Текст книги "Взрослый снаружи, взрослый внутри. Как исцелить внутреннего ребенка, психологически повзрослеть и стать счастливым"

Чудовище ресентимента и его жертва

Слабость, ложь, боль и привычка к отложенной жизни вкупе рождают главное чудовище психологической незрелости – ресентимент.

По Ницше и Шелеру, ресентимент – это психологическое самоотравление индивида, вызванное чувством бессилия, сознанием своей ничтожности и безнадежности. Это стратегия всегда иметь «врага» как причину своих неудач, образ которого индивид использует, чтобы избавиться от чувства вины за собственные проигрыши, и к которому вынашивает планы мести, отложенной на будущее, на более подходящее время.

Ресентимент – это худшие детские качества, разросшиеся в индивиде до катастрофических масштабов: ранимость, обидчивость, завистливость, злопамятство, мстительность, лживость, ненависть, злоба, капризность, праздность, леность, склонность к манипуляциям, стремление к сбросу и перекладыванию ответственности.

Ресентимент в реальной жизни – это:

– любая ложь, даже «невинная», даже умалчивание; сама потребность во лжи и неспособность к полной правдивости – признак слабой позиции;

– все виды обмана, воровства и мошенничества (нет, вам необязательно заниматься финансовыми махинациями, достаточно быть тем, кто не держит данное слово или непунктуален);

– психологические манипуляции и психологическое насилие – это уже не просто ложь, но «убедительная ложь», направленная на выгодополучение за счет насильственных или неэтичных действий по отношению к жертве манипуляций; и несмотря на то, что насильник привычно представляется нам угрожающей фигурой, сама потребность в получении желаемого путем манипуляций – это признак слабости;

– берновские психологические игры – тип коммуникаций двух или более людей, при котором провозглашаемый мотив не совпадает с подлинным скрытым мотивом; по сути, это тоже форма психологической манипуляции с целью выгодополучения, с той лишь разницей, что берновские игры стали для нашего современника привычной формой времяпрепровождения, в них играют обе стороны, жертва и насильник в них меняются ролями, а психологические страдания в таких играх воспринимаются как неизбежность, с которой остается лишь смириться; яркий признак берновских игр – повторяющийся сценарий развития событий во взаимоотношениях с кем-либо;

– объектное отношение к другому человеку, отношение как к средству; проистекает из все той же слабости ресентимента «меня недостаточно», «я сам не справлюсь» и стратегии «как проще», которая при объектном отношении выливается в намерение «на чужом горбу доехать в рай»; объектное отношение будет непременно маскироваться ложью и различными формами психологических манипуляций;

– любые предательства, измены, вероломства и бесчестность – тоже разновидности лжи в поведении, итог неспособности к такой взрослой добродетели, как верность;

– попрошайничество – нет, здесь речь не только о паперти, но и о любом поведении, выпрашивающем или вымогающем внимание, любовь, жалость, помощь, сочувствие и другие ресурсы;

– требование обеспечить гарантии и отказ действовать в тех ситуациях, где результат зависит лишь от самого индивида и гарантии невозможны; в таких ситуациях вступает распространенный страх «а вдруг не получится?», который оправдывает намерение индивида бросить попытки (как слишком тяжелые) при первой неудаче;

– жизнь в ожидании «черного дня», мышление «на всякий случай», страхи «как бы чего не случилось», отвержение любых изменений как непременно ведущих к худшему, неспособность к риску, даже минимальному;

– требования дать и компенсировать – мышление в стиле «родители должны были долюбить и додать, государство должно обеспечивать, партнеры должны содержать» и т. д.;

– склонность к сведению счетов и конспирологическое мышление, когда индивид наделяет ролью виновных в его неудачах всех – от Бога до инопланетян;

– тщеславное поведение и стремление любыми средствами набить себе цену, чтобы увеличить свою востребованность – будь то на рынке труда или в рейтинге секс-партнеров;

– «синдром вахтера» и любые злоупотребления властью, даже минимальной; пренебрежение, неуважение, унижение других, манера делить людей на «выше – ниже»;

– откровенный отказ от своих обязательств и долга или саботирование оных, жизнь по принципу «никто никому ничего не должен», что подразумевает «никому ничего не должен я сам»;

– подозрительность, мнительность, ревность и т. д.

Казалось бы, заряженный ресентиментом индивид должен быть отвратителен любому, кто соприкоснется с ним. Однако в ходе человеческой истории ресентимент, развиваясь и становясь творческим, произвел собственную систему ценностей, решив задачу слабого – получать блага, живя в стратегии «как проще». «Если я ничтожен и не способен сам производить блага, я должен получать их от других, – мыслит ресентимент. – Ноя слишком слаб, чтобы отнять блага у врага силой. Значит, я должен сделать все, чтобы враг сам отдал их мне».

