Текст книги "Зимний излом. Том 1. Из глубин"

Вера Камша
Зимний излом
Том первый. Из глубин

Звезды синеют. Деревья качаются.

Вечер как вечер. Зима как зима.

Все прощено. Ничего не прощается.

Музыка. Тьма.

Все мы герои и все мы изменники,

Всем одинаково верим словам.

Что ж, дорогие мои современники,

Весело вам?

Георгий Иванов

Автор благодарит за оказанную помощь Александра Бурдакова, Александра Зелендинова, Марину Ивановскую, Даниила Мелинца, Юрия Нерсесова, Александру Павлову, Артема Хачатурянца, Татьяну Щапову

Осенние дороги
(вместо синопсиса)

Истинно благородные люди никогда ничем не кичатся.

Франсуа де Ларошфуко

I
Торка. Агмаренский перевал
399 года С.С. 11-й день Осенних Ветров

1

Три знамени на двух башнях, разделенных вечно злящейся Шнеештрааль… Серебряный волк Ноймаринена с усмешкой глядит на Победителя, вонзающего копье в озадаченного Дракона, а напротив спорит с ветром золотой кораблик.

У талигойцев и бергеров на двоих одна война и один враг, только счет горцев к бывшим землякам много больше, чем у Талига к соперникам и соседям. Ненависть – это память об оставленном доме. Ненависть, парусник на гербе да имя – вот и все, что осталось от северного острова, в незапамятные времена задавленного льдами. Судьба метнула кости, и моряки-агмы стали горцами-бергерами. Судьба любит веселиться, стал же лишенный наследства южанин торским бароном, чем и гордится. Торка – не Оллария, даром ничего не дает, а дав, не отнимает.

Жермон Ариго вызывающе усмехнулся, как всегда, когда вспоминал оставленный Гайярэ. Нет, не так – Гайярэ, который вышвырнул его вон, так и не сказав за что. Тогда Жермону было двадцать лет, с тех пор прошло столько же. Половина разбитой по воле отца и кое-как сросшейся жизни. Говорят, время лечит, – оно и залечило. Так казалось, но последняя осень разбередила старую тоску. Гусиные стаи тянулись через горы, а генерал Ариго, как последний дурак, торчал на башне, провожая их глазами, словно других дел не было. Жермон вызвал бы любого, кто заподозрил бы его в тоске по старому дому, но в Торке таких не находилось, а на юге генерал не бывал. Не хотел.

Настроение стремительно портилось, но выручил ветер, исхитрившийся сорвать с генеральской головы шляпу. Жермон ее подхватил и нахлобучил прямо на внушительный фамильный нос. Ветер в лицо граф любил. Как и войну, и давший ему приют север. Прошлое на то и прошлое, что его больше нет. Генерал Ариго тщательно подкрутил темные усы и уставился на громаду Айзмессер. Над иззубренными пиками вздымалась облачная стена, в розовых сумерках казавшаяся еще одной горной грядой. Обычно в середине Осенних Ветров Торка тонула в снегах, но в этом году все встало на дыбы.

На дальнем берегу звонко ударил колокол, приветствуя холодное солнце. Еще один обычай, переживший века и дороги… Жермон отсалютовал друзьям шпагой, в ответ блеснул агмаренский клинок – Герхард Катершванц любил войну и рассветы не меньше Жермона Ариго.

Обмен утренними любезностями был окончен, и талигоец, поплотней запахнув волчий плащ, неторопливо спустился с башни. Неужели где-то стучат о землю созревшие каштаны, а крестьяне ходят босиком? Или он путает и в Ариго уже зарядили дожди? Сколько всего можно забыть, особенно если стараться.

Замок просыпался, приветствуя очередной день, наполненный учениями и хозяйственными хлопотами. Солдаты носили воду, рубили дрова, хрипло и весело переговаривались. У кухонь повар с помощниками разделывали кабанью тушу, рядом умильно крутили хвостами шестеро крепостных псов во главе с вконец обнаглевшим рыжим Манриком. Все шло, как положено, можно было спать и спать, но командующему горными гарнизонами нравилось вставать затемно, здороваться с соседями, а затем переходить со двора во двор, вдыхая запах дыма и горячего хлеба. Это была его жизнь, его горы и его войны, без которых генерал себя не мыслил.

