Текст книги "Амазонка. Танцы с волками. Женский архетип в преданиях и мифах"

Сказка о царе Салтане

Архетипичны все мифы и сказки. Так же архетипичны и многие образы и сюжеты сновидений. Именно наличие общечеловеческих архетипических моделей поведения объясняет сходство мифологий самых разных культур.

В записи А. С. Пушкина (Михайловская тетрадь, 1824 г.), сделанной им по памяти либо со слов Арины Родионовны, сохранена основная типологическая структура народной сказки «Чудесные дети», сюжет которой лег в основу «Сказки о царе Салтане». Пушкин записывает в тетрадь:

«Некоторый царь задумал жениться, но не нашел по своему нраву никого. Подслушал он однажды разговор трех сестер. Старшая хвалилась, что государство одним зерном накормит, вторая – что одним куском сукна оденет, третья – что с первого года родит 33 сына. Царь женился на меньшой, и с первой ночи она понесла. Царь уехал воевать. Мачеха его, завидуя своей невестке, реши лась ее погубить. После 9 месяцев царица благополучно разрешилась 33 мальчиками, а 34-й уродился чудом – ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые, во лбу звезда, в заволоке месяц; послали известить о том царя. Мачеха задержала гонца по дороге, напоила его пьяным, подменила письмо, в коем написала, что царица разрешилась не мышью, не лягушкой, а неведомой зверюшкой. Царь весьма опечалился, но с тем же гонцом повелел дождаться приезда его для разрешения. Мачеха опять подменила приказ и написала повеление, чтоб заготовить две бочки – одну для 33 царевичей, а другую для царицы с чудесным сыном – и бросить их в море. Так и делано. Долго плавали царица с царевичем в засмоленной бочке – наконец море выкинуло их на землю. Сын заметил это: «Матушка ты моя, благослови меня на то, чтоб рассыпались обручи и вышли бы мы на свет». – «Господь благослови тебя, дитятка». Обручи лопнули, они вышли на остров. Сын избрал место и с благословения матери вдруг выстроил город и стал в оном жить да править. Едет мимо корабль. Царевич остановил корабельщиков, осмотрел их пропуск и, узнав, что они едут к Султану Султановичу, турецкому государю, обратился в муху и полетел вслед за ними. Мачеха хочет его поймать, он никак не дается. Гости-корабельщики рассказывают царю о новом государстве и о чудесном отроке – ноги серебряные и прочее. «Ах, – говорит царь, – поеду посмотреть это чудо». – «Что за чудо, – говорит мачеха, – вот что чудо: у моря лукомория стоит дуб, а в том дубу золотые цепи, и по тем цепям ходит кот; вверх идет – сказки сказывает, вниз идет – песни поет». Царевич прилетел домой и с благословенья матери перенес перед дворец чудный дуб. Новый корабль. То же опять. Тот же разговор у Султана. Царь опять хочет ехать. «Что это за чудо, – говорит опять мачеха, – вот что чудо: за морем стоит гора, и на горе два борова, боровы грызутся, а меж ими сыплется золото да серебро» и прочее. Третий корабль и проч. Так же. «Что за чудо, а вот чудо: из моря выходят 30 отроков точь-в-точь равны и голосом, и волосом, и лицом, и ростом, а выходят они из моря только на один час».

Тужит царица об остальных своих детях. Царевич с ее благословенья берется их отыскать. «Нацеди ты, матушка, своего молока да замеси 30 лепешечек». Он идет к морю, море всколыхалося, и вышли 30 юношей и с ними старик. И царевич спрятался и оставил одну лепешечку. Один из них и съел ее: «Ах, братцы, – говорит он, – до сих пор не знали мы материнского молока, а теперь узнали». Старик погнал их в море. На другой день вышли они опять и все съели по лепешке и познали брата своего. На третий вышли без старика, и царевич привел всех братьев своих к своей матери. Четвертый корабль. То же самое. Мачехе уже более делать нечего. Царь Султан едет на остров, узнает свою жену и детей и возвращается с ними домой, а мачеха умирает».

