Текст книги "Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы"

«Эпопея» с Кюстином: павловская денежная реформа, четыре русских издания и одно французское

Еще один уже даже не роман, а, можно сказать, эпопея всей моей жизни – история с книгой Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». Поскольку Кюстин ухитрился так описать Россию при Николае I, что книга продолжала оставаться нестерпимо обличительной и при следующих императорах, и при Сталине, и при Брежневе, ее в России как запретили сразу после выхода парижского издания 1843 года, так и не разрешали до конца XIX века; потом ненадолго разрешили, в 1930 году вышел сильно сокращенный перевод, но очень скоро его убрали в спецхран (где книгу в библиотеке можно было получить только по официальной бумаге с печатью, удостоверявшей, что тебе – исключительно для научных целей – можно доверить какую-нибудь антисоветчину). И этот сокращенный перевод распространяли в виде самиздатовских ксерокопий, а полного так и не существовало. И вот – в сущности тоже случайность – писатель Виктор Ерофеев решил такой полный перевод инициировать. И позвал в качестве потенциального переводчика Сергея Николаевича Зенкина, а в качестве потенциального комментатора Александра Львовича Осповата. Они позвали меня, а также двух переводчиц – Ирину Карловну Стаф и уже многократно упоминавшуюся Олю, Ольгу Эммануиловну Гринберг. Издательство «Интербук» заключило с нами договор и даже – о чудо! – выплатило нам аванс. Благодаря этому авансу точно можно восстановить дату, когда это чудо свершилось. Не все помнят, а кто-то, кого тогда еще не было на свете, и не знает, что в январе 1991 года была проведена так называемая павловская (по имени премьер-министра тогда еще существовавшего Советского Союза Валентина Павлова) денежная реформа, которая состояла в изъятии из обращения 50– и 100-рублевых купюр. Их можно было обменять на более мелкие, но всего за три дня и на общую сумму не более тысячи рублей. Легко вообразить, какой поднялся ажиотаж вокруг этого обмена. Так вот, к нам это имело непосредственное отношение, потому что вышеупомянутый аванс нам выплатили буквально накануне реформы (которая, разумеется, хранилась в глубокой тайне), причем сначала заплатили троим переводчикам, и чуть не всю сумму мелкими металлическими монетами, а потом нам с Осповатом, комментаторам, – пятидесятирублевыми купюрами. Мы еще легкомысленно потешались над этими бедолагами, которые железо должны в мешках переносить на своем горбу. А когда оказалось, что от пятидесятирублевых купюр нужно стремительно избавляться, – вот тут уже «бедолаги» имели право потешаться над нами. Впрочем, не так уж много там было денег, внакладе, насколько помню, никто не остался, а издание – не состоялось. Не состоялось тогда, но мы (в том же составе, но уже без Ерофеева) продолжили работу для другого издательства – имени Сабашниковых, и в 1996 году вышел в двух томах первый полный комментированный перевод знаменитой книги Кюстина. Причем комментарии там по объему равнялись трети авторского текста. С тех пор «Россия в 1839 году» выходила на русском еще три раза: в 2000 году в московском издательстве «Терра», в 2008 году в санкт-петербургском издательстве «Крига», в 2020 году в санкт-петербургском издательстве «Азбука-Аттикус». Причем перевод-то оставался без изменений, а вот комментарии все время хотелось дополнить, исправить, улучшить. Сначала мы этим занимались вместе с Осповатом, а потом уже я одна с его благословения. А вдобавок в 2015 году я выпустила в парижском издательстве Classiques Garnier эту же книгу с комментариями по-французски. А поскольку к этому времени интернет-поиск существенно расширил комментаторские возможности, то французское издание было гораздо полнее, чем предыдущее русское (2008). Так что последнее русское издание (2020 года), дополненное сведениями из французского, – самое полное и на данный момент самое исправное. В общем, выходит, что я занимаюсь этим Кюстином, с перерывами, 30 лет – и не поручусь, что, если его еще кто-нибудь захочет переиздать, я еще что-нибудь не исправлю и не допишу.

