Текст книги "Неотразимая"

И богатство пошло им не на пользу, а лишь способствовало их порокам. Марджери помешана на сексе и азартных играх, а Дейвид – пьяница.

Касс рассказывала сжато. Без всяких полутонов, но у нее было ощущение, что Элизабет Шеридан склонна видеть все в ярких основных красках.

– Амисс Арден?

– Она больна. Очень больна. Я звонила сегодня утром в больницу, и Луис Бастедо не разрешил навестить ее. Она все еще в глубоком шоке. – Касс покачала головой. – Матти очень эмоциональная дама. Ричард был… – Она развела руками. – Это большой удар для нее.

– Она великая певица.

– О, да… и настоящая примадонна во всех отношениях. – Касс помолчала. – Что вы собираетесь делать с ними со всеми?

До сих пор она ощущала себя орудием Элизабет.

Пришло время проявить себя.

– А что бы вы предложили?

– Содержать их – буквально, я хочу сказать. Если вы собираетесь руководить Организацией, у вас всего будет предостаточно, вы и не заметите этих крох.

– Какой величины эти крохи?

– Полмиллиона долларов в год каждому.

Брови Элизабет поднялись.

Касс сардонически улыбалась.

– Марджери может спустить их за один раз, для Дана это гроши, а для Дейвида – возможность потратиться на очередной фильм Дэва…

– А как мисс Темпест?

– Деньги ее волнуют меньше всего. Мать оставила ей неплохой постоянный доход.

– Кто управляет Мальборо?

– Мальборо-трест, которым она руководит.

– И делает это выше всяких похвал.

– Она этим живет, – просто ответила Касс.

– А граф?

– Справляется сам.

– Ньевес?

– Опять же – на ваше усмотрение.

– Понимаю… – Элизабет тихонько качалась на стуле. – С какой регулярностью выплачивается содержание?

– Поквартально переводится на их счета, но только вы не можете ничего подписывать, пока завещание не утверждено. До тех пор не утверждены и ваши права.

– Кто же тогда может подписывать?

– Я. И Харви, – ответила Касс с ядовито-сладкой улыбкой. – Кстати, до утверждения вы вообще не можете ничего делать. Все зависит от этой официальной бумаги.

– А если мне понадобятся деньги?

– Вы сможете получить их – но не из наследства.

У Хелен всегда бывает свободных несколько тысяч долларов… А зачем вам нужны деньги? Здесь все есть.

Элизабет резко выпрямилась на стуле.

– Действительно. А теперь, наверное, мы можем посмотреть фильм Дэва Локлина?

– Ты караулишь, пока я смотрю, – приказал Дан Марджери.

– Все в порядке, – пожала плечами Марджери. – Она закрылась с Касс, они до обеда не появятся… Кстати, что мы ищем?

– Все, что сумеем найти. Помнишь, Ричард учил нас: знай своего врага? А она – наш враг.

Он окинул взглядом просторную спальню.

– Ну, давай. Займись гардеробной, а я – ящиками комода.

Там лежало белье. Цвет – телесный, магазинная этикетка – «Маркс и Спенсер». Бюстгальтер размера 38В, колготки – 10L, экстра-длинные. Множество джемперов – тоже «Маркс и Спенсер». Перчатки, шарфы. Ночных рубашек не было. Ясно, спит голышом. В одном из ящиков он обнаружил маленькую коробочку, обтянутую красной кожей. Внутри лежали украшения, не очень много. Жемчужные серьги, которые она уже надевала – настоящие, как он убедился, другие – с настоящими бриллиантами – небольшими, но чистой воды. Золотые часы от Картье. И чудное кольцо, состоящее из оправленных в золото разноцветных камней. Старинное, скорее всего викторианское. Камни сидят глубоко, не поднимаются над оправой. Малахит, изумруд, лазурит, аметист, яшма. Нашла, наверное, в какой-нибудь антикварной лавке. Надо же, рекламирует «Безупречный Макияж», а сама мажется совсем другой косметикой – для чувствительной кожи. В ванной едва начатое мыло «Герлен», понятно, что лицо им не моет. И это действует. Кожа у нее сказочная. Паста самая обычная, зубная щетка с жесткой щетиной. Никаких пузырьков с лекарствами.

