Текст книги "Битва за Лукоморье. Книга 3"

«Я стоять буду, – заверил Буланыш. – Смирно. Сколько надо, скажи ей».

Говорить под руку Алеша не стал, просто придвинулся ближе к другу. Волшебница кивнула и вытащила из кисета свою куколку, поднесла близко к лицу, дунула, что-то шепнула и вдруг подбросила. Алым маком сверкнул сарафанчик, плетеные из соломы ручки вцепились в конскую гриву. Буланко выдержал, только вздрогнул и навалился плечом на хозяина.

«Что это?! Кто?! Зачем?»

– Спокойно, – негромко велел сам слегка оторопевший Охотник, – так надо.

– Да, – подтвердила больше не казавшаяся теремной красоткой Мирава, – так надо.

Куколка пауком доползла до лошадиной головы и устроилась между ушей, словно украшение из числа тех, что так любят иноземцы. Ничего страшного в ней не было, но Алеше отчего-то захотелось сорвать тряпичную дрянь и зашвырнуть в кусты. Ничего, сдержался.

Богатырь стоял, чувствуя, как колотятся два сердца, его собственное и конское, Мирава широко раскрытыми глазами глядела на свою игрушку и молчала, китежанину показалось, что целую вечность, но тени на траве вырасти не успели. Наконец чародейка, не отводя взгляда, протянула руки вперед. Как в них вернулась куколка, Алеша не разобрал, хотя глаз от отшельницы не отрывал.

– Подойди, – коротко велела та, – не кричать же.

– Стой здесь, – твердо велел Алеша напрягшемуся Буланко. – Я сейчас вернусь.

Почуял ли правду конь, Охотник не понял, но сам он, подходя к возившейся со своим кисетом Мираве, ответ уже знал.

– Ничего я с тебя не возьму, – не стала ходить вокруг да около отшельница. – Не за что. За человека, и то не всякого, я бы еще взялась, но за коня… извини. Не выйдет.

– Почему? – вцепился в призрак возможности Алеша. – Если с человеком можно, то и с конем.

– Человек поймет, что все для его же пользы, а если воля есть, то потерпит. А коню, собаке, ребенку ясно одно – больно им, значит плохо всё, значит надо кричать, бежать, драться…

– Так дело в этом?! – отер разом взмокший лоб Алеша. – Не бойся, удержу я его. Или зелье какое свари, что боль снимает. Ты возьмись только.

– Ишь, спорый какой! Зелье ему сразу свари. Не в зелье дело и не в боязни. Зачем живую тварь понапрасну мучить – пусть она тебе и верит, да только…

Волшебница вдруг замолчала, задумчиво глядя на Буланыша. Даже словно бы подалась вперед, как увидевшая дичь охотничья собака. Поняла что-то новое? Что?

– Скажи честно, – Мирава вновь перевела взгляд на Алешу, – навредил ты кому-то недавно?

– Подумать надо… – такого вопроса богатырь уж точно не ожидал. – Мы только и делаем, что нечисти вредим да тем, кто с Тьмой спутался.

– Здесь не Тьма, – уверенно сказала волшебница. – Тут другие напасти в колтун сбились. Нет, не возьмусь я, Охотник, не проси.

– Да что ж такое… – начал Алеша и вдруг понял, что главного-то Мирава про них не знает. – А меня, меня врачевать взялась бы?

Ответа пришлось дожидаться долго: сдвинув брови, отшельница сосредоточенно смотрела на китежанина, точно мерку снимала.

– Взялась бы, – наконец решила она. – Если б ты всерьез захотел. Так захотел, что удача дороже жизни стала бы.

– Так исцели Буланко! Мы с ним два сапога пара, только он о четырех ногах.

– Погоди, значит… – начала Мирава, но договорить ей Алеша не дал.

– Буланко – дивоконь богатырский. Он всё понимает, только говорить, как люди, не может, я-то его слышу, другие – нет. Объясни ему, что станешь делать, как мне бы объясняла, пусть решает.

