Текст книги "Шипы родительской любви. Понять поступки родителей и дать себе все, что недополучил в детстве"

Глава 2. Потребность в любви, безопасности и принятии

Чему маленькие дети учатся в первую очередь? Переворачиваться? Сидеть или ползать? Сосать палец? Не совсем. На самом деле самый первый навык – это установление контакта со взрослым. В возрастной психологии это называется «комплекс оживления»: в возрасте около полутора месяцев младенец начинает активно реагировать на появление взрослого, двигать ручками и ножками, улыбаться, пробовать установить визуальный контакт. Контактировать с другими людьми – это наше самое базовое умение. Постепенно в течение первых месяцев жизни у ребенка формируется привязанность к родителю или взрослому, который его заменяет. Малыш старше шести месяцев уже не пойдет на руки к незнакомому человеку: он знает, где мама и папа, а где чужой. Родители становятся для него гарантами заботы и безопасности: подрастая, ребенок будет при любой угрозе обращаться к ним за помощью и защитой. На прогулке неожиданно залаяла собака? Малыш быстро подбегает к маме и хватает ее за руку. В детском саду новая воспитательница? Он не хочет отпускать папу на работу, так как боится. Если в детстве у ребенка сформируется уверенность в том, что ему помогут и что его поддержат, он будет прибегать к защите и заботе родителей и в более зрелом возрасте. Однако привязанность – это не только потребность в физической защите и заботе, хотя они и очень важны.

К сожалению, это утверждение было проверено на практике. После Второй мировой войны многие дети остались без родителей, и организацией ухода за ними занялось государство. Однако оказалось, что простого «ухода» недостаточно: даже в лучших детских домах с хорошим питанием, одеждой и игрушками эти дети отставали в развитии от своих сверстников и чаще болели. Тогда Организация Объединенных Наций поручила психиатру Джону Боулби (автору теории привязанности) и его коллегам изучить данную проблему и подготовить доклад о результатах исследования. Боулби долго и внимательно наблюдал за жизнью детей, лишенных родителей, и обнаружил, что лучше развивались те малыши, с которыми разговаривали, которых часто брали на руки и которым смотрели в глаза – в особенности если это делал один и тот же человек, стабильно появляющийся в жизни ребенка. Такие, казалось бы, незаметные и простые вещи творили чудеса и помогали детям лучше себя чувствовать и расти, не отставая от сверстников.

Получается, что объятия близкого человека, любящий взгляд, проявление чуткости и внимания важны для нас так же, как еда и вода. Их отсутствие тормозит развитие и ограничивает чувство счастья. Эти выводы были подтверждены множество раз в теории и на практике. Ученые подробно исследовали человеческие механизмы формирования привязанности, а также влияние ее стиля на дальнейшую жизнь, отношения с миром, с собой и другими людьми. Так называемая надежная привязанность позволяет человеку (и многим животным) чувствовать себя в безопасности под защитой родителя и спокойно исследовать окружающий мир. Благодаря хорошим отношениям с родителями, их принятию и поддержке у человека закладывается фундамент восприятия мира как надежного места, в котором можно активно действовать, а при возникновении трудностей обращаться за помощью и заботой к родителям.

Джон Боулби и Мари Эйнсворт описали несколько стилей привязанности (типов поведения в отношениях с близкими людьми): надежная привязанность, тревожная, избегающая и дезорганизованная. Стиль привязанности формируется в раннем детстве в отношениях со значимыми взрослыми, но может трансформироваться во взрослой жизни, если человек начинает получать другой эмоциональный опыт.

При надежном стиле привязанности человек спокойно и безопасно ощущает себя в близких отношениях, он в целом уверен в том, что достоин любви и заботы, также может с удовольствием уделять внимание в отношениях, соблюдая свои границы и уважая комфорт другого человека.

Если у человека есть сложный опыт привязанности к родителям в детстве, он не уверен в том, что достоин любви, его преследует страх быть покинутым или преданным, то психика такого человека может пойти двумя путями: тревоги или избегания. При тревожном стиле привязанности человек ищет отношений, всеми силами старается их поддерживать, но постоянно боится их потерять. Чтобы этого не произошло, он готов подстраиваться под другого, угождать ему, игнорировать собственные потребности. В отношениях будет часто присутствовать тревога, любые разногласия или отстранение с стороны партнера будут ее только подхлестывать.

