Текст книги "Битва за Лукоморье. Книга 3"

А, так вот кого несведущий в названиях Боро обозвал «гирихтуном». Вояке простительно.

– Про гирифтенов читывал. Вроде золото любят, хотят его себе для гнезда заполучить, потому и пещеры золотые вместе с фригалами, всадниками своими, охраняют.

– Есть такое, но нашего мы от золота отучили.

– А разве так можно?

– Можно, если сам такой. Филимону-обаяннику до золота дела нет, он живое любит, вот и сумел. Если б он еще поменьше в кружку глядел!.. В дороге-то особо не разгуляешься, а в городах харчевни с винищем на каждом углу. Хотя нет худа без добра… Будь с Филимоном все в порядке, не пошел бы он с таким даром к простому зверинщику, а другой с Малышом бы не управился.

– Надо же! – совершенно искренне подивился Алеша, – а в книгах пишут, что гирифтены без пары не живут, двое их всегда: всадник-фригал и гирифтен, птицезмей когтистый. Один гибнет, и второму тоже конец.

– Оно и так, и не так, – Слобо самодовольно погладил усы, точно и не собирался только что на колени бухаться. – Бывает, хоть и редко, что добытчики привозят гирифтеновы яйца, еще реже из них птенец вылупляется, а вот вырастить его, почитай, никому не удается. А Филимон сумел! Сейчас сам увидишь.

Драгоценный гирифтен путешествовал в крытой повозке, но на привалах его выводили подышать и размяться, вывели и сейчас. Здоровенная, с хорошего тяжеловоза, страшная и при этом потрясающе красивая тварь смирно сидела на траве возле корыта с водой и таращилась на оседлавшего пустой бочонок красноносого обаянника.

Из всех виденных Алешей чуд и чудищ гирифтен по прозвищу Малыш больше всего напоминал пещерного василиска, но при этом был крупнее и не казался ни отвратительным, ни смертоносным, хотя подходить к такому близко богатырь бы не посоветовал никому. Конники шутят, что у лошадей перед кусается, а зад лягается; гирифтен был опасен еще и с боков, поскольку обладал крыльями. В том, что они могут поднять эдакую тушу, Алеша был отнюдь не уверен, а вот перебить хребет какому-нибудь раззяве запросто. Впрочем, сзади было еще хуже – мощный, постепенно сужающийся хвост ближе к концу украшали костяные лезвия, больше всего похожие на брюшные рыбьи плавники. Рубанет такими со всей силы – руку-ногу точно посечет, а то и пополам перерубит.

– Фригалы-наездники на шею садятся? – определил единственное подходящее место китежанин. – У самого основания?

– Куда ж еще? – удивился Слобо. – Филимон, разверни-ка Малыша к нам передом. И чтоб встопорщился.

Красноносый обаянник кивнул, снял с шеи одну из многочисленных висящих там свистулек и поднес к губам, однако никаких звуков не раздалось. Зато гирифтен словно бы приосанился, взмахнул оказавшимися разной длины крыльями и начал неспешно, как ладья на большой воде, разворачиваться на мощных лапах. Показалось брюхо, покрытое мелкой мерцающей чешуей, на боках переходящей в золотистые, словно львиная шерсть, перышки. Длинная, хоть и не чрезмерно, шея вытянулась, большой со светлым кончиком не птичий и не черепаший клюв приоткрылся, позволяя видеть прихотливо изрезанную костяную полосу. Казалось, в пасти бесценного зверя зубцами друг к другу вставлено два королевских венца.

– Ушки! Ушки-то каковы! – горячо шептал зверинщик, указывая на украшавшие голову зверя длинные изумрудные перья, как раз вставшие торчмя. Такие же, только покороче, росли и на шее, образуя нечто вроде короткой, постепенно сходящей на нет гривы.

– Ушки знатные, – согласился Алеша. – Любой филин обзавидуется, а с крылом-то у него что? Сломано?

– Родился таким. Может, яйцо порченое было, потому из гнезда и выкинули, а добытчики подобрали. Ничего. Если что с самого рождения не так, то оно уже так. В детстве кошка у меня была, трехлапка, видел бы ты, как она мышей ловила!

– Тут мышами не обойдешься, – китежанин попробовал поймать изумрудный, под стать «ушкам», взгляд калеки – не вышло, гирифтен глядел куда-то ввысь, – тут овец с козами подавай.

