Текст книги "Нежный лед"

Глава 98

Ульяна передала Элайне искреннюю благодарность московского ученого, пятьсот долларов задатка и маленькую, можно сказать, крошечную видеокамеру. Задача следующая: снять как можно больше из ночной тренировки Майкла. Лучше снимать в середине тренировки, чуть ближе к ее началу. Особую ценность представляют прыжки. Как выдающийся фигурист Майкл Чайка готовится к прыжку? Как разгоняется, как совершает вращения, как приземляется? Важно крупным планом снять лицо. Конечно, не в момент прыжка, а в другую какую-нибудь минуту. Например, при заходе на прыжок.

– А если у меня не получится? Он мне что, вторые пятьсот не заплатит? – запаниковала Элайна.

– Так не ведаю… Так спрошу… – Ульяна пожала могучими плечами.

– Пусть твой ученый мне сразу всю тысячу отдает. И что получится, то получится: я ж никогда ничего видеокамерой не снимала!

Элайна вошла в раж. Она не была агрессивна, нет, но цену себе знала. Видел бы ее сейчас Клод!

Ульяна растерялась. Как с этой грешницей говорить? Ей палец протягиваешь – она норовит руку оторвать.

– Так. Я ж почем знаю, что ён скаже? Може и осерчать. Совсём ничого мож не дати.

– Ну так я и камеру твою брать не стану…

Элайна отряхнула с куртки сахарную пудру, слетевшую с любимого пончика «Бостон крим», решительно встала. Кофе она и по дороге допьет. Взяла сумку, повесила на плечо.

– Покедова, – небрежно кинула смешное русское словечко – мамино. Якобы на прощание.

Улька, дрянь такая, не реагирует. Ну, говори же, говори, деревенщина, что попросишь у своего ученого еще пятьсот… Нет, молчит Улька. Дело пахнет керосином.

– Так. Подожди. – Ульяна подняла на Элайну растерянные серые глаза. Без туши и карандаша. Некрасивые, невыразительные. У Элайны, если честно, глаза тоже не ахти, но гораздо, гораздо лучше! Сравнения быть не может. – Я туточки ёму звонок дам.

И Улька перешла на цивилизованный английский. Ничего, мол, не обещает, потому что не уполномочена. Но спросит.

Ученый согласился. Пошли с Улькой на угол в Royal Bank[15]15
  Королевский банк (англ.).


[Закрыть]. Улька поколдовала у дисплея, бесстыже закрывая рукой код доступа. Элайна рядом стояла, ноготь поломанный пилила. А что, нельзя?

В утробе автомата железные руки железного банкира с шумом отсчитали деньги. Автомат крякнул, щелкнул и высунул в плодоносную щель плотную, толстую, роскошную пачку двадцаток. Денежки… Любименькие… Родименькие!

Элайна выдернула из стойки белый депозитный конверт с круглыми дырочками непонятного назначения, аккуратно втиснула туда пачку двадцаток, языком щедро лизнула намазанный клеем край. Заклеила. Очень хорошо. Молодец Элайна. Деловая женщина!

– Григорий Александрович сказал, что ждет результатов как можно скорее.

Ульяна говорила по-английски. Душевного русского разговора с пьянчужкой Элайной получиться не может, так незачем и чистую Божию речь о такую марать.

– Да сделаю я. – Элайна миролюбиво махнула рукой.

Мысли радостно скакали вперед. Когда будет камеру возвращать, сколько удастся стребовать дополнительно? Еще пятьсот? Или «може, другу тыщу»? Элайна подавила смешок. Ну, не забавно? Достукалась она, от длительного неупотребления алкоголя перешла на старославянский.

– Смотри на пьяную голову камеру не разбей, – по-английски тихо проговорила Ульяна, не поднимая на Элайну глаз. Будто боялась серые глазки об Элайну испачкать.

Деревенщина, дубина стоеросовая… Ну и плевать на нее. У Элайны сегодня счастливый день, высокорентабельный!