Некоторые «цепочки» моих изданий начались благодаря советам французских друзей. Кстати, и комментирование французского Кюстина мне доверили потому, что моя добрая приятельница историк Доминик Лиштенан, которая сама когда-то написала отличную книгу о Кюстине-путешественнике (а я перевела другую ее книгу – «Россия входит в Европу. Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство. 1740–1750. М.: О. Г. И., 2000), меня порекомендовала Жаку Дюпону, куратору собрания сочинений Кюстина. Он, надо сказать, сначала смотрел на меня с большим скепсисом: какая-то женщина из России хочет комментировать по-французски нашего французского Кюстина; стоит ли связываться? Но когда я ему прислала пробный комментарий к двум письмам, он написал мне фразу, которой я до сих пор горжусь; в дословном переводе: «Здесь на ближайшие 30 лет вся трава вытоптана». А в вольном: «Здесь уже больше нечего ловить». Хотя после этого работа продолжалась еще лет пять, и я еще очень многое «выловила», о чем не подозревала (и никто не подозревал), а Жак мне очень помогал советами.

Тут надо пояснить, что серия Classiques Garnier, в которой вышел мой Кюстин, – одна из двух самых знаменитых и самых престижных французских серий, в которых классика издается с подробными комментариями (вторая – Bibliothèque de la Pléiade). Книги Classiques Garnier можно узнать издалека по ярко-желтым обложкам. В советское время книги из этой «желтой» серии иногда попадались мне – и это была большая удача! – в упоминавшемся уже букинистическом на улице Качалова. Но вообразить, что я сама буду издаваться в этой серии, – тогда это казалось совершенно невозможным!

Визит к фабриканту шампанского

И еще одно сильное французское впечатление, связанное с Кюстином. Кто-то – по-видимому из посольства Франции в Москве – подсказал директору Издательства имени Сабашниковых Сергею Артюхову, что на первое издание русского Кюстина можно получить субсидию в фонде парижского фабриканта шампанского. И поскольку я в этот момент (год, видимо, был 1995‐й) была в Париже на какой-то конференции, Сергей Михайлович возложил на меня важную миссию – побывать у фабриканта и постараться его убедить помочь издательству. Не то чтобы я каждый день беседовала с фабрикантами шампанского и перед визитом очень волновалась. Предварительно созвонившись, пришла, поднялась на нужный этаж, а там на одной двери, слева, была табличка с именем того фабриканта, к которому шла я, а на другой, справа, – «Вдова Клико». Это меня взволновало еще больше. Но когда я оказалась внутри и начался разговор с фабрикантом – немолодым господином «с раньшего времени», – волнение прошло и сменилось восторгом: честно скажу, в такой интеллектуальной и вместе с тем очень естественной беседе мне редко когда приходилось участвовать. Казалось, что я на полчаса попала в атмосферу тех парижских салонов XIX века, о которых потом много писала в своих статьях и комментариях. А на обороте титула первого издания «России в 1839 году» помимо благодарности посольству Франции в Москве и французскому Министерству иностранных дел значится: «Издание подготовлено при поддержке Фонда „Обретенная книга“, учрежденного фирмой шампанских вин Анрио (Франция)».

Идите обязательно!

