Текст книги "Грибники 1,5. Вложенное пространство"

История из тетради

– Вы извините меня, Вайжа Илианович, старика многословного. Я вам не мешаю?

Вайжа сидел за банкетным столом, склонившись над курсовыми, а автор —

промахивался придвигаемым стулом в попытках присесть подле. Стул был ореховый, темно-коричневый и прочный, об стол стукался твердо и гулко, не смущая, однако, этим Иннокентия Кирилловича, известного в среде студентов Октагона под фамильярной кличкой «Кирыч».

– Нимало, – ответил Вайжа с интонацией, противоречащей смыслу. Оба собеседника были седы, однако разница в тридцать лет между ними была не в пользу Вайжи, и тому надлежало быть почтительным, хотя курсовые не располагали.

– Извините, но я должен кому-то рассказать, – интеллигентный преподаватель сел, сложенной в чашечку ладонью оберегая бородку от особо липких разносолов, – у меня где дача, поле, а на поле… куча.

Почувствовав требовательную паузу, Вайжа Илианович поднял голову от курсовых работ, щурясь на мигающие лампочки. День Рождения ректора шел уже два часа – время, когда еще никто не прекратил пить и не начал трезветь. Не пил только Вайжа.

– Это потрясающе, – произнес он. – Никогда б не подумал. Куча. Кто же осмелился?

– И вот вчера, – продолжал Иннокентий Кириллович, – я отправился гулять в те места. И что-то меня потянуло в ту сторону.

– Гравитация, должно быть.

– Что?

– Нет, ничего. Продолжайте, пожалуйста.

– Ну да. Я решил, знаете ли, взглянуть, что у нее внутри. Слишком большая она, чтобы внутри быть пустой. Куча.

– Да…

Вайжа Севитальде напоминал собой символ далёкого Вражбурга. После пятнадцатилетнего наблюдения за этой страной его восприимчивость не могла не вырастить поверх висящего на его широких плечах коричневого пальто кристалл национальной идеи – верхнюю часть геральдического белоголового орлана. Песчаные останцы Кошмарии проросли в его глаза, добавив свой уникальный, серовато-розово-желтый оттенок, а звезды с флага выродились в грубый маникюр. Сексолога Вайжа смог бы заинтересовать нестандартным пакетом интимно-психических отклонений от некоей, неизвестной орланам нормы, но врачей Вайжа не посещал, личной жизни не употреблял и вообще не существовал в мире сильных эмоциональных взаимодействий.

– Истинно говорю вам, Вайжа Илианович. Очень большая куча. Почти курган.

– Навалить курган, – поддержал разговор Вайжа. – В человеческих ли это силах.

– Посмотрите, что я оттуда извлек, – Кирыч наклонился к Вайже и показал из-под стола портфель. – И там этого много.

Вынув из портфеля длинный сверток из оберточной бумаги, обвязанный бумажной же веревкой, Иннокентий Кириллович начал теребить эту веревку за узлы, и теребил, покуда Вайжа не потянулся за ножом, лежащим между двумя мисками с почти доеденным салатом.

– О, вы, как всегда, необыкновенно находчивы, – восхитился Кирыч. – Режьте… А теперь разверните. Ничего себе, да?

В бумаге оказался остов человеческой кисти, облепленный измененными до неузнаваемости остатками бывшего хозяина.

Севитальде вгляделся.

– Ей не больше года, – сказал он наконец. – Я имею в виду – со дня захоронения. Даже подкожный жир – видите – сохранился. И запах. Понюхайте. Наверное, в вашей куче закопали труп. Отдайте в полицию.

Иннокентий Кириллович выглядел немного протрезвевшим.

– Спасибо, не хочу нюхать. Зачем ее нюхать?

– Да как хотите. Я вас не заставляю, Иннокентий Кириллович.

– Там вся куча из этого. Целиком. Из трупов.

Вайжа моргнул. Потом покосился на окружающих. Никому не было дела до двух сотрудников – пьяного и трезвого, один из которых предлагал другому понюхать тухлую человеческую конечность.

– Вся? – переспросил он тихо.

– Да, – так же тихо ответил Кирыч. – Вся. Вся куча сплошные кости.

Вайжа завернул руку обратно и положил на колени Кирычу.