Глава 99

День был удачный. Точнее, скверный, полный больших и малых поводов для ярости. Но это-то и хорошо, Майкл в его теперешнем поиске нуждается именно в таких днях. Чтобы взлететь в прыжке, нужно войти в состояние истовой ярости – вот сверхзадача!

Рано утром разбудил Карлос. Он прогуливал школу по причине абсолютной невозможности поправить школьные дела. В этом году его не аттестуют, ну и фиг с ними. Кузен Фернандо high school[16]16
  Cтаршие классы средней школы (англ.).


[Закрыть] вообще в двадцать один год окончил, а Карлосу еще только восемнадцать, у Карлоса времени вагон! А раз такое дело, можно и нужно ехать на озеро Луиз. У Фернандо там лодка отцовская. Стоит-качается в дорогущей марине. Ждет, кто б ее по озерным волнам выгулял. Едут кампанией. Карлос со своей новой герлфренд, естественно, Фернандо, еще две чувихи, подружки вышеупомянутой гёрлфренд. Тренировки у Майкла по ночам? По ночам. Вот и ладушки. Девиц тоже к ночи нужно обратно в Калгари доставить, что и будет сделано в лучшем виде.

Майкл замялся. Во-первых, спать хочется, во-вторых, выходить на тренировку переутомленным глупо. В такой тренировке и смысла-то нет. В-третьих, Майклу совершенно неохота общаться с незнакомыми девицами, опять входить в роль героя-премьера, фотографироваться со счастливым лицом, подписывать автографы и обещать обязательно пригласить на свое ближайшее выступление. С души воротит. От Карлоса, однако, так же невозможно отвязаться, как и от Клаудио. В этом они похожи. Клещами рвут, веревки вьют. Карлосу, видимо, до зарезу нужно продемонстрировать девицам живого «летучего канадца» Майкла Чайку, который ему, Карлосу, лучший друг и младший кореш.

– Я тебя через полчаса забираю! – заявил Карлос, не слушая заспанных междометий, и отключил связь.

Все. Теперь только бриться. Карлос имеет привычку приглядываться. Если Майкл выбрит небрежно, он кривит рожу, сокрушенно трясет головой и громким трагическим шепотом констатирует: «Not redy!»[17]17
  Не готов! (англ.)


[Закрыть] Много он понимает. Его заявления вообще ни на чем не основаны. Они больше от его собственного настроения зависят, чем от Майкловой жалкой щетины. Карлос иногда большая сволочь. Особенно когда рядом девчонки.

Глава 100

Ехали на двух машинах. Впереди Фернандо на красном спортивном BMW, летней машине отца, сзади Карлос – на десятилетней серебристой «хондаичке», изъятой из родительского гаража без всякого на то разрешения.

Машина стояла без страховки уже полтора месяца. Раньше на ней ездила старшая сестра Карлоса, но ее жених подарил ей новую, почти в точности такую же. Эта же старушка на четырех колесах по логике вещей должна была быть переписана на имя Карлоса и отдана в его полное распоряжение. Но родители с подарком не торопились. Воспитывали. Это они так думали, что воспитывали Карлоса, а на самом деле только злили. Не даете машину? Не получите школьного аттестата! Только и всего.

Рядом с Карлосом сидела его маленькая миленькая Брижжит, белокурая тоненькая немочка семнадцати лет от роду. На самом деле Брижжит была немкой только наполовину. Папа у нее немец, а мама латышка. Фамилия Варнас. У латышей часто фамилии заканчиваются как у древних римлян – на «с». Кроме того, в маме был намешан, по ее же собственному выражению, «неполный список северных европейских кровей».

Брижжит очень любит маму, а папу не очень – он от них с мамой уехал в Нью-Йорк, даже денег не посылает. А им и не надо! Мама – учительница с большим стажем, сто тысяч в год зарабатывает. Нужен он им! Обидно только. А в остальном плевать.