Так появляется мораль ресентимента, мораль слабых. Ее руководящий принцип: «все другим, ничего себе». Хочешь быть для всех хорошим? Отдавай. Помогай, жертвуй, живи для других, принеси всего себя на алтарь. Живи и умри для других. Хорошим почитается все то, что способствует добровольному расставанию с благами, как материальными, так и нематериальными (время, усилия, интеллектуальный труд, эмпатия, поддержка, сочувствие и сострадание и др.). Плохим зовется то, что предполагает накопление благ.

Ресентименту нет нужды копить, он заранее отказывается от идеи быть имущим («не жили богато, неча начинать», «у нас в роду богатых не было»), ему достаточно обеспечить себе комфортное выживание по минимуму. А чтобы точно не хотеть большего («не очень-то и хотелось»), ресентимент заранее очерняет всех имущих. Красноречиво говорит об этом народная мудрость в каждом словаре пословиц и поговорок («пусти душу в ад – будешь богат», «где говорят деньги, там молчит совесть», «через золото слезы льются» и т. д.).

Лишенный силы, чтобы действовать на равных с сильными, ресентимент прибегает к хитрости. Недаром и в народе говорят, что голь на выдумки хитра. Именно голь – то есть бедность, ничтожность, слабость. Ресентимент становится наблюдательным, чтобы знать все психологические уязвимости жертвы и уметь определять, какая тактика манипуляций наиболее эффективна. Он, разумеется, скрывает свои агрессивные намерения и поведение. И, конечно же, – он имеет достаточный уровень жестокости, чтобы не беспокоиться о том, что наносит жертве ущерб. Кроме того, в любых манипуляциях ресентимент отлично маскируется под жертву сам, а в случае угрозы разоблачения переходит к агрессивной тактике «лучшая защита – нападение». В лице людей ресентимента мы имеем дело с воинствующей слабостью, которая способна проявлять гораздо большую жестокость, чем воинствующая сила.

Ценности, созвучные морали ресентимента, мы легко найдем и в христианской морали, и в нашем исторически недавнем прошлом – в идеологии Страны Советов. Они «прошиты» в коллективном бессознательном, в нашем менталитете. Они вошли в кровь и плоть нашу.

Недаром Макс Шелер, продолжатель идей Ницше, писал в 1913 году: «Ни одна литература так не переполнена ресентиментом, как молодая русская литература. Книги Достоевского, Гоголя, Толстого просто кишат героями, заряженными ресентиментом. Такое положение вещей – следствие многовекового угнетения народа самодержавием и невозможности из-за отсутствия парламента и свободы печати дать выход чувствам, возникающим под давлением авторитета».

Полагаю, каждого из нас родители учили в детстве не быть эгоистом, думать не только о себе, заботиться о других и помогать другим. А их – учили их родители. Испокон веков наши предки заботились о том, чтобы их дети выросли хорошими людьми, чтобы их приняло общество. Но не учли, что придет день – и их потомки вырастут только по паспорту, а вот психологически так и не повзрослеют. И великолепные для Взрослого добродетели нестяжательства, бессеребренничества, взаимопомощи, самоотдачи и даже самопожертвования превратятся в руках Недорослей в самый массовый и самый лживый тип мировоззрения и поведения – в «психологию жертвы».

Жертва является режиссером любой психологической игры и главным выгодополучателем в треугольнике Карпмана. Вначале это может удивлять, ведь нам привычнее думать о жертве как о стороне, терпящей лишения. Однако стоит разделять жертву как человека, пострадавшего от травматического опыта, и жертву как человека, принявшего определенный стиль мышления, поведения и, как следствие, всей жизни.

Разница между ними в том, что в первом случае человек стремится как можно быстрее утилизировать последствия травматического опыта (боль) и вернуться к естественному для него состоянию благополучия, в то время как во втором случае человек-Жертва неразлучен с болью, саботирует любые предложения избавиться от нее и может даже бессознательно воспроизводить все новые и новые эпизоды травматического опыта, чтобы поддерживать привычный уровень боли, позволяющей ему быть выгодополучателем в психологических играх.

В любых манипуляциях ресентимент отлично маскируется под жертву сам, а в случае угрозы разоблачения переходит к агрессивной тактике «лучшая защита – нападение».

