Текст книги "Битва за Лукоморье. Книга 3"

Терёшка не удержался на ногах, и его отшвырнуло к ларю, с которого как нельзя кстати свалился его полукафтан. Торопливо нашаривавшего на полу свою одежду парня подхватил под мышки подоспевший Василий.

– Наружу! Живо! – крикнул успевший подобрать щит Добрыня, подбегая к упавшей Мадине и помогая ей подняться.

В сени они выскочили как раз вовремя. Обернувшись на грохот за плечами, Терёшка увидел, как рушится, осыпаясь, в горнице печь, как сорвалась за спиной у Добрыни балка с потолка. Прямо в лужу черной маслянистой жижи, в которую уже на глазах превращалось, вслед за трупами служек, тело хозяйки избы. В сенях тоже всё трещало и шаталось, а когда выбежали на крыльцо, оказалось, что и оно наполовину обрушилось.

После спертой избяной духоты, пропахшей кровью, гнилью и жутью, у Терёшки закружилась голова. Свежий воздух и пряные запахи леса, ударившие в лицо, сразу опьянили, как кружка крепкой браги, выпитая залпом натощак. Мальчишка покачнулся и едва не споткнулся – хорошо, его снова ухватил за плечо Василий.

Остатки перил, надрывно скрипящих и грозящих вот-вот обвалиться, Добрыня просто снес пинком сапога. Соскочил вниз и помог спрыгнуть Мадине. За ней – Терёшке. Последним с рассыпающегося на глазах крыльца сиганул Казимирович.

Богатырские кони встретили хозяев заливистым победным ржанием. Они, тут же понял Терёшка, вели у крыльца свой бой, потому и прорвались в избу из леса на помощь хозяйке всего трое ее служек. Судя по разбросанным вокруг ошметкам тел, схватка здесь тоже выдалась жаркой.

Серко нетерпеливо потянулся мордой к хозяину, фыркнул ему в лицо и ржанул тонко, совсем по-жеребячьи. Казимирович прижался лбом к шее коня.

– Да хорошо все, хорошо, не переживай, – только и успел молвить он.

Времени на лишние нежности у них не было. Василий подсадил Терёшку на своего скакуна и вспрыгнул впереди. Добрыня помог взобраться в седло Гнедка Мадине и сам, не мешкая, вскочил на спину Бурушки.

До края круглой, покрытой проплешинами поляны, посреди которой стояла изба, оставалось всего ничего. И в этот миг, перекрывая треск и грохот у них за спинами, в уши Терёшке ударил крик Казимировича:

– Глядите!

Шатающаяся, перекосившаяся изба приподнималась над землей. Вместе с нижними венцами. На разлапистых ногах-корнях, напоминающих лохматые щупальца. Закачалась, грузно завалившись набок, и медленно, очень медленно двинулась вперед. Труба у нее уже обвалилась, рухнул конек, над крыльцом провалилась крыша, а в зияющих темных дырах окон метались фиолетово-зеленые сполохи.

По поляне она проковыляла шагов десять, судорожно дергаясь и переваливаясь из стороны в сторону, как полураздавленная исполинская многоножка. Остановилась. Замерла. Из провала в крыше, который стал еще шире, выметнулось вверх облако густого иссиня-черного дыма. Растеклось над кровлей, окутало избу плотной завесой-коконом. И со скрежетом, треском и всё тем же низким гулом, от которого задрожала земля, изба людоедки начала рушиться сама в себя.

* * *

– Яга-отступница, значит… – ошеломленно повторил Василий, запустив в разлохмаченные кудри пятерню.

Они стояли с конями в поводу у края широкого неровного круга, выжженного чужой и насквозь чуждой человеческому миру волшбой. А перед ними громоздился холм жирного, рыхлого и темного праха. Высотой сажени в три. Всё, что осталось от дома-людоеда и его хозяйки.

Подходить ближе к новоявленному курганчику у Добрыни никакого желания не было. У его спутников тоже – к такой мерзости лучше не прикасаться. Особенно голыми руками. А бой с отступницей, усмехнулся про себя воевода, ему еще долго по ночам сниться будет. В слухи о ярой ненависти прочих яг к этим отщепенкам, продавшимся с потрохами Тьме, Добрыня отныне поверил всей душой.