Волосы у Брижжит бледно-желтые, почти белые, кожа бледно-розовая. Ресницы она красит темно-голубым, а ногти – бледно-телесным. Ногти у Брижжит длинные, овальные, пальчики тонкие, чуть не прозрачные.

– Хай! – Она протянула Майклу руку.

Он бросился навстречу невесомой ладошке… и тут же напоролся на твердый, как камень, и острый, потому что обломанный, ноготок.

– Ой, прости, я нечаянно! – Брижжит засмеялась, мысленно уже прибавляя к списку своих потенциальных воздыхателей еще одного. Плюс один!

Старинная формула «N+1» ни с годами, ни с веками не ржавеет. Нравиться мужчинам – главное предназначение женщины. Финская прабабушка Брижжит – прабабушка Ани – была абсолютно уверена в том, что законы поведения людей везде и всегда одни и те же. Что в лифляндском замке, что в далеком и странном городе Калгари, куда судьба и дурной характер занесли ее внучку.

Прабабушке Ани девяносто четыре года. Она очень сердится на маму Брижжит за то, что от нее ушел папа Брижжит. Она уверена, что миром правят женщины, а раз так, то именно женщины всегда и во всем виноваты.

«Если в женщину не влюбляются мужчины, значит, эта женщина глубоко неправа».

Целую неделю – весь March break[18]18
  Весенние каникулы (англ.).


[Закрыть] – прабабушка вбивала в светлую головку Брижжит непреложную и вечную истину.

«…и эта женщина должна принять меры. „N+1“ должно случаться с тобой каждый божий день. Число поклонников должно прирастать регулярно».

Мама Брижжит считает, что у прабабушки активно прогрессирующий маразм и говорит она полную чушь. Всю жизнь прабабушка прожила с единственным и весьма плюгавым мужем, сама была страшная, как сушеная рыба. Брижжит, до этого материнского откровения ни разу в жизни сушеных рыб не видевшая, специально сделала по данному важному поводу запрос в Гугле. И ужаснулась.

Но формула «N+1» ей нравилась, особенно когда искомая единица сама, добровольно и с очевидным энтузиазмом, присоединялась к почившим в бозе девичьей памяти многочисленным «N». Только что это произошло со знаменитым Майклом Чайкой. Тем лучше для Брижжит!

Глава 101

Вода еще не прогрелась, купаться было невозможно, но сидеть на пустынном берегу, слушая тишину, можно было бы хоть целый день. Можно было бы, если бы Майкл с Брижжит приехали сюда вдвоем, по крайней мере без Карлоса.

Когда они въехали на смотровую площадку и, дисциплинированно оставив машины на парковке, шагнули к краю, дух захватило от красоты.

Брижжит верещала восторженно:

– Фьорды, фьорды! Вы когда-нибудь видели норвежские фьорды? Это они!

Ее тоненькие руки-прутики, красивые, как в сказке, прозрачные, теплые даже на вид, взлетели, простираясь вперед, и повисли в бирюзе хвойного воздуха, пропитанного всеми оттенками беспечной и беспорочной таежной голубизны.

Голубизна, как счастье, бывает очень, очень разной: то она матовая, то сверкнет желтым золотом, то падает в зелень.

Матовую, словно запах, источают пышнотелые красавицы, полупихты-полуели, редкие и надменные коротышки в толпе ободранных ветрами и болезнями мрачных елок-дворняжек, тех, о которых говорят «елки – как волки».

Сверкающая и солнечная льется с майского неба, яркого, близкого, безбрежного.

А в зелень убегает мокрая голубизна озера, дрожащая от восторга. Пучина тихо бредит уже не голубым, а грозным темным, синим, но у берега выплескивает всего лишь теплое бирюзовое волнение. Лазоревое… Смешное мамино слово.

«Долго бу-уде-ет Карели-и-я-я сни-иться, над голубыми глаза-а-ми озе-ер…»

Один-единственный раз за все его восемнадцать лет мама привозила Майкла сюда, в Национальный парк Банф, достопримечательность Альберты. Тогда этой смотровой площадки еще не существовало. Ему лет одиннадцать, наверное, было.