– Давно вы ее выкопали?

– В выходные.

– Завтра суббота. Вы пять дней хранили ее у себя?

– Да. Думал – мало ли что. А сейчас решил вам показать. Вы не тот, кто испугается.

– Почему вы так решили?

– Вы очень достойный человек, Севитальде. Я видел, как вы двумя способами доказали теорему Бранха. Это очень смело – ведь весь мир уверен, что таких способов нет ни одного, если вы решитесь опубликовать ваши исследования…

– Я уже опубликовал их, – неохотно ушел от темы Вайжа Илианович. – Ошибок в моих выкладках никто не нашел, но все уверены, что сам Бранх непременно обнаружил бы их, будь он жив. А поскольку он мертв, то я не вправе чернить его память своими дилетантскими выходками. – Севитальде решил перевести разговор на третью тему. – Между прочим, я не встретил вас утром, поэтому не сказал – вас искала служба утилизации доходов.

– Налоговая? – еще чуть протрезвел Иннокентий Кириллович.

– Профсоюз. Вы задержали взносы за апрель.

– Так нам все еще не заплатили за март. А мне в жандармерию идти с этой рукой…

– А причем тут деньги?

– Вдруг они меня заподозрят в серийном убийстве? – старичок сделал страшные глаза. – Чем я от этих мерзавцев откупаться буду? Профсоюзными взносами?

– Вы тоже очень достойный человек, Иннокентий Кириллович, – ушел в себя Вайжа. – У меня есть знакомый следователь. Если пожелаете, он займется вашим свертком и все учтет. Разумеется, конфиденциально.

Знакомым следователем Вайжи Илиановича был сосед, приходивший время от времени одалживаться на опохмел. Несмотря на столь сомнительный повод для знакомства, Вайжа деньги давал, к следователю относился без неприятия и сейчас рекомендовал его сослуживцу, не задумываясь.

– Он… достойный человек? – на всякий случай спросил Иннокентий Кириллович.

– Не менее, чем я, – заверил его Вайжа, помогая утомленному праздником профессору подняться с орехового стула. – И даже более, – пробормотал он сам себе, – потому что искомые им доказательства не имеют отношения к досужим играм разума. Доказательства вины пользуются куда бо́льшим спросом, чем доказательства теорем.

Нетрезвый Иннокентий Кириллович не отметил сумрачного взгляда, сопровождавшего это замечание, однако его мозг надолго зацепился за словосочетание «игры разума».

«Игры разума… – думал Иннокентий Кириллович. – Почему он так недоверчив к играм? Ведь разум – он всегда разум…»

Когда выходили, Иннокентию Кирилловичу внезапно стало ясно что и почему, но потом это ясность прошла, а осталась иллюзия вещей, заменивших себя черно-белыми символами. Как будто даже на машине Вайжи Илиановича было написано «карета скорой помощи для спившихся заведующих кафедрами»; однако стоило моргнуть, и все прошло.

*

– Вообще никто, – Ренат Иванович подлил водки в голубоватую рюмку, украшенную синими виноградинами с большим зеленым листом, – ни одного человека. Никто.

– И часто такое случается в вашей практике?

Вайжа смахнул с подоконника лепестки отцветающих вишен, непонятно как залетевших на его двадцать третий этаж.

– Иногда… ну, один, два… мигранты особенно – их вообще никто не считает. Но ПЯТЬДЕСЯТ неопознанных трупов – такой глухарь и столичным жандармам в страшном сне…

Вайжа намазал плавленным сыром два куска черного хлеба. Один подвинул Педальонову.

– А соседние области запрашивали?

– Да мы и Сетробратск запрашивали… Кстати, – Ренат Иванович подвинулся через стол ближе к собеседнику, – это, конечно, секрет… но я тебе по-соседски… только никому, понял?

– Разумеется, – кивнул Вайжа.

– Из Сестробратска директива пришла, – зашептал Ренат Иванович, – свалить все эти трупы на жертвы репрессий. Только какие же это репрессии – год назад? Но обыватель не различит. И раскрываемость по району нормальная останется. А заявителю мы официально ответим – так, мол, и так, исторические это жмуры, захоронения… вот. Они нам даже журналистов обещали прислать, для правдоподобия. Писать про жертв режима. Ну, еще до Императора который.

