Текст книги "Грибники 1,5. Вложенное пространство"
Автор книги: Вера Флёрова
Жанр: Современные детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Не двигайся. – сухо приказал Джафар, надеясь, что слова до него докатятся. – Это я.
А сам лихорадочно соображал, что же делать. Даже без изучения физики и сопромата было понятно, что дела у герцога так себе.
Эйзен с явной осторожностью набрал воздуха и выдохнул:
– Там… в сумке…
Камешки заскользили активнее, и больше герцог ничего не говорил и даже пытался не дышать. Было ясно – если хоть немного нарушить равновесие системы, его ноги окажутся за краем, и корень, за который он держится, не выдержит.
Через секунду Джафар уже открывал сумку. Тонкая альпинистская веревка – очевидно ее Лешка имел в виду. Вернувшись, Джафар нашел подходящую ползучую сосну, перекинул веревку через нее и завязал петлю.
Стараясь не смотреть на цель, обвязался вторым концом веревки и начал, притравливая первую часть, медленно спускаться по осыпи.
В другое время он бы не решился на такое без дополнительной страховки, но сейчас для Эйзена каждая секунда могла стать последней. Интересно, сколько он уже тут лежит? И камни под ним в крови – явно травмирован.
За краем осыпи пространство терялось в плывущем тумане, иногда открывавшим в своих прорехах острые скалы.
Веревки не хватило. Буквально на полметра, но не хватило, и Джафар пожалел, что сложил ее вдвое.
Эйзен был тут; бледный и холодный, он вцепился в корень онемевшей рукой и не открывал глаз.
– Яша, – прошептал он, почувствовав, что тот замешкался. – Не рискуй понапрасну.
– Помолчи, – буркнул Джафар, соображая, как можно удлинить веревку. Получалось, что только за счет собственного тела.
Выругавшись, он закрепил петлю на запястье и начал развязываться.
– Держись, – бросил он Эйзену. – Мы не упадем. В крайнем случае повиснем.
– Было страшно умирать одному, – улыбнулся Эйзен. – А теперь ты со мной. И ты спасешься. Мне кажется, это было то, чего я всю жизнь желал: умереть, когда кто-то рядом. Кто-то очень важный для меня.
Шепот его эхом разносился по ущелью. Оно было готово принять его любым и превратить в себя.
– Я очень тронут, но лучше заткнись, – Джафар потянулся и, уже лежа, примеривался к запястью Эйзена. Он видел как рука герцога скользит, и понимал, что тот уже перестал ею что-либо чувствовать.
А в следующий момент стало понятно, что жизнь господина Раунбергера спасет только резкий бросок вперед.
Джафар прыгнул, надеясь, что сделанная им петля сработает как надо.
*
Удержать кого-то за руку над пропастью, не имея точки опоры и будучи только привязанным за ногу – задача для сверхчеловека. Джафар жалел о каждой пропущенной им тренировке, ругался, но держал.
Эйзен, бледный как сама осыпь, почему-то не хныкал, а только тяжело дышал от боли и отчаяния. И все же – улыбался.
– Если… отпустишь, – сказал он, – я… не обижусь.
– Черта с два! – рявкнул Джафар и дернул его вверх, рискуя вывихнуть и собственную руку тоже. – Срал я… на твоё… прощение.
Секунд двадцать борьбы на пределе сил – и вот уже Джафар, обвязав герцога, аккуратно перебирает веревку, двигаясь вверх. А мог остаться без пальцев, думает он. Веревка-то тонкая. Чертовы альпинисты.
Прочие мысли не посещали.
…Добравшись до тропинки, оба рухнули на колени. Эйзен, три часа пролежавший в одной позе, теперь, сменив ее, всхлипывал от боли, но продолжал все так же улыбаться.
Избавившись от веревки, Джафар схватил его за плечи, притянул, прижал к плечу и некоторое время стоял так, осознавая, что явная опасность позади. Эйзен был холодный; и теперь его колотило так, что говорить он не мог. Руки, сомкнутые на его спине, ощущали скользкое, липкое. Спина, очевидно, была в клочья. И если схлынет адреналин, спасённый может не дойти до дому.