– Да все он ест, хоть траву, хоть рыбу. Курочку-другую при случае проглотит, молочко любит, яблочки. Кашу варим, репу парим… Главное не перекормить, двигаться вволю-то он не может.

– Из-за крыла?

– Сейчас из-за крыла, только, будь все в порядке, пришлось бы либо крылья подрезать, либо на привязи держать, а это и собаке вредно. Разве что Филимон что-нибудь придумал бы. Эй, друже, что бы ты делал, если б у Малыша оба крыла в порядке были?

– Не знаю, – обаянник вернул свою свистульку на место и взял другую. – Да и зачем об этом думать? Он живет с одним плохим крылом, но не понимает этого. Он счастлив, только хочет свежей рыбы, а ее нет. Я попросил подождать и обещал молока.

Человеческую речь гирифтен вряд ли понимал, так что калечное крыло он расправил по чистой случайности. Медью блеснули поймавшие отблески заходящего солнца перья, легонько прошелестело…

«Тут я, на берегу за дальними возами, – малость не ко времени напомнил о себе Буланко. – На опушке три больших урода пасутся, в ручье мелкие плещутся. ЕЕ нет. Куда бежать?»

За излишнюю торопливость Алеша себя ругал частенько. Ругал, давал зарок впредь быть умнее и опять спешил. Ну вот зачем было звать Буланко прежде времени?! Теперь размечтавшийся жеребец, чего доброго, отправится искать единорожицу в одиночку, а волшебные кобылицы с чужаками ладят редко.

– Жди, сейчас подойдем, – шепнул в кулак Алеша, сдавленно, для прикрытия кашлянул и окликнул зверинщика. – Стемнеет скоро, а мне на единорожицу глянуть охота.

– На лугу она, – зверинщик все еще любовался своим гирифтеном, – никуда не денется. Сейчас мы с Филимоном тебе Огнегора нашего покажем, обезьяна лесного.

– Так и он никуда не денется, – отшутился Охотник, – на обратном пути и посмотрим.

– Не получится, – Филимон аж свистульку от губ отнял. – Спать я его после вечерней кормежки уложу, а то всю ночь колобродить будет.

– Ну, значит, до завтра отложим. Обезьян-то я в Великограде видал. У скоморохов.

– Мелких, поди?

– С кошку.

– А мой здоровенный, – Слобо никак не мог оторваться от своего гирифтена. – Ну скажи, красавец?

«Где вы там? Я жду, но тут плохо. Это отсюда свиньями пахло, я тебе говорил!»

– Конечно, красавец, – поспешно согласился со зверинщиком китежанин, – только мне жуть как охота единорожку поглядеть.

– Охота так охота, – Слобо казался слегка удивленным. – Пошли.

Солнце уже наполовину сползло за лесную кромку, но света еще хватало. Первым, кого увидел Алеша, был Буланко, замерший возле выбежавшей на середину луговины одинокой березы. Дальше темными стогами высились длинноногие горбатые верблюды, еще кто-то, явно не мелкий, развалился в траве, а возле ручья на валуне сидел парень в лохматом пастушьем плаще и возились не слишком большие, зато толстенные животины с огромными головами.

– Водяные свиньи, – немедленно объяснил Слобо. – Гляди, конь твой! Отвязался, что ли?

– Я его не привязываю никогда.

– У вас так заведено, что ли?

– У нас много чего заведено, – не стал вдаваться в подробности китежанин. – Эти свиньи, они где водятся?

– На Среднеморских островах, как и слониши. Дальше на юг, за морем, такие же живут, только большие. С ними ни один зверинщик не свяжется, уж больно злы и без болота своего долго не протянут, да и дорога… Вот слона я, Белобог поможет, добуду, это те же слониши, только каждый на дюжину коней потянет. Слон, если его обучить, сам пойдет, его даже нагрузить можно, а свиней водяных только везти, а где под эдакие туши повозку взять?..

«Спроси, где ОНА. Я к НЕЙ побегу, а ты свиней своих смотри, сколько хочешь».

– У тебя, Слобо, и так всего много, – говорить сразу с двоими, причем с одним еще и украдкой, то еще удовольствие! – Да и зачем большие, если есть мелкие такие же. На опушке, это ведь верблюды?