– Карелия! Это Карелия! – радостно кричала мать. С точно таким же восторгом, как Брижжит про свои фьорды. Кричала громко, надеясь на эхо…

Потом всю обратную дорогу из заповедника в Калгари мама пела эту песню. Кондиционер поломан, окна открыты настежь. Мамины волосы полощутся на ветру, руки вцепились в руль. Майкл разомлел, засыпает рядом, а она горланит, откровенно подвирая мотив: «Остроконе-ечных елей ресни-ицы над голубыыми глаза-а-ми озе-ер…» Она очень любила петь за рулем. Кто-то в ванной поет, а она – за рулем…

– У тебя такое лицо… Ты очень любишь природу? – Брижжит тронула Майкла за плечо.

Майкл напрягся. Что сделать, чтобы ни словом, ни звуком, ни неловким движением не спугнуть тонких пальчиков с плеча? Они ведь как птички, пугливы и своевольны, эти пальчики. Он все про них знает. Заранее. Он их, эти пальчики, предчувствует. По-хорошему надо взять их все в свои ладони и рассматривать по одному. Долго и внимательно. Поднести ближе к глазам, даже ближе к губам. Ах, если б можно было их поцеловать, эти пальчики, как Черноземова Потапову руку целовала. Ведь это же счастье – свою руку найти! Единственную на планете, которую целуешь не из этикета, как в старых фильмах, а потому что… любишь? Слово вырвалось само, нежданно-негаданно. Самое главное, самое важное, долгожданное слово.

Майкл, улыбаясь, смотрел на Брижжит сверху вниз. Не потому, что был намного выше, а потому, что в эту смертельно важную для него минуту, разводя мизансцену, судьба-халтурщица не побрезговала голливудским штампом – поставила его на холмик, а Брижжит во впадинку. Сбитая в камень серая пыль с чахлой, вытоптанной травой, не пугая, ласково уходила из-под ног чемпиона мира в одиночном фигурном катании среди мужчин, прославленного «летучего канадца» Майкла Чайки. Это было сладостно. Это было как полет…

– Природу?

Голос Карлоса прямо за их спинами. Пальчики Брижжит тут же вспорхнули с плеча Майкла, умчались в непереносимую даль. Нет! Он ничего в природе не понимает. Он и ехать-то сюда не хотел.

Подружка Брижжит, толстенькая, крепенькая, радикально чернобровая мусульманская девушка, не признающая религиозных ограничений до столь разнузданной степени, что, несмотря на длинную, чуть не до полу, скромную синюю юбку, не только позволила себе футболочку без рукавов, но и черных волос-сосулек не спрятала, достала телефон и принялась щелкать виды с туристической добросовестностью. Подошли Фернандо с положенной ему по сценарию веснушчатой, но симпатичной девочкой Христиной, не то из Словакии, не то из Словении, не то из Македонии.

Автором сценария, известное дело, был Карлос. Балагур-эпикуреец, как мама его когда-то называла, «любящий жизнь», значит. Майкл в Википедии смотрел.

Именно в эту минуту впервые за все долгое и полное событий утро захотелось дать Карлосу в морду. Желание это крепло с каждой минутой, но реализовалось только к вечеру, уже возле дома, когда и Брижжит, и ее чернобровая подружка были развезены по домам (Фернандо с Христиной добирались другой машиной и исчезли из поля зрения давным-давно).

День закончился блестяще! У Майкла была чуть-чуть рассечена левая бровь, припухла губа и ломило шею. Замахнуться-то он замахнулся, а ударить не успел. Промазал. Карлос – он ведь не только мелок, он еще и вертляв…

Злоба клокотала во влюбленной душе. Грубо кидая вещи в рюкзак, Майкл собирался на ночную тренировку.

– Ой! Чтой-то было? Мордобой?