Чтобы справиться со страхом отвержения, психика может избрать путь отказа от отношений – это характерно для избегающего стиля привязанности. Здесь действует принцип «если у вас нету тети, вам ее не потерять». В целях избегания возможной боли и разочарования человек выбирает не вступать в близкий контакт с другими, эмоционально не вовлекаться в отношения и не иметь значимых людей в своей жизни. Эта позиция может приносить ощущение спокойствия и безопасности, но одновременно теряется положительная сторона отношений – радость от общения, возможность разделить переживания и события, интерес друг к другу и взаимная поддержка.

Современная наука склоняется к тому, что типы привязанности часто бывают смешанными, они могут меняться в течение жизни и не являются жесткой конструкцией, которая полностью определяет жизнь и поведение человека.

Тем не менее полученная учеными информация использовалась постепенно и нашла отражение в родительском поведении совсем недавно, буквально в последние 10–15 лет. Еще 30–50 лет назад требования общества к родителям были невысокими: они в основном касались как раз физического ухода и заботы, а об эмоциональных потребностях (не только детей, но и взрослых) речи не шло, поэтому многие из нас не имеют опыта эмоционального контакта, любви и принятия со стороны родителей. Иногда это не просто отстраненные и холодные отношения, а даже активное отвержение, как в следующей истории.

В моем случае это больше касается отца. Он очень критиковал меня в детстве. Я была средним ребенком и очень отличалась по характеру от флегматичной старшей сестры и младшего брата, к которому у отца было особое отношение – это ведь мальчик. Вдобавок мама однажды зачем-то рассказала мне, что он не хотел моего рождения, отправлял ее на аборт, а она «отстояла». Она часто повторяла (в основном в присутствии отца, так что, как я позже поняла, эти слова были адресованы скорее ему), что, мол, сам виноват, что вы с ней теперь не можете нормально общаться. Я была шумным ребенком, требовала много внимания (хотя вообще-то я с года до шести лет жила у бабушки – самое счастливое время). Мне постоянно говорили: «Не звучи, не стучи», «Не пой, твоим голосом только в туалете кричать, что занято», «Если ты думаешь, что ты умная и красивая, то поздравляю – это не так», «Нет, актрисы из тебя не выйдет; нет, художника тоже – в лучшем случае ремесленник». Однажды на Новый год родители заказали Деда Мороза, а подарок он принес только брату – отец так решил. Мол, тебе уже семь, ты знаешь, что Деда Мороза нет. Стишок я все-таки рассказала, и мне дали большое красное яблоко, так что я решила, что все так и задумано. Мать как-то замяла эту историю: мол, подарочная машинка на радиоуправлении общая. Правду мне потом тетя рассказала. В общем, не понимаю, как так вообще можно. Не подумайте, отец не какой-то там маргинальный элемент: он инженер с высшим образованием, с хорошим чувством юмора, очень эрудированный. Просто дети ему были не особо нужны, и меньше всех я.

Эта история отдает горечью: в детстве героини не шло речи о любви и принятии, родители часто подчеркивали свое негативное отношение к ней. Важно, что их критика касалась не конкретных действий или поведения дочери, а ее самой – того, какая она, вплоть до того, что она родилась девочкой. В первой главе мы уже говорили о компетентности – умении справляться с жизнью, которое затрагивает наше отношение к себе как к человеку, но потребность в безопасности и любви связана с этим отношением гораздо глубже.

Может ли родитель не любить своего ребенка?

Образ родительства в массовой культуре представлен довольно однозначно: дети – это счастье. Мать из рекламы подгузников радостно улыбается, целуя ножки своего малыша. Умиротворенная женщина с плаката при входе в женскую консультацию нежно гладит свой живот. Великолепная Мадонна на картинах Боттичелли трепетно обнимает малыша. В фильмах и сериалах рождение ребенка преподносится как пик счастья в отношениях: после родов мать, утерев пот, аккуратно берет долгожданного младенца на руки, и они вместе с отцом плачут от счастья.