– Они самые. Чем хороши, так это тем, что почти без пригляда пасутся. Вот за свиньями водяными глаз да глаз нужен, а уж за гирифтеном…

«Спроси! В нетерпении я!»

– Хорошо, что верблюды умные, – перебил очередной рассказ о зверинщиковом любимце Алеша, – а как с этим у единорогов? И где твоя красотка, в лес ушла?

– Красотка?! – расплылся в улыбке Слобо. – Так ее и зовем, но ты-то как узнал? Или Боро разболтал?

– Сам угадал. В ученых книгах их так и описывают.

– Ох уж книги эти ученые! – фыркнул зверинщик. – Имя-то ты угадал, а саму что, не признаешь? Вон же она, не доходя верблюдов разлеглась. Грязь там, а она любит в грязи валяться…

«Эта?! Вот эта?!»

Иногда лучше не просить, не знать и не видеть. Иногда лучше не мечтать. Забравшаяся в грязь серая толстоногая тварь с полусвинячей мордой, обвислой верхней губой, коротким тупым рогом и могучими глубокими складками на шкуре Алешу и то расстроила, а уж Буланко разве только в голос не взвыл.

– В тайге похожие водятся, только шерстистые и больше раза в три, – Охотник с сочувствием глянул на поникшего коня, но утешать его при Слободане все же не стал. – Только этих тварей носорогами называют, чудь белоглазая на них верхом ездит. Я-то думал, у тебя настоящий единорог…

– В смысле волшебный конь с рогом, который лишь девиц слушается? Это не по нашей части… хотя, попадись мне такой жеребенок, я б не отказался! Филимон, конечно, не девица, но, чем худ не шутит, вдруг бы да справился? С гирифтеном же получилось, ты сам видел! Ты извини, я отойду, сыну кое-что сказать надо, пока он спать не ушел.

– Лады, – пробормотал Охотник, запоздало коря себя за болтливость.

И вольно же ему было во время странствий со скуки расписывать Буланко всяких книжных тварей! Конь эти рассказы в одно ухо впускал, а в другое выпускал, пока богатырь не добрался до единорогов. Чистые, прекрасные, непорочные создания, Белобоговы любимцы, да к тому же почти кони, жеребца впечатлили необычайно, но на Руси единороги пропали даже прежде Первозверей. Узнав про это, Буланыш взгрустнул и вроде бы выкинул недостижимую мечту из головы, и тут худы подсунули Слобо с его Красоткой.

Рог у серой губошлепины, впрочем, имелся, причем единственный, так что обмана никакого не было, вернее, наслушавшийся о чудесных зверях Буланко обманул себя сам. Размечтался о белой кобылице с хрустальным рогом и нарвался на развалившуюся в грязи не то свинью, не то слониху.

«Единорожица… Лучше б ее вовсе не было, – страдал жеребец. – Вот не было бы и все… Это она пахла. Свиньей».

– А ее и нет, – утешил Алеша, косясь на что-то втолковывавшего сыну Слобо. – Забудь, дружище. Попасись. Водички попей.

* * *

Вкуса знаменитой слободановой чорбы Алеша так и не распробовал, проглотил наспех сколько влезло, и помчался унимать негодующего Буланко. Оскорбленный в лучших чувствах конь то сетовал на обман, то рвался скакать, очертя голову, куда глаза глядят, то желал втоптать в грязь злополучную единорожицу, то принимался жалеть себя.

– Ее бы кто пожалел, – не выдержал в конце концов Охотник, – мало того, что страшная и в зверинец угодила, так еще и ты взъелся.

«Она себя не нюхает. Она себя не видит. Легла в грязь и лежит. Ей хорошо, а мне плохо. Зачем смотрел? Зачем ты меня к ней звал?»

– Ты сам ее повидать рвался, чуть дыру мне в голове не сделал.

«Все обман… Не хочу. Ничего не хочу. Совсем».

– Слушай, я пойду, – решил наконец богатырь, – хоть высплюсь, что ли.

«Иди куда хочешь, – дозволил гривастый страдалец, – не держу».

У лагерных костров было пусто, только на сваленных возле крайнего шатра вьюках развалилась пара караульщиков, да за повозками кто-то не то бубнил, не то порывался петь. Всего умней сейчас было забраться в шатер и хорошенько выспаться, но не хотелось, да и ночь выдалась знатная, особенно небо. Глядел бы на звезды и глядел. И думал… Обо всем и ни о чем. Еще лучше было бы вытащить гусли, душа просила, но свои вьюки Алеша отволок в слободанов шатер, не будить же добрых людей… А добрые люди сами пришли. Раздалось сопенье, и из-за темных кустов выкатилось нечто светлое, оказавшееся слонишей.