– Дивоконь богатырский? – васильковые глаза широко распахнулись. – Слыхала про таких, да не видала. А ты тогда что же, богатырем выходишь? Теперь понятно, чего сам не взялся. Я-то думала, все Охотники – чародеи…

– Так и есть, – скривился Алеша, – один я богатырь.

– А по виду не скажешь, – с язвинкой усмехнулась чародейка. – На первый взгляд – просто высокий, быстрый да… приставучий, как банный лист.

– Спорить не буду. – Не до споров тут! – Хоть горшком обзови, только возьмись.

Чародейка задумчиво погладила пальцем голову куколки и наконец кивнула:

– Что ж, тебя бы я вылечить точно сумела. Вы, богатыри, с Матушкой-землей связаны, из нее силы набираетесь, тебе она бы и помогла… А раз так, то и коню богатырскому помочь должна. Только б головы он от боли не потерял.

* * *

«Выдержу. Все выдержу! – для убедительности Буланыш, будто перед боем, топнул ногой. – Только ты не уходи, рядом будь».

– Куда я денусь? – с нарочитой лихостью хмыкнул Алеша, исподтишка наблюдая за чародейкой.

Мирава обходилась без скарба, на который так охочи не слишком сильные волшебники, – с чем вышла из башни, с тем и осталась, только косу за спину отбросила.

– Уложи коня на бок, – велела чародейка, сплетая и расплетая пальцы. Извлеченная из своего кисета куколка пристроилась на плече хозяйки странным алым цветком. – Сам рядом садись. Так, чтоб не зашиб он тебя ненароком.

Огрызаться богатырь не стал, просто опустился на траву рядом с дрожащим от возбуждения Буланышем.

«Что она делает?»

– Руками машет. Так надо.

«А ЭТО, оно с ней?»

– С ней. Говорю же, так надо.

«Я передумал, уходи. Не хочу, чтоб ЭТО тебя трогало».

– Будь другом, успокойся.

Буланко лежал, Алеша сидел рядом, положив руку на вздымающийся словно после хорошей скачки бок, а вокруг странным медным огнем горела и не сгорала сухая трава. Ни дыма, ни жара не ощущалось, просто исчезло все, кроме мечущегося темно-рыжего пожара. Это было красиво, но любоваться мешала тяжесть в затылке и невидимый обруч, словно бы сдавивший виски. Больше не происходило ничего, а наколки молчали. Еще бы, ведь самому Алеше не грозило ничего!

– Буланко, – потребовал богатырь, – не молчи! Говори, что с тобой.

«Змеи… – отмалчиваться Буланыш не стал. – Змеи! Много! Меня укусила… Серая, с раздутой шеей. Больно. Душно… Терплю, видеть хочу».

– Ты уж постарайся, – попросил Охотник и тотчас увидел чешуйчатые гибкие тела и почти почувствовал их касание. Буланыш и прежде делился ощущениями, которые не мог передать словами, сейчас это было особенно сильно.

Змея обвила сапог, змея проползла по руке, змея прикоснулась к шее. Буланко рванулся подняться, богатырь навалился всем телом, не позволяя этого сделать. Бесплотный огонь поседел, став серебряным. Конь вновь дернулся встать, его шкура взмокла, жила на шее билась, как безумная. Теперь он словно бы по брюхо в снегу пробивался сквозь сугробы, пытаясь уйти от волков, а вокруг бушевал буран, нет, песчаная буря. Раскаленный песок давил своей тяжестью, заживо хоронил, слепил, не давая ни видеть, ни дышать. Перейти эти пески невозможно, невозможно, невозможно…

«Все, не могу больше. Все!»

– Можешь! – рыкнул Охотник. – Вперед!

Снег и вдруг сразу песок? Почему? Уж не потому ли, что серебро бесплотного огня сменилось золотом. Змеи, холод, жар… Медь, серебро, золото… Оно должно быть последним!

– Буланко, немного осталось! Терпи. Слышишь?!

«Слышу… Терплю».

Они вечно идут друг за другом, три царства, медное, серебряное, золотое, три леса, три реки, три горы, и в конце или беда, или радость. Алеша надеялся, а что ему еще оставалось? Только не отнимать рук от взмыленной шкуры.