– Интересно, – Вайжа подлил собеседнику еще водки, – а имена они жертвам сами придумают?

– О, это непременно! Каких-нибудь депортированных нацменов сюда приплетут, давно потерянных… родственники понаедут за останками. История все стерпит.

– Даже ДНК-анализ? – не удержался Севитальде.

– Результаты анализа Сестробратск обеспечит. Не в первый раз поди…

Усатая физиономия Рената Ивановича – ни дать ни взять городовой из старых фильмов – погрустнела. Еще недавно она выражала гордость за державу, умевшую пристроить имена пропавших без вести неопознанным трупам, а теперь державность втекла в рюмку, словно грим под дождем.

– А все-таки… кем бы они могли быть? – подняв седоватые брови вопросил он у миски с оливками. Потом мутно, но все с тем же печальным вопросом глянул через стол.

– Не смотрите на меня так, как будто я знаю, – холодно сказал Вайжа. – Радуйтесь тому, что среди них не было нас.

– Эксперты говорят, – внезапно припомнил Ренат Иванович, – что некоторые Безымянные жили в степях и носили мягкую обувь… пальцы на ногах все прямые… и ничем существенным не болели… А нас обещали, – пьяным голосом продолжил Ренат Иванович, – с баланса снять… да все не снимут никак… может быть из-за этих… инопланетян… как вы думаете?

Порыв ветра высыпал на стол еще несколько круглых вишневых лепестков. Ренат Иванович дунул на них и закашлялся. Вайже вдруг показалось, что это вовсе не лепестки цветов, а буквы, которыми записан ответ на такой странный, такой эсхатологический вопрос, вставший перед ними. Может быть, умерев в здесь, в Лазаринске, люди теряют имена и генетику? Значит, и Вайжа, если умрет тут…

– Безымянные, – повторил он, – первый раз налив себе водки; в стакан с таким же зеленым листом, но уже с красными виноградинами. – Полсотни интактных Безымянных, не страдавших даже остеохондрозом… Помянем же никогда не живших на Скархене, и, возможно, никогда на ней не умиравших.

Локтем Севитальде пришлось опереться на стол, чтобы, будучи слишком трезвым, не расплескать то, что он намеревался выпить.

*

Вайжа ходил на работу по одному и тому же маршруту, и необходимость свернуть с него вызывала боль почти физическую. Однако в тот день он все же решился направиться через поле, прилегавшее к участку Иннокентия Кирилловича, дабы свернув на заброшенную, покрытую сосновыми ветками аллею, рано или поздно упереться в лужайку за оврагом. Там и находилось нечто, издали похожее на террикон, а скорее всего – закопанную свалку. Рядом действительно возвышалась небольшая, по сравнению с терриконом, кучка, поросшая высокой травой. С одной стороны куча была раскопана, и Севитальде уже с тридцати шагов неплохо видел коричневатые, похожие на корни деревьев человеческие кости. Полно, человеческие ли? Ренат говорил, что по всем параметрам вроде люди… но немножко нет. Словно другая раса.

Подойдя ближе, Севитальде долго рассматривал вполне обычные на первый взгляд кости, скрытые колыхавшимися метелками высокой травы.

И тут его левый глаз уловил слабое движение, непохожее на последствия движения воздуха в атмосфере – в траве двигалось что-то живое. Или полуживое. Полуживое, пока оно не мертвое, тоже способно заявить о себе.

Наклонившись и раздвинув руками заросли, Севитальде увидел новое, только недавно попавшее в кучу человеческое тело. Оно еще не умерло. Оно было в чем-то, похожем на форменную одежду, но такого фасона, какого не встречалось ни в Лазаринске, ни в Сестробратске.

Внешне человек тоже не относился ни к одной из рас, известных Вайже, однако все же выглядел как человек мужского пола, хоть и сильно поврежденный.

Подождать, пока он умрет?

Но любопытство – от которого Вайжа, как ему казалось, давно избавился, как от атавизма – не позволило.

Присев рядом с телом он потрогал его тихо спросил:

– Кто вы? Что с вами случилось?

Человек с трудом открыл правый глаз – левого то ли не было вообще, то ли он так надежно заплыл – и еле слышно ответил:

– Случилось… Авиакатастрофа.