Элайна. С какой это радости она вдруг стихами заговорила? Поэтесса нашлась. Майкл хотел было на нее гаркнуть, чтобы еще прочнее укрепиться в необходимой для тренировочного процесса ярости, но прыснул со смеху, чего от себя никак не ждал. Какие могут быть смешки? Ярость нужна, гнев! Уже с досады скинул со стула на пол Элайнину драную всесезонную кожаную сумку – первое, что попалось под руку. Нечего разбрасывать вещи по дому! Мать говорила: вещи сразу надо класть по местам.

Сумка тяжело шлепнулась на пол, Элайна взвилась от ужаса, Майкл хлопнул дверью.

На тренировку! Он знает, он чувствует: сегодня он взлетит!

Глава 102

В сумке лежала камера. Та самая, которую Элайне Улька дала. Камера – это вещь хрупкая, бьется, как хрустальная вазочка. Разница лишь в том, что осколки хрустальной вазочки очевидны и остры, их метелочкой на совочек – и в мусор, а камера после удара как была, так и осталась. Внешне.

Совершенно невозможно сказать, цела она или безнадежно поломана и больше никогда в жизни не произведет того чуда, которого от нее ждут.

Маленькая машинка с кнопочками, с пластиковыми ширмочками, закрывающими всякие другие кнопочки, розеточки, входы, выходы, электронные мозги. Объектив, словно птичий глаз, спрятан за тонкой подвижной пленкой, но не светлой и живой, как у попугайчиков и канареек, а черной и неживой. Не мертвой, нет. Просто – неживой.

Если передвинуть рычажок со слова «off» на слово «on», железная птичка оживает, только что зернышки с твоих рук не клюет! Впрочем, пока Элайна ей зернышек не предлагала. Она уже успела сильно привязаться к новой игрушке. Вот сейчас Майкл бросил сумку, убил или, бог даст, чуть не убил это чудо, и Элайна вдруг поняла, как же эту одноглазую машинку любит. Себе бы ее оставить… Выцыганить, выпросить у Улькиного старпера в качестве финального гонорара… Только бы работала!

Элайна нажала на кнопочку «power», как Улька учила. «Только бы работала! Только бы работала!» – поймала себя на странной молитве. Ну, зачем так-то переживать? Деньги ведь уже получила…

Камера тихонько зажужжала, что-то напряглось в мельхиоровом брюшке. Пальцы Элайны ощутили легчайшее движение, смутное, как бормотание. О чудо! Экранчик зажегся! Элайна облегченно вздохнула. Все, теперь по списку. Произвела контрольную съемку собственной физиономии. «Раз-два-три-четыре пять, вышел зайчик погулять!» Рекорд стоп, открутила назад, нажала на «плэй».

«Раз-два-три-четыре пять, вышел зайчик погулять!» – повторила с экрана некрасивая рожа. Ну и чудненько. Кто ж красивым получится, если его в упор снимать? Не в Голливуде, чай! Усмехнулась новому словечку. «Чай, чай, чай! Чай, чай, чай, чай!» – Улькино меткое словцо. Спасибо, что не кофе.

Глава 103

Особо хорошим кофе кофейня «Тим Хортонс» никогда не славилась. Кроме того, в последнее время Майкл, совсем как мать, старался экономить буквально каждый цент. Без преувеличения. Но сегодня он слишком спешил, чтобы, выгадывая гроши, терять минуты. Майкл знал: сегодня он взлетит. Откуда такая уверенность? «Откуда-откуда… от верблюда…» Материнские шуточки-прибауточки лезли из памяти, как мелкие иголки из клубка старой штопки, привезенной матерью еще из России. Прибауточки, ясное дело, оттуда же.

– Дабл крим, дабл шуга[19]19
  Двойные сливки, двойной сахар (англ.).


[Закрыть], – сделал заказ у одной стойки «драйв-тру» (обслуживание через окно автомобиля), подъехал к другой, получил из темных рук картонный красно-коричневый стаканище – поллитровый бидончик кофе, схваченный по окружности широкой полосой серой пористой бумаги. Чтобы пальцы не обжигать.