Они выдержали. Оба. Лесная трава отпылала червонным золотом и погасла, напоследок расплакавшись вечерней росой.

– Поднимайтесь, – велел из сгустившихся сумерек женский голос. – Что смогла, я сделала, а вот вышло ли, поймем, когда солнце встанет.

«Ждать… Опять ждать?»

– Ерунда, ночь как-нибудь скоротаем.

Поднимался Буланко тяжело, ноги жеребца дрожали и разъезжались, а глаза прикрывало что-то вроде туманной повязки. Неужели все было зря?

Подошла Мирава, протянула руку, кончиками пальцев коснувшись конской шеи. Буланко шумно вздохнул и опустил голову.

– Пусть спит, – негромко сказала волшебница, – утро вечера мудренее. Пошли, гостем будешь, заодно расскажешь и что вы натворили, и как меня нашел. А за коня не бойся, Благуша за ним приглядит, да и тихо у меня. Волки не заходят, люди – не находят.

* * *

Великой чародейкой Веселина себя не считала, бывают куда искусней. Силой молодую волшебницу судьба не обделила, но возиться со сложными заклятьями и творить волшебные инструменты ей было скучно. Зачем выкаблучиваться, когда все уже придумано: бери да работай, при необходимости что-то подправишь, поднажмешь – и порядок. Да и советчица-куколка, память мамина, всегда рядом – и подскажет, и поможет, пусть и все жилы при этом вымотает. Так она их и без дела мотает, а тут хотя бы с пользой.

До сегодняшнего дня промашек хозяйка башни почти не знала, а если что-то вдруг не выходило, злилась недолго. За невозможное она не бралась, а с остальным худо-бедно справлялась. Сглаз вольный и невольный Веселина снимала легко, нечисть домашнюю гоняла без труда, лечить тоже доводилось, но сейчас уверенности в успехе не было. Конь и впрямь терпел, как не всякий воин сможет, и вытерпел, но человеком он все же не был. А она не была целительницей в полном смысле этого слова.

– Хоть теперь скажи, – Охотник Алеша отодвинул нетронутый кубок с медовухой, – что в уплату возьмешь?

– Рано цену называть, – чародейка для вида отщипнула пару виноградин. На столе остывали и уже остыли достойные царских палат яства, но ужинать не тянуло. – Поймем, что вышло, тогда и поговорим. Скажи лучше, как ты меня отыскал?

– Местные помогли.

– Местные с лета мимо по малину да по грибы ходят, смотрят в упор, да не видят ничего. Укрылась я, надоели все.

– Ну, извини…

– Как вышло, так вышло, дело прошлое. Так как тебе удалось заклятье обойти?

– Говорю же, местные. До опушки – люди, дальше – леший. Скрытничать ты его не просила, а я с ним по-хорошему, с уважением… Справный у вас тут хозяин, солидный, потому и лес чистый, любо-дорого посмотреть. Познакомься при случае, не пожалеешь.

– Поглядим. – Ничего-то она глядеть не будет, незачем уже! – А вы, Охотники, значит, с духами дружбу водите? Не думала.

– Так для дела бывает нужно, видят они многое, да и помочь порой могут. Хорошие они, хоть и шутить любят, не без того. Меры порой не знают. Помню, было дело, водил меня леший по кругу вокруг двух озер, никак выехать к тракту не получалось. Я раз его пристыдил, два – потом пришлось за нож китежанский браться. Как всадил в дерево с северной стороны, так и увидел нужный поворот, чары-то совсем простенькие были. Только он не со зла, просто забавлялся со скуки… А того раньше, я тогда распашня не носил еще, с меня на скаку шапку ветром сорвало и в лес унесло. Ну что с ним поделаешь, с таким? Засмеялся да крикнул: «Носи и меня вспоминай, щеголь!»

Он и сейчас засмеялся, первый раз за кончавшуюся ночь. Права, права была Благуша – так смеяться умеют лишь бабники. Только бабник – не значит насильник, скорее уж наоборот, да и не до красы девичьей ему – как думал о своем жеребце, так и думает.