Вайжа мог бы поклясться, что эти слова прозвучали совсем не на том языке, к которому он привык, однако от чего-то были понятны.

– Вы не аномал, – рассудил он. – Аномалы все же синтезированы из нашего генома. А вас выбросило в кучу абсолютно чужих, и это люди. Логично предположить, что вы такой же, как они. В пользу того, что вы не аномал, говорит и то обстоятельство, что вы не зависите от навязанных вербальных обстоятельств и явно умираете в контексте обычной человеческой судьбы.

– Необычной, – поправил странный человек и, как показалось Севитальде, улыбнулся, хотя ситуация совсем не располагала.

Нет, оставлять его было нельзя. Загадочных трупов здесь и так было достаточно, а он – единственный не труп, кто хоть что-то может объяснить.

…Когда уже на койке, лежа под капельницами, странный пациент пришел в себя и заморгал одним глазом – карим – унылая регистраторша, поглядывая на спасителя, спросила:

– Я так и пишу в журнале: «Безымянный»?

– Вовсе нет, – жестко отчеканил Вайжа. – Его зовут Джафар. Джафар Ингора.

– Странное имя.

– Вы филолог?

– Нет, но…

– Вот и молчите.

– Он не из Вражбурга?

– Ни разу. Люди во Вражбурге каковы?

– Белокожие, – регистраторша даже удивилась, что ее спрашивают настолько общеизвестные вещи. – Они бреются налысо и занимаются скотоложством.

– Правильно, – кивнул Вайжа. – А этот каков?

– Этот темненький.

– Правильно. А кроме того: вы видите здесь хоть одну корову или козу?

– Н-нет…

– Следовательно что?

– Что?

– Следовательно он не оттуда.

И даже не отсюда, дура ты безмозглая, подумал Вайжа. Он давно уже перестал сетовать на тупость супримов, а использовал ее в собственных интересах. Их готовил для себя Император, в божественном предвидении своем снабдив их торчащими из утлого мозга рычагами, но Вайжа – образцовый подданный, так почему бы и ему за них не подергать? Возможно, думал он, этот Джафар с островов, а оттуда его переправили сюда с каким-нибудь секретным заданием. Хотя странно, что всех, получивших такое задание, выбрасывает в кучу на участок Иннокентия.

– Кто такие супримы? – спросил Ингора через несколько дней, когда немного освоился, но еще не отказался от своей амнезии.

– Это люди, которым если показать новый флаер за большие деньги и голую бабу, они раз на сотый его непременно купят, надеясь, что баба рядом материализуется сама, – с отвращением сказал Вайжа.

– А разве так не бывает? – улыбнулся Джафар.

– Посмотрите на монстра, которого мне выписал со склада наш Отдел Контроля, – Севитальде кивнул в сторону окна. – Новейшая разработка, восемь передач, чтоб я так жил, как он летает. Но у меня пока что материализовались только вы.

– Так вы же пешком ходите.

– Потому что эта машина напичкана прослушивающей аппаратурой. Потому что мне, как вы, наверное заметили, недалеко до работы. И еще потому, что я не умею его водить.

– Можно исправить, – сказал Джафар.

Через неделю вся прослушка была снята и переориентирована на квартиры соседей, а Севитальде возил на работу личный пилот.

– Так чем вы занимались в прошлой жизни? – в очередной раз спросил Вайжа Джафара в момент особенного благодушия.

– Не помню ни дня оттуда, – сокрушенно признался человек из кучи, и как ни странно, Севитальде ему поверил.

Глава 6. Осирис и Амон

– Уговорить меня подвергнуться замещению сознания второй раз ты не сможешь, – сказал Джафар во время вечерней прогулки, предварительно поразмыслив над прочитанным.

– А если на второй раз у тебя, например, возникнет иммунитет к добавочной личности? – заинтересовался Эйзен. Поразмыслив, он решил, что Джафар все-таки отсюда. Иначе было бы слишком жутко.

– Ты собрался ставить надо мной опыты?

– Ты сам предлагал, – Эйзен развел руками. – Завещал свое тело науке.

– Так то тело. Ему уже все равно, его сочли мороком и… не помню, говорил ли ты про национальный вопрос, но я могу обвинить тебя и в этом, если хочешь.