И еще одно воспоминание, связанное с изданием Кюстина. Французы в ХХ веке отнеслись к этому автору не слишком почтительно и несколько раз переиздали его «Россию в 1839 году» не полностью, а с немалыми пропусками. И даже название изменили: книга у них называлась то «Путешествие в Россию», то «Письма из России» (очевидно, публикаторы боялись, что старинная дата отпугнет современного читателя). Один-единственный издатель выпустил «Россию в 1839 году» в полном виде и под подлинным названием. Это Мишель Парфеноф, глава маленького издательства Solin. Я знала про это издание, вышедшее в 1990 году, но у меня его не было. Казалось бы, вполне естественно попросить у издателя. Но я с ним не знакома. И как-то неудобно клянчить. Но книга-то нужна. И адрес издательства известен – прямо в самом центре Латинского квартала. И вот, оказавшись в Париже, иду я в сторону этого издательства. Иду, как выражались в старинных романах, объятая сомнениями. Не знаю, дошла бы или струсила и свернула на полпути. Но как раз на полпути я встретила – совершенно неожиданно – Мариэтту Омаровну Чудакову. Немножко поговорили, и я ей сказала, что вот, мол, не знаю, идти мне к незнакомому издателю или нет. Она даже не поняла, в чем проблема. «Идите обязательно, сейчас же!» Она это произнесла с такой убедительностью, с такой силой, что мне уже не оставалось ничего другого, как пойти. А когда я оказалась в издательстве и увидела, что это две маленькие комнаты, сплошь заваленные книгами и рукописями, которые при малейшей попытке что-то достать падают на пол и на головы присутствующим, стало понятно, что вот такое парижское издательство – это совсем не страшно. И Мишель Парфеноф (родившийся во Франции, но с русскими корнями) оказался милейшим человеком. Свое издание Кюстина мне немедленно подарил, познакомил меня с тогдашним главным специалистом по Кюстину Жюльеном-Фредериком Тарном, рассказал массу историй про парижскую книжную индустрию (которую знает, как таблицу умножения) и даже сводил однажды в парижский bar à vin (винный бар), где я в первый и последний раз в жизни ощутила разницу не только между красными винами, но и между одним и тем же красным вином, выпитым до и после еды. И все это – благодаря тому, что Мариэтта Омаровна сказала: идите обязательно!

Книги о парижской повседневности: Мартен-Фюжье, Дельфина де Жирарден, Гримо де Ла Реньер, «Сцены частной и общественной жизни животных»

Мой французский друг, историк и превосходный переводчик с русского на французский Владимир Берелович в 1994 году сказал мне: «Вы, Вера, занимаетесь первой половиной XIX века, смотрите, вот интересная книга!» А эта книга была «Элегантная жизнь, или Как возник „весь Париж“. 1815–1848» Анны Мартен-Фюжье – исчерпывающее, точное, колоритное и умное исследование парижской светской жизни. И, прочтя его, я, конечно, захотела его перевести – и мы, опять-таки с Олей Гринберг, – эту книгу выпустили в 1998 году в Издательстве имени Сабашниковых. И я потом слышала от музейных работников, что они ее читают и очень ценят. А у Мартен-Фюжье одна из главных, если можно так сказать о давно умершей писательнице, информаторш – Дельфина де Жирарден, которая с 1836 по 1848 год печатала в газете своего мужа «Пресса» под псевдонимом Виконт де Лоне остроумнейшую светскую хронику, которая выходила еще при жизни Жирарден отдельным изданием, а в наше время ее переиздала как раз Мартен-Фюжье. И я влюбилась в эти очерки Дельфины и стала их переводить – просто для себя, для собственного удовольствия. А потом предложила их Дине Годер для сайта «Стенгазета». И Дина вывесила их там два или три десятка. Так что когда Ирина Прохорова, глава Издательского дома «Новое литературное обозрение», спросила меня, не хочу ли я у нее что-нибудь издать, я сказала: «Хочу. Дельфину де Жирарден». Ирина Дмитриевна, за что ей большое спасибо, рискнула и издала «молодого автора», никому в России не известного, – Дельфину де Жирарден. Книга под названием «Парижские письма виконта де Лоне» вышла в 2009 году (к сожалению, тогда еще не в моей любимой серии «Культура повседневности», для которой я потом сделала еще семь книг, а сейчас перевела восьмую), и самая приятная вещь, которую я про нее прочла, был блог двух не знакомых мне японистов, мужа и жены, в «Живом журнале»: «Мы никогда не думали, что будем не отрываясь читать про моды XIX века, но вот – читаем». На самом деле там далеко не только про моды, а еще и про человеческие характеры и формы поведения людей в свете.