Как же Охотники с подобными тварями управляются? Гадин-то, оказывается, даже булатная сталь берет с трудом… Алеша – тот про такие вещи теперь должен знать куда больше, чем написано в книжке Ведислава, это уж наверняка… Только не дождется охламон, чтобы Добрыня его расспрашивать начал.

«Я тебе говорил, – вновь укорил Бурушко. – Ты не слушал».

– Ну-ну, не сердись, – Никитич ласково потрепал морду коня, ткнувшегося ему в плечо и почти совсем по-человечески вздохнувшего. – Впредь буду умнее.

В теле ныла каждая связка и каждая жилочка. Под левой ключицей тупо мозжило. Кровоподтек к утру нальется знатный, но им и обойдется, ребра целы – спасибо кольчуге и богатырским мышцам, принявшим на себя силу удара. А вот усталость на плечи Добрыне навалилась пугающая. Воевода не помнил, когда в последний раз в бою так выматывался. Да, с ягой он справился – благо та, долго голодавшая, пустить в ход еще и волшбу так и не смогла, но что будет, если ему встретится противник пострашнее? Как в Сорочинских Норах, где вместо одного врага пришлось драться с двумя…

Тогда Добрыню спасло лишь то, что за три года до побоища ему повезло искупаться в зачарованном омуте огненной Пучай-реки. Или, наоборот, не повезло – тут уж как посмотреть… Окунуться в ее колдовскую водицу – всё равно что со смертью в зернь сыграть, но для него в тот памятный денек кости выпали счастливо, будто судьба ему, молодому дураку, и вправду ворожила. Не это бы, он из подземелий Сорочинских гор живым бы не вышел и в битве, которую там принял, не победил… Так что нечего жаловаться, воевода, ты не раз глядел в очи костлявой и не единожды с ней в поединке еще схлестнешься. А отступница слишком рано обрадовалась богатой добыче, угодившей в ее силки. Вот что значит польститься на кусок шире рта…

– Прову про всё, что с нами тут было, даже заикаться нельзя… – ни к кому не обращаясь, пробормотала Мадина. – Он же, если узнает, с ума сойдет…

Стоявший рядом с Василием Терёшка, которого Казимирович поддерживал под локоть, выглядел и вовсе как на Той-Стороне побывавшим – жалость брала смотреть. Парень уверял богатырей, что оклемался. Но осунулся до того, что на лице одни глаза бедовые и остались. Веснушки, россыпью усеивавшие задорно вздернутый нос и скулы, – и те будто выцвели. Покашливал, то и дело потирал грудь, шатало Терёшку, как соломинку ветром. И всё же повезло сыну Охотника сказочно. Яга ведь не притворялась, когда изумилась тому, что яд парня не убил, а выкарабкаться Терёшке помогли наверняка не ее зелья.

Спасла мальчишку кровь неведомого отца-китежанина.

– Да уж, – усмехнулся Казимирович, покосившись на Мадину. – Твой деверь, государыня, должен нам теперь в ножки кланяться. Шутка ли, от такой гадины его царство избавили…

– Избавил-то, положим, воевода. Ему и честь, ему и славу петь, – поддела Василия алырка. – А кто эту гадину душевной да доброй бабой называл и пироги ее вовсю нахваливал?

Лучше бы она этого не говорила.

Василий судорожно сглотнул, кадык у него дернулся, и великоградец выпустил руку Терёшки. Добрыня и до этого заметил, что побратим нет-нет, да и поморщится страдальчески, словно прислушиваясь к себе. А теперь с лица Казимирович просто позеленел, как весенняя травка.

– Худ ее побери… – простонал богатырь. – Только сейчас дошло… а ведь это ж не пироги были никакие… И не щи с кашей…

Из чего на самом деле могло быть состряпано угощение, которое он наворачивал за столом у отступницы, Василий, видно, представил себе сочно, в ярких красках.

– И не молоко топленое, – с невинным видом продолжила Мадина.

Это Казимировича добило. Отворотиться в сторону он едва успел – богатыря, перегнувшегося пополам, от души вывернуло наизнанку.