Эйзен рассмеялся.

– А давай.

Он просто наполовину другой национальности, убеждал себя Эйзен. Вот и все. Все мои подозрения – чистой воды неприятие… хотя нет, это не так. Если вспомнить себя в некий момент. Даже если вспомнить себя в момент слабости.

– Обвинил, – пожал плечами Джафар. – Ты – номинативная форма в данном ареале, а следовательно – шовинист, и…

Эйзен просто неприлично заржал.

– Отлично!

– Так что у нас по национальному вопросу?

И тут внутри Эйзена снова проснулся проповедник и даже немного поэт. Да, него бывали моменты слабости. Но их нужно преобразовывать в творчество.

– Ты точно не пожалеешь о своем решении услышать лекцию на эту тему? – серьезно спросил он.

Джафар насторожился, но кивнул.

– Хорошо. Я не понимаю словосочетания «национальный вопрос», – вдохновенно начал Эйзен. – Я вижу только национальные ответы. Вот некоторые национальности, например, одухотворяют в своем искусстве материю, а другие – материализуют дух. И сходятся, и идут по одной дороге, и сильно дороги друг другу, но семь страниц из десяти про секс и котлеты – и у второй национальности уже чугунные слезы и тяжесть желудке, хочется выматериться и отряхнуть с крыльев иллюзий древнюю, мучительно материальную притчу и лететь – да, к чертям разбить о купол неба голову, налитую свинцом чужих мыслей, чтобы вернуть мечту: а вдруг небо пустое? Точнее, для одних пустое, а для других полное свободы.

Эйзен вздохнул, повернулся, посмотрел на заинтересованно и удивленно моргающего Джафара и продолжил:

– Но в то же время: «сие есть тело мое, сие есть кровь моя», а есть еще дух мой, он вообще бессмертен, даже если вы в танке, можете это предположить хотя бы для красоты. Так вот, вытряхнув весь мусор из головы, одна нация снова начинает любить другую – чтобы вкладывать, не отбирать. Ибо никто не дорог нам так как тот, в кого много вложено. Только воздается нам по иной системе ценностей, по протоколу. И эта неравнозначность – тоже любовь… «Сие есть дух мой, он с тобой, чтобы ты не скучал». А сие – неравнозначное – есть бублик мой, с котлетой… И жрать эти бублики наверно тоже что-то типа мученичества от несовпадения менталитетов.

Эйзен ненадолго задумался а потом продолжил:

– …а от ругани предостерегает древний родовой инстинкт – ты не моего племени, я – лист на огромном дереве, а ты – вода из-под земли, давно ставшая кровью. При тебе нельзя родовые слова, как бы не были они светски. Но доброта говорит другое – у тебя слова не с собой, возьми мои. Только не злоупотребляй, а то мне придется слезами бессилия смывать с небес эту копоть. С твердыни твоих небес… И вот я притворяюсь, что небеса твердые, что моя голова разбита и легкомысленна, что я нуждаюсь в бубликах, что я уже почти не тоскую и не улетаю вверх, и что нечто, заставляющее зеленый лист трепетать о земле – вода, а не кровь…

Эйзен замолчал и смутился. Он хотел резюмировать свой поток сознания, но не смог. Джафар медленно моргнул.

– Никогда мне столь поэтично не объясняли, – медленно сказал он, – что я кусок земного праха, желающий стать мировым эфиром. – Он усмехнулся. – В самолетах часто используется такая вещь, как съемный балласт. Для улучшения лётных качеств…

– Я не об этом говорил, – почти обиделся Эйзен.

– Я понял, о чем ты говорил, и что хотел мне объяснить. – Джафар поднимался по тропинке легко, словно за его спиной и не было визита в зависший во времени Лазаринск или как его там. – Ты говоришь, что природа моя тяжела и приземленная, но без ее силы тебе не набрать те самые две тысячи двести оборотов в минуту, которые нужны, чтобы оторваться от земли и выяснить, какое же небо на самом деле.

Удивленно посмотрев на Джафара, Эйзен кивнул. Некоторое время они поднимались молча, потом Джафар сказал:

– На такую роль я согласен.