Сервис! Мать, смеясь, говорила «сервиз». С ударением в конце слова.

Мать… Мать бы себе никогда подобной роскоши в кавычках не позволила. Она бы сварганила дома стакан бормотухи из растворимого кофе, непременно купленного по сейлу, то есть по сниженной цене, плеснула бы туда молока, опять же из дешевого пакета, кинула бы пару ложек сахара – трижды по сейлу! Весь бейсмент забит сахаром, мукой, консервами с распродаж. Все это добро она перелила бы в специальный кофейный термос, тютелька в тютельку влезающий в стаканодержатель ее автомобиля. И никаких «драйв-сру» не надо. Пол-литра кофейной самодеятельности обошлись бы от силы центов в сорок. А в «Тим Хортонсе», по-гусарски, в два с полтиной.

Раньше Майкл на возможность подобной экономии внимания не обращал. Теперь вынужден.

Ну, не паршивец ли он? Последние гроши транжирит! Это хорошо. Еще один повод для гнева! На самого себя… Но какая разница – на кого? Лишь бы войти в искомый образ – взлететь надо! Взлететь на реактивном топливе ярости – мощнейшем топливе психоэмоционального происхождения.

На лед он почти бежал, так уверен был, что взлетит. Чуть поразмялся, проехал два круга, прогоняя из памяти смех и улыбки Брижжит. Милая! Какая она бесконечно милая… Зашел на прыжок, локти к туловищу. Так, чтоб собственную грудную клетку раздавить. Подъем, знакомое и любимое кружение… Врешь, не возьмешь! У Майкла голова крепкая. Головокружения ни малейшего. И…

Провал. Полный и отвратительный провал. Четвертая ротация ускользает, как миф. Будто квадруплов (по-русски – четверных прыжков) вообще никто никогда с начала времен не прыгал. Будто их в природе не существует и существовать не может. По законам физики. Раньше именно так все и думали, пока один мужик (Майкл забыл, как его звали) первым квадрупл не крутанул. И пошло-поехало! Все стали квадруплы прыгать. В смысле все сильнейшие фигуристы мира.

На Олимпиаде в Ванкувере по этому поводу даже скандал разразился. Российский фигурист, который явно на золото шел, несколько квадруплов подряд выполнил, а золото американец увел, и вовсе без четверных. Зато у американца программа безупречно чистая была, а россиянина кое-где шатнуло при приземлении. Ну и разгорелся сыр-бор: как так, без четверных – и в дамки?! Россиянин, которого без выпендрежа и четверных спокойненько обошел американец, заявил, что при таком подходе фигурное катание неминуемо и быстро деградирует в физкультуру. И был тысячу раз прав. С ним все соглашались. Но золотая олимпийская медаль все равно улетела в Америку…

Глава 104

Майкл стоял у края арены, перевесившись через бортик, уткнувшись взглядом в собственный, брошенный на пол старый рюкзак. Выстукивал коленями о фанерную загородку какой-то мотивчик. Медленно. В такт тяжелым мыслям. Бух, бух, бух…

Клаудио говорит, для России американская победа в Ванкувере как оплеуха была. Впервые за пятьдесят лет Россия осталась без олимпийского золота в фигурном катании. Подумать только, впервые за пятьдесят лет! Ну да, пятьдесят: русский триумф на льду с Потапова и Черноземовой начался, и вот оплеуха.

Теперь для русских победа в Сочи – вопрос государственного престижа. Тренируются как звери. И серьезных соперников у них, кроме Майкла Чайки, практически нет. По крайней мере, золото (если не Майклу) с гарантией достанется Павлу Бачурину. За второе и третье место будут драться американцы с японцами. Им тоже Майкл Чайка мешает как бревно в глазу. Про бревно – это Клаудио выражение. Емкое. Еще Клаудио здорово ругается русским матом! Там тоже все емко, скульптурно. Его же словечко – скульптурно.