– Лешка, Лешенька, – шептал Джафар, надеясь, что его все еще слышат, хотя и не очень в это веря, – ты только не отключайся тут, хорошо? Ты на дороге, мы вместе на дороге, мы спаслись… сейчас ты попробуешь встать на ноги… медленно… медленно встаем… голова кружится, да… и глаза открой… вот… видишь, это я.
Он придерживал Эйзена за локти; тот стоял, хотя его и пошатывало.
– Теперь мы должны дойти до дома, – сказал Джафар. – Полтора километра всего… закинь руку мне на плечи… и мы идем.
– Ага, – сипло отозвался герцог. – Я в этом… в сознании.
И, закусив губы, сделал шаг.
Передвигался он плохо – постоянно оступался и сильно хромал, однако вид у него был блаженный и даже эйфорический.
– Марии Семеновне не говори, – попросил он, когда они доковыляли домой. – Не надо ей волноваться… Ты сможешь… обработать и зашить?
Джафар посмотрел на него.
– Я, конечно, попытаюсь… но ты уверен, что тебе хватит одного меня? Что тебе не надо в нашу клинику, к Феликсу?
– Я себя со спины не вижу, – тихо ответил Эйзен. – Но до клиники точно не дойду в таком виде. Я не чувствую ни рук, ни ног… Мне надо вколоть… там несколько ампул, в холодильнике… это кровоостанавливающее.
– Она у тебя плохо сворачивается? – осенило Джафара.
– Иногда да. Врачи считали, что это синдром Виллебранда. Но странный. В слабой форме, но если я получаю серьёзную рану – ножевую, например, или огнестрельную – шансы сдохнуть у меня чуть выше среднего. А иногда она ведёт себя нормально, и сворачивается быстро, но с чем это связано, я пока не понял. Я пил препараты, но сейчас их плохо переношу.
– Это как гемофилия?
– Не в такой… степени. Почти незаметное неудобство, если речь не идет о… тяжёлых состояниях. Зато может наследоваться по аутосомно-доминантному типу. То есть, не каждая женщина захочет от меня детей. Аська вот не хотела…
– Это многое объясняет, – отметил Джафар.
– Это объясняет практически все, Яша, – сказал Эйзен с глубокой печалью. – Это объясняет много из того, что я делаю.. и чего не делаю.
Джафар задумался.
– То есть, когда ты летал со мной, ты рисковал куда сильнее, чем я. И если бы тот бандит порезал тебя…
– Я бы с большой вероятностью быстро помер.
Эйзен стянул остатки футболки, превратившейся в лоскуты, и оперся на кушетку.
– Неслабо, – присвистнул Джафар, оценив масштаб повреждений. – В основном ссадины и царапины, но парочка глубоких. И колючки.
*
– Если шипы длинные и глубоко воткнулись, лучше разрезать раневой канал, а потом промыть. Столбняк и газовая гангрена – не тот опыт, которого мне бы хотелось, – говорил Эйзен слабым голосом.
Он лежал на животе, подстелив под себя застиранную тряпку и руководил собственным исцелением.
Джафар, как и многие люди его склада, был остро сентиментален, и теперь волны глубочайшей жалости к Эйзену терзали его при переходе от одной процедуры к другой. Поначалу даже мутило, но потом он сосредоточился на задаче, и прошло.
– Сначала я не сходил с тропы, – досадуя на себя, рассказывал герцог, – но потом увидел бархатницу, хотел глазки посчитать, а они мелкие… не смотрел под ноги и попал в осыпь.. Начал тормозить спиной об камни и колючки… доехал до края обрыва. Внизу пропасть. Вставать нельзя, потому что ещё полметра и сорвусь. Долго думал о жизни и бесславных вариантах ее завершения. Но верил… что ты меня найдешь. Если бы не верил, наверное, не ждал бы…
– Дурак.
В этот момент можно было бы соврать, что Джафар что-то чувствовал. Ведь снились же ему сторны, может, и Эйзен, попавший в беду, каким-то образом пробился бы в его телепатический канал.
Но ничего такого Джафар припомнить не мог. Просто совпадение, что он пришел именно сегодня.
Отставив пустой пузырёк с перекисью, он взял иглодержатель, зарядил иглу.
– Сейчас больно будет. Тебя же, балбеса, на четверть длины шить надо.