Какая выгода от боли? Конечно же – избегание другой, сильнейшей боли. Для Жертвы ключевая выгода – это возможность не трудиться и не прилагать усилия. Возможность без труда получать главный ресурс – любовь – пусть и в суррогатной форме жалости, сочувствия, сострадания, повышенного внимания к своей персоне, помощи, поддержки и общественного одобрения, иногда даже почета и уважения.

Отношения с людьми Жертва по умолчанию будет строить как созависимые, то есть как отношения донора и реципиента. О созависимых отношениях обычно говорят применительно к семьям алкоголиков, наркоманов, игроманов и др., однако в моей работе понятие созависимости шире – это любая эмоциональная привязанность, которая в бессознательном выглядит как своего рода канал для циркуляции энергии между двумя участниками созависимых отношений. А получение энергии (суррогатов любви) от другого человека – это и есть первоочередная задача Жертвы.

Отец-основатель трансакционного анализа Эрик Берн констатирует, что каждый человек научается получать любовь не только из позитивных коммуникаций («поглаживаний»), но и из негативных («пинков»). Таким образом, Жертве как «пища» подходят любые эмоции ее человека-донора. А так как выплеск негатива спровоцировать гораздо легче, то, следуя стратегии «как проще», Жертва превращает каждые свои отношения в цикл страданий.

Однако важно понимать, что отношения созависимости – это «дорога с реверсивным движением»: участники меняются ролями, и, как бы ни казалось, что один страдает больше, чем другой, до момента осознанного выхода из отношений созависимости Жертвами (то есть режиссерами происходящего и выгодополучателями) являются оба.

Естественное состояние для Жертвы – это, конечно же, «энергосберегающий режим»: усталость, вялость, апатия, хандра, лень и т. п. Сознательно Жертва может декларировать любые возвышенные цели, но никогда не движется в их сторону из-за отсутствия необходимых взрослых добродетелей. Меж тем как в бессознательном единственная подлинная цель Жертвы – оставаться Жертвой, и эта цель великолепно достигается.

Парадокс Жертвы в том, что, несмотря на весь ее «энергосберегающий режим», гораздо чаще мы встречаем человека-Жертву в роли вовсе не лентяя, а, напротив, трудяги-стахановца, который берет на себя слишком много изнурительного труда, ответственности за других, забот и хлопот. Такое поведение позволяет Жертве: а) избегать общественного порицания за тунеядство; б) раскачиваться на качелях от героя до страдальца и обратно: надорвавшись в праведном труде, Жертва страдает убедительнее, это почетные страдания; в) избегать целевых действий, заполняя жизнь нецелевыми.

Целевые действия – это самые энергозатратные действия. Все, что направлено на рост, развитие, взросление, обучение, обретение любых навыков за пределами привычных автоматизмов. Ключевое целевое действие – это взятие ответственности на себя и создание суверенности (самодостаточности и могущества) – главное, что позволяет человеку быть субъектом и автором собственной жизни.

Как только Жертва оказывается в ситуации, где от нее требуются целевые действия, она готова воистину на все, лишь бы их избежать. Готова на сизифовы труды и танталовы мучения – лишь бы не делать главного. Эти мифические сюжеты, становясь руководящими паттернами в жизни Жертвы, обеспечивают ей вечное возвращение и трудов, и страданий, а значит, дают возможность век не сходить с кругов нецелевых усилий.

Завершая главу о феномене психологической незрелости, я хочу предостеречь вас от соблазна ринуться обличать незрелость в своем окружении. И призываю обратить внимание в первую очередь на самих себя по принципу «спасешься сам – вокруг тебя спасутся тысячи».

Я хочу, чтобы вы научились выявлять незрелость за своими чувствами, словами и поступками. И чтобы она стала вам отвратительна настолько, чтобы вы решились наконец отречься от нее и повзрослеть. Тогда вы сможете присвоить себе не только все блага, доступные для человека вашего биологического возраста, но и все соответствующие ему добродетели.

Да, пока вы внутренне еще ребенок, вас интересует искренне только «конфета» удовольствий, развлечений, комфорта и роскоши. Но, взрослея психологически, вы поменяете метафизику удовольствий и, как тот, кто получает больше эндорфинов от спорта, чем от сладкого, станете способны чувствовать гораздо больше счастья, радости и удовлетворения от роста, чем от деградации. Ведь там, где рост, развитие – там жизнь. А там, где стазис, – смерть. Так выберите жизнь.

Глава третья
В стране дикарей и надсмотрщиков

Неприятный родитель

Почему вы до сих пор психологически не повзрослели? В свои 30-40-50 лет?