Пушкин не возвращается к Михайловской тетради до 1831 г. После бракосочетания с Н. Гончаровой, которое состоялось в Москве 18 февраля 1831 г., чета переезжает в Царское Село. Хронологический факт: «Салтана» Пушкин пишет в то время, когда ему предстоит ломать привычную холостяцкую жизнь. В «Салтане» со всей очевидностью можно проследить метания Гвидона между матерью, отцом, коллективным мнением, персонифицированными фигурами родственников и нарождающимся, еще не вполне осознанным чувством любви к женщине, символически представленной антропоморфным персонажем Царевны-Лебедя. Было бы неверно видеть в образах Гвидона и Салтана личные комплексы поэта, а в связке Гвидона с матерью только лишь сублимированный Эдипов комплекс. В эссе «Психология и поэтическое творчество» Юнг писал: «Дело в том, что сущность художественного произведения состоит не в его обремененности чисто личностными особенностями – чем больше оно ими обременено, тем меньше речь может идти об искусстве, – но в том, что оно от имени духа человечества, сердца человечества, и обращается к ним».

Известно, что чувства Пушкина в отношении брака имели двойственный характер: он беззаветно любил свою жену, но понимал, что семейная жизнь сулит ему не одни «розы». Надо полагать, что семейная жизнь Пушкина обостряла конфликт между Пушкиным-поэтом и Пушкиным-человеком, и, судя по всему, этот конфликт ему так и не удалось разрешить.

Воображение Пушкина помещает героев сказки как бы в два параллельных мира: царство Салтана (человеческий, реальный мир) и остров Буян (духовный, божественный, поэтический мир). Автор проецирует свои субъективные переживания, связанные с этапом женитьбы, в эти миры. В человеческом мире Пушкину свойственно все человеческое, «салтановское», но «гвидоновское» – это уже нечто другое, то, чего нельзя выразить через привычные формы, даже гениально-поэтические, и в этом смысле его творчество, выходя за рамки индивидуального мифа, становится коллективным мифом.

Юнг по этому поводу писал: «Личное начало в поэте только дает ему преимущество или воздвигает перед ним препятствие, но никогда не бывает существенным для его искусства. Его личная биография может быть биографией филистера, честного малого, невротика, шута или преступника: это интересно, и от этого нельзя уйти, но в отношении творца несущественно».

В основу «Сказки о царе Салтане» положен известный у многих народов волшебно-сказочный сюжет «Чудесные дети». Восточные славяне создали самобытный тип (версию) этой сказки, оставляя при этом структурную форму (костяк) мифа о рождении героя. Структурная композиция мотива «Чудесные дети» такова: 1. Царь ходил, невесту выбирал; по подоконью слушал, где бы невесту найти. Он подслушивает разговор трех сестер: старшая обещает одной ниточкой одеть весь мир, средняя одним зерном прокормить весь мир, а младшая – родить чудесных сыновей (3, 9 или 12). Царь женится на младшей.

Мотив может быть утроенным. Царица в отсутствие мужа родит чудесных детей (или родит три раза в течение трех лет). Ее завистливые сестры (или подкупленная Баба Яга, бабка-колдунья, бабка – злая еретичка или злая свекровь и пр.) подкладывают царице поганых щенят, а детей относят в подземелье возле старого дуба (в чисто поле и пр.). Иногда вместо детей совершается подмена письма царю и его ответа. Царица-мать прячет последнего сына в рукав (за пазуху, в подушку и пр.).