Скажи кто Жермону, что его преданность Торке рождена обидой на Ариго, он бы пожал плечами, но в глубине души граф знал, что это именно так. Он был не первым и не последним, кого спасла служба, зачеркнувшая прошлое и отучившая загадывать дальше следующей кампании. Теперь будущее тонуло в пороховом дыму. Смерть Сильвестра расшевелила дриксов и гаунау. Лазутчики сообщали о скоплении войск за Айзмессер, а нагрянувший ночью Людвиг Ноймар привез письмо от фок Варзов. Маршал Запада сообщал генералу от инфантерии Ариго об очередном военном союзе Эйнрехта и Липпе и предполагаемом выдвижении объединенной армии к границам Талига.

«Объединенная армия», по прикидкам Жермона, могла насчитывать тысяч полтораста. Правда, на стороне обороняющихся были Торка и зима. Ариго был не прочь встретить «гусей»[1]1
  «Гуси» – презрительное прозвище дриксенцев, на гербе которых изображены коронованный Лебедь на волне и два скрещенных меча. «Буробокими» и «Медвежьими башками» называют подданных правящей в Гаунау династии Бербрудер, считающих своим прародителем одного из богов Седых земель, могучего воина с медвежьей головой. После принятия Гаунау эсператизма Бербрудеры взяли своим гербом медведя с двуручным мечом.


[Закрыть] на вверенных ему перевалах, но среди дриксенских генералов не водилось придурков, готовых пробивать лбом стены. Соседи были осторожными, неглупыми и начитанными, а признанные стратеги в один голос твердили, что большим армиям в горах удачи не видать. Алва тоже так решил и взял в Сагранну шесть с половиной тысяч. Этого хватило.

Конечно, Агмарен не Барсовы Врата, а бергеры и талигойцы не кагеты, но посты нужно выставить на каждой тропе, какой бы непроходимой та ни казалась. Есть люди, которым крутизна нипочем, Жермон и сам был из таких, хотя до двадцати лет ничего выше марикьярских холмов не видел. Он много чего не видел, и еще меньше понимал, но потом все встало на свои места.

Генерал привычным жестом поправил шляпу и ухватил за рукав высунувшегося из норки теньента-эконома. Франц Цукерброд вырос на кухне герцогов Ноймаринен, но возжелал воинской славы и отпросился в Торку, к вящей радости тамошних обитателей. Теперь Цукерброд соперничал с поваром соседа-бергера и ради победы был готов на любые жертвы.

– Что на кухне? – полюбопытствовал Ариго, с наслаждением пробуя только что испеченный хлеб. – И как Хайнрих?

Хайнрихом солдаты прозвали разожравшегося на осенних харчах медведя, подвернувшегося генералу Ариго. Зверь сполна расплатился за свою глупость, Жермон сорвал дурное настроение, а его офицеры получили отменное мясо. Разумеется, добычу решили съесть вместе с соседями.

– Мой генерал, Хайнрих маринуется, к обеду дозреет, – глаза повара затуманились недостижимой мечтой. – Эх, мускатного ореха б!

– Хватит с тебя и перца с луком, – сам Жермон, по утверждению приятелей, был готов глотать мясо со шкурой и костями и потому смотрел на кулинарные изыски без должного почтения, – а с медведя и подавно.

– Мясо – это тело, а приправы – душа, – закатил глаза Цукерброд. Повар утверждал, что приходится дальним родичем великому Дидериху, и ему верили. Несомненный поэтический дар в сочетании с преданностью кастрюле и половнику приводил к потрясающим результатам.

– Ничего, – утешил кулинара Ариго, – душа душе рознь. Хайнриху луковой за глаза и за уши хватит. У него и такой нет!

Франц расхохотался открыто и весело. В Торке все просто. Если смешно – смеются, если война – воюют, если беда – стоят насмерть.

2

Жермон Ариго уродился жаворонком, Людвиг Ноймар – совой, но на сей раз наследник Рудольфа Ноймаринена поднялся ни свет ни заря. Разумеется, с его точки зрения.

– Хорошее утро. – Людвиг стоял на крыльце в одной рубашке, с сомнением разглядывая наползающие тучи. – Тебе не кажется, что к обеду нас засыплет?

– Нет, – Жермон от души тряханул руку маркиза. – Слишком сильный ветер. Раз тучи перешли за перевал, они уйдут вниз.

– Пожалуй, – согласился Людвиг. – В любом случае, я вовремя приехал.

– Не то слово. – Ариго глянул на друга и нарочито вздрогнул. – На тебя смотреть и то холодно. Надо выпить.