– Нашел что-нибудь? – заглянула Марджери.

– Ничего особенного. А ты?

– Она шьет себе сама, носит туфли седьмого размера. Дивная крокодиловая сумочка. А что в ящиках?

– Белье, драгоценности, ничего стоящего.

– Никакого дневника, писем, фотографий?

– Ничего. Давай-ка взглянем в ее багаж.

Чемоданы стояли на полках гардеробной. Пустые.

– Проклятье!

– А чего ты ждал? – огрызнулась Марджери.

– Что-то должно быть. Всегда что-то есть. Нужно только обнаружить это. Не здесь, конечно. Надо покопаться в ее прошлом.

– В Лондоне?

– Везде… и чем скорее, тем лучше. Харви вот-вот подаст завещание на утверждение. Он торопится.

– А я, думаешь, нет? – сердито сказала Марджери.

– Предоставь все мне.

– Ну уж нет! Мне это грозит не меньше, чем тебе! – И даже больше, подумала она, вспомнив об Андреа, которого она не переставала желать ни на минуту. – А что именно ты ищешь?

– Что-то, что можно употребить как рычаг, при помощи которого мы поможем ей освободиться от значительной части наследства.

– Шантаж? – расцвела Марджери. В этом Дан был мастером.

– Разумеется! – Дан обшаривал глазами комнату. – Мне кажется, нам надо заняться этой нераскрытой тайной. Ее маменькой.

– Но ведь она умерла.

– Именно… как? И где? И почему? И что она была для Ричарда? Почему все досталось именно ее дочери?

Здесь нужно узнать массу сведений. Надо точно узнать, кто она. Я думаю, обнаружатся весьма интересные вещи…

Дан быстро прикидывал.

– Вот что мы сделаем. На следующей неделе я должен ехать играть в поло в Хамильтоне по давнему уговору. Под этим предлогом я и исчезну. Ты выдумаешь свою историю. Хотя нет, скажи правду. Скажи, что устала, что сейчас нет причин торчать здесь, скажи, что возвращаешься в Италию. Но сама встреться со мной в Лондоне, в доме. У тебя сохранился ключ?

– Конечно.

– Прекрасно. Вот и воспользуйся им. Пока не утверждено завещание, мы все еще богатые и сильные… и так себя и веди. Этого она и ждет.

– И сколько времени это займет?

– Сколько потребуется. Мы должны успеть до подачи документов на утверждение. Как только они будут признаны, у нас не останется никакой надежды. Хотя, по словам Харви, слава Богу, до этого еще недели и месяцы… по крайней мере, время на нашей стороне. – В его взгляде горела ненависть. – Нам необходимо найти что-то против нее. Это единственная наша надежда. Она не собирается делиться пирогом. Значит, нам самим придется что-то приготовить… что-то такое, от чего можно получить неплохое расстройство желудка.

Я чувствую, что здесь что-то кроется… что-то связанное с ее матерью. Ричард ни разу не упомянул о ней. Обо всем остальном он нагромоздил кучу сведений. Но только не о ней. Почему? Причина была, он никогда ничего не делал без причины. Возможно, она состояла в браке с другим – это вполне в его стиле. И его никогда не тянуло к ничтожествам. Значит, маменька Элизабет была кем-то, и, возможно, истлевшие кости только и ждут, чтобы их выкопали. А мы попросим денег за возможность вновь закопать их…

– Но Харви говорил, что ничего не обнаружил!

– Харви – Дан уничтожающе хмыкнул. – Он умеет только смотреть поверху. Один я за милю чую запах жареного. Разве не сам Ричард учил меня? – И он злобно усмехнулся.

– Но ведь все это было так давно… – засомневалась Марджери.

– И наверняка есть люди, которые хотели бы все оставить как есть.

Глаза Марджери засияли, она в предвкушении облизнула губы.

– Ты думаешь, будет большой скандал?

– Я надеюсь, что будет большой скандал! Который мы сделаем собственными руками!

– Как она – свои одежки, – неприязненно заметила Марджери.