Дельфину де Жирарден можно считать основоположницей французской светской хроники. Я стала думать: что бы такое предложить издательству «конгениальное»? И предложила «Альманах Гурманов» еще одного «молодого, неизвестного автора» – Александра Гримо де Ла Реньера (1758–1837). Эта книга (8 томиков малого формата) вышла на три десятка лет раньше, чем хроники виконта де Лоне (в 1803–1812 годах), и автор ее по праву считается основоположником кулинарной критики. Он придумал оценивать в своем альманахе продуктовые магазины и рестораны (еще не мишленовскими звездочками, а хвалебными или критическими словесными отзывами), учредил для этих оценок «гурманский суд присяжных», которому парижские рестораторы и торговцы представляли образцы своей продукции (Гримо называл их «верительными грамотами»), и реабилитировал само слово «гурман», прежде определявшееся как «животное, которое ест жадно и неумеренно». А главное, он писал о еде и поведении за столом блистательную прозу, которую переводить и, главное, комментировать было не всегда легко (слишком много старинных гастрономических реалий), но всегда приятно.

«Альманах Гурманов» вышел уже в серии «Культура повседневности». И в этой же серии в 2015 году вышла совсем необычная книга, которую я тоже нежно люблю, – сборник «Сцены частной и общественной жизни животных». Эта книга о том, как животные в зверинце парижского Ботанического сада решили совершить революцию и «эмансипироваться» от человека, но потом сошлись на более мягком варианте – каждый напишет свою историю, и люди поймут, как сильно они недооценивают животных. И в результате Бальзак, Мюссе и другие авторы написали рассказы от лица Медведя-байрониста, Зайца-конформиста, Крокодила-эпикурейца, Пуделя – театрального критика и многих других не менее экзотических личностей, а нарисовал их всех в виде фигур с человеческими телами и звериными головами гениальный рисовальщик Гранвиль, и эту книгу следует взять в руки хотя бы для того, чтобы полюбоваться его рисунками.

Книги о Париже

А параллельно развивалась история с Парижем. Тоже случайность своего рода: некий издатель решил издавать серию «История городов». И поручил составление той части, что касается Парижа в разные эпохи, моему коллеге и доброму другу Сергею Яковлевичу Карпу. А Карп поручил мне написать историю Парижа 1814–1848 годов. Я написала. Ее даже сверстали. Верстка, правда, была некрасивая, формат громоздкий, виньетки старомодные и бессмысленные. Но, главное, на том дело остановилось и несколько лет никуда не двигалось. И мне стало очень обидно, что книга лежит без движения. Я поделилась этой обидой с сыном, и мой мудрый сын сказал мне то, что, в сущности, я и сама должна была сообразить: «А почему ты не хочешь предложить эту книгу Ирине Дмитриевне?» Я предложила, Ирина Дмитриевна согласилась, прежний издатель неохотно, но договор со мной расторг (тем более что срок его все равно уже истек), и вместо книги некрасивой и неуклюжей вышла книга «Париж в 1814–1848 годах: повседневная жизнь», хоть и толстая (900 с лишним страниц), но изящная и прекрасно набранная верстальщиком Дмитрием Макаровским, с которым я с тех пор делаю все книги в «Новом литературном обозрении» и, что называется, горя не знаю. Это было в 2013 году, а через пару лет все повторилось сначала. Дело в том, что для того несостоявшегося издания был еще заказан перечень парижских улиц с историями их названий. И его я тоже написала. Книга про Париж вышла, а перечень улиц остался неизданным. В результате я подождала-подождала и опять предложила книгу про названия улиц Ирине Дмитриевне, она опять согласилась, и в 2016 году вышел томик (потоньше «Парижа»): «Имена парижских улиц. Путеводитель по названиям». И я знаю, что некоторые люди им в самом деле пользуются как путеводителем, хотя там нет ничего про достопримечательности, а только история названий.

А пока я работала над книгой о Париже, я еще глубже погрузилась в ту атмосферу бесчисленных французских нравоописательных очерков, к которой уже отчасти прикоснулась через Дельфину де Жирарден. Об этих очерках я написала целую книгу «Парижане о себе и своем городе: „Париж, или Книга Ста и одного“ (1831–1834)», которая в 2019 году вышла в издательстве «Дело» (там половина моего собственного текста, а половина – мои переводы 15 очерков). Но все равно продолжаю их читать, потому что там могут найтись самые неожиданные вещи. Вот недавно благодаря им, а точнее благодаря очерку писателя Фредерика Сулье, другие очерки которого я недавно публиковала на Горьком, обнаружился совершенно никому не известный источник финала «Капитанской дочки», и я написала об этом статью для журнала «Новое литературное обозрение».