– Кто ж виноват, что ты мерзнешь?! – Серые глаза Ноймара задорно блеснули. – И все потому, что ложишься с курами, а встаешь с петухами.

– Лучше с петухами, чем с гусями, – засмеялся Жермон. Маркиз Ноймар шутил всегда и над всеми. Семнадцать лет назад его выходка довела Жермона до белого каления. Дело кончилось дуэлью, двумя ранами и дружбой на всю оставшуюся жизнь. – Ты надолго к нам?

– Увы, – Ноймар вдохнул полной грудью ледяной воздух, – торчать мне тут не переторчать.

– Тебе здесь самое место, – хмыкнул Ариго. – На крыльце в одной рубашке торчишь, дрыхнешь до обеда.

– Ох уж эти южане, – хмыкнул Ноймар, – чуть похолодает, и они вянут, как магнолии.

– Магнолии? – возопил Жермон, с трудом сдерживая хохот. – Южане?! Я, чтоб ты знал, – торский барон до мозга костей! Таковым и помру.

– Вольфганг тебя бы отругал, – флегматично произнес Людвиг, – старик не терпит разговоров о смерти, пока она спит. Лучшая смерть – это смерть врага.

– Кто бы спорил, – улыбнулся Жермон. – Кстати о враге, тебя ждет медвежатина.

– Сам брал? – деловито уточнил Людвиг. – На что?

– На твой подарок. – Жермон ловко выхватил из-за спины кинжал. – Как в масло вошел, так что с приездом ты угадал, замариновалось уже.

– Хорошая примета, – серые глаза Ноймара задорно блеснули. – Окорок – агмам, кости – гаунау.

– Запросто, – заверил Ариго, – но сначала их надо обглодать.

– Испугал! – маркиз зевнул и потянулся. – Чтоб мы с соседями не обглодали какого-то медведя?! Сначала бурого, потом жирного! Я, кстати, вина привез, ты хоть и бергер, а от пива рожи корчишь.

– Так ведь гадость несусветная, – с чувством произнес генерал, – такое только с горя пить можно.

– Ты и с горя брезговал, – уточнил лучший друг. – Ладно, пошли в дом, а то совсем изведешься. Осенью в волчьем плаще ходишь, от пива шарахаешься – и еще говоришь, не южанин! Да ты вылитый мориск, только без шадди.

Шадди Жермон не пил – горький въедливый запах слишком навязчиво напоминал о доме. Бывшем, разумеется. Ариго подкрутил усы и огрел будущего герцога по плечу:

– Вперед, к кружкам!

Людвиг шагнул к двери, но на пороге резко обернулся, выхватывая шпагу. Ждавший этого Жермон принял клинок на клинок.

– Скотина недоверчивая, – укоризненно покачал головой гость, семнадцатый год пытавшийся застать хозяина врасплох. Те, кто видел их игры впервые, бросались разнимать «дуэлянтов». К вящему удовольствию последних.

– Ужасные времена создают ужасные нравы, – назидательно сообщил Жермон, вбрасывая шпагу в ножны. – Касеру будешь или свое пиво?

– Свое вино, – Ноймар больше не улыбался, – только позже. Жермон, я приехал тебя сменить.

– И кто же проштрафился, – хохотнул Ариго, – ты или я?

– Манрик с Колиньяром, – суконным голосом произнес Людвиг. —Тебе нужно в Ариго, и чем быстрее, тем лучше.

– И что я там буду делать?

– Вступать в права наследования. Ты так и будешь торчать у двери или сядешь? – Ноймар крутил в пальцах обручальный браслет, как и тогда, когда сказал о смерти Арно Савиньяка. Кончалась весна, и Придда была красной от маков. Ветер раскачивал цветы, и по зеленым полям катились кровавые волны, в которых тонули лошади и солдаты.

– Садись, – напомнил Людвиг, – разговор у нас долгий.

– Хочу и стою! – огрызнулся Ариго, придвигая табурет. Другой бы на его месте еще летом испросил отпуск и отправился в майорат. От свежеиспеченного графа ждали именно этого, но Жермон не собирался отказываться ни от армии, ни от выбранного в минуту злости баронского герба с ощерившимся котом. Он слишком трудно выдирал из себя Гайярэ, чтобы вернуться.

– Жермон, – тихо сказал Людвиг, – я тебя прошу. Отец тебя просит. Дриксы ждут, Эпинэ – нет.

– Дело зашло так далеко?

– Как бы не дальше. Манрики с Колиньярами после смерти Сильвестра как с цепи сорвались.