– Я потерплю.
…Глядя на зашитого и заклеенного в разных местах Эйзена, присохшего к пропитанной кровью и перекисью тряпке, Джафар, никогда особенно не увлекавшийся медициной, ощутил не только ужас, но и гордость за дело своих рук.
– Я сделал со всей возможной аккуратностью, – сказал он. – Но на заднице шрам все равно останется. Туда, считай, каменная стрела воткнулась. Но ты там можешь ещё одну татуировку сделать… А эту-то ты как пережил?
– Вколол препарат и сделал. Правда, заживало долго, но девушкам нравится.
Эйзен, аккуратно завернувшись в простыню, встал и начал отдирать от себя подстилку.
– Я тебе руки не обработал, – вспомнил Джафар, глядя на бледного, похожего на кокон герцога.
– Ну это я сам, – Эйзен сделал шаг и пошатнулся.
– Нет уж, – сказал Джафар. – Ты сесть можешь?
Герцог сел. Это было так больно, что у него снова потекли слёзы.
Опустившись на колени, Джафар взял его стёртые о камни руки и осторожно оттирал их перекисью, капая на себя и на клеенку.
Года в четыре он был жесток: кидал камнями в птиц и убивал лягушек. Потом мать научила его сопереживать всему живому, и он стал таскать домой котят и птенцов. Он спасал все, что видел. Когда отец его женил, Джафар очень сильно пытался понравиться собственной жене: перечитал массу книг на тему как доставить женщине удовольствие в постели, весьма в этом преуспел и даже научился отличать ее настоящие эмоции от имитаций. Какое-то время он даже пытался спасти собственную жену от ее собственной фальшивой личности, но вскоре сдался. И вспомнил, что жестоким и холодным быть легче. После тюрьмы в его душе все перемешалось, накопленное сострадание включалось по любому поводу, и вот теперь, при виде серого от боли лица Эйзена, захлестывало до полной потери соображения.
– Судьба явно противится нашей экскурсии за Ворота, – сказал он. – Придется мне остаться здесь и охранять тебя от нее.
Эйзен закрыл глаза. Он был согласен с чем угодно и руки больше не выдергивал.
*
Швы с герцога Джафар снял через десять дней, и Эйзен тут же уехал на большой научный конгресс, с которого вернулся на двое суток позже запланированного – невыспавшийся и слегка отёкший.
– Мы с Сашкой за тебя волновались, – с упреком сказал ему Джафар. – Ты не предупредил даже. И телефон выключил.
– Я потом написал, что со мной все в порядке, – нехотя отвечал Эйзен. – Просто коллеги… пообщаться надо было.
– И побухать, – снова упрекнул его Джафар.
– А как без этого обойтись, – парировал Эйзен, – если в обществе дамы, и в числе них та, которая мной заинтересовалась? Пришлось с ними пить.
Джафар поднял бровь.
– Надеюсь, все было не зря? – светски поинтересовался он.
– Формально – да, – вздохнул Эйзен, – но… как-то… тускло. То есть, дама довольна, но про самого себя я не уверен.
Джафар усмехнулся. Армия некогда одарила его огромным количеством социальных связей разного рода и разной степени близости, поэтому он мог бы многое объяснить затворнику Эйзену про то, как могут выглядеть дамы на фоне его немного истерического траура. Траура, в который он явно загонял себя насильно. Однако тот же опыт научил его, что опыт чужой, облечённый в слова – последнее, что от него хотят услышать. И что лучше молчать, если не спрашивают. Ибо бьющиеся головой о стену делают это не для того, чтобы ее пробить, а чтобы полнее ощутить реальность.
– Хорошо, что это была хотя бы дама, – не удержался он.
– Такая оценка была бы уместна в случае достижения мной эволюционного преимущества, – съязвил герцог. – Но я его не планировал, так что в принципе все равно, дама это, кушетка, амфора или забор.
– Не всегда, – сощурившись, Джафар на секунду посмотрел налево и вверх – туда, где у людей обычно хранятся воспоминания. – Иногда прочие варианты… э… вполне приемлемый переходный вариант между ступенями… как его… психического онтогенеза. Он ведь не останавливается, пока ты не умрешь, Эйзен, – теперь Джафар смотрел в глаза собеседнику. – Говорят, – изобразил он назидательный тон, – движение – это жизнь.