*

Когда зацвели сады, лес проснулся и начал, по выражению Саши, насылать волны безумия. Немногочисленными блюстителям порядка приходилось постоянно улаживать скандалы и разнимать дерущихся людей.

Джафар обьявил Эйзену, что окончательно покинет его гостеприимный дом через две – три недели: в его жилище сантехники должны за это время провести воду.

– Это хорошо, – сказал Эйзен, рассматривая место, где Джафар собирался жить. – А то надоел ты мне. Как в окно не выгляну – стоит на каменной плите и медитирует на одной ноге. Как так можно? Я бы упал.

– Неудивительно при твоей малохольности, – сказал Джафар, хлопая герцога по едва зажившей спине так, что тот чуть не упал. – Ты и на двух-то еле держишься.

Эйзен в ответ ткнул его в бок. Джафар притянул его к себе и обездвижил, зафиксировав руки за спиной.

– Все, герцог, – прошептал он Эйзену в ухо. – Теперь ты в моей власти. Будешь со мной медитировать на одной ноге, пока не научишься.

Герцог рассмеялся.

В таком виде и застали их две девицы, вырулившие из-за поворота.

– Это кто? – спросил Эйзен.

– Тома и Оксана. Как им тебя представить?

– Скажи, что я просто Лёша… нет, лучше Алексей Фёдорович.

– Здравствуйте, Джафар Рэймисович! – хором произнесли девушки. И захихикали. Оксана была статной шатенкой с длинными волосами, а Тома – хрупкой блондинкой с большими голубыми глазами.

– Добрый день, – нейтральным тоном отозвался Джафар.

– Это вы очередного преступника поймали? – спросила Тома.

Джафар отпустил герцога и перехватил его за шею.

– А вас только криминальные элементы интересуют? Тогда Алексей Фёдорович, не подойдет, он разве что муху раздавить может. Энтомолог.

Вырвавшись, Эйзен поочерёдно поцеловал дамам руки.

– А у него девушка есть? – тут же сориентировалась Тома.

– Нет, он служит только науке.

– Меня Джафар Рэймисович так отрекомендовал, – подал голос Эйзен, – что теперь мне только наука и остается…

Девушки засмеялись и отправились дальше, поминутно оглядываясь.

*

– Я смотрю, ты освоился, – весело сказал Эйзен, когда девушки ушли. – Но всё-таки ты с ними излишне строг. Они же симпатичные. Почему?

– Потому что они вульгарны, – пожал плечами Джафар.

– Ну и что? – вредничал Эйзен. – Вдруг тебе бы повезло, и за внешней вульгарностью…

Джафар повернулся так быстро, что Эйзен с трепетом вспомнил его боевую скорость. А механик уже схватил герцога за воротник и зашипел в ухо:

– Ты, видимо, считаешь меня похотливой свиньей, которая выделывается перед каждой девицей в надежде на очередную любовную победу? Ты правда так думаешь?

– Яша, – ошеломлённо прошептал Эйзен, – ты что?

Джафар резко отпустил его, уронив руки. Он и сам не знал, откуда взялся этот гнев, но верил, что он справедливый.

– Если я что-то неверно истолковал, – тихо сказал Эйзен, – прости…

– Ты всё неверно истолковал, – с болью сказал Джафар, отворачиваясь. – Ты неверно истолковал меня. Но я… я ничего уже не смогу тебе объяснить. Все эти вещи… Все это не для меня, я разучился играть в эти игры.

Эйзен вздохнул.

– Пойдём домой. Ты устаёшь от людей. Там я оставлю тебя одного…

– Чтобы я окончательно спятил, – буркнул Джафар.

– Будешь выносить мне мозг?

– Может, там и выносить нечего…

Их спор был прерван появлением следующей пары посетителей, на этот раз – парней.

– Джафар, слышь, привет, – сказал тот, что выглядел постарше, – у меня на ноуте, похоже, аккумулятор отходит, опять фатал эррор, а там документы…

Выслушав примерно минуту его непрерывной речи, Джафар кивнул на скамейку:

– Не раньше завтра. И то вечером.

Второй улыбнулся, пожал плечами и развёл руками:

– Вы уж извините… он опять… я говорил ему…

– Я понял, – ответил Джафар. И смотрел на обеих в упор, пока они не ушли.