Серко снова всхрапнул, тряхнув белой гривой, и заржал. Сочувственно, но, как показалось Добрыне – с той же самой, чуть ехидной укоризной, какая сквозила и в мыслях Бурушки.

А над притихшей поляной вдруг разнеслась птичья трель. Какая-то ночная певунья, притаившаяся в ветвях, неуверенно попробовала голосок – переливчатый, серебряный, разбивший испуганное безмолвие леса, окружавшего «ведьмину плешь», светлым звоном весенней капели. Чем-то Добрыне он напомнил голосок варакушки – синегрудого северного соловья, который великоградец не раз слышал в Малахитовых горах.

– Вася, в седле-то удержишься? – обеспокоенно спросил Добрыня у побратима. И, когда Василий кивнул, обернулся к Терёшке и Мадине: – Лучше здесь не задерживаться. Едем.

Под сапогом опять ломко хрустнула спекшаяся в стекло мертвая трава. Сколько пройдет лет, прежде чем эта поляна оживет?

Но оживет, что-то шепнуло воеводе. Непременно. Рано или поздно.

Одна голова хорошо, а три лучше

Осень в горах ощущалась явственно, особенно здесь, возле самой вершины Бугры-горы. Хорошо хоть в громадных напольных масляных светильниках-чашах трепетал и метался яркий огонь – он и освещал, и согревал. Кругом царила ночная тишина, лишь изредка гудели проносящиеся верхом порывы ветра да позвякивали железом немые люди-стражники, поставленные по обе стороны дверей. Ни мелких служек, ни худов, никого лишнего не должно быть на предстоящей тайной встрече, для которой Огнегор выбрал Зубастую террасу, самую просторную в Громовых Палатах. Часть площадки скрывалась под каменным козырьком, другая же располагалась под открытым небом и с нее открывался вид на раскинувшиеся к востоку земли. Нияде терраса напоминала зёв великана с выдвинутой вперед нижней челюстью, а зубчатые поручни добавляли сходства с клыкастой пастью.

Ведьма со скучающим видом разглядывала искусно обработанные стены с резными колоннами, что поддерживали свод. Каменных дел мастер Ярозор расстарался, не отнять: в пляске огня мудреные узоры оживали и казались шевелящимся кублом змей. К слову, о гадах – задерживается что-то Горыныч…

Нияда поежилась. То, что именно ей поручили встречать столь важного гостя, поначалу льстило, однако теперь в голову закралась неприятная мысль: а вдруг Огнегору просто не хочется мерзнуть, вот старый сморчок и сплавил это дело помощнице? Нет, не может быть! Считай колдун Нияду обычной прислугой, не стал бы он в подробностях сообщать ни о самом Змее, ни о пленнике, ради которого Горыныч летит аж с самих Сорочи́нских гор. Повелитель ценит в ней ум, обязательность и преданность – потому и доверил торжественную встречу. А сейчас Огнегор просто занят, возможно, допрашивает того самого добытого в Железных горах мастера.

Пресловутого Змёду Шестипалого Нияда увидеть еще не успела и потому терзалась любопытством. Уж больно его расхваливали на Руси и на прозвища не скупились: «Искусник превеликий», «Главный», «Великий мастер»… Увы, Огнегор, добыв Змёду, тут же заперся с узником в пыточных покоях и велел не мешать, так что на знаменитого русича не удалось взглянуть даже одним глазком… Ну ничего, скоро взглянет. И не только на него.

Торчать на одном месте Нияде надоело, и она, неспешно пройдя к краю площадки, встала у зубца. «Слугам Тьмы тьма не помеха», и ведьма могла во всех подробностях видеть и предгорья, и леса, и низкий облачный потолок над головой. Серые хмары клубились лениво – тяжелые, крепкие… стянутые невидимой волшбой. Понятно, почему Огнегор назначил встречу на темную пору да приказал тучи к горе согнать. Визит такого гостя и в самом деле следовало сохранить в тайне.