– Это смотря, куда двигаться, – заметил Эйзен, удивлённый словосочетанием «психический онтогенез». Оно выглядело покушением механика на его, биолога, смысловую территорию.
– Не обязательно куда-то, – глубокомысленно продолжал Джафар. – Иногда можно просто выбрать… некую… довольно короткую амплитуду. Тоже бывает неплохо.
И снова посмотрел на герцога невинным взором.
– У меня длинная амплитуда, – на всякий случай огрызнулся тот.
Джафар, все ещё пребывая с абсолютно каменным лицом, вытер левый глаз.
– Ваша светлость, я, конечно, по натуре питекантроп, но даже в моей пещере на стене была заповедь о том, что меряться амплитудами – последнее дело.
Эйзен нахмурился.
– Вот отведу тебя, распутника, за ворота, и там оставлю, – пообещал он.
– Это ещё кто из нас распутник! – обиделся Джафар. – Моя аскеза, между прочим, куда длиннее… твоей амплитуды.
Герцог заржал первым.
– Завтра, – сказал он с некоторым усилием, – пойдём на экскурсию в другой мир.
– Пойдём, – кивнул Джафар. – Слушай, а эти браслеты… они правда мне?
– Да, – кивнул Эйзен все ещё ошеломлённо. – Пусть у тебя будет что-то… помимо самого Джафара.
Глава 5. Барьер
– И где тут нужно встать, чтобы не исчезнуть?
– Да хотя бы вот… Раз, два…
– Нет, погоди. Может, нужно сказать «один»?
– Яша, не дергай меня. Теперь все заново пересчитывать. Один, два…
– Три.
Они шагнули за черту.
В тоннеле было сухо, прохладно и сумрачно; песок под ногами что перед чертой, что за ней не менялся, словно и не было никаких барьеров и вложенных пространств.
– Мы не исчезли, – сказал Джафар, вытирая кулаком вспотевший лоб и нервно приглаживая отросшие за полгода волосы.
– Или исчезли, но не заметили этого, – как и полагается ученому, дополнил вероятности Эйзен.
Они вышли и медленно двинулись по дороге прочь от выхода. Пока ничего, кроме травы и обрамляющих дорогу деревьев видно не было.
– Не, я б заметил, если б исчез, – не согласился Джафар. – Есть некоторая разница между тем состоянием когда ты есть, и когда тебя нет.
– Это разница надуманная, – обрадовался Эйзен возможности возразить. – На самом деле есть я, или меня нет – глобально ничего не поменяется.
– Эйзен, ты демагог, – продолжал Джафар моделировать переход дискуссии в бытовой спор. – Вот если я исчезну, а ты останешься, вашим собирателям будет не на чем летать из Солнечного.
– А если исчезну я, нашим собирателям станет незачем вообще приезжать в Солнечное.
– Набьем себе цену? – Джафар пнул небольшой камень, и тот улетел в траву.
– Чур я полезней, – обрадовался Эйзен.
Небо над их головами было облачным, и существовало ли на нем солнце, сказать было трудно.
– А я вредней, – похвастался Джафар.
– Так не честно, – упрекнул его Эйзен за переворот критериев.
– Мы в другом мире, здесь честности может и не быть, – объяснил Джафар.
Дорога из пещеры уходила в поле и терялась на горизонте, в каких-то едва видных из-за дымки постройках.
– Ты хочешь сказать, что каждый, где бы он ни вошёл в тоннель, в итоге попадает в одно и то же место? – спросил Джафар.
– В документах так, – кивнул Эйзен.
– То есть, теоретически мы можем встретить здесь человека, зашедшего сюда, допустим, из тоннеля в Норвегии? Или в Африке?
– Возможно. Но никто не проверял. Кроме того, мы могли попасть в один день, а ему предъявили другой.
Эйзен наступил в ямку, поморщился; сразу зачесалась спина. Она заживала, но ее состояние ужасно раздражало, особенно если сверху требовалось надеть куртку и плотной ткани и долго в ней ходить.
– А как это возможно? – спросил Джафар.
– А как возможен межпространственный переход?