Платья Элизабет висели в углу огромной, со сплошными зеркалами, гардеробной, сбившись вместе, как бы для защиты. Марджери, вопреки желанию, была под впечатлением. Они были сшиты безукоризненно. Элизабет Шеридан без труда получила бы место в любом большом парижском Доме моды благодаря своему умению обращаться с иглой. Конечно, это копии – но с ее размерами нельзя рассчитывать ни на что другое.

Огромная, толстая корова! Марджери с удовольствием разглядывала собственное отражение в зеркале в резной и золоченой раме – прямая, как тростинка! И необыкновенно элегантная в брюках и рубашке от Келвина Кляйна. Изящная, насколько это возможно, мисс Денежный мешок должна пройти долгий путь, прежде чем сможет состязаться с Марджери ди Примачелли по части нарядов. К тому же ей придется здорово похудеть!

Она подмигнула своему отражению. Несмотря на приказ Дана относительно Лондона, она собралась ехать в Италию. При мысли об обнаженном теле Андреа у нее сжималось все внутри. Она всегда сумеет удержать его при себе, то намекая на наследство, которое оставил ей Ричард, то называя какие-нибудь цифры. Ей придется дать ему какие-то символические доказательства грядущего богатства, и он размякнет. Никто вне острова не знает содержания Ричардова завещания и не узнает. Но нет никакого вреда в том, чтобы держать всех в неведении, дразнить их… Она выучилась у Ричарда, как мошенничать по-крупному. Чем больше ложь, тем охотнее люди верят в нее. Ричард доказывал это постоянно. И если Дан сказал, что что-то не так, она не сомневалась ни минуты, что он обязательно разыщет тщательно скрываемые дурно пахнущие факты. Дан был умен, а Ричард отлично выучил его. Как и она выучила свои уроки. Дан прав. Сейчас самое время пустить в ход выученное. Он быстро оглядел комнату, чтобы проверить, не осталось ли следов их поисков. Он был мастером в искусстве шпионажа. Еще один из уроков Ричарда. Она самодовольно ухмыльнулась. Ричард научил их выполнять грязную работу в собственных целях. Что за удовольствие воспользоваться этими навыками против самого Ричарда и этой жесткой, холодной его незаконной дочки.

Ньевес привязала лошадь к веранде, оставив ее щипать пробивающуюся сквозь песок траву, затем, взяв из условленного места ключ, открыла дверь коттеджа на пляже и проскользнула внутрь, а дверь закрылась за ней.

Здесь все было чисто и убрано. Это она поддерживала здесь порядок. Больше никто сюда не ходил. Дэв приезжал, только когда Ричарда не было на острове, так повелось после того скандала… Ньевес вздохнула.

Затем пошла на кухню, положила принесенные с собой цветы. Взяла из гостиной вазы, большие сине-белые дельфтские вазы, выбросила старые и поставила новые цветы – пламенеющие розы, букеты гибискуса, бугенвилеи и олеандра, – поставила одну на каминную полку, сбоку от картины Дейвида, изображавшей яхту Дэва, «Пинту», другую на столик рядом с диваном, третью – на письменный стол Дэва у окна.

Затем она достала пылесос и жидкость для протирки мебели из кладовки и убрала и протерла все: большой старый стол, на котором была портативная пишущая машинка, стопка линованной желтой бумаги и старая керамическая кружка с отбитой ручкой, где стояли остро отточенные карандаши, затем якобитские кресла с высокими спинками, которые дала ему Хелен, потом оконные переплеты за тонкими прозрачными занавесками и большой стол у стены. Когда все было сделано, Ньевес сварила себе чашку кофе и вернулась с нею в гостиную, свернулась в уголке старого дивана в кретоновом чехле, страстно желая, чтобы Дав очутился здесь, на обычном своем месте, в противоположном углу дивана.

О, Дэв, Дэв… если бы ты только был тут! Мы бы могли поплавать под парусом… Она всмотрелась в изображение «Пинты», плывущей по морю с развевающимися белыми и синими парусами, ярко-алым корпусом и сияющей медью.