Зубастую террасу колдун тоже выбрал неспроста. Нияда Змея еще не встречала, но по слухам был он огромным, такой не везде поместится. Те же слухи утверждали, что хозяин Сорочинских гор отличается любвеобильностью, мол, огненным змеям в этом деле не уступит, страшно охоч до женщин, особенно людских. Почему именно людских? Да кто ж их, змеев-оборотней, разберет? Может, думают не тем местом? Вот как Горынычу в его дурные головы взбрело племянницу самого Владимира выкрасть?.. Говорят, Забава Путятична славилась красотой неописуемой, потому и рискнул Змей, позарился на девицу, не подумав о последствиях… за что и поплатился.

Впрочем, раз он большой ценитель женских прелестей, пусть и трехголовый, нужно показаться во всем блеске. Для встречи Нияда выбрала длинное платье из аксамита золотисто-коричневого цвета, с разрезами, открывавшими нужные части тела, – пусть гость рассмотрит неприступную красавицу как следует. Ей нравилось потешаться, распаляя похотливых мужланов.

Сзади лязгнули раскрывающиеся створки дверей, и на террасе появился Огнегор. Колдун шагал быстро, заложив руки за спину, а бороду – предмет своей гордости – заправил за пояс, чтоб не мешала. Одеяния его были, как всегда, дороги и изысканны, а голову венчал украшенный золотым шитьем и самоцветами причудливый колпак, увы, не столько прибавлявший Огнегору роста, сколько подчеркивающий его невзрачность. Как же сложно воспринимать всерьез того, кто на три головы ниже тебя! Если бы не великая колдовская сила, бурлящая в тщедушном тельце…

На открытую площадку повелитель Громовых Палат не вышел – остановился под каменным навесом, возле одной из колонн, и знаком велел помощнице приблизиться. Судя по недовольно сморщенному лицу, его что-то раздражало.

– Все готово? – хмуро спросил хозяин Бугры-горы, подтягивая пояс.

– Да, повелитель, – коротко ответила Нияда. – Наш гость, полагаю, еще в пути…

– Нет, он уже прибыл, – криво усмехнулся колдун, глядя куда-то за спину помощницы.

Обернувшись, Нияда заметила вдали движение – и сразу из самой глубины сизых туч вывалилась темная громада. Он! Змей! Наконец-то! Сделав круг над горой и увидев огни на террасе, Горыныч стремительно ринулся вниз, на некоторое время пропав из вида. Скрывая волнение, ведьма отступила за спину Огнегора и замерла, предвкушая необычное зрелище. И оно не разочаровало.

Вынырнув из темноты, Змей Горыныч завис в воздухе во всей своей красе: огромный, в черной броне из крупных пластинчатых чешуй, с четырьмя жилистыми когтистыми лапами и гибким хвостом, длинным и тяжелым. Гость, будто нарочно, картинно развернул в разные стороны свои головы, украшенные венцами из крупных и мелких рогов. Зловеще блеснули острые частые зубы, полыхнули огненные глаза… Змей взмахнул исполинскими крыльями, которые, казалось, закрывали полнеба, и порыв ветра мигом задул стоявшие возле поручней светильники. Другая бы на месте Нияды оледенела от ужаса, но глава шабаша смотрела во все глаза. И углядела, что крылья-то у Горыныча не простые, а механические, отдаленно напоминающие нетопырьи, с перепонками из неведомой ткани, натянутой меж крепких железных пальцев. Что ж, слухи не врали – за похищение Забавы Путятичны похотливый гад и вправду расплатился собственными крыльями, но – глянь-ка! – сумел заменить новыми…

Вдоволь накрасовавшись, Горыныч подлетел поближе и тяжело опустился на чуть шероховатый пол. В тот же миг Огнегор шевельнул пальцами, и погасшие светильники вновь вспыхнули багровым огнем.

– Рад видеть тебя, Змей Горыныч, – колдун развел руки, будто собирался обнять чешуйчатую тушу. Рядом с гостем повелитель Бугры-горы казался крохотной зверюшкой. – Легок ли был твой путь?

– Летел высоко, глядел далеко, путь не близок, да крылья сильны, – усмехнулись все три головы одновременно.