Царицу вместе со спрятанным сыном заключают в бочку и спускают в океан-море. Сын растет не по дням, а по часам. После плавания они освобождаются на острове. 4. Сын приобретает волшебное средство (чудесное кольцо, дубинку и пр.) и с его помощью строит на острове город, великое царство, такие палаты, что приходи кума за медом, и т. п. Утроенный мотив: обернувшись насекомым (мушкой, комаром) или птицей (голубем, соловьем, ястребом), сын летит за корабельщиками в царство своего отца, где узнает от вредителя сначала о чудесном коте-баюне, а затем о какойлибо второй диковинке (образ неустойчив: чудесный сад, необыкновенная мельница, золотогривая кобыла и пр.) и, наконец, о своих спрятанных братьях. Все это с помощью приобретенного волшебного средства он переносит на остров. Вредителю больше нечем отвлечь внимание царя от чудесного острова (а теток уже тут нет, лежат в постели; а Бабе Яге нечем больше похвастать, сидит да молчит). Царь туда приезжает, и все выясняется. Вредителя казнят, справедливость восстанавливается.

Сюжетная линия сказки «Чудесные дети» встречается и у античных авторов. В частности, Аполлодор сообщает: «Кикн (лебедь) – сын Посейдона и Калики, отец Тенеса и Гемитеи. После смерти первой жены вступил в брак с Филомоной, которая пыталась соблазнить пасынка Тенеса. Отвергнутая им мачеха оклеветала обоих детей. Кикн приказал Тенеса и его сестру поместить в ящик и сбросить в море. Ящик прибило к острову; Тенес стал царем этого острова и дал ему свое имя (Тенедос)».

Аристотель («Риторика») сообщает о том, что после того, как был раскрыт обман, Кикн приказал закопать Филомону живой в землю. Отправившись на розыски сына, Кикн нашел его на острове. Кикн и Тенес приняли участие в Троянской войне на стороне троянцев и погибли от рук Ахилла. Овидий («Метаморфозы») сообщает, что Тенес погиб при защите своего острова, а Кикн был превращен Аполлоном в лебедя. Антонин Либерал («Превращения») сообщает, что Кикн, сын Аполлона и Фирии, – красавец охотник, живший в окрестностях Калидона. Многие хотели дружить с Кикном, но он отталкивал всех своей надменностью и дурным нравом. Когда от Кикна отказались все, он вместе с матерью бросился в Канопское озеро; Аполлон превратил обоих в лебедей.

Широко распространенный у восточных славян сказочный мотив «Чудесных детей» существовал в различных вариантах. Наиболее правдивая его версия сохранилась до нашего времени в сказке А. Н. Афанасьева «По колено ноги в золоте, по локоть руки в серебре». Примечателен тот факт, что в сказке прямо не говорится о герое, который обладает чудесными отличиями – «по колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», хотя, судя по заглавию, это главное действующее лицо сказки, а в записях сказок Пушкина (Михайловская тетрадь) обнаруживается изменение порядка расположения свойств главного героя («ножки по колено серебряные, ручки по локотки золотые»).

В «Салтане» Пушкин опускает типичную для сказки начальную экспозицию – «в некотором царстве», «давным-давно», «в тридевятом царстве», «как-то раз» и т. д., указывающую на вневременной и внепространственный характер коллективного бессознательного. С самого начала сказки мы попадаем в реальный мир, где действие разворачивается с молниеносной быстротой. В самих событиях вроде бы нет ничего чудесного. Царь с самого начала попадает в нужное время и в нужное место. В реальной жизни совпадения случаются не так уж и редко. Судя по тому, с какой быстротой разворачиваются события в сказке, складывается впечатление, что царь принимает решение жениться спонтанно, как бы боясь критически осмыслить ситуацию. Такое спонтанное поведение характерно для мужчин, испытывающих страх перед любыми значительными изменениями, происходящими с ними в жизни и требующими от них продуманного и ответственного решения. Их сознательная установка становится настолько консервативной в своей инфантильной привязанности к матери, что противится любым инстинктивным провокациям со стороны бессознательного, которое желает только одного – изменить одностороннюю установку сознания. В случаях, когда реальность, что называется, «прижмет к стенке», с мужчиной происходят события, которые можно интерпретировать как «чудесные». Как правило, у таких мужчин в процессе психоанализа (если, конечно, они решаются на него) обнаруживаются страх и зависи мость от реальной матери. В случае если произошло «географическое» отделение от матери, то страх и зависимость приобретают бессознательную форму материнского комплекса. Все, что связано с переживаниями этого комплекса мужчиной, проецируется на реальную мать, а в отсутствие таковой на других женщин или на материю вообще. Мужчина, «парализованный» материнским комплексом, находится в состоянии бессознательной идентичности с матерью, а значит, и со всем тем, что связано с материальным миром и его коллективными ценностями.