Эйзен попробовал почесаться курткой, дёргая ее за полы то вправо, то влево. Снимать было лень, а в плотных рукавах не дотянешься.
– Ладно. Но солнце-то хоть наше?
– Пишут, одно. В том смысле, что не два. И спектр белый.
– А если тут оно радиоактивное? – Джафар покосился на однородно-серое небо.
– В следующий раз возьмём дозиметр, – пообещал Эйзен, все-таки снимая куртку и дотягиваясь рукой до правой лопатки.
– Следующего раза может и не быть, – в своём стиле заметил Джафар, с интересом наблюдая за мучениями герцога. – Помочь, не?
– Ладно, – вздохнул тот.
Джафар подошел и расправил на плечах Эйзена смятую рубашку.
– Давай координаты… Вот здесь?
*
– А если мы выйдем в Норвегии? – спросил Джафар, когда Эйзен снова надел куртку.
Они приближались к городу.
– Так не бывает, – Эйзен с интересом оглядывал сводчатые стены. – Где вошли, там и выходят обычно.
– Любопытный ты, Лёша. Я б сто раз подумал прежде чем сюда лезть.
– Напоминаю – ты хотел умереть, – сказал Эйзен.
– Так это смерть, она простая и понятная. А тут – неведомое.
Эйзен обернулся.
– Что понятного в смерти, Яша? Ты хоть раз в этой жизни умирал?
– Нет, но я видел, как это делают другие; ничего сложного.
Джафар пожал плечами; они двинулись дальше.
– Ты можешь умереть и тут, – сказал Эйзен с некоторым беспокойством.
– Я не хочу умирать в чужом мире, Лёша, – воспротивился Джафар. – Я хочу в своём.
– А какая тебе после смерти разница?
– Умирая, я буду бояться, что разница есть. Не самое лучшее настроение перед кончиной.
– Может, ты в этом мире уже умирал, только раньше. А может, и я тоже.
– Мы можем найти свои могилы, как думаешь?
– Если это было сто миллионов лет назад, то едва ли. А вот если в прошлом году…
– Тут вообще есть прошлый год?
– Был. Но, видимо, уже прошёл. Потому что сейчас, если мои глаза меня не обманывают, идёт год текущий.
– Или день.
– День в году.
– Я ещё по твоей игре в шахматы понял, что ты – безупречный логик, – Джафар поддержал Эйзена под локоть, когда тот снова оступился.
– Я и человек хороший, – сообщил Эйзен, одарив его лучезарным взглядом.
– Я лучше, – попытался сказать Джафар с некоторой капризной строгостью, но в итоге тоже улыбнулся.
Перед ними был мост; оставалось перейти через ров и оказаться в городе.
– Ты можешь умереть и тут, – сказал Эйзен с некоторым беспокойством. – Я не хочу умирать в чужом мире, Лёша, – воспротивился Джафар. – Я хочу в своём.
Разгуливая по переулкам другого мира, они поднимались в покинутые здания, почти не тронутые временем. Даже пыли на поверхностях и предметах практически не встречалось, а бумаги выглядели так, словно их только что выбросили.
– Вот оно, это учреждение.
– Это целый комплекс.
– В том-то и дело. Комплекс. Город без людей, застрявший во временном парадоксе.
…Поднявшись на третий этаж, как им показалось, жилого здания, Эйзен с Джафаром долго ходили по комнатам, погружаясь в письменные и визуальные свидетельства бытия людей, так похожих на тех, которые жили по ту сторону тоннеля. И в то же время непохожих.
В самой дальней от тоннеля точке возвышалось чёрное здание, напоминающее зиккурат.
– «Императорский музей», – с трудом утихомирив пляшущие перед глазами буквы, прочитал Эйзен. – Зайдём?
И они зашли.
При «жизни» музей явно содержал много интересного: произведения искусства, ремёсел, интересные документы. Теперь же он был разграблен.
Остались только некоторые записи, фотографии и не представляющие особой ценности – по меркам забарьерного мира – мелочи. Пришельцы изучали их минут двадцать, обсуждая черты сходства и различия миров.
А комнате технологий нашлось нечто такое, что и вовсе перевернуло впечатления о мире за Барьером.
В полутемном зале размещалось два прозрачных куба.