– Доброй ночи, китежанин, – выбравшаяся из темноты вслед за своим любимцем Зденка несла в руках что-то вроде подушки. – Вижу, не спишь.

– Да, не спится.

– Хорошо, что не спится. При батюшке трудно мне с тобой говорить… Я вино принесла, хорошее, старое. Много чего в Ольше оставили, а его взяли. Будешь?

– Спасибо, – так вот что у нее в руках, мех с вином. – Не хочется.

– Может, потом?

– Может.

– Я прощенья попросить, – молодая зверинщица легко опустилась наземь. Близко, но не рядом. – Зря я на тебя накинулась.

– Пустое. Слобо… Твой отец говорит, ты зверье чуешь, может, и не только зверье. С Любодаром было что-то не в порядке, и ты это поняла. Чуяла ложь, а думала, что дело в нас, китежанах. Так бывает.

– Так бывает, – тонкая рука оттолкнула сунувшегося поближе слонишу, в словно бы атласном ухе зверенка светлячком блеснула серьга. – Если тебя, маленького, укусит пес, ты, уже большой, станешь сторониться собак. В каждом из нас своя собака… Почему ты не убил лжеца?

– Тебе бы этого хотелось?

– Уже не знаю. Ты не будешь пить?

– Нет, – и впрямь не хотелось, зато потянуло объясниться. – Зденка, не поняв, убивают только в большой опасности. Мне ничего не грозило, ведь я намного сильнее.

– Ты – чародей, все китежане – чародеи. Я попросила прощения, ты простил?

– Как я могу простить, ведь я не обижался. Зачем ему серьга?

– Чтоб не потерялся. У нас семеро слониш, но особенный только Мальчик. Он тебе нравится?

– Еще бы.

– Тогда и ты ему понравишься. Мальчик, это друг. Поздоровайся.

Слониша мотнул ушами и медленно протянул хобот. Свет костра делал розовое нежно-золотистым, такого цвета плоды на исходе лета привозят в Великоград с юга. Утром залюбовавшийся Зденкой богатырь слонишу особо не разглядывал, а был он занятным и наверняка сильным, всяко посильней большой собаки. Мощное, покрытое морщинистой, почти голой кожей тело опиралось на четыре толстые ноги без копыт, хвост напоминал крысиный, а шеи не было, туловище сразу переходило в большую ушастую, украшенную носом-хоботом голову. Глазки большие, влажные, умные… Красотой создание не блистало, но было забавным, куда лучше злополучной единорожицы и пузатых водяных свиней.

– Здравствуй, Мальчик, – Охотник позволил обхватить свою руку. – Сколько ему?

– Девять, он еще маленький, – девушка легко поднялась. – Нам пора, доброй тебе ночи.

– Давай вино донесу, негоже такую ценность бросать.

– Донеси.

Шли молча, светили звезды, пахло то осенью, то зверьем, то снова осенью. Зденка остановилась возле небольшой расписной повозки, почти домика. Протянула руку забрать оказавшийся ненужным мех. Иногда пальцы встречаются случайно. Иногда это ничего не значит.

– Зачем ты стал Охотником, Алеша?

– Так получилось. Ты – зверинщица, я – Охотник.

– Я такой родилась, ты стал. Прощай.

– Доброй ночи.

Слобо за ужином предлагал заночевать в его шатре, и Алеша с удовольствием согласился, однако отчего-то вернулся к прогорающему костру. Почему он Охотник? Да потому что, как оказалось, не может быть никем иным! Большое счастье – найти свою дорогу, и он нашел. Мелочей на выбранном пути нет, ведь в любом пустяке может зло проклюнуться. Черный цыпленок – и тот способен подбить дурака-хозяина отдать свою душу и тем добавить сил нечисти покрупнее, что за один раз губит уже по полсотни душ. А каждая загубленная душа падает на весы на Той-Стороне, и через то Чернобог со Тьмой набирают силу. Если наберут, всем придется жить во зле, но это уж дудки! Не обломится им ничегошеньки, пока стоит Китеж и разъезжают по Руси Охотники. Братья и сестры.