Мы растем с ощущением, что дети – это безусловная радость и смысл жизни и каждая мать всегда любит своего ребенка, причем любит как бы «автоматически», то есть подразумевается, что это заложено в ней природой. Часто можно встретить упоминания материнского инстинкта. При этом отцовская способность любить ребенка как бы преуменьшается, и в целом общество допускает отсутствие отца, однако его безучастность или жестокость могут осуждаться.

Если же женщина осмелится пожаловаться, что материнство дается ей с трудом, или расскажет о послеродовой депрессии, она рискует столкнуться с негативной реакцией и осуждением – как будто с ней что-то не так, как будто она «неправильная». «Дети – это счастье, что тут депрессовать?», «У тебя здоровый малыш, работящий муж, как не стыдно!», «Напридумывали себе депрессий, заняться нечем!», «А все потому, что привыкли жить для себя!» и т. д. Что касается мужчин, то им в принципе отказано в праве жаловаться – на любых этапах жизни.

Материнский инстинкт – это мифическое понятие. Современная наука в целом не использует термин «инстинкт» применительно к человеку. Человеческая психика и тело – сложнейший организм, который имеет широкие возможности по адаптации к самым разным условиям. Человек живет в усложненной среде, которая требует развития множества навыков, в отличие, например, от лягушки, которая всю жизнь проведет в болоте и сможет питаться только стрекозами и мухами. По этой причине в нашем организме минимум готовых механизмов, чтобы мы могли подстроиться под любые условия, в которых окажемся. Даже навык сосания новорожденный малыш адаптирует под тот сосок, который ему достался.

Родительство – это культурный феномен. Быть родителем человек учится в процессе жизни в социуме и в собственной семье и никак иначе. Требования к родителям, качество заботы о ребенке, практики воспитания разительно отличаются в зависимости от строения общества и исторического времени. К примеру, 200 лет назад взрослый, которому удается регулярно кормить ребенка и одевать в теплую одежду, считался великолепным родителем. В современном мире это абсолютный минимум на грани социальной адаптации. Так что не существует одного, раз и навсегда генетически заложенного эталона родительского поведения.

А если у родителей все в порядке и они, по мнению общества, успешно справляются с родительскими обязанностями, а ребенку все равно кажется, что его не любят? Скорее всего, он сделает «логичный» вывод, что проблема заключается в нем самом – ведь родительская любовь воспринимается нами как естественная данность, которая положена всем. Одна моя клиентка рассказывала, что ее бабушка говорила ее родителям, которые практиковали эмоциональное насилие: «Как же можно так обращаться с этим прекрасным дитем?» Этот вопрос можно задавать себе всю жизнь и в итоге прийти к тому, что вы просто недостойны любви – ведь ребенок не может допустить, что с его родителями что-то не так, как и не может перестать их любить. Ребенок полностью зависит от родителей, они создают его мир, он не может выйти из неприятной ситуации или как-то отрефлексировать ее. В итоге в его голове складывается цепочка: «Если любовь полагается всем, а меня не любят, то, наверное, я просто этого не заслуживаю». Часто она подкрепляется и самими взрослыми, которые критикуют, отвергают ребенка, оправдывая свою злость или даже насилие тем, что «с ним/ней по-другому нельзя». Мысль о недостойности – это острый и ядовитый отросток, который, пустив корни, может оставаться с нами долгое время, даже когда мы уже выросли. Ведь мы учимся у родителей не только тому, как устроен мир, но и отношению к себе – по сути, учимся у них любить или не любить себя.

Вплоть до тех пор, пока я не выросла (лет до 14, наверное), у моей мамы была вечная присказка: «Не ребенок, а урод по жизни». Стоило мне что-то разлить, или сломать, или упасть, снова те же слова. Почему «по жизни»? Потому что у мамы были тяжелые роды: я родилась с обвитием, с разными неврологическими последствиями удушья, вся синяя, со следами щипцовых манипуляций. Когда акушерка увидела меня, она воскликнула: «Вот это урод!» У мамы это были первые роды, и она восприняла это очень тяжело.