– С тебя станется, – задумчиво произнесла Веселина. – Кто с лошадьми ладит, тот и с духами договорится; лесожители, они все-таки ближе к животным, чем к человеку. И разумом несовершенны, как дети или умные звери. Что глядишь? Так в книгах написано.

– Поспорил бы с твоими книгами, да лень. Только жаль мне, что этих ребят и… девчат многие за вражью силу держат, – с горечью бросил китежанин, видать вспомнил что-то невеселое. – Они ведь и волю Белобогову чтут, и праздники знают, и гостинца желанней нет для них, чем хлеб с солью. А еще – когда совсем к горлу подступает, защищают они свою родную землю. На Руси после Кощеева вторжения мало леших оставалось. Старики говорили – перекинулись кто конем, кто человеком, ушли на Колобухово поле и не вернулись. Погибли. Сейчас, правда, выправилось все. Надолго ли?

– Ты о чем? – не поняла задумавшаяся отшельница. Когда свое на уме, чужое словно бы мимо течет.

– Так, ни о чем… – казалось, Алеша сам своим словам удивился. – Рассвета жду. И ведь знаю же, что нельзя прежде времени спрашивать, а язык так и чешется.

– Лучше не спрашивай, а рассказывай.

– О чем, Мирава?

– О себе, о Буланко, о том, как с вами такое вышло, – девушка заставила себя улыбнуться, – а то продешевлю еще, не знаючи. Слушай, а ты точно богатырь? Вы ж как не в себя есть должны, а ты который час за столом и хоть бы куренка какого попробовал.

– Прости, – гость словно бы впервые оглядел выставленную снедь. – Хорошо живешь.

– Не жалуюсь. Волшебница же как-никак. Так что с вами приключилось?

Теперь он ел быстро, но опрятно, все больше налегая на заливное и свежий хлеб, ел и рассказывал, кажется, не таясь. Не то чтобы душа совсем нараспашку стала, но то, что дров ее гость по младости наломать успел немало, Веселина поняла, коню же с хозяевами не везло отчаянно, вот тот и дурил и додурился до водовозной бочки. Зато как встретились Алеша с Буланко, так и сложилось у них. И странствовали вместе, и сражались – а тут беда такая…

– Разум да сердце у Буланыша, считай, человечьи, – объяснял, трудясь над подсунутой перепелкой, Охотник, – но тело-то конское. А коню главное – двигаться, бегать, без этого ему долго не протянуть, да и не жизнь это! Буланыш меня просил к обрыву его отвести да там и оставить, думал, не пойму, что он сотворить с собой надумал.

– Чего же тут понимать, никто не хотел бы так жить!

– Слепой Ведане это скажи! – усмехнулся Охотник. – Нельзя надежды терять. Никогда. Но у коней немного по-другому все. В общем, насилу уломал его с тобой счастья попытать… Приключится же такая нелепица! Скажи кому, что пьяный обезьян черепаху бросил да коня ослепил, за шута ведь примут!

– Не в обезьяне дело, – волшебница нахмурилась, подбирая слова. – Зденка эта, похоже, сама своей силы не ведает. Разозлилась она на тебя, да не один раз, а целых три. Нарочно вряд ли вредила, но в сердцах, видать, всякого нажелала, вот и аукнулось.

– Тогда бы мне прилетело, – богатырь с силой оттолкнул ковш с квасом, – Буланко-то за что? Да и не станет зверинщица коню мстить. Видела бы ты ее…

– Я ее не видела, но слонишу своего она бросила, а предательство даром не проходит, меняет оно человека. Это уже не та девушка, что с больным зверьем нянчилась и любила отца с братьями. Другая. В душе уже завелась гниль, которую она сама в себя впустила, исправить такое и трудно, и больно… Ну да не о Зденке речь, а о тебе. Похоже, первый раз она осерчала, когда ты объявился, загубив тем любодарову затею. Потом обидно ей стало, что ты и сильней ее милого оказался, и толковей, ну а в третий раз ты мало что вина пить не стал, так еще всю ночь у костра сидеть наладился. От отца с его недотепами они, может, и по-тихому сбежать бы рискнули, только Охотника не обойдешь и не обманешь. Пришлось шум поднимать, зверьем рисковать, и все из-за тебя! Люди часто за свои вины на других злятся.