* * *

Под такими звездами о демонах думается плохо, жаль, самим демонам живые звезды не помеха, хоть и не помощники. Красоты Чернобогу с его Тьмой никогда не понять и нипочем не создать, потому, видать, упыри с вештицами, спутавшись со злом, и становятся мало-помалу уродами. Иначе просто не выходит.

Мысль была странной, но в последнее время Алеше чего только в голову не лезло, правда, требовались для этого свободное время, одиночество и малая толика не пойми чего, которое то появлялось, то исчезало. Сегодня оно нахлынуло, вот Охотник и просидел возле почти погасшего костра, пока прямо на него не выскочил непонятный зверь, которого богатырь незамысловато сгреб за шкирку. Похожая сразу на лисицу и обезьяну животина с полосатым хвостом, как ни извивалась, вырваться из богатырских рук не могла. В здешних лесах такое водиться не могло, значит, удрало.

– Сюда, сюда побежал!

Вылетевший из-за шатров Зринко не врезался в Алешу лишь потому, что китежанин успел отшагнуть. Схваченная животина недовольно заверещала, парень, кое-как погасив разбег, захлопал глазами.

– Куда его? – для вящей убедительности китежанин сунул добычу охраннику чуть ли ни в нос.

– Вот сюды… – Зринко затряс большой торбой с завязками. – Ахти, беда-то какая!

– Да ладно, беда, не гирифтен же удрал, – утешил китежанин. – Да и поймали уже! Раскрывай свой мешок. И держи! Крепко.

– Этого-то словили, – запричитал под крепнущий шум парень, что не мешало ему выполнять приказы Охотника, – а других?!

Зринко был тем еще треплом, а Боро, чтобы заткнуть подопечного, рядом не оказалось. Алеша в два счета вызнал, что красноносый Филимон напился так, что лыка не вяжет. И ладно бы, не впервой, но малое зверье, что в клетках в крайних повозках сидело, как нарочно именно сейчас вырвалось на волю – и ну носиться по лагерю! Старый Слобо с сынами всех подняли, мечутся, ловят, но куда там, в темнотище такой.

– Сперва самых шустрых отловить надо, – посоветовал, затягивая ремни на мешке, китежанин, – чтоб далеко не забрались. Идем, помогу.

– Так темнотища ж хоть глаз коли!

– Я в темноте неплохо вижу, – распространяться о свойствах китежанской вязи Алеша не стал.

– Ух ты, – восхитился Зринко.

Алеша через мгновенье тоже восхитился – поднявшейся суматохой. Зверье, казалось, было повсюду. Выскакивало из-за возов и под них же пряталось, цеплялось за шатры, откуда-то спрыгивало, шуршало под ногами, путалось в траве. Растерялось, видать, столько взаперти просидев. Или боялось леса. Большой дикобраз, забившийся подальше в угол настежь открытой клетки, явно боялся.

С грохотом рухнул какой-то чан. Свалившего его здоровенного, с гончака, зайца Алеша ухватил за уши и всучил оказавшемуся на пути Боро. «Десятник» с добычей исчез за покосившимся шатром, и тут потеха пошла всерьез. Шум, гам, писк, взлаивания… Из-под телеги торчит чей-то хвост… Кто-то с кем-то сцепился… Кто-то запутался в упряжи, кто-то бросился закапываться, да так, что комья во все стороны полетели…

– Не этого, этот не уйдет. Вот того, того хватай!

– Лады…

Китежанин носился по взбудораженному лагерю и по указке пристроившегося к нему сына зверинщика по имени Давор хватал улепетывающие сокровища кого за шкирку, кого за лапы. За одной птицей дурной, здоровенной, с хвостом цепким, змеиным, пришлось аж на березу лезть.

Ничего, залез выше по стволу и накинул змеехвостке мешок на голову, один хвост снаружи и остался. Обвила та с перепугу ветку своим хвостом намертво, толку-то от того. Алеша ту ветку переломил да так, с веткой, дуру пернатую вниз и спустил.

– Да худ с ней, с мелочью! – на подбежавшем Слобо, как говорится, не было лица. – Охотник, помоги ради Белобога… Гирифтен сбежал! И Огнегорку унять надо, пока к Зденке не вломился! Ведь убить же придется!..