О, если бы ты только был тут… Ты бы не позволил ей командовать тобой. Она не посмеет… Никто не посмеет. О, Дэв… Все так ужасно… все поломалось. Она как болезнь, поразившая всех нас… она отравляет воздух, которым мы дышим. Никогда не знаешь, где она попадется тебе навстречу. Я обнаружила ее вчера около часовни в саду… это мое место, куда я всегда хожу, а она сидела там с книжкой… она ничего не делает, только читает… и когда я шла по ступенькам, она подняла голову и посмотрела на меня… я повернулась и ушла… но мне хотелось убежать!

Она причиняет мне боль, Дэв… мне все сейчас причиняет боль… я не хочу оставаться здесь, но и не хочу возвращаться в школу, хотя тетя Хелен говорит, что это нужно… я боюсь уезжать, когда она остается здесь… и я не выношу, когда папа бродит вокруг нее, а она даже не замечает, что он здесь! Она холодная, Дэв, жесткая и враждебная… бессердечная. Как она может быть дедушкиной дочерью? Он был такой живой, такой теплый… а она холодная, мертвая… О, Дэв, как он мог со мной так поступить? Я думала, что он любит меня…

Я верила, что он любит меня.

Если бы ты был здесь, я могла бы поговорить с тобой, рассказать тебе, а здесь поговорить не с кем. Тетя Хелен хуже, чем когда бывает отрешенной и далекой от всего. Касс проводит время с нею. Марджери только и думает, что о своей внешности, а Дану я не доверяю… только Харри добрый… но не как ты, Дэв, никто не понимает меня так, как ты… О, если бы я только могла рассказать тебе…

Вдруг она выпрямилась.

– Почему бы и нет? – взволнованно произнесла она вслух. – Мне надо поговорить с кем-нибудь, или я умру. Если он не может приехать ко мне, я поеду к нему – как я не раньше не додумалась? – И она быстро пролезла по дивану к столику, на котором стоял телефон. Не трать времени. Сделай это, и сделай сразу же.

Элизабет Шеридан на минуту остановилась, поправляя солнечные очки, прежде чем шагнуть из прохлады кондиционированного воздуха в раскаленный полдень.

Стены дома, казалось, источали жар. Но как только Элизабет приблизилась к террасе, повеял легкий бриз.

Она положила ладони на нагретые солнцем каменные перила и тут же отдернула их. Она двинулась обратно, но остановилась, засмотревшись.

Дом был воздвигнут на созданном человеческими руками плато на уровне самой высокой точки острова.

Холм высотою в полтораста футов превратился в ряд сменяющих друг друга прекрасных садов, которым давали прохладу фонтаны, где красовались статуи и сверкали садовые и дикие цветы, растущие на острове.

Здесь росли алые гибискусы, бугенвилея, золотистая алламанда, кроваво-красная пуансеттия, сливочно-белые и нежно-розовые франгипани, небесно-голубая жакаранда, коралловые и пламенно-оранжевые вьющиеся растения. Хелен создала и английский сельский сад, полный роз, с ухоженными цветочными бордюрами, и типичный итальянский сад с прямоугольными бассейнами и фонтанами, и японский сад с миниатюрными кустарниками и деревьями, и огромный ухоженный газон с мраморным храмом, выстроенным в греческом стиле, в центре.

С верхней террасы, окружавшей дом со всех сторон, открывалась панорама всего острова, ярко-зеленый ковер растительности, изгибавшийся далеко впереди, на котором то здесь, то там, точно капнувшие с кисти беспечного художника, виднелись яркие пятна: цвета засахаренного миндаля – дома в деревне, которые разместились на холмах поменьше, окружавших гавань, яркие паруса множества рыбачьих лодок в гавани, цвета слоновой кости здания больницы, школы, электростанции и склада. За деревней виднелись фермы, где цвет поля определяла выращиваемая культура: дыни, авокадо, кукуруза и помидоры, еще дальше – сочные пастбища, где паслось стадо чистопородного скота, а где кончались пастбища, сияла глубокая синева расположенного точно в центре острова сапфирового озера, на котором каплями крови алели фламинго. Дальше начинался лес, с темной зеленью сосен и железного дерева, красного дерева и бакаута, который сменялся полем для гольфа, где беспрерывно рассеивали воду дождевальные установки. У подножия холма поле кончалось и начинались сады.