– А это кто? – тихо спросил Эйзен, втайне радуясь, что на этот раз его вообще не заметили.

– Это Фаталик и Орехов-Грецкий. Фаталик сначала пытался меня разыграть, мол, у него ноут сломался, чтобы доказать Грецкому, что я ничего не смыслю в сложной технике. А потом ноут действительно сломался.

Эйзен фыркнул. Но в следующий момент успокоился и задумался.

– Мы ругаемся из-за леса, – сделал он вывод. – Лес иногда пытается свести людей с ума.

Джафар взял со скамейки Фаталиков ноут и осмотрел его.

– И как это исправить? – спросил он. – Погоди, я отнесу…

Пока он ходил к себе, Эйзен размышлял.

– Слушай, – поделился он результатом, когда Джафар вернулся, – давай играть, что мы – это не мы.

– Не мы?

– Ну, кем бы ты хотел быть?

– Я никем, кроме себя, быть не умею.

– Собой тебе сейчас плохо. Зачем быть тем, кем быть плохо? Мне тоже дерьмово, я на полном энергетическом нуле, мне хочется забиться в угол и выть. Поэтому давай я буду не я.

Джафар задумался.

– Ты похож на нашего древнего бога, Осириса, – сказал он после долгой паузы.

– А ты тогда кто?

– А я тогда буду… мне всегда казалось, что раз Солнце сожгло мне глаз, я могу быть богом Солнца, Ра. Он же Амон, но Амоном, насколько я слышал, он стал позже…

– Будешь Амоном Ра, – обрадовался Эйзен. – Моим… кто ты мне, дед или прадед? Я не силён в этих связях…

– Мы будем хронологически равны, – отмахнутся Джафар. – Итак, скажи мне, Осирис, какого Сета у нас за воротами валяется другой мир? Кстати, а захватил ли ты от него волшебный ключ?

– Экий ты смелый, Амон, – хмыкнул Осирис. – Думаешь, к другим нам этот мир отнесётся иначе?

– Возможно, другие мы поймём про него что-то другое.

– Безумец! Но мне уже интересно.

– Я верил, что ты любишь эксперименты.

*

– Возможно, – Осирис бродил по загадочному городу, пиная бумаги, – это часть нашего мира?

– Непохоже, – сказал Ра, осматривая архитектуру. – Это не похоже на Мемфис или Александрию… вообще ни на что из наших не похоже. Я этот кусок пространства точно не создавал.

– Может, это болезнь того, что ты создавал? – быстро предположил Осирис.

– Но она не прогрессирует, – возразил Ра, что-то припомнив про болезни.

– Но если учесть, – привычно перешёл Осирис в формат научной дискуссии, – что грибы Threaderis segmani растут только здесь, то вполне возможно, что именно они и выполняют метастатическую роль…

– Или роль гормонов. Слушай, мы ведь боги, мы знаем про гормоны?

– Боги все знают, – махнул рукой Осирис. – Иначе мир у нас не получился бы.

– И правда, как я забыл…

– Переходим к следующему вопросу, – продолжал Осирис. – Люди в тетрадке. Кто создал их? Кто такие аномалы? Кто такая Тамара?

– Кстати, Тамара к нам сегодня подходила… ну, ко мне в храм, – вспомнил Ра.

– Вряд ли данная Тамара что-нибудь знает про генетические коды. Не у всякой Наташи есть кошки, знаешь ли.

– Бескошие у нас в Египте равносильно отступничеству и достойно порицания.

…Немного помедлив, боги вошли в самое большое здание из тех восьми, что располагались по кругу на окраине города, рядом с переплетением железных дорог – ещё ранее, будучи Эйзеном и Джафаром, они заключили, что это железнодорожное депо.

Лестницы внутри здания были обрамлены витыми чугунными перилами, многократно окрашенными в различные цвета странной зернистой краской. Последний слой был зеленовато-голубого цвета.

– Все как у нас в Мемфисе, – пробурчал Амон Ра. – Красят, красят, зачем – непонятно. Зачем красить чугун, эксплуатируемый в помещениях? Идиоты.

Осирис хохотнул.