– Но Буланыш-то почему?

– А тебе в Китеже не говорили разве, что злых духов безнаказанно только одиночки гонять могут? Если у тебя есть хоть собака, не говоря о людях родных, – нельзя. Погибнут они. Цель не ты. Цель те, кого ты любишь. С твоим верным конем так и вышло, тем паче, что Зденка зверинщица. Она не только на тебя ярилась, но и о слонише своем думала, дескать, и это из-за тебя, вот за ее любимца твоему и аукнулось. Сам удар иголочкой был, а за ним ниточка потянулась. Не из зла свитая, из злости, что на любого накатить может, но Буланко от того не легче. Разорвать-то я ее разорвала, вот только не поздно ли? Зверей хворь быстрее нашего съедает, да и сглаз они хуже переносят. Там, где скотина падет, человек всего лишь приболеет. Конечно, твой конь не простой, но ты все же подумай, что делать станешь, если ворожба моя не сработала.

– Думаю уже. – Врасплох вопрос китежанина точно не застал. – Советы давать, быть мне товарищем, спутником Буланко сможет по-прежнему, только бы дошло это до него! Гусляры слепые с поводырями ходят, ну и Буланко пойдет, а начну с простого. Тут и нужны-то всего ровная поляна да кобыла подобронравней, к которой слепого можно на первых порах привязывать, чтобы не упал… Как пообвыкнет, постоянного напарника подыщу, чтоб рядом бежать ноздря в ноздрю. Сюда-то мы легко добрались, на торной дороге ничего, кроме «прямо – вправо – влево», почитай, и не нужно. В лесу или в полях трудней придется, а боевым конем слепой быть не может. В бою за миг единый столько всего происходит, куда коню приказывать, самому бы отбиться…

– Дивоконя найти трудно, – покачала головой Веселина, решив, что лучше до поры до времени не обнадеживать, хотя ей яги дадут. Должны дать. – Вот только поладят ли они?

– Простого найду, хорошего, но простого. Второго дивоконя при живом Буланко у меня не будет.

– Ну, тебе виднее… – отшельница посмотрела на гостя с невольным уважением, а ведь сперва его слова покоробили.

Друг, пусть и о четырех ногах, себя кончить хотел, а тут о какой-то ерунде – поляна, как бегать учить… Только… только это и есть настоящая дружба! Руки заламывать и слезы лить просто, а ты сумей облегчить родному существу ставшую невыносимой жизнь. Бурное горе, оно для себя, чтоб самому стало полегче, а вот мелочи всякие незаметные – для другого. Мама, она ведь тоже не рыдала, слова жалостливые не говорила, куколку она делала да волшбе, пока еще могла, учила. Хотела для дочки счастья да перемудрила, а может, это дочка оказалась – нет, не неблагодарной, неправильной. Не того хочет, не от того прячется…

* * *

Окон в башне у Миравы не было, но время отшельница чуяла. Сказала, что пора, и угадала. Они вышли, когда почти рассвело. Утро выдалось ясным и до дрожи холодным, на поникших травах лежал иней, но волшебница даже плащ не накинула.

– Не замерзнешь? – на всякий случай спросил Алеша и услышал ожидаемое «нет».

Что ж, ей виднее. Буланко стоял там же, где его оставили, похоже, за ночь он даже не шевельнулся. Миравина куколка тоже так и не сдвинулась со своего насеста, издали казалось, что в гриву жеребца вплетен огромный красный цветок.

– Стой здесь, – негромко велела Мирава, глядя на сиреневое с переливами небо. – И молчи.