Мой отец был очень эрудированным человеком, умным и начитанным, но очень холодным в семейных отношениях. От него я получала мало обратной связи по различным жизненным или личностным вопросам. Он был склонен скорее рассказывать о прошлом или о культурных и научных ценностях.

Бабушка любила говорить мне, какая я некрасивая. У нее в семье все были голубоглазыми, а я, как назло, кареглазая и немного смуглая. Что я только не слышала о своей внешности: и что глазки «грязные», и что «таких» у них в роду не было. «И вообще, – говорили они, – непонятно, на какую национальность ты похожа». Намекая на то, что явно на какую-то «некрасивую».

В общем, тема уродства всячески муссировалась.

Обратная связь относительно моего поведения была яркой только в адрес моих промахов. Я быстро усвоила, что я неловкая, нерасторопная, некрасивая, неудачливая. Я думала, что, возможно, хотя бы умная… Но в школе эта надежда разбилась. Там о себе дали знать последствия гипоксии, и у меня начались проблемы с русским языком. Все, что я помню о начальной школе, – это бесконечные подзатыльники от мамы, мокрая от слез тетрадка по русскому, выдранные листы и бесконечные двойки. Жаль, что в 1990-е нейропсихологи еще не были так распространены.

Особых похвал я не помню. Мои каракули на листе бумаги обычно вызывали реакцию вроде «Да-а-а, художественного таланта у тебя явно нет». А когда увлеклась вокалом – «Пение? Ну уж нет, петь – это точно не для тебя».

Еще отдельно обсуждалась тема здоровья, которая плотно переплеталась с темой «уродства». Мама очень тревожилась о моем здоровье и всегда переживала, когда я болела. Каждое мое ОРВИ раздувалось до вселенской проблемы.

Почему родители так себя ведут? Вопреки устоявшемуся мнению, не все любят своих детей, ведь эмоциональная теплота не возникает лишь из-за факта генетического родства. Очень важно избавиться от аксиомы естественной любви и принятия со стороны родителей, согласно которой выходит, что раз они отсутствуют, то с ребенком что-то не так. Если ваши родители плохо относились к вам в детстве, не могли или не умели любить вас – с вами все в порядке. Вы ни в чем не виноваты и никак это не заслужили, просто иногда родители не любят своих детей. Все дело именно в них: может быть, они вообще не хотели становиться родителями, но поддались социальному давлению; может, они просто не склонны к развитию эмпатии и привязанности; а может, сами имеют тяжелый детский опыт, – причины могут быть самими разными. Тем не менее ни одна из них не оправдывает недостойного обращения с детьми, а также не имеет никакого отношения к самим детям и к тому, какие они. Таким образом, научиться относиться к себе с любовью и уважением можно, даже если в детстве такого опыта у вас было мало.

Помимо хорошего отношения и принятия для ребенка важна и базовая безопасность, то есть ощущение, что отношения с родителями не прервутся и он всегда получит заботу.

Безусловно, родители не могут на 100 % удовлетворять абсолютно все потребности ребенка в каждый момент времени, но должны уделять внимание базовым условиям его жизни, таким как еда, вода, сон, одежда, кров, отсутствие насилия, защита, успокоение, помощь. Общество лишь недавно узнало о том, что для ребенка важно стабильное присутствие родителя, так как именно он является гарантом его безопасности. Как и о том, что физическое насилие абсолютно неприемлемо и разрушает отношения, так как подрывает у ребенка то самое ощущение безопасности и вредит ему не только на физиологическом, но и на психологическом уровне.

Наши отношения с родителями в детстве не всегда строились удачно. По моим воспоминаниям из разных лет, у меня была всегда недовольная, критикующая и злая мама, а также безучастный отец – он был мягче, но тоже много критиковал. В моем детстве присутствовало физическое и ментальное насилие в разных проявлениях, и чаще всего его инициировала мама. Из-за этого до 11 лет я ненавидела ее и считала, что она – это зло или наказание, с которым я вынуждена смириться. Мои родители были в целом спокойными, но очень-очень замученными жизнью и бытом людьми. Нам приходилось жить в постоянном стрессе, так как в семье было мало денег. Вот два из моих самых ярких воспоминаний о том времени.