Если задать этот вопрос двум нашим современникам, то привыкший к честности с собою человек ответит ровно то же, что прописано в его системе убеждений в бессознательном: «Взрослость – это тяжело, рутинно, скучно. Взрослая жизнь – сплошные обязательства, проблемы. Это ответственность, она тяжелая, я с ней не справлюсь. Во взрослости нет места детской радости и легкости».

Тот человек, у кого навык честности с собою не развит, будет говорить: «Да я уже перевзрослел! Я состарился! Я с детства был родителем своих родителей! У меня детства не было, я с малолетства исполнял все взрослые обязанности. Посмотрите, сколько я тащу один! За всех один несу ответственность!»

Доводы второго могут сбить вас с толку, ведь труд и помощь людям – социально одобряемые качества.

Но не спешите с выводами. Если различает этих двоих уровень честности с собой, то роднит их – одинаково негативное отношение ко взрослости. Просто первый признает, что не повзрослел, а второй отрицает свою незрелость. Один – чистый психологически-ребенок, сбросивший ответственность, второй – психологически-родитель, взявший на себя гиперответственность за других, чтобы не брать ответственности за себя.

Причина того, что мы не взрослеем, – роковая подмена: в бессознательном нашего современника место Взрослого прочно занимает фигура Родителя.

Свои представления и убеждения о взрослости, о взрослых людях в бессознательном и о взрослой жизни мы перенимаем в раннем детстве, «скачивая «родителями», по вай-фай» модели поведения значимых старших: матери, отца, дедушек-бабушек, дядь-теть и пр. Их проекции – «моментальные снимки», запечатленные в бессознательном, – и формируют представления ребенка о том, каковы все взрослые на земле.

Проблема в том, что по отношению к биологически-ребенку эти близкие старшие реализуют не взрослое, а родительское поведение: заботу, опеку, надзор, воспитание или же – критику, обесценивание, унижение. Ребенок не видит значимых старших вне их родительских ролей. И в его бессознательном под грифом «взрослые» прописывается полный спектр родительских моделей поведения. Так все «взрослые» в бессознательном ребенка подменяются «родителями».

Часто на сессиях эта подмена проявляется до ужаса буквально: «Проявите образ взрослых людей», – предлагаю я клиенту, подразумевая обобщенный образ. «Появилась мама», – говорит клиент. Что означает: фигура мамы стала тем обобщением, на котором заканчиваются все попытки бессознательного человека постичь феномен взрослости. «Взрослость – это вот так», – давным-давно «решило» бессознательное, зафиксировало образ мамы под грифом «взрослые» и стало все запросы, касающиеся взрослости, переадресовывать на него.

Бывает, что под тегом «взрослые» проявляются образы всего ближнего круга старших значимых людей из детства: мама, папа, бабушки-дедушки, дяди-тети, «учительница первая моя». Или же, как альтернатива, по запросу «взрослые» мы видим образ «серой массы» – толпу уставших и безрадостных людей. Такими ребенок видит прохожих на улицах, незнакомцев в очереди, пассажиров в транспорте в час пик.

Между образом серой массы незнакомцев, от которых неизвестно чего ожидать, и образом значимого старшего, который, пусть и неблагополучен, зато свой, бессознательное биологически-ребенка, конечно же, выбирает значимого старшего. И когда наш Недоросль, не взрослея психологически, вырастает физически, его бессознательное начинает убедительно симулировать взрослость по образцу запечатленной проекции этого старшего. Образно говоря, наш Недоросль начинает «косплеить» Взрослого, имея на руках только «костюм» Родителя.

Образ псевдовзрослости, срисованный бессознательным в детстве со значимых старших, всегда отталкивающий:

– цвет фигур – неизменно серый (по Люшеру, серым цветом бессознательное маркирует страх, желание спрятаться, быть как все);

– состояние фигур – всегда усталое, тяжелое, тоскливое;

– энергия на нуле, счастливости нет и в помине.

Рваться в такую будущность никто в здравом уме не станет. Рождается протест, желание «не быть как все они». И бессознательное биологически-ребенка «решает»: лучше не взрослеть. Идентичности останавливают свое психологическое развитие и замирают в разных, но равно детских возрастах, которые редко превышают подростковые 12–16 лет.