Китежанин кивнул: понял, мол, пытаясь унять разгоняющееся сердце. Ночью он почти себя уговорил, что ничего не выйдет. И что будет делать, тоже придумал, но сейчас все умные мысли как корова языком слизала. Алеша просто надеялся, безоглядно, как в детстве. До нынешнего рассвета он не понимал ни что для него значит Буланко, ни что значит свет. И дело не в том, то есть не только в том, что слепой беспомощен, в одиночку ему ни дороги не найти, ни еды раздобыть. Есть еще и красота, остаться без которой страшно. Жить во тьме, помнить, но больше не видеть меркнущих звезд, серебряных от инея веток, осенних листьев, вешних цветов… Не видеть солнца! Ох, недаром хозяйку зла назвали Тьмой, Тьма и есть.

– Смотри! – громко приказала Мирава. – Смотри! Солнце!

Вздрогнув, китежанин поднял голову и встретил первый луч, ясный и теплый.

– Видь!

Дурак, это же она не ему говорит, это она Буланко!

Конь стоял, широко расставив ноги, вытянув шею к встающему над лесом солнцу. Куколки на его голове больше не было, от туманной повязки остались лишь два белесых пятна, прикрывших глазницы.

– Смотри! Видь! Ну же!

Еще лучи. Золотые, тонкие, как струны, впору песню сыграть, только тихо. Очень тихо. Кусочки тумана розовеют, желтеют, вспыхивают тем ярым золотом, что горит на куполах великоградских колоколен, тишину разрывает неистовое ржанье. Мотнув гривой, Буланко взлетает на дыбы, не переставая ржать, молотит по воздуху копытами.

«Солнце! Солнце!!!»

Вперед, на передние ноги с хорошо согнутых задних. И еще раз. Свечка, громовое ржанье, а теперь – на спину, в полыхающие росными алмазами травы. Несколько раз перекатиться с боку на бок, вскочить, сигануть вверх на всех четырех, как тогда, на пожаре…

«Солнце! Травы! Вижу!!!»

Зато Алеша такого еще не видел, хоть, считай, жил в седле. Буланко скакал то на передних ногах, то на задних, козлами, горбами, свечками, бил задом, высоко вскидывая золотящийся на солнце круп, опять взлетал на дыбы…

– Что это с ним, ты знаешь? – позабытая Мирава стояла рядом. – Это он с радости или… наоборот?

– Он в порядке, – выдохнул Охотник, – у тебя… вас вышло.

– Ты уверен? – волшебница явно прежде не видела конской радости, да еще такой. – Он тебе сказал?

– Сказал! Да ты сама глянь – слепой сразу бы шею себе свернул и ноги оторвал.

– Я рада.

Нужно было отвечать, благодарить, спрашивать, в конце концов, про цену, но слова застревали в глотке засахаренным медом. Приторные, никчемные, ненужные.

– Спасибо, – только и смог сказать Алеша.

«Солнце! Трава! Ручей! Ты!.. Теперь мы поскачем… Поскачем!»

Отплясав на одном месте, Буланыш выдал последнюю сумасшедшую свечку и, хвост трубой, диким галопом полетел в сторону леса.

* * *

Имя Веселина дали единственной дочке отец с матерью, да только жизнь у «Веселинки ягодки-малинки» стала потом совсем не весела, вот и начала юная чародейка звать себя Миравой. Про дарующую крылья радость она забыла прежде, чем сбежала со своим «благословением» в лес, но сейчас отшельница была счастлива. Не потому, что смогла, сумела, прыгнула выше головы – а потому, что эти двое и дальше будут вместе встречать и провожать солнце. И неважно, что станется с ней самой.

Горечь налетела на радость, и Веселина, справляясь с собой, принялась заталкивать в кисет на диво молчаливую Благушу. Затолкала и подняла голову, через силу улыбнувшись, хотя Охотник смотреть на нее даже не думал. Он пришел за помощью, получил ее и уйдет, напоследок попробовав расплатиться. Ну что ж, пусть уходит, и чем скорее, тем лучше. Хозяйка башни привычно поправила кошель и подошла к вглядывавшемуся в конские прыжки гостю.

– Не думала я, что твой Буланыш так разойдется.