В сказке царь представляет, с одной стороны, консервативную установку сознания с ее устаревшими коллективными ценностями, с другой – антиципацию (предвосхищение) обновления сознания, ориентированного на индивидуацию и индивидуальные ценности. Быть царем eo ipso (в силу самого факта) рождения – не значит таковым являться на самом деле, т. е. править во внутреннем, психическом «царстве». В этом смысле Салтан в начале сказки психологически еще не царь, не муж, не отец, а еще ребенок. И хотя он обладает высшей властью в материальном мире, он несвободен в личном, духовном, психическом мире, psychee, как таковой. В его душе правит Великая Мать, персонификацией которой в сказке является утроенный женский архетип – Бабариха, Ткачиха и Повариха (аллюзия на трехглавую богиню Гекату или шестирукую богиню Кали). Следовало ожидать, что под влиянием комплекса Великой Матери (Бабарихи) выбор Салтана остановится на объекте, персонифицирующем материальный, прагматический, известный ему мир (Ткачиха, Повариха). Но инстинкт индивидуации принуждает его остановиться на совершенно незнакомом и, надо полагать, пугающем его переживании – архетипе отца и мужа, что и должно происходить с мужчиной после вступления в брак. Его поведение в этом эпизоде напоминает поведение самоуверенного юнца. Создается впечатление, что ему каким-то образом подвластен процесс таинства зачатия и рождения. Салтан не подвергает критике мечту младшей сестры родить богатыря и не сомневается в том, что это обязательно случится. Желания Салтана принимают форму юношеского максимализма, который проявляется во фразе, высказанной им в форме утверждения: «И роди богатыря мне к исходу сентября». И хотя Салтан по сценарию сказочный царь, выбор невесты происходит в реальном мире – царстве Салтана, где, судя по описанию автора, нет места чудесным событиям. Конечно, редкая женщина не мечтает родить здорового, гениального ребенка, «Спасителя человечества», но нельзя же воспринимать ее мечты буквально! И хотя в этой сказке заканчивается все хорошо и все мечты сбываются, в реальности дела обстоят далеко не так. Женщина, которой овладела архетипическая фантазия о рождении «божественного ребенка», способна «заразить» своей фантазией супруга, но так как природа скупа на подарки и рождение гениев – довольно редкое событие, то при рождении необремененного гениальностью ребенка женщина часто уходит, что называется, в невротические фантазии. Проецируя на чадо свои бессознательные амбиции, она формирует в его психике стойкую установку к превосходству с сопутствующей ей в бессознательной психике ребенка компенсаторной неполноценностью. По сути дела желание женщины родить «божественного ребенка» означает с точки зрения ее бессознательной психики желание реализовать свои скрытые личностные потенции, но так как этот символизм не осознается в полной мере, то желание проецируется (как и все бессознательные содержания) на реальный объект, т. е. на конкретного ребенка или на мужа.