Огибая сады и разделяя их, шла ухоженная, посыпанная гравием дорожка, которая вела от дома к мощеной дороге вдоль острова, по краю поля для гольфа, через лес насквозь, вокруг озера и пастбища, проходя между фермами и скрываясь в деревне.

Кругом было море, синее и зеленое в зависимости от глубины, другие острова зеленели изумрудами на фоне воды. Тяжелый прогретый воздух был насыщен ароматами тропических цветов, вдалеке у горизонта воздух колебался от жары.

Насмотревшись вдоволь, Элизабет медленно пошла по выцветшему розовому мозаичному полу террасы на другой ее конец, откуда открывался вид на белевшую под солнцем взлетную полосу и частную гавань, где, сияя белизною и золотом, красовалась яхта Ричарда Темпеста «Буря» в окружении парусных и гребных лодок и яликов.

Никакого движения не было заметно, только прилив качал лодки, а из ангара на ближнем конце полосы доносились удары молотка по металлу и негромкий стук мотора.

Повернув голову, Элизабет краем глаза неожиданно уловила игру солнечных лучей, казалось, в самой гуще листьев. Недоумевая, она прошла вдоль стены дома к лестнице, ведущей в сад, и поняла, откуда шел блеск.

То, что показалось ей листьями, было вьющимися растениями, через густые переплетения которых виднелась синяя вода, вся в золотых проблесках солнца. Она спустилась по ступенькам под некое подобие крыши из лиан, где с мраморной площадки можно было войти в рукотворный грот в скале и где навевал прохладу каскад небольших водопадов, устроенных из огромных раковин моллюсков, из последней раковины вода стекала в обширный круглый плавательный бассейн, дно которого было выложено мозаикой, изображавшей Нептуна на колеснице, запряженной дельфинами. Этот блеск она и видела. Золото и синева, алое и зеленое сияли под прозрачною водою. На одной стороне бассейна стояли кабинки для переодевания, на другой были площадки для прыжков в воду. Здесь было приятно и прохладно, свет, проходя сквозь лианы, терял свою яркость и не резал глаза. Постоянный ток воды действовал умиротворяюще, а прохлада бассейна манила. В секунду Элизабет скинула с себя одежду и, оставив ее, прошла шагов пять к краю бассейна, легко оттолкнулась от бортика, погрузилась, обнаженная, в воду и поплыла вдоль стенки бассейна, по кругу, под водой, пока не вынырнула, чтобы вдохнуть воздуха, прежде чем нырнуть снова.

Она плыла на спине, с мокрыми распущенными волосами, как вдруг услышала насмешливый голос:

– Неужели русалка? Готов поклясться, это Элизабет Шеридан…

Она перевернулась, всплеснув воду и прикрыв рукой глаза, так как голос шел с веранды на солнечной стороне, увидела Дана Годфри, стоявшего на верхней ступеньке и с улыбкой наблюдавшего за ней.

– Купаетесь голышом? – небрежно спросил он, спускаясь по каменным ступенькам ближе к ней. – Здесь в каждой кабинке полон шкаф купальных костюмов… или вы предпочитаете плавать голой?

Ее тело белизной мерцало в голубой воде.

– Я просто предпочитаю плавать.

Он же, судя по всему, предпочитал верховую езду, потому что был одет в светло-бежевые брюки для верховой езды и рубашку чистого шелка, небрежно повязанный шелковый фуляровый платок виднелся в вороте рубашки.

– Вы не против, если я присоединюсь к вам? – спросил он, нащупывая пальцами пуговицы рубашки.

– Я уже наплавалась… – Она мощным кролем поплыла от него к своей одежде, лежавшей напротив лестницы с другой стороны бассейна. Опершись ладонями на облицованный изразцами бортик бассейна, она легким и сильным движением взметнулась из воды, на ходу подобрала одежду и скрылась в одной из кабинок, поразив Дана великолепием своей наготы: широкие плечи, крепкие груди, соблазнительный зад и ноги невероятной длины, мраморная кожа, чуть порозовевшая от усилий.