– И что? – Ариго все-таки заставил себя сесть. – При чем здесь я?

– При том, что Ариго восстала. Вместе со Старой Эпинэ и Пуэном.

Вот тебе и твои тревоги, господин генерал. Ты грешил на дриксов с гаунау, а то, что спит в каждом, проснулось и потянуло домой, только ты не понял.

– Старик Эпинэ умер дней за десять до Сильвестра. – Людвиг надел браслет и тут же снял. – Твой кузен был вне закона, и Колиньяры разинули пасть, но Робер вернулся.

– В Талиг?! – не поверил своим ушам Ариго. – Тогда он сошел с ума.

– Все южане сумасшедшие, – пошутил северянин, – но отец думает, что Роберу дали гарантии. Сильвестр не хотел отдавать титул Колиньярам. И Лионель не хотел.

– Арно их тоже терпеть не мог. – Жермон зачем-то вынул кинжал и поднес к глазам украшенную раухтопазом рукоять. Если б было солнце, в сердце камня вспыхнул бы серый огонь.

– Лучше скажи, кто их терпит. – Ноймар вскинул голову. – Ты дашь мне договорить?

Граф Ариго пожал плечами. Руки продолжали играть кинжалом, а мысли заблудились между Аррижем и Гайярэ. Мятеж! Третий за двенадцать лет, неужели Робер так ничего и не понял?

– Жермон! – Как темно за окном, но тучи скоро уйдут вниз, в Придду. – Ты помнишь барона Райнштайнера?

– Ойгена? Его, пожалуй, забудешь.

Холодный, спокойный взгляд, узкое длинное лицо, светлые волосы. Ойген Райнштайнер… Соратник по Агмарену, бергер, давший присягу Талигу и отозванный в гвардию. Из гвардии в Торку возвращаются редко. Даже бергеры.

– Весной Сильвестр приставил барона к губернатору Эпинэ, – Ноймар не смог удержать ухмылки, – чтоб тот не слишком зарывался. Ойген очень старался.

– Не сомневаюсь. Странно, что Сабве не повесился.

– Не успел, – с сожалением произнес маркиз. – Сильвестр умер раньше, а с Манриками у Ойгена не сложилось. Наш барон подал в отставку, вернулся в Бергмарк и отправился прямиком к маркграфу. Тот решил, что дело важное, и спровадил Райнштайнера с его докладом в Ноймар.

– Хотел бы я послушать.

За окном зарычали. Надо полагать, здешний Манрик защищает от собратьев добытую кость. Везде одно и то же.

– Послушаешь, – утешил Людвиг. – Теперь Ойген – полковник Ноймаринен и офицер по особым поручениям при особе Проэмперадора Севера.

Что ж, за особые поручения можно быть спокойным. Барон Райнштайнер не признавал шуток, но был умен, как Леворукий, и столь же удачлив. Если потребуется, он достанет луну, заодно указав небесным обитателям, что ее плохо протирали, из-за чего появились пятна. Жермон невольно ухмыльнулся:

– И кому Ойген ныне являет свои таланты?

– Отец решил вернуть его в Эпинэ. Вместе с тобой и тремя полками, так что наговоритесь. Да будет тебе известно, что Райнштайнер склонен защищать твоего кузена.

– Что он натворил? – Сколько сейчас Роберу? Есть тридцать или еще нет? – Кроме того, что вернулся?

– Ойген уверен, что сам Иноходец ничего творить не собирался. Виноваты Мараны. Они считали Эпинэ своим, а тут такая незадача! Нагрянувшего наследника решили прикончить при попытке к бегству, но Райнштайнер счел это преждевременным. Наш дорогой бергер, к неудовольствию губернатора и его родичей, заявился в Эпинэ лично. Ойген собирался под благовидным предлогом доставить пленника не в Олларию, а к Савиньяку, но Эпинэ этого знать не мог. Он бежал и поднял восстание. Говоря по чести, я его понимаю.

– Арно Савиньяк понимал Карла Борна. – Ариго подкрутил усы, дурацкая привычка, надо с ней что-то делать. – А чем кончилось?

– Эпинэ не Борн. – Людвиг пригладил русые волосы. – А делать что-то надо. Твой приятель Леонард Манрик на пару с Сабве повели в Эпинэ Резервную армию, а в столице ловят пособников бунтовщиков. Да, Леонард теперь именуется маркизом Эр-При.

– Весело. – Жермон положил кинжал на захламленный стол. – Кого я должен унимать? Своих вассалов, для которых я – вышвырнутый отцом мерзавец? Иноходца? Леонарда?

– Всех понемногу. – Ноймар вновь занялся браслетом. – Поедешь через Лаутензее, там ждет Райнштайнер со своими стрелками и вот-вот подойдет Шарли.

– Фок Варзов отдает лучших кавалеристов? – Воистину сегодня утро невозможностей. – Пишет, что дриксы спелись с гаунау и собирают войска, и отдает?

– На юг лучше посылать южан, – объяснил лучший друг, – а старик внакладе не останется, отец поднимает своих «волков», недели через три они будут в Гельбе. Твое дело – принять капитуляцию Эпинэ и не дать Леонарду с Сабве спутать собственные графства с какой-нибудь Гайифой.

– Думаешь, успею?

– Должен, – лицо Людвига стало жестким, не хуже, чем у отца. – Леонард – человек осторожный, а Резервная армия на три четверти из новобранцев состоит. Нет, «маркиз Эр-При» на рожон не полезет, да и Робер, если не вовсе дурак, первым не начнет. Думаю, парочка до зимы станет бегать то ли друг от друга, то ли друг за другом, а тут и ты появишься. С отборными полками. Вот тут тебя твои вассалы и полюбят. И чужие заодно.

– А больше всех меня полюбит тессорий.

– Манрик теперь кансилльер, но отец с ним договорится. Уверяю тебя.

– Кто бы сомневался. – Закатные твари, вот тебе, генерал, и твой личный Излом. Торка тебя спасла, но принадлежишь ты Гайярэ, а не Агмарену. Людвиг – твой друг до своей смерти, но не до смерти Ноймаринен. Рано или поздно каждый остается со своей землей и со своей войной, потому что изгнанники свободны, а графы – нет.

– Жермон, – кажется, Ноймар подумал о том же или о чем-то похожем, – если б не мятеж, мы бы тебя не дергали.

Если бы не восстание, если б не война, не смерть, не зима… Любим мы это самое «если бы».

– Бросай оправдываться, тебе это не идет. Я еду.

– Едешь, – кивнул Людвиг, – куда ты денешься, но Шарли до Лаутензее раньше двадцатого не добраться, так что дня три у нас есть. Как раз съедим медведя, и ты сдашь мне дела. Как следует сдашь. Ты будешь кузена пороть и фламинго из виноградников гнать, а мне, между прочим, границу держать.

– Удержишь, – хохотнул Жермон, пинками загоняя под стол очередное предчувствие. – А теперь доставай свое вино. Надо выпить за удачу.

II
Урготский тракт
399 года К.С. 19-й день Осенних Ветров

1

Хлеб был свежим, яичница – отменной, сыр – додержанным. Скорее всего. Потому что Чарльз Давенпорт глотал неприлично ранний завтрак, не чувствуя ни вкуса, ни запаха – только усталость. И еще ему было страшно от всеобщего спокойствия. В придорожном трактире с вывеской, которую Чарльз не удосужился разглядеть, хмурое осеннее утро ничем не отличалось от десятков таких же.

Настырно стучал в закрытые окна дождь, заспанный повар слушал еще более заспанного хозяина, лениво точил когти котяра-крысолов, глупо и весело трещали поленья, служанка остервенело перетирала кружки, а в Олларии сидел Альдо Ракан с толпой наемников, мародеров и предателей. Одного, маршала Генри Рокслея, Чарльз продырявил прямо во дворце. Молодой человек надеялся, что рана оказалась смертельной, потому что таких вот рокслеев следует убивать на глазах приспешников, и желательно вовремя. С маршалом Генри он промешкал самое малое на сутки.

Чарльз оттолкнул сковороду, взялся за вино, передумал и потребовал воды. Вино было врагом, даже не врагом, а искусителем. От стакана полшага до кровати, а спать теньент Давенпорт себе запретил. По крайней мере, дольше, чем требуется для того, чтоб не издохнуть.

– Прика́жете комнату? – Хозяин. Лысый, зевающий, довольный жизнью. Есть ли у него родичи во Внутренней Эпинэ или Олларии? И если есть, что с ними?

– Я еду дальше.

– Сударь, – в голосе трактирщика отчетливо слышалась скорбь, – в такую погоду? Поверьте, у нас прекрасные спальни, а какие перины…

Вот так искусители и выглядят. Никакие они не красотки в алых платьях, а трактирщики с перинами.

Чарльз с трудом задержал взгляд на улыбающейся физиономии. Комната дрожала и расплывалась, на висках лежали невидимые ладони – тяжелые и холодные.

– Вы же с ног валитесь, – настаивал хозяин, – а конь ваш и того хуже… Жорж говорит, он и шагу сделать не может.

– Как раз о коне я и хотел поговорить, – буркнул Давенпорт. – Мне нужно обменять его на свежего. Разумеется, с приплатой.

– О! – глазки искусителя стали острыми, как иголки. – У меня есть то, что вам нужно. Орел… Золото, а не конь! Впору хоть графу, хоть маркизу.

– Я всего лишь виконт, – перебил Чарльз. – Сколько с меня и когда ваш орел будет оседлан?

– О, – иголочки стали еще острее, – два тала – и Каштан ваш. Два тала – и десять минут, но, сударь, паромщик еще не вставал. Да-да, этого лентяя раньше полудня не докличешься, а Брети разлилась. Дожди… Никто не ездит. Паромщик мог и загулять. Запросто мог.

– Разбужу! – рявкнул Давенпорт, злясь на весь свет и слипающиеся глаза. С паромщиком он справится не золотом, так пистолетом. Соня согласится, но не подведут ли собственные ноги вместе с головой? Закатные твари, не хватало упасть и околеть прямо на дороге!

– Сударь, – лысый то исчезал в тошнотворном тумане, то выныривал из него, – оставайтесь!.. Курьеры – и те отдыхают, а уж я на них нагляделся…

Курьеры отдыхают, только он не курьер. Он неизвестно кто, но ему нужно в Ургот, и он туда доберется назло всем дождям и всем перинам!

Чарльз Давенпорт судорожно сжал челюсти, сдерживая настырную зевоту, и бросил на стол три тала.

– Я подожду на крыльце.

– Под дождем?! – на лице трактирщика проступил неподдельный ужас.

– Именно…

В дожде есть своя прелесть. Когда ты мокрый, как утонувшая мышь, ты не уснешь!

2

Виконт Валме проснулся сам, и ничего хорошего в этом не было. Ничего хорошего не было ни в запахе лаванды, исходившем от простынь, ни в сопевшем у окна Герарде. Разобрать в кромешной тьме, который час, виконт не мог, но шести еще не было, иначе бы юное чудище, не хуже петуха чуявшее, когда нужно вопить, стояло б над душой с бритвенным прибором.

Марсель вздохнул и закрыл глаза, но темней от этого не стало. Пожалуй, темней бы не стало, даже если б их кто-нибудь проглотил. А чего вы хотите, сударь, – ночь, осень, дождь, и это не считая собственной дури! Виконт лежал, слушал, как барабанят о подоконник ледяные струйки, и пытался понять, за какими кошками его несет в Олларию, да еще таким аллюром. Куда спешить? К Марианне он всегда успеет, а где болтаются Алва и Луиджи, не знает сам Леворукий! Марсель отбросил тонкую перину, служившую в здешних краях одеялом, и сел, свесив ноги. Засыпать снова было глупо, а будить Герарда – жалко, хотя это было прекрасной шуткой: виконт Марсель Валме будит Герарда Арамону, тьфу ты, рэя Кальперадо! Рокэ не поверит… Ну и Леворукий с ним, пусть не верит, лишь бы отыскался!

Бывший офицер по особым поручениям поморщился и сполз на застеленный сукном пол. Он сам не понимал, что его тащит вперед и не все ли равно, приедут они с Герардом на день раньше или на неделю позже. Дядюшка Шантэри полагал спешку вредной для здоровья, герцог Фома был слегка озабочен, не более того, а вот Марсель не находил себе места. Или, наоборот, нашел. Рядом с Вороном. Прицепился к Первому маршалу, а тот возьми да и умчись, ничего не сказав, главнокомандующий называется! Без Алвы жизнь сразу же стала скучной, потому что спать, чесать языком, танцевать и ухаживать за хорошенькими женщинами приятно, когда есть дело, от которого можно увильнуть. Когда же дела нет, праздность теряет всякое очарование. Да, разумеется, причина в этом и только в этом, а предчувствия оставим девицам в розовом. Или в голубом. Что еще делать Елене с Юлией, как не предчувствовать и не шить туалеты к мистериям?