– Так конь же, – не оглядываясь, откликнулся Алеша, – вот и ведет себя, как… конь.

– И что, даже к тебе не подбежит?

– Подбежит, но когда вволю наскачется. Чтобы не зашибить ненароком.

– И долго он так будет?

– Кто ж его знает… Пока все, что на сердце скопилось, не сбросит, у лошадей иначе не выходит, только через придурь с плясками.

– Так это он пляшет? Никогда такого не видела.

– Ты же в лесной башне сидишь, была б степнячкой, еще б не то повидала. Все, Мирава, называй цену. Пора.

– Пожалуй… – протянула отшельница, спехом придумывая подходящий ответ. – Слушай, что он сейчас творит?

– Свету радуется, – засмеялся Охотник, – Буланко, как наиграешься, спасительницу поблагодарить не забудь!

Конь, само собой, не услышал, продолжая самозабвенно носиться вокруг словно бы светящихся в утренних лучах сосен. Счастья ему, да и хозяину заодно.

– Мирава, – Охотник больше на своего коня не смотрел, – не увиливай! Не вынуждай нас с Буланко взаймы жить. Чем мы тебе помочь-отслужить можем?

Взаймы он жить не хочет… Свет взаймы – это еще не беда, бывает и хуже.

– Ты ведь ехал куда-то, когда зверинщиков встретил? – услыхала собственный голос Веселина. – Дела у тебя были? Верно?

– Были и есть.

– Тогда вот что тебе скажу… Езжай спокойно, ни о чем не думай, делай, что должно. Вы, Охотники, в дороге и дорогой живете, чего только по пути не находите. Вдруг да попадется то, что мне нужно, как Буланко твоему – глаза, это и будет моя цена. Ну а не попадется, значит, не судьба.

– Постой, постой, – свел черные брови китежанин, – откуда мне знать, что тебе нужно? Ты хоть намекни…

– Так я сама не знаю. Знала бы, в башне не пряталась… Ой…

Как она даже не села, плюхнулась наземь, волшебница сообразила не сразу, просто постучали копыта и налетевший вихрь с налету саданул ее в грудь. Как оказалось, лбом. О Буланыше они позабыли оба, а он, видать, устал дурить вдали от хозяина.

– Ох, дочка, – немедля запричитала в своем кисете Благуша, – не зашиб тебя зверь этот? У, змей-изверг…

– Это он благодарит так, – китежанин уже протягивал руку. – Прости бродягу, не рассчитал.

– Не рассчитал, значит? – испуг сменился веселой досадой, а протянутая рука была сильной. Очень. На ногах хохочущая волшебница оказалась так же быстро, как свалилась. – Я ужасно глупо выглядела, да?

– Почему глупо? Весело, – Алеша погладил успевшую рухнуть ему на плечо золотистую морду. – Непривычный к лошадиным нежностям человек только так и сядет. Конь еще и облизать может, как собака, только язык больше…

– Не надо, – простонала сквозь смех Веселина, – не надо меня лизать и бодать… А тебе не надо… второго коня искать… Одним теперь обойдешься.

Охотник усмехнулся, Буланко согласно фыркнул и, шутник такой, прихватил хозяина за ухо, хозяин расхохотался. Ночью он был готов к худшему, не понадобилось, можно теперь и посмеяться.

– Что ж, Мирава-отшельница, – китежанин отпихнул конскую голову и поклонился, – спасибо тебе, что ради нас из башни своей вышла. Слово твое мы с Буланко запомнили, как и долг свой. Считай, свет у тебя взаймы взяли, теперь смотреть будем в четыре глаза, глядишь и сыщем, чем отдать. Прощай, пора нам.

– Доброго пути, – Мирава неловко погладила сунувшегося к ней Буланыша по носу и, не оглядываясь, зашагала к башне, которая еще два дня будет ее.

Хотела бы она для себя такой вот любви и заботы без вывертов? Да, хотела бы! Только не видать ей того, значит, правильно она все решила. Старой жизни конец, а что будет потом, загадывать нечего.