– Не ворчи, Амончик! Может, в этом заблудившемся куске реальности оно и не чугун вовсе…

– Что я, чугун не узнаю, Осичка? – все тем же ворчливым тоном возразил Амон Ра. – Сам создавал!

…В комнате, опознанной богами как кабинет ректора, они задержались надолго. Интуиция подсказывала, что если где-то и может содержаться что-то важное, то скорее всего в начальственной переписке. Компьютер не работал, да и непонятно было, как он включался в принципе, а вот бумаги…

Уже минут через двадцать Осирис сообщил:

– Нашёл письмо, где упоминаются известные нам персонажи. Смотри…

ᒖᓉᔝᕳ год,

Адиен – Октагон.

«Здравствуй душенька Фратик Енархазович! Узнал от своих вестников, что у вас, слава божественному естеству, все в порядке! Да и у нас, слава небесам и Императору, все налаживается просто день ото дня. Подумаешь, бывало, что уж некуда ему дальше налаживаться, а после присмотришься и увидишь, как наладилось что-нибудь, упущенное в прошлом размышлении.

Однако не стану утомлять тебя долгим вступлением, а сразу перейду к делу. Великий наш Император, неустанно пекущийся о благоденствии своих подданных, повелел гениальным указом своим номер 13-126-80, чтобы к нам в Адиен прислали на обучение иностранного студента. Иностранного, Фратик Енархазович, это означает твоего, потому что ты для нас, уж не обижайся существенно, иностранец. А мы со своей стороны пришлём сообразно вам одного из наших гениальных учеников, во имя укрепления дружбы и сотрудничества между нашими народами.

Фамилия нашего студента дель Хартис, имя – Лурин. Последние четыре года юноша воспитывался в приёмной семье, так что требует к себе особого внимания. Лурин мечтает стать астрофизиком.

С глубочайшим уважением,

Ректор Адиена,

Н. А. Гиженшальский.

Следующим лежало второе письмо:

ᒖᓉᔝᕳ год,

Октагон – Адиен.

Доброго вам всего, душенька Никодим Арнольдович! Благодарствую за ваше предложение и весьма им польщен. Могу отправить в ваши далёкие края одного из наших студентов. Последние четыре года он не воспитывался нигде, так как исполнял свой долг на границах империи. У него есть небольшая травма головы, поэтому его обучение требует деликатного подхода и глубочайшего терпения. Зовут его Джафар Ингора, и он мечтает быть полезным своему Отечеству в любой области, которую он способен освоить. Я поначалу не возлагал на него особых надежд, но господин Севитальде, чей блестящий доклад вы, несомненно, помните на конгрессе, верил в его способности. Время показало, что он не ошибся.

С нижайшим поклоном, Ф. Е. Марбен».

– Они что, эти ректора, издеваются друг над другом? – спросил Амон Ра, нахмурившись. – Один студент сирота, другой явно перестарок и стукнутый. Про имя я уже вообще молчу. Где-то я его слышал. А слово «император» тут какое-то зыбкое, ты заметил? Словно для нашего сознания он император, а когда писали, имели в виду некоего правителя, но с другим титулом.

Осирис сидел на полу в окружении бумаг и громко хохотал.

– Пора домой, пока мы снова не свихнулись, – сказал он, вытирая слёзы. – Да, иногда императоры называют себя как-то иначе. Ради легитимности. Ты бог, должен знать. Я вот не понимаю, почему перевод букв нам включают, а летоисчисления – нет.

Амон Ра помрачнел.

– Боюсь, это как раз потому, что события настолько давнишние… что их невозможно соотнести с нашими. Из тетради Файоль, которую я наконец-то прочитал, мы знаем, что этот самый Джафар, которого нашёл Севитальде в куче, и которого они позже послали в Адиен… что тоже было странно, учитывая формат обмена… отправился туда, но через полгода вернулся, однако не официальным путем, по воздуху, а под землей… где было что-то вроде старой железной дороги, заселенной… странными существами. А вернулся он потому, что между странами, где располагались эти университеты, началась война. Кстати, на всей планете было всего две крупных страны, поделившие ее точно пополам. Столицы их в тетрадке назывались Сестробратск и Вражбург.

– Это я помню, А не помнишь, как поделили: вдоль экватора или поперек? – сквозь смех произнёс Осирис.