Один из них, словно трехмерный экран – а скорее, выхваченный из неизвестного места кусок пространства – представлял часть интерьера жилой комнаты. Посетители могли увидеть стол, несколько стульев вокруг него, посуду – похожую на земную, но тёмную и странную – и троих людей, которые за этим столом пили чай.
– Голограмма? – спросил Эйзен, подходя к краю композиции.
Джафар схватил его за руку и оттащил прочь.
– Нет, – тихо сказал он. – Что-то другое. Они непрозрачные.
– Но… как?
– Другой мир, другие технологии.
– Выглядят, как живые.
Люди в прозрачном кубе двигались, демонстрируя обычный, неинтересный кусок быта. Наблюдая за ними, Эйзен понял, что их время идет по кругу, и цикл составляет около десяти минут, по истечении которого все их движения повторяются сначала.
Понаблюдав три таких цикла, он заметил, что один из людей, первые два цикла ставивший свою чашку четко в мокрый круг на столе, на третий раз поставил ее чуть левее.
А потом, проходя своим обычным маршрутом – от чайника мимо двух стульев, похожих на венские – не скользнул взглядом по краю своего бытия, а поднял взгляд и посмотрел в глаза Эйзену.
– Господи…
Отскочив назад, герцог больно стукнулся о колонну.
Джафар обернулся.
– Яша, – замирающим голосом произнес Алексей, – они… они живые!
Джафар бросил попытки прочитать табличку на соседнем экспонате и подошел к кубу.
– Один, – срывающимся голосом пояснил Эйзен, – на меня посмотрел! Господи… я думал… все это иллюзия… все это вложенное пространство… все эти строения… они могли просто быть древними… но эти… это… откуда оно?
Некоторое время понаблюдав, Джафар сказал:
– Они похожи на актеров одной сцены. Их временной отрезок каждый раз запускается заново, и они живут его как в первый раз.
– Но в то же время не в первый, – подхватил Эйзен. – Вселенское время… текущее мимо них. Оно влияет. И если для них это один и тот же цикл, то для стороннего наблюдателя, то есть для нас, он поделен на множество, которое выстроилось перед нами в ряд.
– Самое ужасное, если они помнят все свои предыдущие циклы.
– Не может этого быть, Яша! – горячо возразил Эйзен. – Скорее всего им до сих пор кажется, что они в своем мире и пьют чай первый раз…
– А на самом деле они здесь испокон веков.
Беловолосый человек, сидящий неподвижно, внезапно скосил глаза и посмотрел. На этот раз на Джафара.
– Такое чувство, что он меня видит, – сказал Джафар, отодвигаясь. – Знаешь… мы ведь сами можем быть этими людьми. Ну, когда у нас дежа вю, например. Возможно таким образом нам приоткрывается истина о том, что мы сидим в таком же кубике и делаем что-то в миллионный раз.
Эйзен, не отрывая взгляда от содержимого куба, сделал несколько шагов вперед.
– Стой! – Джафар дернул его обратно. – Не надо. Если это другое время, то сквозь него проходит энергия страшной силы. Она тебя разорвет.
Подобрав с пола цементный обломок, коих повсюду валялось в изобилии, они отошли в угол, и оттуда запустили обломок в куб.
Едва коснувшись прозрачной грани экспоната, кусок бетона покраснел и взорвался плазмой.
Куб покачнулся, и люди, словно преломленные водой, на мгновение исказились тоже.
Герцог вспотел и перекрестился.
– Больше ничего не кидаем, – сказал Джафар. – Чтобы создать такой временной феномен, нужна огромная гравитационная аномалия. И если мы что-то в ней испортим… нас никто не найдет. Да и нечего будет искать. А может, и некому.
Они помолчали.
В полумраке зала крутилась неутомимая серая моль.
– Я тут еще кое-что нашел, – сообщил Джафар, пытаясь утянуть Эйзена подальше от обитаемого куба. – Написано, что это «образец процесса преобразования» или как-то так. Вот, смотри.
Эйзен посмотрел.
Над еще одним черным постаментом висел второй прозрачный кубик, стены которого, казалось, состояли, как и у первого, из пространственных вибраций.