– Так, – Алеша пихнул мешок со змеехвосткой в чьи-то руки, – по порядку давай. Зденка где?

– В повозку ее загнал, запереться велел. Ну, Филимон, ну бражник худов, пусть только проспится!..

– Худ с ним, с Филимоном, кого первым ловим? Гирифтена?

– Огнегорку…

Из охов и причитаний много не выудишь, но китежанин все же понял, что причиной ночных бед стал сбежавший обезьян, для начала разломавший клетки с мелочью, а затем добравшийся до гирифтена. Хуже же всего было то, что разбушевавшийся Огнегор носился по лагерю, очень похоже, что в поисках «сестренки» Зденки. Этого еще не хватало!

Бежать за вьюками и в них рыться было некогда, ну да ладно, нож так и так за голенищем, палок тут на каждом шагу, но помощь всяко не помешает. Буланко богатырь позвал, почти не скрываясь – не до того, даже если расслышат и поймут, что к чему.

«Хозяин?»

– А ну дуй сюда! Помочь надо.

«Бегу! – лошадиные печали как рукой сняло. – Ты только… осторожно! Подожди. Меня подожди».

– Гирифтен… Филимон… – зверинщики продолжали бубнить на два голоса, но широко шагавший Алеша почти не вслушивался. – Зденка… Огнегорка…

– Сети порвал, – мало не взвизгнул кто-то плюгавый, – почитай, все!

– Ой, лихо!

– Тоже мне лихо, – Охотник взял Слобо за плечо. – Сейчас успокоим.

Каким уродился нацелившийся на Лукоморье колдун, Алеша знать не мог, но обезьян свое имечко получил по праву. Здоровенная, плосколицая, покрытая медного цвета лохмами тварь, похожая и непохожая сразу и на человека, и на ополоумевшего лешака, с дикими воплями носилась меж шатров и повозок. То выскакивала к кострам, враз становясь огненно-рыжей, то отлетала в полумрак, крутясь как детский волчок. Неслась, опираясь на пальцы длиннющих «рук», пинала косматыми «ногами» попадавшийся под них скарб, колотила себя по достойной молотобойца груди и не забывала при этом ухать, хрюкать и визгливо орать. Зверинщики с охранниками от разгулявшегося обезьяна шарахались, как куры от волка, и понять их было можно.

– Ты ведь сможешь? – стонал над ухом Слобо. – Охотники, они ведь и не такое видывали?

– Убить смогу, – быстрым шепотом откликнулся Алеша, прикидывая, как это чудо сподручнее свалить да скрутить, чтоб никого не зашибло, – но тебе ведь не того нужно, так что обожди малость, дай подумать.

– Не того, – подтвердил зверинщик. – Только если иначе никак… Нельзя так оставлять, из-за Зденки нельзя, а гирифтен – дороже. Второго такого мне нипочем не найти, а Огнегорка… куда денешься… Сам я кругом виноват!

– Погоди, говорю, не все так плохо.

Буланыш уже бежал, вдвоем они бы точно управились, но представление закончилось само собой. Не успел верный конь ворваться в проход меж повозками, как обезьян как-то по-особенному загугукал, плюхнулся на задницу, махнул напоследок лапой, словно муху ловил, и повалился на бок. Стало тихо, если, конечно, можно считать тишиной трески, скрипы, вопли взбудораженной живности и близящийся конский топот. Потом кто-то испуганно промолвил:

– Ой, никак сдох!

– Стойте здесь, – велел Алеша, – все стойте. Гляну сейчас.

Охотник к неожиданностям готов всегда, но в этот раз ничего не произошло, разве что молодецкий храп раздался. Зверюга была вполне себе жива, она просто уснула. Отчего и почему – китежанин решил себе голову не забивать, но ответ нашелся сам собой, от храпящего Огнегорки вовсю несло брагой.

– Жив, – успокоил китежанин честно стоявшего, где стоял, Слобо, – только пьян. Похоже, на пару с обаянником веселились.

Дальше было просто. С помощью Боро и Зринко выволокли храпящую тушу из лагеря и оттащили все к той же одинокой березе, вокруг ствола которой и замкнули найденную Давором медвежью цепь. Цепь была с ошейником, так что пришлось Огнегорку сажать как пса на дворе. Две обезьяньи цепи, ручная и ножная, как назло куда-то запропастились, как ни искали, не нашли.