Слова они произносили разом, и голоса сливались в один – утробный, глубокий, оглушающий, под стать внешности. Сложив крылья за спиной, Змей Горыныч приподнялся и…

Что именно произошло, Нияда толком не разглядела, но суть поняла: Змей оборачивается своей людской ипостасью. Во всполохах огненного смерча тело его вдруг сузилось, сжалось, забурлило, распалось, роняя на пол быстро затухающие искры… и на месте трехголового чудища возникли три высокие мужские фигуры. Видом напоминающие братьев-близнецов, они отпрянули друг от друга и неспешно направились к встречающим. Смок, Змий и Змай. В человечьем облике они – одно существо, но в трех телах. Огнегор предполагал, что Змей будет оборачиваться, а потому и помощницу заранее предупредил, чтоб «без чувств ненароком не упала при виде трех молодцев». Порой казалось, что колдун очень плохо ее знает. Несмотря на незабываемые впечатления от прибытия дорогого гостя, в обморок Нияда уж точно падать не собиралась.

«Близнецы» были похожи, как горошины из одного стручка, однако различить их, припомнив объяснения повелителя, ведьма все же смогла. Тот, что справа, Змай, чуть коренастей, левый – Смок, самый вертлявый, а посередке – Змий, этот на вид умнее своих «братьев» и куда как серьезней. А еще у всех троих разные глаза. То есть они у них вообще странные: правый похож на человеческий, а левый – на змеиный, но при этом еще и оттенки различаются. У Смока зеленоватые, у Змая желтые, а у Змия с оранжево-красноватым отсветом.

На людей высокие во всех смыслах гости походили только издали, нечисть в них опознавалась без труда. Носолобые, с продолговатыми, лежащими внахлёст темными чешуйками вместо волос на головах… Поначалу Нияде показалось, что братья закованы в ощерившиеся пластинами и шипами доспехи, но вскоре ведьма поняла свою ошибку. То, что она приняла за вороненую сталь, оказалось змеиной кожей, так легшей на человеческие тела, что вышло нечто вроде цельной живой брони. Смоку и Змаю после оборота достались еще и странные скошенные длинные плащи – видимо, преобразившиеся крылья. У среднего, Змия, «плаща» не имелось, зато на грудной броне горел багровым причудливый выпуклый камень.

«Близнецы» шли к Огнегору и Нияде нога в ногу – и в самом деле, как единое существо.

* * *

Да, любит мерзавец пустить пыль в глаза! На того, кто змеевичей никогда не видел, трехголовое чудище произвело бы впечатление, и немалое, но Огнегор лично знавал Старшего Змея. Тот был в разы и крупнее, и страшнее, а внучок, пусть силен да внушителен, не дотягивает… Нет, не дотягивает.

Впечатлил он колдуна не своим истинным обликом, и даже не оборотом в трех молодцев, а тем, как изменились механические крылья, превратившись в плащи. Многоопытный Огнегор подобной волшбы раньше не встречал – а потому прищурился, приглядываясь. Камень в груди Змия, похоже, управлял преображением крыльев… Он что, вживлен в грудь? Ого, как любопытно. Может, не так прост Горыныч, раз столь занятными секретами владеет? Надо будет разузнать да разведать, но не сейчас. Поначалу нужно союз заключить.

Хорошо, что Змей обернулся, как и в предыдущие встречи. Разговаривать с задранной головой – то еще удовольствие, но даже в образе близнецов гость изрядно превосходил хозяина ростом. Смотреть на будущего союзника снизу вверх все же пришлось, однако долго терпеть подобное колдун не собирался.

Заставив себя настроиться на радушный лад, владыка Бугры-горы приветливо улыбнулся.

– Что ж, добро пожаловать в Громовые Палаты, дорогой гость!

Змей будто не услышал. В его светящихся глазах, казалось, плещется пламя – как в масляных светильниках-чашах. И сам взгляд стал масляным: Горыныч увидел Нияду.

– Это…

– …кто ш-ш-ш…

– …такой…

– …крас-с-с-с-ивый…

– …тут…

– …у нас-с-с-с?

«Близнецы» говорили по очереди, по кругу, друг за другом, быстро и складно, будто произносило слова одно существо. При этом выговаривали все чисто, а шипение и свист, вырывающиеся из тонкогубых ртов, совсем не отвлекали. Потому и сказанное прозвучало цельно и внятно: «Это кто ж такой красивый тут у нас?» Отчего Горыныч в змеином обличье говорит одновременно всеми головами, а как «близнецы» – по очереди, Огнегор не знал, да его это и не волновало, к причудливой речи владыки Змеиных Нор он уже успел привыкнуть.