Мама была против домашних животных, и хотя все, даже отец, хотели завести питомца, она нам этого не позволяла. В то время я много боролась с маминым мнением и часто специально делала все ей наперекор, поэтому однажды я принесла домой щенка, которого нашла на улице у дома. Он запал мне в душу: я так хотела кого-то любить и чувствовать любовь в ответ. Когда щенок подбежал ко мне на улице и посмотрел мне в глаза, я твердо решила, что заберу его – даже несмотря на мамин запрет. Я принесла его домой, зная, что из-за этого разразится скандал, но была готова настоять на своем. К сожалению, мама забрала щенка и демонстративно выкинула его в подъезд (в прямом смысле слова) с криком: «Я же тебе сказала, что НЕЛЬЗЯ!» Я попыталась выбежать из квартиры, но, к сожалению, она схватила меня за руку и утащила в комнату.

Еще очень часто, когда ее что-то не устраивало, она собирала мои вещи в пакет, а потом давала его мне в руки и с уверенностью говорила: «Ну что, доигралась? Я тебя выгоняю из дома, поняла?» И выводила меня за порог. Так случалось три раза. В один из таких случаев, когда мне было 8 лет, я в слезах собрала раскиданные по лестничной площадке вещи и очень долго ждала, когда она откроет, – но время шло, а дверь так и не открывалась. Помню только, что не понимала, что делать, и не могла осознать смысл того, что меня выгнали. Когда спустя несколько часов я спустилась на два этажа ниже, мама забрала меня обратно домой. В 14 лет такое произошло снова. Тогда была зима, и меня выгнали за плохие оценки по математике: у меня было плохо с концентрацией, и домашка никак не шла – учителя жаловались, и это снова привело к тому, что меня выгнали. Я тогда сидела на уличной лестнице до тех пор, пока с работы не вернулся отец.

В этой истории родители не только применяли к ребенку насилие, но и угрожали нарушением самого базового показателя стабильности и безопасности – лишением дома. Дети не понимают, что подобные ситуации – это блеф и их не бросят на улице, и в результате пугаются, так как их существование оказывается под угрозой, ведь вне семьи им не выжить. К сожалению, раньше многие родители попросту не отдавали себе отчет в том, что делали с ребенком, а кто-то даже считал допустимой жестокость. Вы же слышали фразу «Будешь плохо себя вести – отдам тебя дяденьке милиционеру»? Как видите, у нее множество вариаций. Для родителя это пустяк, способ призвать чадо к порядку, но ребенок ее воспринимает как реальную угрозу своей безопасности.

Как детский опыт отношений с родителями может проявляться во взрослой жизни? Что делать, чтобы себе помочь?

Неудовлетворенная потребность в любви, принятии, психологической и физической безопасности затрагивает глубокие слои нашего отношения к себе. Если в детстве родительская критика касалась не просто каких-то действий или конкретного поведения ребенка, а его самого в целом, то позже это может вылиться для него в тотальное отвержение всей своей личности. На этой почве могут прорасти такие ядовитые цветы, как нелюбовь к своему телу, расстройство пищевого поведения (как в истории ниже), тревога, депрессия или глубокая неуверенность в своем праве быть.

Сейчас я вспоминаю, что критика таилась между строк. «Поправь челку», «втяни коленки», «напрягай попу, чтобы была жесткой». Если я вдруг не здоровалась на улице с какими-то знакомыми, просто не увидев их, то, когда маме рассказывали об этом, она ругала меня, что я «хваленая», зазнаюсь. В детстве я боялась ее и редко делилась личными переживаниями. Сейчас я бы назвала эти отношения болезненными. Фразы мамы из детства позже стали благодатной почвой для неуверенности в себе и своем теле. Моя мама – женщина весом 100+ кг. В детстве, когда я видела ее голой и слишком, по ее мнению, пристально на нее смотрела, она говорила, что когда я вырасту, то стану такой же, как она. Фраза «подтяни колени» означала, что я должна напрячь колени и подтянуть их вверх, чтобы они не казались толстыми.