Переводческий семинар и «Парижанки»

Кстати о нравоописательных очерках. Надо непременно сказать и еще об одной книге в «Культуре повседневности», во-первых, потому что она оказалась очень удачной (распродана полностью), а во-вторых, потому что это был редкий педагогический эпизод в моей карьере. С легкой руки моей замечательной подруги и великолепной переводчицы на французский со шведского, русского и еще целого ряда языков Елены Бальзамо и при поддержке французского Centre national du livre я полтора года руководила переводческим семинаром, и мы с молодыми коллегами переводили – по моему выбору – очерки из многотомного издания «Французы, нарисованные ими самими» (1839–1842). Чтобы уместить переводы в один том, я выбрала из девяти томов оригинала очерки о женщинах (их там меньше, чем «мужских» портретов), и получилась вышедшая в 2013 году книга «Французы, нарисованные ими самими. Парижанки», куда вошло сорок рассказов о парижанках самых разных профессий и социального положения, от цветочницы до герцогини, от «женщины без имени» (эвфемизм для женщины очень легкого поведения) до «женщины-политика», от богомолки до модистки. Для меня это был очень важный опыт коллективной работы над переводом, когда нужно не только подыскивать варианты, но и объяснять, почему одни хороши, а другие – не очень. А на читателей книга произвела такое впечатление, что в журнале «Русский репортер» даже попытались пойти по стопам литераторов XIX века и предложить ряд портретов современных девушек и женщин; вышло, на мой субъективный взгляд, не так удачно, как в первоисточнике, но сам импульс ценен чрезвычайно.

Думала, что уже закончила рассказывать про свои переводы авторов XIX века. Не тут-то было. Во-первых, ничего не сказала про своего любимца Шарля Нодье, автора фантастического, трогательного, нравоучительного романа «Фея Хлебных Крошек» (М.: Энигма, 1996; FreeFly, 2006) и издевательских сатирических новелл (Сказки здравомыслящего насмешника. М.: Текст, 2015). И про прелестную книжку Теофиля Готье «Домашний зверинец» (М.: Текст, 2020), которую, по-моему, нельзя читать без улыбки и в которую нельзя не влюбиться (к тем, кто любит домашних животных, это точно относится, но вообще-то Готье способен «пронять» и остальных). Учитывая нынешнюю всеобщую любовь к «котикам», процитирую только одну фразу Готье: «Коты – это тигры для бедных».

А еще «Спиридион» Жорж Санд (М.: Текст, 2004). Я не то чтобы великая поклонница Жорж Санд, хотя, когда читала ее переписку с Флобером, постоянно убеждалась, насколько в этих письмах она умнее и мудрее своего эпистолярного собеседника. Но «Спиридион» – роман странной судьбы, его не переводили в дореволюционной России как слишком католический, а то и вообще еретический, а в Советской России – как чересчур религиозный. Я выяснила, что по-русски он не существует, совершенно случайно: американская коллега Наталья Первухина писала монографию о Владимире Печерине, в жизни которого этот роман сыграл важную роль, и попросила меня уточнить дату перевода; мы обе были убеждены, что перевод есть, просто мы о нем не знаем. А оказалось: ничего подобного. Стало понятно, что переводить «Спиридиона» нужно, – и тут я единственный раз в жизни поступила против правил и, о ужас, не дочитала переводимый текст до конца! Оставила нечитанными страниц 30, на которых наступает развязка. И от этого перевод шел быстрее: очень хотелось узнать, чем все кончится. Потому что роман этот уникален еще и тем, что в нем нет героини, нет любовной интриги (кроме разве что любви к Господу), действие происходит в монастыре – а читается текст на одном дыхании (и это не только мое мнение, слышала подобное и от других читателей).