Натуральная блондинка, отметил он. И отлично плавает. Из тех сильных, неутомимых пловцов, которые, кажется, родились в воде. Безусловно, сильна физически, да и другие достоинства у нее, несомненно, есть. Но никак не хотела, чтобы он присоединился к ней. А это уже интересно.

– Вы найдете там щетки, расчески, фены – все, что надо, – крикнул он, направляясь к кабинке, где она переодевалась.

Она вышла, снова одетая в блузку и слаксы, вытирая полотенцем спутанную массу волос.

– Давайте, я помогу вам, – предложил он, протягивая руку к щетке, которую она держала, – они все спутались…

Но она уклонилась от его руки.

– Спасибо, я сама.

И ей не нравится, когда ее касаются, подумал Дан, отметив для памяти и этот факт. Скромна? Тут что-то кроется, Дан, дружище…

– Они скорее высохнут на солнце. Пойдемте на веранду, – предложил он.

Под полосатым тентом на каменных скамьях лежали подушки, стояли качели и шезлонги с натянутым на них ярким холстом. Широкая кирпичная стена, выходившая на взлетную полосу, была окаймлена гибискусом и олеандрами в горшках.

– Если вы не будете носить шляпу, ваши волосы скоро выгорят добела, – заметил Дан. – Здесь очень мощное солнце. Не давайте себя обмануть этим пассатам. Хотите выпить чего-нибудь холодного?

Он подошел к холодильнику и достал из него высокий кувшин с розоватой жидкостью.

– Наш знаменитый фруктовый пунш… апельсины, лимоны, ананасы, папайя… залиты ромом со специями… очень освежает. – Он налил ей полный бокал.

Она сделала большой глоток.

– М-м-м-м-м… восхитительно.

– Каждый день готовят новый. Все, что не выпито, отдают слугам… – Он увидел ее поднятые брови. – Вам надо привыкать к богатой жизни, – снисходительно посоветовал он. – Здесь все меняют каждый день, неважно, пользовались этим или нет: полотенца, щетки, расчески… даже воду в бассейне… морскую, кстати, как вы, очевидно, заметили. Вы не только привыкнете, вы будете этого ждать. – Он сидел, вытянув длинные ноги, на качелях. – Итак, чем вы собираетесь заниматься – кроме работы? Касс сказала мне, что вы просто рветесь работать.

– Буду кое-что делать, главным образом в саду. Я только что открываю для себя это.

– Вы отлично плаваете.

– Я люблю воду.

Он протянул руку и взял с полки бутылку с маслом для загара.

– Давайте я вас намажу, – предложил он, – причем как следует. У вас очень белая кожа.

Он говорил небрежно, но глаза пристально следили за ней. Он заметил, как чуть опустились уголки ее губ – отвращение? – как если бы он придал разговору нежелательное направление. Она взяла бутылку и отставила ее.

– Это очень хорошее масло. Оно не даст вам сгореть. Хотите, я натру вас?

– Нет, спасибо.

Да, именно это ей не нравится, она явно поморщилась. Никаких сомнений, она определенно не выносит, чтобы ее касались.

– Мне кажется, вам нравится здесь? – спросил он любезно.

– Вполне.

– А как насчет аборигенов?

– Неопасны.

Вот сука! Он осушил бокал, вновь наполнил его и ощутил, что ром согрелся.

Она откинулась на шезлонге.

– Вы не оставляете попыток, правда?

– Если с первого раза не удалось…

– Когда я жила в приюте Хенриетты Филдинг, у нас считалось, что в перечне добродетелей бережливость идет вслед за благочестием. Расточительность почиталась восьмым смертным грехом, а умение не впасть в нее – доблестью.

– Значит, вот это откуда у вас, – пробормотал он. – Но, в таком случае, разве мысль обо всех этих деньгах, которые будут потрачены, не гнетет вас?

– Но они и не будут потрачены зря, разве не так?

Они работают на дело – кроме ваших, конечно.

– Так вот что кроется в вас. Что же, я никогда не видел людей, выросших в приюте, который так резко отличается от дома… На что это похоже? – решил он поддеть Элизабет. Он говорил вежливо, сочувственным тоном и в то же время безжалостно возвращал ее к прошлому.