– И куда он их только упрятал, разбойник, – причитал Слобо, наскоро проверяя каждое звено. – Наверное, в кусты забросил. Ведь всё… Всё понимает! Хоть бы Филимон, зараза, прежде него очнулся…

– Цепь выдержит? Не сорвется, если что?

За цепь Слобо ручался: слона, если что, сдержит, а сломать толстое дерево, да еще березу, чья древесина славна своей неломкостью, сил у Огнегорки не достанет. На всякий случай Алеша откатил подальше пару валунов, чтоб проснувшийся обезьян не дотянулся, а то как бы не запустил в кого.

«Ну вот… – расстроился подоспевший Буланко. – Опять без меня? Зачем тогда звал? Зачем от беды моей отвлекал?»

– Тоже мне беда, – отмахнулся богатырь.

Буланко смолчал, зато Слобо принял это на свой счет.

– Это для тебя не беда, – зверинщик, подавая пример сыновьям, таки бухнулся на колени, – а для меня… для нас жизнь рушится! Верни гирифтена, нельзя ему без пригляда и без кормежки правильной, да по холодам вашим, сгинет…

– Лады, – Алеша с раздраженьем оглядел стоящую на коленях троицу. – А ну вставайте, надоели чуть что на колени падать! А это еще откуда?!

Выкатившееся откуда-то «это» прошмыгнуло меж растерянно глядящими то на отца, то на богатыря Слободановичами, встало над валявшимся Огнегоркой и горделиво протрубило. Алеша огляделся, Зденки видно не было, зато чуть поодаль топталось еще трое слониш.

– И эти разбеглись! – всплеснул руками Зринко. – Ну дела!

– Так делайте, – непонятно с чего разозлился Охотник.

– Алеша, – у Слобо на уме был лишь гирифтен, – время дорого! Всех бери, только поймай!

– На кой мне все? У тебя тут работы по горло, вот и займись. Мне десятка загонщиков за глаза хватит, а уж выйдет ли, нет ли, не скажу.

Рассвета, спасибо китежанской вязи, ждать не требовалось. Без возглавившего поход Алеши зверинщикам не только пришлось бы ждать утра, но и вооружаться всерьез, и идти целой толпой, а так обошлись охранниками во главе с Боро и Давором. Беглеца надо было брать живым, по возможности ничем ему не навредив, так что основной снастью у ловцов стали любимый Алешин аркан, мотки веревок да чудом не порванная пьяным Огнегоркой сеть.

– Буланыш, ты постереги пока этого… Огнегора, – шепнул напоследок коню китежанин, пока Слобо отбирал загонщиков. – Если что, копытом приголубь. Только чтоб не насмерть.

«Постерегу», – в подтверждение обещаний жеребец клацнул зубами, заставив попятиться плюгавого зверинщика с сетью. – Пригляжу, будь спокоен. Делай дело».

Гирифтен, хоть и юный, и увечный, весил уже изрядно, как хороший тяжеловоз, так что следы его когтистых лап да полоса от хвоста на покрытой росой траве читались просто отлично, не промахнешься. Судя по следам, крылатый здоровяк от лагеря удалялся длинными прыжками, видать, в испуге. Потом, отбежав подальше, успокоился, с прыжков перешел на шаг и уже этим шагом добрался до опушки на дальнем конце луговины, но вот полез ли вглубь?

Алеша присмотрелся к темневшим впереди деревьям – не так уж и высоки, зато стоят густо, да и низкие ветви должны мешать. Был бы зверь испуган, ломился бы в чащу, оставляя за собой целую просеку, но коль малость подуспокоился… Да и не лесные твари эти самые гирифтены, с их-то крыльями! На открытом пространстве им привычней, а если и прятаться, то в горных пещерах, ну или, если таковых поблизости нет, в густом и высоком кустарнике. Наподобие того еще не до конца облетевшего орешника, куда и ведут следы.

Самим лезть в заросли показалось Алеше неправильным. Мощные когтистые лапы, хвост с костяными лезвиями и крепкий клюв, когда ими орудует испуганный «малыш» размерами с боевого коня, – весомый повод для осторожности. Не всякий захочет столкнуться с этаким дивом нос к носу.

– Алеша, – торопливо напомнил Давор, – не убивать идем, а ловить…

– Помню, не забыл, – успокоил зверинщика богатырь. – Он ведь в самую чащу не должен рвануть?