Как все-таки хорошо: просто стоять у бортика и думать. Полное гарантированное уединение. Считай, что сосредоточенность. Бух, бух, бух…

В Японии один тренер придумал чудесную машину. Клаудио ее в Интернете углядел и немедленно заказал точную – по возможности – копию умельцам из русского гаража[20]20
  Гараж – авторемонтная мастерская.


[Закрыть]. Машина эта – вещь хорошая, но для Майкла необязательная. У Майкла и без японских хитростей нет ни малейшего страха перед ротациями. Его вестибулярный аппарат практически идеален. Клаудио так считает. Так, скорее всего, и есть. Клаудио, как он сам себя называет, «пан специалист».

Совсем другого Майклу не хватает – высоты полета, высоты взлета! Чего японская машина дать не может. Во время тренировки – пожалуйста, все что угодно! Фигурист болтается на веревочке полнейшим болваном, как игрушка йо-йо, скрестив ручки-ножки. Так до десяти – пятнадцати ротаций можно выдержать, пока тренер-вседержитель великодушно не спустит тебя на землю. Но что толку? На соревнованиях-то на веревочке болтаться никто никому не позволит. Такое только в цирке бывает. Лонжа называется.

То чудо, которое держало Майкла в воздухе во время чемпионата, Клаудио называет небесной лонжей. Интересно, что с Лариской об этом говорить он категорически запретил. И вообще ни с кем!

Что за невидимая, нелегальная, да еще и «небесная» лонжа? Клаудио – большой мастер термины выдумывать. Давно известно. На термины Майклу плевать. Майклу взлететь надо!

Бух, бух, бух… Бортик хоккейный, крепкий, не на такие удары рассчитан. Бух, бух, бух…

– Ты что, нервничаешь?

Майкл вздрогнул. Элайна?

– Ты? Ты опять сюда прошла?

– Нет, это не я. Это привидение.

– Какого черта?! Ты мне мешаешь!

– Ну что ты взъелся? – Элайна улыбается заискивающе. – Не буду я тебе мешать. Сяду здесь в уголке. Жалко тебе, что ли?

Он не ответил. Даже рукой не махнул. Надо же, повадилась. И что удивительно, денег не попросила. Или, скорее всего, еще не попросила. Дипломатничает. Зачем бы ей еще приходить? Села и молчит… Ну и черт с ней.

Майкл начал тренировку. Без прыжков. Просто разминка, просто шаги, просто проезд, пробег, пролет программы, когда вместо элемента кивок самому себе: помню, мол, здесь делаю то-то, а здесь – то-то.

Нет, все-таки она ему мешает.

– Так, зачем ты пришла?

– Просто так.

– Денег попросить?

– Говорю же тебе, что просто так. Не обращай на меня внимания.

Элайна сидит на краешке длинной скамейки для хоккейных болельщиков. Зевает. Два часа ночи. Нормальные люди спят, ненормальные тренируются.

Майкл начинает разминать прыжки. На зрительницу плевать. Она за человека не считается. Что она в фигурном катании понимает?

Минут через десять – пятнадцать дело удивительным образом пошло. Присутствие Элайны уже не мешало, скорее… наоборот. Смешная она все-таки. Зачем, спрашивается, притащилась? А когда зевает, на маму похожа. Чуть-чуть. Самую незначительную капельку. Что-то в скулах и в повороте головы…

Майкл упал, разлегся на льду. Полежать… Отдохнуть… Боковым зрением заметил справа сверху растущую тень. Вскочил и обмер: Элайна, стоя, снимает его маленькой видеокамерой. Снимает его лежащим. Как он тренировался, как он упал, тоже снимала?!

Ярость зашкалила, ослепила. Подробностей Майкл не помнил. Кажется, он ее ударил. Не Элайну, конечно, он по камере стукнул. Хотел выбить камеру из Элайниных рук, только и всего. Вдребезги разбить!

Когда он очнулся, Элайна, ползая по льду, собирала крохотные детальки. И выла.