С точки зрения «здравого смысла» выбор Салтана можно считать необдуманным, опрометчивым (нельзя же сразу верить обещаниям совершенно незнакомой девушки!), но с точки зрения инстинктивной архетипической природы его выбор безупречен. Шопенгауэр называет такое явление «метафизикой любви», когда природа, руководствуясь инстинктами и стремлением к совершенству, сама выбирает безупречных с ее точки зрения партнера или партнершу для продолжения рода. Природа в этом смысле аристократична. Мотив перепутья (выбор между тремя сестрами) появляется почти с первых строк сказки. Распространенность этого сказочного мотива свидетельствует о его архетипичности, т. е. архетипической ситуации, когда герой должен сделать самостоятельный выбор. «Собраться с духом» в русском языке означает проявить свободу воли, сделать, доверяясь внутреннему голосу, самостоятельный шаг по пути к намеченной цели. Экспозиция трех дорог (сакральность числа три) типична для этого события. Конечно, за спиной у героя есть четвертый путь – дорога к дому, но этот путь закрыт до тех пор, пока он не пройдет три испытания. После того как герой проходит три испытания (три дороги), на обратном пути его настигает злодей и разрубает. Затем приходит спаситель, который окропляет живой и мертвой водой разрубленное тело, после чего герой возрождается, что знаменует собой полную трансформацию личности – новое рождение. На языке психологии Юнга этот архетипический мотив представляет процесс индивидуации – его начальный и финальный этапы. Индивидуация начинается с того момента, когда сознание признает свою одностороннюю установку. Но признание однобокости и ущербности личности не приходит только лишь по волению сознания. Как правило, такое состояние возникает спонтанно, как озарение. В глубине бессознательного имплицитно (скрытно) происходит процесс, компенсирующий ригидность (неподвижность, косность) сознания, приводящий к состоянию нуминозного, архетипического, сверхчеловеческого переживания греховности и вины за ущербную односторонность личности. Как будто в одночасье вся природа начинает бунтовать против такой двусмысленности и лицемерия в человеке. Другими словами, бессознательные архетипические образы вторгаются в сознание именно в то время, когда энергетический потенциал сознания понижен, «обесточен» в результате длительного и изнуряющего сознание конфликта с бессознательной психикой в борьбе за личный «счастливый миф» и уже не может выставить оборонительные заслоны против горького, но правдивого положения вещей.

О том, что в мотиве сказки о Салтане присутствуют субъективные проекции Пушкина, свидетельствует тот факт, что Салтан выбирает жену из трех сестер и затем некоторое время «проживает в семье», состоящей из трех сестер и бабушки. В реальности Пушкин вошел в семью, состоящую из четырех женщин: тещи Н. И. Гончаровой и ее трех дочерей, младшая из которых стала женой поэта. Н. И. Гончарова, по описанию, была женщиной сурово-религиозной, деспотически властной, отличалась претензиями на аристократизм, но в то же время была мелочно строга по отношению к детям и прислуге. Ведя весь дом и хозяйство, она же руководила всецело воспитанием трех дочерей (ну чем не Бабариха!). Вряд ли три сказочные сестры и три реальные сестры Гончаровы – простое совпадение, но возможно предположить и то, что личностное переживание Пушкина, связанное с проблемой выбора невесты и женитьбы, было спроецировано на персонажи произведения. С точки зрения субъективного переживания такое предположение вполне правдоподобно, но нельзя не учитывать и того, что мотив трех сестер является архетипическим мотивом, а это значит, что он может возникнуть совершенно независимо от сознательного авторского построения сюжета литературного произведения.

Три сестры – часто встречающаяся сказочно-мифологическая триада. Утроенный элемент символизирует динамическую стабильность материального мира, его временные, пространственные и социальные константы. Еще в античные времена троичный элемент связывали с категориями прошедшего, настоящего и будущего, персонификацией которого являлись три сестры – богини мойры. Мойра в буквальном смысле означает «часть», «доля», отсюда «участь», которую получает каждый при рождении. В архаическом представлении мойра-судьба поначалу носила индивидуальный характер и объективировалась через различные фетиши. Архаизм фетиша оказался настолько живуч, что дошел до нашего времени в почти неизмененном виде.