– Хороша у тебя девонька, – продолжал гость, достаточно громко, чтобы «девонька» услышала. – Умеешь помощниц выбирать.

Ишь ты, ведь прямо раздевает и ощупывает взглядом… Огнегор мельком глянул на Нияду, заметив, как исказилось от гнева красивое лицо. Да что ж ты будешь делать! Чуть ли не все гости на ведьму облизываются, сил уже нет это безобразие терпеть! А она-то чего ожидала, так вырядившись? Что известный своей похотью сластолюбец на нее внимания не обратит? Приказать ей, что ли, принимать облик старой карги – может, меньше внимания к себе привлекать будет?..

Огнегора смущала непоследовательность помощницы, сам он подобное поведение не понимал и не принимал. Колдун любил лад и порядок, а потому всегда поступал в соответствии со своими убеждениями, у Нияды же – ветер в голове, и вся она из себя какая-то… противоречивая.

Впрочем, толк от красотки есть даже сейчас. Своим нарядом ведьма невольно подсказала, как из произошедшего извлечь выгоду. Слухи не врут – Змей баб любит, раз в такую стойку сразу встал. Это слабость, и ею нужно воспользоваться. Правда, не сейчас, и уж точно не с Ниядой – чересчур гордая, ишь, как яро глазюки сверкают, еще немного – и учудит со злости что-нибудь эдакое, переговоры сорвет…

Огнегор сделал знак головой, приказывая Нияде отойти подальше, и глава шабаша без разговоров поплыла к дальнему концу площадки, позволив колдуну и Змею вести важные беседы с глазу на глаз.

– Подкрепимся? – предложил хозяин Громовых Палат, продолжая улыбаться и указывая на приготовленный заранее стол, уставленный всевозможными яствами. Стояли там и три стула для Змея, и огнегорово особое кресло с высоким сиденьем. – Небось проголодался в дороге?

– Нет, благодарим, плотно поели три недели назад, – не сводя глаз с идущей прочь Нияды, сообщили «близнецы», но к столу направились.

– Послушай совета, – тихо и доверительно произнес колдун, забравшись в кресло, – с этой – не связывайся, не выйдет ничего. Мужчин она не жалует.

– А змеев? – плотоядно улыбнулась чешуйчатая троица.

– И змеев, коли они мужеска полу, – нашелся Огнегор.

На лицах рассевшихся за столом «близнецов» читалось разочарование.

– Вина не желаешь? – если не голоден, может, от крепкого не откажется, а там, глядишь, и языки змеиные развяжутся…

– Не желаем, – качнули головами «близнецы».

– Ну, коли от угощения отказываешься, значит, настрой у тебя деловой. Что ж, давай говорить по сути.

– Про дела поговорить – это мы завсегда готовы, это нам нравится. Сделали круг над твоей горой, рассмотрели огни в долине. Похоже, ты великое войско собрал…

– Собираю, – уточнил колдун, наливая себе в кубок темно-красного вина. – Жду отряды, что сейчас в пути. И, конечно, обещанных тобой турхау́дов.

– Будут тебе турхауды, – заверил Горыныч. – Готовы уже, только нашего приказа ждут. Как вернемся со Змёдой в Норы, так сразу их к тебе и отправим. Мы свое слово держим.

– Как и я – свое. Но прежде, чем отдать тебе Змёду, хочу обсудить кое-какие условия. В прошлый раз так ведь и не договорились толком, а потому спрошу прямо – могу ли я рассчитывать на дальнейшую помощь, и что ты за нее желаешь?

В их последнюю встречу речь шла лишь об одной разовой сделке; сейчас следовало убедиться, что Змей не против заключить долгосрочный союз. Огнегор не исключал, что у них с Горынычем цели могут не совпадать – трехголовый себе на уме и дела ведет по-своему. Определиться лучше сразу, чтобы понять, как вести дальнейший разговор.

Услышав вопрос, «близнецы» заулыбались. Огнегор уже и позабыл, насколько неприятные у них улыбки – холодные, змеиные. Губы, почитай, не размыкаются, зато уголки растягиваются чуть ли не до ушей…

– Зависит это от многого, – три пары внимательных глаз разом сузились. – Ты с нами своими намерениями и чаяньями не делишься, откуда же нам знать, что ты можешь предложить?