– Со времен Оливера Твиста многое изменилось.

Он не отступал.

– Должно быть, это было очень тяжело для вас.

Ведь ваша мать умерла, когда вы были совсем девочкой…

– Я не помню.

– Не помните матери?

– Совершенно.

Ничего себе, подумал он. Интересно, это правда или ей просто удобно так говорить?

– Но, разумеется, после ее смерти что-то осталось?

– Только я.

И это все, что тебе надо, подумал он. Он никогда не видел такой поглощенной собою женщины. Ее мир начинался и кончался ею. Ее не интересовал никто. Она полагается только на себя, вплоть до изготовления собственных платьев. Да, это вполне сочеталось с остальным. Она была личность. Взгляните на Марджери. На всех ее платьях ярлыки лучших дизайнеров. Уберите их, и она перестанет существовать. Марджери делает ее одежда. А эта сама делает себе одежду.

И одежда составляет ее органическую часть. Она знает себя и вполне счастлива этим. Возможно, вся эта история раздражает ее, кажется посягательством на ее личность. Взгляните, как она ведет себя. Совершенно равнодушно. Никаких проявлений чувств, только разум. Что, продолжал размышлять Дан, дает к ней некий ключ. Она ко всему подходит рационально. Очевидно, она многое видела в жизни, поэтому и не любит, чтобы ее касались. Не стала плавать с ним нагишом, не позволила расчесать ей волосы или намазать ее маслом для загара. Не дает воспользоваться его оружием. Женщины, которые не любят, чтобы к ним прикасались, как правило, боятся мужчин. А уж эта словно шестом отталкивается. Кажется, я нашел первый ключ к разгадке.

Неполадки на сексуальной почве? Это вполне подходит к ее ледяному виду… Воткнулась в какую-то книжку…

Тут он увидел книгу, которая была у Элизабет с собой, а сейчас лежала на плетеном столике рядом с нею. Он повернул голову и прочел на корешке: «Темпесты: Род и его история». Это подало ему идею.

– Я вижу, вы интересуетесь своими предками, – заметил он между прочим. – Но это просто старая унылая книжка… если вы хотите узнать больше о Темпестах, есть гораздо более интересный способ.

– Да? Какой?

– Вы позволите мне показать вам?

– Да, пожалуйста.

Он не питал иллюзий. Она загорелась, но не от того, что он собирается что-то показать ей, ее интересовал сам предмет. Еще один ключ к разгадке.

Он давно прикидывал, как бы застать ее одну. И теперь повел ее обратно в дом, в просторную библиотеку (шестьдесят футов в длину и сорок футов в высоту), полную книг, с несколькими кожаными честерфилдскими диванами, на которых можно было развалиться и читать. На столе длиною чуть ли не во всю комнату лежало множество последних номеров журналов, по которым можно было судить об интересах читателей – от «Тайм» и «Ньюсуик» до «Спектейтор» и «Экономист», включая «Вог», «Харперз», «Уиминз йэа дейли» (Библия Марджери), «Таун энд кантри», «Филд энд стрим», «Опера», «Конносер». Но Дан направился прямо к полкам у окна, взял с полдюжины лежавших там больших альбомов с фотографиями в прекрасных кожаных переплетах и с тисненными золотом датами.

– Вот оно, – объявил он. – Это история Темпестов в фотографиях, начиная с первых дагерротипов и кончая самыми последними. Это даст вам гораздо больше, чем скучные описания…

Но он не стал класть альбомы на стол. Он принес их к кожаному честерфилдскому дивану, сложил в углу и позвал:

– Идите сюда, одних моих коленей не хватит.

Таким образом они оказались совсем рядом. Телесный контакт – безошибочное средство. Но когда он разложил альбом на своих и на ее коленях, она оказалась вовсе не рядом с ним. Никакого телесного контакта. Я так и знал, подумал он с удовольствием. Фригидна, это совершенно ясно! Для проверки он, переворачивая страницы, задел левой рукой ее правую грудь. Но только один раз. Затем она поменяла позу. Никаких сомнений. В наш век вседозволенности Элизабет Шеридан оказалась двадцатисемилетней девицей, он готов был присягнуть, что это так.