Его проявления можно встретить на «сеансах» современных целителей, в создании различных амулетов, заклинании фотографического изображения, манипуляциях с частями тела (ногти, волосы), одеждой и т. д. Такое «целительство» основано на том архаическом представлении, что мойра-судьба человека находится в некоем объекте, соотносящемся с его владельцем как часть, олицетворяющая целое. На основании этого сопричастия, манипулируя частью как целым, можно добиться магического изменения в жизни человека. Более изощренную форму этот архаизм принимает, когда преподносится в виде медицинского средства, способного обеспечить счастливое будущее человека, кардинально изменить его жизнь, и, конечно же, в лучшую сторону!

Впоследствии, когда возобладали анимистические пред ставления, магическая сила, заключенная в фетише, приобрела вид самостоятельного божества. Мойра в архаическом представлении персонифицирует волю богов, изначально определяющих судьбу человека. Так как воля богов в отношении своей участи недоступна для понимания человека, мойра, как персонификация божественной воли, отождествляется с темной, пугающей своей неизвестностью силой. В античном искусстве она не имеет отчетливого антропоморфного облика. Развитие мифологического сознания приводит к разделению монотеического представления на три составляющие (мотив трех сестер, трех братьев). Каждая составляющая несет функциональную нагрузку: Клото (прядущая нить судьбы), Лахесис (протягивающая ее через все жизненные превратности), Атропос (перерезающая нить судьбы, обрывая жизнь). Все три образа являются попытками архаического сознания осмыслить такие сложные психологические категории, как пространственно-временное существование человеческого бытия в мире в его трех измерениях (прошлом, настоящем и будущем) одновременно.

Типологически и функционально к мойрам близки римские богини судьбы парки: Нона, Децима (покровительствующие рождению ребенка на девятом, десятом месяце) и Морта (от mors, смерть). Близка к мойрам славянская богиня Мокошь, германские норны, прядущие нить судьбы, хеттские богини подземного мира – пряхи и т. д. Мотив прядения распространен повсеместно. Его можно найти в мифах, сказках, преданиях у всех народов, и это дает право рассматривать его как проявление архетипа. Продуктом прядения является нить, которая символизирует синтез, соединение, преемственность, связь таких категорий, как время, пространство, причина, следствие, социальная связь и т. д.

Выбор царя основан на обещании младшей сестры родить необыкновенного ребенка, богатыря. Очевидно, царь при выборе невесты руководствуется не рассудком, а верой в обещание потенциальной невесты, которое приносит ему умиротворение и уверенность в будущем счастливом браке: «Речь последней по всему полюбилася ему». При выборе спутницы (спутника) жизни человек часто руководствуется иррациональными перцепциями (восприя тиями): ощущениями и интуицией. Такое впечатление, что не Я, а «нечто во мне» совершает выбор будущей матери (отца) твоего ребенка, и это «нечто» обладает инстинктивным «знанием» евгеники (улучшения породы). Может быть, причиной многих случаев психогенного бесплодия является «знание» архетипа евгеники? Ничто так не говорит о творце, как его творение. Природа аристократична, она стремится улучшить самою себя, и в этом смысле евгенику можно рассматривать как архетипический аттитьюд, финальной «целью» которого является создание совершенного человека. С точки зрения аналитической психологии парадигмой совершенного человека является личность с четырьмя развитыми высокодифференцированными функциями сознания (ощущением, чувством, интуицией, мышлением), обладающая «непосредственной» связью с коллективным слоем бессознательной психики через безупречно функционирующую трансцендентную функцию anima (animus). Говорить о таком сверхчеловеке можно, разумеется, только гипотетически, имея в виду Совершенную Самость, иными словами, архетип Бога.