Дочки Фомы были хорошенькими, но до Франчески Скварца им было далеко. Вот кому бы пошел наряд Элкимены! Розовая, нет, пурпурная туника, золотые сандалии, кованый пояс с шерлами…

Осторожный стук в дверь оторвал Марселя от мыслей о вдове фельпского адмирала, которой виконт перед отъездом написал длиннющее письмо. Написал и разорвал, потому что писать, не получая ответов, глупо, а Марсель не желал выглядеть дураком. Тем более в столь прекрасных глазах.

– Сударь, – голосок за дверью явно принадлежал служанке, молоденькой и, весьма вероятно, хорошенькой, – сударь, восемь часов!

Восемь?! Выходит, он все-таки проспал, хоть и не так по́шло, как Герард! Ну, погоди же!

– Утро, сударь! – гаркнул виконт, срывая с рэя перину. Опозорившийся изверг с жалобным кукареканьем подскочил на своем тюфячке, и Марселю впервые за последние дни стало смешно.

– Простите, – Герард явно собрался провалиться сквозь землю или хотя бы сквозь дощатый пол, – я не думал, что…

– И слава Леворукому. – Марсель отодвинул засов и открыл дверь, за которой обнаружилась премиленькая пышка. – Рыбонька, горячую воду, шадди, завтрак и лошадей.

– Лошадей? – захлопала глазами девица. – На улице дождь… Очень сильный.

– И когда он кончится? – полюбопытствовал Валме.

– Сударь, – хихикнула служанка, – об эту пору завсегда льет.

– Вот видишь, – виконт сделал над собой усилие и совершил то, чего, без сомнения, ожидала толстушка, а именно ущипнул ее за тугой бочок, – дождь не прекратится, так что прекратимся мы. Неси воду.

Девушка снова хихикнула и вышла. Виконт зевнул и натянул дорожное платье. О зеркалах и камердинерах он вспомнил, лишь застегивая манжеты. Увы, он опростился, и, похоже, навсегда. Путешествовать с одним лишь порученцем, и то чужим! Отец не поверит, но, пожалуй, одобрит.

– Ваша вода!

– Спасибо, – Валме ухватил служанку за круглый подбородок. – Как тебя зовут, ежевичинка моя?

– Лиза, – мурлыкнула девица.

– Помолись за нас, Лиза, – виконт вытащил из кармана несколько суанов и сунул за низко вырезанный корсаж, – только не сейчас. Сейчас шадди.

Лиза, крутанув бедрами, исчезла, Марсель зевнул и потянулся к бритвенному прибору. Без сомнения, красотка решила, что, будь столь галантный кавалер один, лежать бы ей в постельке, да не за серебро, а за золото. Смешно… Если б не Герард, он бы на эту пампушку и не глянул, но не выказывать же мальчишке дурацкие страхи! Вот и приходится изображать себя самого. Позавчерашнего! Офицер для особых поручений при особе Первого маршала Талига вздохнул и намылил щеку: как бы виконт Валме ни опростился, до бороды он не докатится. Валмоны не Люди Чести и не козлы.

– Герард, запомни: в Урготе варят лучшее в Золотых землях мыло, – проклятье, приучил парня к болтовне, теперь хочешь не хочешь, трещи, как сорока, – а в этой гостинице делают самый мерзкий шадди.

– Сударь, – дернулся Герард, – вам помочь?

– Вот еще! – Марсель попробовал пальцем бритву. – Бросал бы ты лакейские замашки. Тебя что, рэем сделали, чтоб ты тазы с водой таскал?

– Сударь…

– Сам ты сударь, – отмахнулся Валме.

Рэй Кальперадо захлопал глазами и притих. Задумался, надо полагать. Парнишка за Ворона в огонь прыгнет, не чихнет, но пока в огонь прыгнул Рокэ. Один! А они, тапоны[2]2
  Слепое, похожее на крота животное, ведущее подземный образ жизни.


[Закрыть] эдакие, были рядом и ничего не поняли, пока письма не нашли. Ничего!

Вернулась Лиза. Хихикнула, протянула поднос. Валме хмуро взял белую чашечку с шадди. Разумеется, паршивым. В здешних краях знают толк в закусках и сластях, но не в шадди.

3

Теньент Давенпорт поправил основательно отсыревшую шляпу и вскочил в седло. На улице было легче. В том смысле, что дождь и ветер разогнали сонную одурь. Надолго ли? Орел с пошлым имечком Каштан оказался гнедым мерином с еще неведомым норовом. Радости от предстоящей прогулки конь не испытывал, и Давенпорт его понимал. Он и сам был бы рад задержаться и проспать до весны, но возвращаться – дурная примета, а упрямство явно родилось раньше теньента. Ничего, отдохнем в Эр-При. В первой попавшейся гостинице, иначе живым ему до Ургота не добраться.