– Ну… Нет, не должен.

– Тогда нечего мудрить. Выгоним на открытое место, а дальше мое дело.

– Все, братцы, – вмешался до того молчавший Боро, – расходимся по краям этого малинника и шумим.

– Как на свадьбе! – задорно выкликнул круглолицый Зринко, похоже, получавший от охоты немалое удовольствие.

– Не малинник то, – вмешался заморыш с сетью, – а орешник. Им тут все заросло.

– Малинник, орешник… Невелика разница. Главное, орем.

– И палками его… палками.

– Сами ноги не поломайте. Не видно ж ни рожна! Ночь кромешная.

– А ты не смотри, ты горлань.

Загонщики со смешками, но споро рассыпались по краям зарослей. Первым подал голос Давор, и тут же во всю мочь завопили остальные, от души хлеща по горемычным зарослям. Вопли, разбойничий посвист, треск ломающихся под ударами веток. Первыми не выдержали какие-то птицы, взлетели шумно, заметались над головой, усугубляя поднятую суматоху, потом наискосок по луговине рванул отъевшийся на обильных осенних харчах русак.

Помощники орали, Алеша, сбросив плащ на траву, ждал с арканом наготове. Видать, гирифтен не слишком уютно чувствовал себя в своем случайном убежище, так как появился быстро. Первая сотня ударов сердца не отстучала, как треск кустов стал гораздо громче и что-то крупное и темное ломанулось из глубины орешника на опушку. Есть!

Здоровенная крылатая зверюга вымахнула на открытое место и на мгновение замерла, оглядываясь и смешно топорща совиные «уши». Клювастая голова несколько раз повернулась, изумрудами сверкнули глаза, и гирифтен длинным скачком сорвался с места. Второго прыжка не получилось – петля аркана послушно легла куда положено, и узел затянулся на длинной мускулистой шее. Богатырю осталось, как следует уперевшись, напрячь спину и дернуть способный удержать великана аркан на себя.

Пойманный прямо в воздухе зверь грузно кувыркнулся на бок. Упал – еще не значит сдался, и гирифтен тут же попробовал вскочить на лапы, однако новый богатырский рывок – веревка, к счастью, выдержала! – повалил его на траву. Клацнул бессильно клюв; чуть-чуть не добравшись до натянувшейся веревки, Малыш еще сильнее изогнул шею, чтобы достать-таки вредную гадость, но Алеша уже сам взвился в воздух, в три скачка покрыв разделявшее их с добычей расстояние. Глазомер не подвел. Успешно миновав бестолково бьющие крылья и хлещущий направо и налево хвост, Охотник, подобно загадочному фригалу, оказался на шее чудо-зверя, прямо-таки сел верхом. Ну и грохнул кулаком беднягу по макушке.

Голова и шея у подобных созданий крепкие от природы, их так просто не разбить и не сломать, так что за жизнь слободанового сокровища Алеша не волновался. И все же бить со всей силы счел излишним, мало ли, животинка и без того калечная. Одного богатырского удара гирифтену, однако, хватило с избытком – мышцы зверя расслабились, лапы подогнулись, и он начал заваливаться вперед. Ну и отлично.

Спрыгнув с падающей добычи, китежанин откатился в сторону прежде, чем гирифтен ткнулся клювом в траву. Дело было сделано, ну, почти. Стремительно вскочив, китежанин махнул рукой благоразумно державшимся поодаль помощникам.

«Хозяин!.. Хозяин!»

Буланко и прежде чуял, когда богатырь в одиночку ввязывался в передряги, и переживал, как там Алеша без него управится. А ну как оплошает и беда приключится?

– Порядок, Буланыш, – успокоил друга богатырь. – Поймали, не волнуйся ты так! Не дело было, безделица… У тебя-то что? Погоди… Парни, лапы ему спутайте, пока в беспамятстве, и хвост не забудьте. Пусть отдохнет, чудо такое.

– Осторожней! – Подскочивший Давор оттолкнул слишком ретивого помощника. – С крыльями осторожней, не поломайте! Спасибо тебе, Алеша, век не забудем… Что хочешь… Когда хочешь…

– Сочтемся, – отмахнулся уставший объясняться Алеша. – Как по мне, лучше его здесь оставить. Пускай полежит, покуда бражник ваш звероумный не оклемается.