Далее события в сказке разворачиваются в соответствии с типологическим мотивом «Чудесные дети». Внешне герои сказки чувственно соотнесены между собою и с событиями, происходящими с ними. Сестры и Бабариха завидуют царице, царь испытывает заботливую нежность к беременной супруге, царица переполнена материнскими чувствами к ребенку и т. д. Это мир человеческих, субъективных переживаний, в котором чудес вроде бы и нет, а если таковые происходят, то они воспринимаются как счастливый или несчастный случай или совпадение. Такой мир не символичен, он психологичен. Однако герои сказки одновременно существуют в мифологическом пространстве, где «случай» или «совпадение» – проявление сверхчеловеческой воли, воли богов. В таком пространстве нет эмоционально-чувственной соотнесенности героев с происходящими вокруг них событиями. Событиями правит рок. Визионерское наблюдение за персонажами позволяет интерпретировать их как некие символические образы, несущие в себе архетипические содержания, и с этой точки зрения герои сказки не чувствуют, не сомневаются в происходящем, они инстинк тивно знают, что им делать, ведь за их поступками стоит таинственная предопределенность. Мы встречаемся с моральным суждением только на психологическом уровне произведения. Так, например, с точки зрения морали поступки сестер и Бабарихи, вне всякого сомнения, подлежат моральному осуждению, но если их интерпретировать с визионерской позиции, то можно сказать, что архетипическое зло, которое они несут в себе, переходит в свою противоположность – архетипическое добро. И действительно, их поистине демоническое упорство, проявленное в разрушении счастливого брака Салтана, приводит к созданию двух счастливых союзов.

В начале сказки кватерион представлен тремя женскими и одним мужским персонажем. Вступление в брак – это инициация, т. е. переход сознания на более высокий уровень развития. На архетипическом уровне бессознательное создает предпосылки для объединения всех четырех функций сознания. Рассматривая сказочный мотив через призму аналитического толкования, можно сказать, что четыре персонажа (кватерион) актуализируют затруднения сознательной установки перед неизвестностью, в нашем случае выбором Салтана. Архетипический мотив выбора требует от сознания полного всеведения. Другими словами, в такой ситуации должен проявиться весь человек. Ведущая функция сознания, персонифицированная царем, должна «довериться» низшей, вторгающейся из бессознательной психики, неизвестной для сознания и потому пугающей анима-функции, представленной младшей сестрой. Две сестры персонифицируют вспомогательные функции сознания. Они известны (Ткачиха и Повариха объективируют материальный мир) и потому не пугают, но и не вызывают интереса у царя. Анима-функция создает интригу рождения божественного ребенка и поэтому в буквальном смысле завораживает сознание Салтана.

Непременным условием качественного изменения сознания является ассимиляция им ранее неизвестного ему содержания, и в этом смысле любое вторжение «чужеродного» материала можно назвать инициацией, просвещением, которое ведет к расширению границ эго-сознания. Три функции представлены женским элементом. Сознание Сал тана как бы на три четверти феминизировано, и, хотя ведущая функция (одна четверть) маскулинная (царь), она все же остается заблокированной, а значит, неполноценной. В психологии Салтана безраздельно властвует женщина (материнский архетип). Долго с таким положением вещей нельзя мириться: «стареющая», односторонняя установка сознания должна обновиться через инициацию браком. Низшая функция (младшая сестра) – самая недифференцированная. «А я ни прясть, ни ткать не умею», – говорила меньшая (версия Афанасьева). Но, несмотря на свою неприспособленность к внешнему миру, она обладает чудесным даром – в ней заключены потенции (обещание рождения божественного ребенка), а значит, надежда исцеления царя. Говоря психологически, подчиненная функция, представленная образом младшей сестры, вторгаясь в сознание, создает здоровую оппозицию триединому (Бабариха, Ткачиха, Повариха) негативному материнскому комплексу. Конфликт, возникший в психике Салтана при новом соотношении сил в сознании, персонифицируется мотивом войны («в те поры война была»). И действительно, нарушается привычное равновесие в дуаде «Салтан—Бабариха». Образуется новый кватерион, в котором наступает динамическое равновесие мужских и женских элементов. Но так как негативный материнский комплекс достаточно сильный (негативная женская триада), то ведущая функция (царь) блокируется, иными словами – отправляется на войну. На деле это означает, что старые сознательные установки и ценности, определяемые ведущей функцией, устаревают. Царь не может жить по-старому, а новое содержание, устремленное в будущее, в силу того, что оно инфантильно и функционально недифференцированно, еще не способно взять на себя ведущую роль. Ассимиляция нового содержания сознания, как правило, протекает достаточно долго, и поэтому Салтан «бьется долго и жестоко». В действительности Бабариха и сестры, описывая рожденного царицей ребенка в своем послании к Салтану, были не так уж далеки от истины: «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь; не мышонка, не лягушку…» Именно так безобразно воспринимает консервативное, одностороннее сознание чужеродное ему архетипическое вторжение.