При первой встрече Огнегор и впрямь держал свои мысли при себе и соловьем не разливался. Жизнь научила лишнего не болтать, особенно при тех, кому мало веры, а со Змеем пока не все ясно… Но он определенно дает понять, что не против союза – для начала уже хорошо, – и колдун немного расслабился.

По меркам Ужемирья Горыныч еще совсем юнец, что, надо думать, и объясняет его поведение, подчас ребяческое. Чего уж там, возрастом, опытом и мудростью ему с Огнегором не равняться, не дорос еще. Однако ценность такого подельника глупо недооценивать, и сейчас, когда их союз стремительно укрепляется, можно и пооткровенничать… и даже кое-какие обещания дать. Кто знает, вдруг да удастся дорогого гостя на ответную искренность сподвигнуть? Эх, только бы он шутить не принялся, а продолжал, как сейчас – делово…

– Если мне удастся осуществить задуманное, – неторопливо начал Огнегор, тщательно подбирая слова, – в скором времени Русь станет беззащитна, и мы с тобой сможем поджечь всю Золотую Цепь. Посеем смуту среди русичей и прочих народов Славии, а потом, со временем, подомнем под себя все их земли от Немых до Градимирских гор, от Поморских земель до Синего моря. Ну а там посмотрим, может, расширим владения и в других частях Белосветья…

Смок быстро облизал тонкие губы, будто у него слюнки потекли.

– Велики твои мечты, как и наши, – слюнки слюнками, но отвечали «близнецы» степенно, – да только осуществимы ли? Мы вон с русичами бодаемся уже сколько лет, но, скажем честно, успехами особыми похвастаться не можем. Всеми способами пытались их одолеть – не выходит.

– Видать, не всеми, – усмехнулся Огнегор.

Горыныч его замечания будто не услышал, продолжая:

– Ты вот говоришь, что оставишь Русь без защиты. И как ты собираешься это провернуть? Собранного тобой войска не хватит, и никакие турхауды тут не помогут. Не первый век ведь живешь, должен помнить, какие полчища Кощей с собой привел. И что? Разбили да гнали аж до Проклятых Земель… Русичей бьешь изо всех сил, с ног сбиваешь, а они встают, кровавой слюной плюют – и побеждают. Как у них это выходит, ума не приложим.

– Историю я знаю хорошо, – с некоторым раздражением проронил Огнегор, который не просто слышал о Великом Вторжении, но и видел его воочию… правда, со стороны. – Кощей этой земли не понимает, Русь не понимает, русичей не…

– А ты понимаешь? – язвительно осклабились «близнецы».

– Лучше, чем многие, – твердо и без намека на улыбку ответил Огнегор. – Я – плоть от плоти этой земли, жил здесь, когда никакой Славии еще и в помине не было, потому и действую осмотрительно. Думаешь, войско мне нужно, чтоб на столицу идти, великого князя в полон брать и так Русью завладеть? Нет, Змей Горыныч, оно не для этого. Много разных правителей со всех концов света приходили на Русь со своими полчищами. Жгли-убивали, к Великограду рвались, дескать, захватят – и тут же получат все земли русские. Только ложились пришельцы во сыру землю удобрением, а то и вовсе отправлялись диким зверям на съедение. Неизменно русичи изгоняли захватчиков прочь – так было всегда, так будет и впредь. И ты от Сорочинских гор их не отбросишь, уж поверь. Силой Русь не взять. Только умом.

«Близнецы» молчали, не мигая глядя на колдуна.

– Ты как мысли наши читаешь, – наконец признали они. – Согласны мы, что умом брать надо. Вторжением русичей не одолеть. Смуту надо сеять, изнутри разваливать.

– И так тоже. К счастью, с каждым новым поколением из людей вымывается кровь Первых людей, они становятся слабее и чаще поддаются соблазнам. Именно этим и следует воспользоваться.