Историко-литературные эпизоды под микроскопом

Я не теоретик и сторонюсь глобальных концепций. И Лотмана я больше люблю как историка литературы, чем как теоретика. А из сравнительно новых научных направлений если какое мне и близко, то это микроистория, пристальное рассмотрение отдельных случаев. Впрочем, настоящим ориентиром и идеалом для меня служат «Записки комментатора» Вадима Эразмовича Вацуро, который, я думаю, себя микроисториком не считал, потому что к новомодным теориям относился скептически. Но при этом он, конечно, был великим мастером рассмотрения под микроскопом отдельных фраз или ситуаций и истолкования их исходя из общего историко-литературного контекста. И когда мне удается рассмотреть вот так, под микроскопом, какой-то эпизод и увидеть в нем нечто до сих пор никем не замеченное и не объясненное – это радость.

Последняя моя книга – вышедший в мае 2021 года в «Новом литературном обозрении» сборник статей «„И вечные французы“… Одиннадцать статей из истории французской и русской литературы». Все статьи, кроме одной, раньше уже печатались в журналах и малотиражных сборниках, но мне очень захотелось их объединить. И когда я это сделала, оказалось, что они все, в сущности, отвечают на вопрос «Почему так?» или «Откуда это взялось?». Вот два примера. В одной статье берется фраза из хрестоматийного романа «Отцы и дети» – кстати, книга из школьной программы, которую я гораздо больше полюбила сейчас, чем когда-то, потому среди прочего, что, читая ее, наслаждаешься настоящим, а не «переводным» русским языком; тем, кто занимается переводами, тем более переводами произведений XIX века, нужно такое чтение на «натуральном» русском языке прописывать как лечебную физкультуру или прогулки на свежем воздухе. И оказывается, что в этой фразе, по видимости вполне логичной, содержится нонсенс, абсурд (почему-то, чтобы понравиться истовой католичке, нужно читать философа-сенсуалиста), и этот казус требует объяснения. А в другом случае оказывается, что в старый французский перевод «Капитала» Маркса переводчик вписал отсебятину, которой нет ни в немецком оригинале, ни в русском переводе, – нигде нет, кроме этого французского издания 1872 года (которое, впрочем, потом больше десяти раз переиздавалось, последнее переиздание вышло уже в XXI веке). И никто не обратил внимания, что Марксу приписали цитату из очень популярного в свое время французского водевиля. И я пытаюсь объяснить, почему так произошло и почему переводчик имел право на эту вставку, хотя вообще так поступать нехорошо. Вот такие случаи мне очень интересно отыскивать и истолковывать. Все переводы произведений XIX века вышли с моими по возможности подробными комментариями. А такие статьи – это, в сущности, тоже комментарий, только особенно подробный.

В предисловии к первому сборнику своих статей, вышедшему в 2004 году в санкт-петербургском издательстве «Гиперион» («Россия и Франция. Дипломаты. Литераторы. Шпионы»), я – довольно парадоксально – автором, который повлиял на меня, назвала не современного историка или филолога, а человека, который умер в 1845 году и которого точнее всего было бы назвать хроникером современной ему культурной жизни, – Александра Ивановича Тургенева. Его парижские корреспонденции-хроники – это для меня бинокль или телескоп, через который я смотрю в прошлое. Но совсем недавно – и неожиданно для самой себя – я осознала, что всю жизнь иду по стопам Тургенева не только когда пишу о парижской жизни 1830–1840‐х годов. Дело в том, что я уже три десятка лет сочиняю и публикую отчеты об историко-филологических конференциях, в которых принимаю участие. И стараюсь фиксировать в них не только доклады, но и самое интересное из обсуждений, а иногда даже из бесед в кулуарах. В 2019 году в НЛО тридцать таких отчетов я выпустила отдельной книгой под названием «Хроники постсоветской гуманитарной науки: Банные, Лотмановские, Гаспаровские и другие чтения». «Хроники» – это слово, подсказанное издательством; я эти тексты для себя всегда называла отчетами. А когда они стали хрониками, поняла, что фиксировала подробности современной мне повседневной культурной жизни – тоже вослед Александру Ивановичу.

Вообще-то все эти отчеты-хроники уже однажды были напечатаны в журнале «Новое литературное обозрение», и я совсем не была уверена, что имеет смысл переиздавать их в виде книги; большим энтузиастом такого переиздания был мой муж Борис Аронович Кац; он меня уговорил предложить этот проект Ирине Дмитриевне Прохоровой – и оказался прав.