По этому поводу Юнг в своем эссе «Божественный ребенок» писал: «Вместе с потерянным прошлым, которое враз стало «невзрачным», обесцененным и более уже не возвеличиваемым, пропал также носитель исцеления, потому что носитель исцеления является либо этим самым «невзрачным», либо исцеление из него проистекает. Он провозвестник и первенец нового поколения, который неожиданно обнаруживается в невероятном месте (порожденный камнем или деревом, в пахотной борозде или воде) и в двусмысленном облике (карлик, ребенок, мальчик-с-пальчик, животное и т. д.)». Чтобы возродиться в совершенном облике, другими словами, стать зрелым мужчиной, героем, мудрецом, ребенку необходимо пройти ряд трудных испытаний. В мифах и сказках ему содействует некая таинственная сила, способная помочь герою преодолеть любые трудности. С точки зрения юнгианской психологии речь идет о божественном родителе, архетипическом центре психики – самости.

В психике мужчины (например, в сновидениях) самость объективируется через женский образ. В сказках этот образ в зависимости от того, какое содержание (негативное или позитивное) он несет, представлен колдуньей, Бабой Ягой, волшебницей, феей и т. д. «Заблокированная» ведущая функция (Салтан) пытается восстановить свои права, используя весь свой царский авторитет, но все попытки сводятся на нет, так как, с одной стороны, нет зрелого преемника, с другой – слишком сильно влияние негативного материнского комплекса (женская триада). Можно сказать, что ведущая функция сознания «заражена» эмоциональной компонентой материнского комплекса.

Когда бессознательное содержание вторгается в сознание, оно привносит с собой архетипическую энергию, чуждую для сознания. Метафорически этот процесс можно сравнить с весенним половодьем. Сознание как бы выходит из своих берегов, получая дополнительную энергию. «Эго» в таком энергетическом потоке не различает своих привычных границ и поэтому находится в состоянии неведения и самообмана в отношении своих реальных возможностей. Ведущая функция, утрачивая способность волевого контроля над ситуацией, вынуждена создавать альянс с вспомога тельными функциями сознания. Оказавшись в состоянии слияния (идентификации) с ведущей функцией, вспомогательные функции теряют дифференциацию, приобретая деструктивные, теневые свойства. Такое положение дел создает момент временного безвластия сознания, потери контроля над реальностью. Образовавшийся временный функциональный триединый альянс направляет сохранившуюся энергию на стабилизацию положения через вытеснение, подавление вторгнувшегося архетипического образования. Так как триада (Бабариха и две сестры) стремится к завершенности – кватериону, ей необходим четвертый элемент. Поначалу таким элементом представляется Салтан. Образуется нестабильный кватерион. Архетипическое образование, дуада (царица-мать, чудесное дитя), нарушающее равновесие в образовавшемся кватерионе, вытесняется в бессознательное, т. е. заключается в бочку и выбрасывается в море.