Внутри стояла большая кошка, похожая на тигра или ягуара. Лапы ее были каменными, а голова принюхивалась к чему-то неведомому и смотрела вполне живыми глазами – жёлтыми, со звездчатым зрачком.
– Еще одно издевательство над природой, – прошептал Эйзен.
– И ему тоже несколько миллионов лет, – добавил Джафар.
– Откуда ты столько знаешь? – Эйзен возмутился. – Ты пришел отсюда?
– Или уйду сюда… Не знаю я, откуда я что знаю, – вздохнул Джафар. – Для меня самого это загадка.
Эйзен уже в который раз посмотрел на него с недоверием, но ничего не сказал.
Медленно, не оглядываясь, он двинулся к выходу.
Джафару между тем действительно казалось, что он не первый раз находится в этих помещениях; даже некие невнятные воспоминания о людях, словно и призраках, возникали в его голове; отчего-то казалось, что он видел их всех только левым глазом, не очень здоровым.
Тем временем родной мир в его памяти низвелся до размеров давно прочитанной книги и отодвинулся вдаль, потому что тот мир, в котором он находился, занял память почти полностью и даже, кажется, начал переписывать воспоминания.
Надо уходить, с усилием осознал Джафар. Иначе останешься здесь навсегда. Но какая-то часть его натуры уже причислила этот аргумент к фальшивым и надуманным.
Быстро взбежав по лестнице, он обнаружил герцога, сидящего на ступеньках зиккурата. По лицу его текли слезы.
– Леш, вставай, – дернул его за руку Джафар. – Читая надписи здесь, я теряю свою память. Потому что мое имя вписано в них.
– А?
В первый момент в серо-зеленых глазах герцога не было ни единой мысли. Потом он моргнул и вроде узнал Джафара.
– Я не теряю, – сообщил он. – Но почему-то весь этот город… предстоящее расставание с ним вызывает у меня состояние, близкое к ломке. И еще я не могу забыть этих людей… и эту кошку. Их участь… это самое ужасное, что только можно себе вообразить. Если они это осознают.
– Видимо, сила твоего интеллекта местным демонам пока не по зубам, – сказал Джафар, хватая его за руку. – Но эмоции их вполне устраивают. Пожалуйста, пойдем. Ты ведь иначе не сможешь меня отсюда увести. Я просто не захочу.
– Да, конечно, – Эйзен поднялся. – Смотри, бабочка…
Темно-серая бабочка с зеленым флуоресцентным рисунком на крыльях села на ступеньку.
Наклонившись, Эйзен легко накрыл ее рукой.
– Слушай, – сказал он, осененный внезапной догадкой. – Видимо, насекомые здесь все же эволюционируют… У них какая-то своя нить времени… Иначе она боялась бы меня. А так… у них нет врагов.
Джафар замер, глядя на бабочку.
– Эребия церулеум, – внезапно вспомнил он совершенно чужую информацию. – Киата ее так называет.
– Что?!!
…Когда теперь уже Эйзен в панике вытолкнул безвольного Джафара на площадку перед Воротами и дрожащими руками закрыл их на ключ, механик еще некоторое время приходил в себя, выгружая из сознания дополнительную жизнь.
– Это пострашнее, чем алкоголь, – сказал он в итоге. – Сколько мы там были?
– Пять часов тамошнего времени и один час нашего, – Эйзен смотрел на него, подозрительно сощурившись. – А теперь объясни, что с тобой случилось. Откуда ты взял название бабочки? Кто такая Киата?
Джафар помолчал, осматриваясь и пытаясь осознать.
– Мое сознание заместили, как слайд в старом проекторе. Словно вытащили одно и вставили другое… И самое странное, что тот, второй… это тоже был я. Киата – местный препод по астрономии. Но бабочек знает. В тетрадке Карины про неё нет?
Эйзен вздохнул и поморщился.
– Пока не встречалась… Ты сам-то читал тетрадь Карины?
– Только первые два рассказа.
– Будешь читать третий, как домой придем. Хотя… может, тебе уже и не надо, а? Может, это твое прошлое?
– Прекрати, – поморщился Джафар. – Я здешний. В смысле, с этой стороны.
Эйзен посмотрел на него с сомнением и всю обратную дорогу держал дистанцию.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?