Остановка идентичностей в развитии – это:

– отказ от приобретения новых знаний и взращивания в себе новых навыков и добродетелей – детская идентичность ни с одной задачей не сможет справиться так хорошо, как взрослая;

– застревание в парадигме и мышлении того возраста, в котором остановилось взросление, отказ от критического переосмысления исходной, как правило, весьма неблагополучной картины мира и системы убеждений, ригидность мышления;

– остановка в росте внутренних ресурсов; представьте уровень, к примеру, усидчивости маленького ребенка, а затем вообразите, что человек вырос, а его способность к усидчивости осталась детской; перенесите этот принцип на любой другой ресурс (радость, уверенность в себе, терпение, спокойствие и др.) – и вам станет понятно, что я имею в виду, когда говорю, что попытки Недоросля справляться со взрослыми задачами на ресурсах ребенка заведомо обречены на провал: у него попросту не хватит психической энергии;

– отказ от приобретения тех ресурсов и качеств, которых в принципе не может быть у ребенка (любовь, мудрость, интуиция и др.), так как для их формирования требуется мышление Взрослого.

И если во времена моего обучения провозглашалось, что самостоятельная единица сознания (в нашем случае – идентичность) останавливает свое взросление из-за травматического опыта, убежденческого импринта или принятия неудачного решения (хотя и опыт травматичен, главным образом, принятыми решениями), то сегодня можно смело утверждать, что для нашего современника сама взрослость уже стала травмой: он видит «неудачных» взрослых, ужасается увиденному и бессознательно решает любой ценой не взрослеть.

Биологически-ребенок боится не справиться с «ужасной» взрослой жизнью, потому что меряет ее своими детскими силенками, ошибочно считая, что всегда будет таким же слабым, как сейчас, а вырастут только обязанности.

Яркий пример тому помню из собственного детства, где меня пугали два вопроса: как я буду носить тяжелую сумку с продуктами, как моя мать, когда вырасту, и как я смогу запомнить все номера трамвайных маршрутов. Парадокс в том, что сейчас мне в принципе не нужно носить тяжелые сумки с продуктами и ездить на трамваях. Я могу делать это легко, но для удобства пользуюсь доставкой и такси. Но если бы психологически не повзрослела через психотерапию, я бы не умела взросло зарабатывать, поэтому таскала бы тяжелые сумки с продуктами и ездила на трамваях с ощущением невыносимой тяжести бытия, потому что все, что сверх трамвая, – непозволительная роскошь, которая не укладывается в рамки «взрослости», заданные проекцией мамы.

Теперь экстраполируем логику этого смешного трамвайного примера на другие сферы жизни и получим портрет нашего современника – человека, который, оставаясь внутренне ребенком, боится жить, работать и общаться с людьми. Да, он живет, работает и общается, но – преодолевая тяжесть, через «не хочу», с большим трудом.

Если бы повзрослел психологически, он понял и почувствовал бы, что взрослая жизнь не тяжела, задачи посильны, он способен справляться, а главное – волен жить, как хочет, а не только так, как заповедали родители.

Этого не происходит, биологически-ребенок не знает, что подлинное взросление – это приобретение и наращивание ресурсов, навыков, возможностей и способностей. Решая не взрослеть, «внутренние дети» ампутируют у себя ценные взрослые качества: интуицию, адаптивность, умение общаться с людьми на равных, быстроту мышления, решительность, способность брать ответственность, уверенность и пр. А в результате они и вправду не справляются с «тяжелой взрослой жизнью», как и опасались. Так убеждения становятся самореализующимися пророчествами.

Взрослость видится нашему Недорослю антиподом детскости – такой формой существования, где отнимается все хорошее, что было в детстве, – легкость, радость, беззаботность и веселость, – а взамен обретается лишь плохое – проблемы, рутина, скука, обязательства, ответственность. Детские идентичности в бессознательном Недоросля стоят как вкопанные на рубеже меж детством и взрослением, словно на берегу Стикса, и мыслят: «Там, за рекой, – неизвестная земля, где меня морально и физически изнасилуют, где меня будут использовать, где от меня отсекут все лучшее и трепетное, что есть во мне, все то, чем я дорожу; где я буду обречей тяжело, а главное – бессмысленно – трудиться; где меня заставят взвалить на себя обязанности, польза которых мне неясна, и нести ответственность, с которой я заведомо не в силах справиться, потому что мне уже дали понять, какое я ничтожество». И ни в какую не хотят взрослеть.

На практике тест идентичностей на их психологический возраст неизменно подтверждает исходное предположение об их невзрослости, которое создается с первых мгновений при появлении образа – уже от самой его манеры общения, пронизанной страхом, неуверенностью, капризностью, обидами или категоричностью и догматизмом. Часто еще до того, как я на сессии поднимаю вопрос о возрасте той или иной идентичности, клиент замечает: «Она ведет себя как ребенок!» или «Она превращается в маленького ребенка».