– Сударь, может, останетесь? Ишь как хлещет!

– Я спешу.

– Ну, как знаете…

Стук захлопнувшейся двери, и все! Никого, только он, дождь и лошадь, пятая за последнюю неделю. Не считая Бэрил, бывшей спутницей Чарльза четыре года. Оставляя загнанную чалую на попечении дородной трактирщицы, Давенпорт чувствовал себя последним подонком, но ждать не мог. Не имел права. Следующие кони не успели стать для теньента никем, они просто его везли, пока могли, а потом уступали место новым. Одни были хуже, другие лучше. С Каштаном, кажется, повезло. Почти повезло, потому что мерин оказался не только резвым, но и зловредным. Он бодро трусил по раскисшей дороге, умело отыскивая лужи поглубже. Надо полагать, назло настырному седоку.

Снизу брызгало, сверху лило, со всех сторон дуло, но спать все равно хотелось. Видимо, из-за проклятой яичницы. Не нужно было поддаваться на совместные уговоры пустого брюха и лысого трактирщика – голод отгоняет сон лучше холода. И еще он отгоняет подлые мысли о том, что ты не сделал всего, что мог. Подумаешь, пристрелил одного предателя на глазах короля, король-то все равно в лапах заговорщиков.

Нельзя сказать, что Чарльз Давенпорт боготворил Фердинанда Оллара, скорее уж наоборот, но это был его король, он ему присягал, и потом, есть средства, которые делают мерзкими любую цель. Теперь теньент не сомневался – Октавианская ночь, от которой засевшие в казармах вояки не отмылись до сих пор и не отмоются никогда, была таким средством. Разоренная Вараста была таким средством. Ложь на Совете Меча, когда Фердинанду врали в глаза, а тот слушал, кивал, верил, раздавал титулы и чины, была таким средством.

Больше всего на свете Давенпорту хотелось отправить предателей к Леворукому, и он знал, с чего, вернее, с кого начнет, когда вернется. С генерала Морена, будь он неладен!

Чарльз со злостью рванул повод, мерин Каштан укоризненно хрюкнул, и теньенту стало еще тошнее. За подлости надо спрашивать с подлецов, а не с безответной скотины. И он спросит, только сначала разыщет Ворона и расскажет ему все. И то, что случилось, и то, чего теньент Давенпорт не видел, но о чем догадывался. Если Алва захочет, пусть вешает его хоть за шею, как положено, хоть вверх ногами, как во время Октавианской ночки. Потому что Франциск, когда писал свой кодекс, был прав. Недонесение о государственной измене – преступление, которое нельзя прощать. Потому что знавшие и молчавшие открывают ворота смертям. Чужим, между прочим…

Он умирать будет – не забудет, как кричала дочка мимоходом растоптанного ткача, горели дома и лавки, по улицам метались люди с мешками и без мешков, в мундирах и без мундиров, а Джордж Ансел вел их сквозь мечущееся безумие, как заведенный повторяя две фразы: «Берегите порох!» и «Цельтесь наверняка!». Что сейчас с Анселом? Прорвался в Ноймаринен или свернул к фок Варзов? И догадался ли кто-нибудь послать весточку Лионелю?

Чарльз Давенпорт привстал на стременах, вглядываясь вперед: ничего и никого, хотя с пути он не сбился. Тут и не собьешься – дорога обсажена изгородями из барбариса, за которыми мокнут черные перепутанные лозы. Дорак славен вишневыми садами, Рафиано – орехами и каплунами, а Савиньяк заполонили виноградники.

Дождь времени зря не терял. Одолев плащ, он добрался сначала до камзола, потом до рубашки и, наконец, до спины. Ледяные струйки побежали вниз по позвоночнику, слегка подзадержались у пояса и ринулись вниз, в сапоги. Позапрошлой весной теньент Давенпорт сопровождал в Урготеллу экстерриора, но тогда было сухо и над трактом до самого Шато-Роже плыл запах цветущих кустов. Рафиано шутил, что они едут Рассветными Садами, а теперь он даже не в Закате, а в болоте. Здешние жители недаром осенью сидят дома – по такой погоде не торгуют и не воюют, хотя с Рокэ Алвы станется. Топи Ренквахи были пострашней, а их прошли, и правильно сделали!