этим стоит какой-то корыстный интерес?

– С уверенностью сказать нельзя, но ходят слухи… Однако не будем уподобляться сплетникам!

– Вот в этом ты весь – заинтриговать, а потом устраниться!

Родион улыбнулся, глядя на ее раздосадованное лицо.

– Иви, ну я же не изучал этот вопрос всерьез. Так, пролистал несколько статей и прочитал пару обсуждений в Сети. А там чего только не напишут!

Оливия открыла было рот, чтобы ему возразить, но вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернувшись, заметила Габи, энергично продвигающуюся между столами в сопровождении какого-то молодого человека.

Подруга выглядела великолепно: в платье с заниженной талией и с длинной нитью жемчуга на шее, она напоминала звезду немого кино. Однако на ее обычно подвижном лице застыло какое-то тревожно-растерянное выражение, которое совершенно ей не шло.

Приблизившись, Габи поприветствовала Родиона кивком и, умоляюще глядя на Оливию, жестом указала ей на террасу. Ничего не оставалось, как подняться и последовать за ней.

На балконной площадке, с которой открывался вид на подсвеченный фонарями бульвар, деревья с редеющими кронами и сланцевую гладь океана, было совсем мало людей. Гости вечера наслаждались праздничным ужином в зале, и лишь несколько мужчин в черно-белой униформе сновали по террасе, собирая пустые бокалы из-под шампанского и коктейлей.

Облокотившись на прохладные перила балюстрады, Оливия спросила:

– Габи, ну не томи, что там у тебя стряслось? Что за конспирация?

Подруга бросила на нее жалобный взгляд и вместо реплики неожиданно издала звук, напоминавший скрип истертых тормозных колодок.

– Врач сказал, острый ларингит, – скорбно произнес сопровождавший ее молодой мужчина. – Неделя антибиотиков, паровые ингаляции. И никакой нагрузки на голосовые связки – абсолютный покой!

В голосе послышалось такое отчаяние, что Оливия взглянула на него оценивающе: уж не связывает ли его с Габи сердечная привязанность? А она сначала приняла его за коллегу.

– В общем, вся надежда на вас!

– Скажите, что от меня требуется, – растерянно пробормотала Оливия, – попытаюсь помочь…

– Мы рассчитывали, что Габи как-нибудь восстановится, – продолжил он уже более воодушевленно, – но, похоже, этого не произойдет. Утром она могла еще немного говорить, но сейчас, как видите, ситуация безнадежная. А ведь завтра у нас съемка!

– Вы готовите репортаж?

– Да если бы! С этим бы я и сам справился. Мы снимаем документальный фильм об Андрее Вишневском – скоро у него юбилей. Специально приехали сюда, в Кальвадос,[6]6
  Департамент нормандского региона, в котором находится город Довиль. Там же производят одноименный яблочный бренди.


[Закрыть] где он прожил много лет со своей дочерью. Зоя Вишневская согласилась дать нам несколько коротких интервью, из которых мы потом смонтируем «флэшбеки» для ностальгического фильма о художнике.

– А-а, так вы – оператор… – догадалась Оливия. – А Габи должна была выступить в роли интервьюера?

– Ну да… Они два месяца согласовывали это с мадам – та, знаете ли, не из сговорчивых. Но ведь Габи кого угодно может уболтать! И надо же было нам засидеться вчера на пляже допоздна – ветерок с Ла-Манша и охлажденное белое сделали свое дело.

– Позвоните в редакцию: от Парижа до Довиля два часа езды. Они кого-нибудь пришлют на замену.

– Мы должны начать съемку завтра в девять утра – у Вишневской все время расписано, и сдвигать ради нас она ничего не будет. Да и потом, в редакции поднимется такая шумиха!

При этих словах Габи, которая стояла все это время рядом, удрученно склонив голову, тяжело вздохнула.

– Погодите, давайте по порядку. Как вас зовут?

– Аврелий, – представился оператор сконфуженно, видимо, осознавая, до какой степени это значительное имя не подходит к его растушеванной внешности.

– Вы понимаете, Аврелий, к такой встрече надо готовиться. Я о Зое практически ничего не знаю, хотя и знакома с творчеством ее отца. Это будет выглядеть непрофессионально…

В этот момент лицо Габи напряглось – скорчив мученическую гримасу, она попыталась что-то произнести. Быстро поняв тщетность своей попытки, она достала смартфон и ткнула пальцем в «иконку» с конвертиком.

– Думаю, она пытается сказать, что перешлет вам исходники по электронной почте.

– Да, но одна ночь на подготовку! Как вы себе это представляете?!

– Оливия, у нас совсем нет выхода. Это наш первый совместный проект… Если материал не будет отснят, мы подведем всю рабочую группу – сроки выхода фильма сдвинуть нельзя, он уже стоит в эфирной сетке.

Не дав ему договорить, Габи схватила Оливию за руку и умоляюще заглянула ей в глаза.

– Вы просто шантажисты, – обреченно выдохнула та, уже понимая, что ей не отвертеться. – Дайте мне хотя бы подумать…

В эту секунду в дверном проеме, обрамленном, словно гримерное зеркало, сотней искрящихся ламп, возник женский силуэт в длинном платье. Брызнули бриллиантовые искры, и тут же загудел знакомый баритон.

– Душа моя, ваша щедрость не имеет границ… Поверьте, ранняя работа Андрея Вишневского – это бесценный дар! Настоящая жемчужина в нашей коллекции!

– «Весну» я передала вам на экспертизу, Марк, – заметила Зоя суховато. – Об остальном говорить пока рано.

– Конечно-конечно. – Марк бросился исправлять свою оплошность, кружа вокруг нее навязчивым шмелем. – Но не будем о делах. Вы только посмотрите, какой сегодня упоительный вечер!

Проводив взглядом эту эксцентричную пару, Оливия произнесла:

– Ладно, Габи, присылай свои вопросы… и уж, пожалуйста, не пей за ужином холодного вина!