– Поспорили бы про слабость, – возразил Змей. – Богатыри да чародеи, что охраняют Славию…

Огнегор фыркнул, перебивая:

– Да они и в подметки не годятся былым героям, что жили на этой земле! Ни один нынешний чародей не сравнится с самым распоследним волхвом. Ни один великоградский богатырь не смог бы тягаться со Старшими богатырями, прямыми потомками волотов. Уверяю тебя, смешанная кровь рано или поздно станет концом Славии и Руси. Чистая кровь исчезает, величие Первых забывается, их дух стремительно угасает, их наследники мельчают и слабеют. Точно говорю, подождать подольше, и русичи выродятся, сами собой на нет сойдут, размякнут – голыми руками бери! Я недаром так долго ждал своего часа. По моим прикидкам сейчас они уже достаточно ослабли, и мы можем добиться успеха без особых затрат. Если решим нанести Великограду смертельный удар, то нынче самое время!

– Сдается нам, ты много об этом думал, – заметил Горыныч, и в его голосе послышалось напряжение. – Видать, волнует тебя тема чистоты человеческой крови…

Огнегор мигом умерил свой пыл, сообразив, что, возможно, разговорами о крови задел Горыныча за живое, ведь тот сам – не чистокровный змей… Но нет. Скорее всего, не только колдун изучает собеседника, но и хитрый гад старается выведать важное. И ведь справляется – сумел задеть за нужную струнку. Невольно коснулся того, чем колдун и в самом деле живо интересовался. Вызвал всплеск страсти, а теперь подробности пытается выпытать. Ну нет, дорогой гость, делиться заветными мечтами мудрый Огнегор не станет, оставит при себе.

– Кровь – не водица, – слабо улыбнулся колдун, отпивая вина. – Но ты прав в одном – пока на страже стоят богатыри и волшебники, захват Славии невозможен, да и любую смуту они одолеть смогут. К счастью, я нашел на них управу и намерен в ближайшее время справиться именно с этой напастью.

В бездушных разноцветных глазах Змея не читалось ни единого чувства, разве что задумчивость.

– Видим, придумал ты что-то хитрое, – медленно произнес он, – но раскрывать свои мысли не спешишь. Что ж, настаивать не будем. У нас тоже задумки имеются, трудимся день и ночь, чтоб их в жизнь воплотить… кто знает, возможно, наши мечтания с твоими и совпадут.

– Не сомневаюсь, – веско произнес хозяин Громовых Палат. – Поэтому и предлагаю тебе союзный договор заключить. Ждут нас впереди великие дела. Я – не Кощей, не хочу Русь огнем и мечом воевать, мне выжженными владениями править не с руки. Малыми силами обойдусь, свое получу… и готов с тобой делиться щедро, коли дело мое поддержишь и помощь в нужное время окажешь.

– Щедро, значит? А как там у русичей говорят? «Не дели шкуру неубитого медведя?» Не рано ли нам о подобном рассуждать?

Огнегор пожал плечами и снова отпил вина.

– Конечно, рано, – признал он. – Сперва дело надо справить, но уж коли добьюсь успеха – не сомневайся, «шкуру медведя» поделим по-честному, никто в накладе не останется.

– Кто у тебя в войске? – словно бы нехотя полюбопытствовал Горыныч. – Худы, небось?

– Всех понемногу, – хозяин Бугры-горы поставил кубок на стол и поморщился, поди разбери, от вина или от вопроса. – И худы, и упыри, мертвяки разные, даже волколаков малость прикормил. Предпочел бы рать человеческую, но пока это невозможно. С другой стороны, воинам моим и платить особо не надо, и погибнут – не жалко.

– Нам наших турхаудов жалко, – разом нахмурились «близнецы». – Уж не собрался ли ты их на верную смерть послать?

– Нет, – улыбнулся Огнегор. – Я потому твоих великих воинов и просил в малом числе. Охраной они будут – моей и военачальников Бугры-горы. В гущу битвы их посылать не стану, слишком они ценны.

– То дело, – ответ, похоже, Змея устроил. – Осталось решить, как именно нам их к тебе переправить. Границы Великой степи русичи пуще глаза стерегут, да и возле наших гор застав понатыкали, камню некуда упасть. В Норы-то малый отряд турхаудов тайными тропами просочился, а вот как по Руси пробираться будут, то задачка. Не близок путь от Сорочинских гор до Соколиных…