Но он не подал вида. Он просто давал забавные комментарии относительно изображенных на фотографиях людей. Первый том был викторианский: мужчины с бородами, а женщины с шиньонами в застывших позах у балюстрады террасы либо профиль с ямочкой на щеке, покоящийся на изящно поставленном локте. Они играли в крокет, или устраивали пикники на лужайках, или сидели, держа поводья, на пони, а грум стоял рядом.

Они уступили место эдвардианским временам: женщины с завитыми волосами, в тугих корсетах, грудь увешана цепочками и жемчугом; мужчины с напомаженными волосами и нафабренными усами. Их сменили двадцатые годы: стрижка «фокстрот» и юбки выше колена, мужчины во фланелевых брюках и полосатых пиджаках. Затем тридцатые: женщины с короткой завивкой и в шелковых чулках, мужчины за рулем «бентли» или «лагонды». Вплоть до военного и послевоенного времени, когда Дан сам сделался участником изображенных событий.

– Это первый муж Марджери… он был герцогом.

Боюсь, она с тех пор несколько спустилась по социальной лестнице, у нее не было никого выше маркиза или графа. Вот второй. Русский князь. Блестящий спортсмен, отличный охотник Дмитрий Голицын. Беда в том, что он охотился также и за женщинами, а Марджери не могла смириться с этим…

Он бегло обрисовывал характер каждого, обходясь без своего обычного яда. Его язвительность была почти незаметна в легком и веселом описании, но Элизабет Шеридан ничем не обнаружила, нравится ей такая перемена или нет. Ее интересовали лишь сами фотографии, хотя и не настолько, чтобы не заметить, как Дан придвигается к ней ближе и не отодвинуться вовремя. Потрясающе, Дан отлично развлекался. Женщина с такой внешностью? Что это, печальный опыт? Возможно, даже насилие? Или эта ее самодостаточность? Но откуда она? Что оттолкнуло ее от мужчин? Почему она сосредоточилась на себе?

Пока она рассматривала фотографии, он исподтишка рассматривал ее. Она казалась неразбуженной. У нее был нетронутый вид. Женщины, расставшиеся со своей девственностью, выглядят по-другому… они иначе движутся, по-иному осознают свое тело. А вот эта не знает себя. Она холит свое тело, питает его, содержит в чистоте. Но не более.

Он сравнивал ее с Марджери. Взглянув на нее, сразу все понимаешь. Желание исходит от нее, подобно испарению, окружает ее как нимбом. А эта – холодна, непорочна… Фригидна, подумал он так же холодно. И это только подтвердило его убеждение, что разгадку Элизабет Шеридан следует искать в ее детстве. Например, этот приют или пять лет, которые она провела неизвестно где, прежде чем попасть туда… Он чувствовал нетерпение, желание поскорее уехать, начать рыть. Вместо этого он сидел и беседовал.

– Да… это Касс. В то время она была совершенно рыжая. – Он видел, какое впечатление произвел на нее юный безбородый Дейвид, чей рот, казалось, был нежным, как у женщины. И молоденькая Марджери, волосы которой были еще каштановыми, а фигура более естественной. И Хелен на фотографиях тридцатилетней давности – робкая, впечатлительная, хрупкая.

Она внимательно разглядывала обеих жен Ричарда Темпеста. Одна – маленький серый воробышек, другая – райская птица.

– Вы очень похожи на мать, – заметила она, взглянув на Дана.

– Только на первый взгляд.

Анджела Данверз лежала в гамаке, подвешенном к ветвям дерева, кругом толпились ее юные воздыхатели.

Белокурые волосы были уложены в изысканную прическу, линии фигуры четко проступали сквозь полупрозрачный шифон. Приглядевшись, можно было заметить, что безупречно красивая грудь выставлена на обозрение с явной похотливостью. Акварельные глаза Дана утратили выразительность при взгляде на фотографию матери. Он перевернул страницу.

Дольше всего Элизабет рассматривала фотографии Ричарда Темпеста, снова и снова возвращаясь назад, чтобы сравнить его юного и взрослого, долго сидела над фотографиями, где он был снят среди других. Пока не спросила, указав пальцем на одно из лиц: