Текст книги "Колокольчики мертвеца"

– Страшно?

– Ой, не можно туда ходить! Нас пан Бог накажет! – жалась к учителю девочка.

Свет фонарика выхватил из темноты нишу с останками святого, тускло отсвечивал череп с черными провалами глазниц. Кшися, стуча зубами, шептала молитву. Гнетущая обстановка подействовала и на Алексея. Он нагнулся, чтобы получше рассмотреть мощи, и выронил фонарик, который сразу погас. И вдруг в пещере раздался дикий хохот. Алексея прошиб пот. Едва не сбив взвизгнувшую Кшисю, он шарахнулся в сторону. Девочка бросилась к выходу, Алексей рванулся за ней. Сердце у него бешено колотилось, раненая нога зашлась огнем. Выбравшись из пещеры, он с трудом успокоил перепуганную девочку. Та была в ужасе – святотатство жестоко наказуемо. Подбежали мальчишки, давясь от смеха:

– Это я вас напугал! – радостно сообщил Юрек. – Давно ту дырку знаю в потолке пещеры. Мы с ойтцем сюда приходили.

У Алексея чесались руки: отлупить бы озорника, да нельзя – непедагогично. Нога потихоньку успокаивалась, но глаз дергался не на шутку – контузия. Ребята повинились за свои проказы, и все мирно продолжали гулять по лесу, собирая грибы и ягоды. Не ведал тогда Алексей, что его караулит смерть…

* * *

Молодой стрелец Ворон держал палец на спусковом крючке «шмайсера», тщательно выцеливал, чертя мушкой поперек груди учителя. Он уже собирался нажать на крючок, когда мягкая надушенная ладонь легла на приклад немецкого автомата, а локоть стрельца сжали тонкие сильные пальцы. За спиной стоял худощавый, средних лет человек в лакированных сапогах, вонзив в стрельца предостерегающий взгляд. О его жестокости и коварстве ходили легенды. Крыса, начальник СБ[7]7
  Служба безопасности (беспеки) – бандеровское гестапо.


[Закрыть], пригладив набриолиненные волосы, задумчиво наблюдал за учителем с ребятней и тщательно обрабатывал тонкой пилочкой ухоженные ногти.

– Повременим, друже. Пусть плод созреет.

– Выполняю послушно! – отчеканил Ворон, опуская автомат.

Глава пятая. Бандеровский лагерь

Километрах в двадцати от Скитского хутора в узкой теснине на берегу бурного ручья лепился лагерь оуновцев, каких в Карпатах было немало. Тайные бункеры строили опытные немецкие инженеры, умело маскируя их. Здесь хранились запасы продовольствия, оружия и боеприпасов. В крупных отрядах были и рации. Стрелец Ворон с двумя боевиками в сопровождении Крысы приблизились к расщепленному молнией буку. Тихо прозвучал пароль – и кустарник зашевелился, показалась лохматая шапка с трезубцем вместо кокарды, тускло блеснул широкий раструб ручного пулемета. Часовой, назвав отзыв, пропустил пришедших. Отпустив боевиков, начальник СБ прошел с Вороном через жилые бункеры, где вкусно пахло варевом, в штабной отсек, где их поджидал порученец куренного атамана Дудка. Крыса, небрежно вскинув руку к австрийскому кепи, исчез за дверью. Вскоре туда позвали Ворона, которому еще не доводилось бывать у куренного.

В бункере ярко горели переносные лампы. За столом сидел человек лет сорока, от взгляда которого люди падали на колени. Резун выслужил в вермахте «Железный крест» жестокой расправой со своими соплеменниками. Бандеровские главари, бежавшие с немцами под натиском Красной армии, оставили его в тылу, чтобы жалить Советы в спину. Атаман казался обычным сельским счетоводом, волей обстоятельств облачившимся в мешковатый суконный мундир. Суетливые руки куренного при каменно-неподвижном лице, на котором безразличный, сонный взгляд тусклых рыбьих глаз мгновенно вспыхивал дьявольским огнем во время пыток несчастных, – все это производило тягостное впечатление. Ворон вытянулся, несмело кашлянул и срывающимся от волнения голосом отрапортовал:

– Друже Проводник[8]8
  Руководитель Провода – территориального формирования ОУН.


[Закрыть]! Докладываю послушно: стрелец Ворон вернулся из разведки.

Резун молча слушал его рассказ, в том числе и о замеченном в лесу новом учителе из Скитского хутора, который, по донесениям местных, собирается завтра начать занятия в школе. Проводник медленно поднял тяжелые веки, Ворон, запинаясь, объяснил, что хотел пристрелить учителя, но… Начальник СБ, не замечая умоляющего взгляда Ворона, продолжал заниматься своими ногтями.

– Я решил с этим не спешить, Проводник. Зачем? Пусть войдет во вкус здешней жизни. Места у нас чудесные, хлопец он молодой, на дивчин заглядывается. Пусть пока наслаждается, сильнее полюбит жизнь. Тем горше ему будет, когда станем ее отнимать. А вот семьи тех, чьи дети в школу пойдут, возьмем на папир.[9]9
  Бумага (нем.).


[Закрыть] – Крыса аккуратно сложил пилочку в чехольчик. – Учитель поможет нам выведать всех, кто красным духом дышит. Неплохая проверка, друже Проводник?

– Пожалуй, – Резун опустил веки. – Добре, стрелец Ворон, ступай с Богом.

Боевик вскинул руку в приветствии и ушел. Проводник поскреб бритый затылок и взглянул на Крысу:

– Когда намечается акция в Скитском хуторе?

– Десятого сентября. Думаю, соплякам полученных до этого времени знаний хватит, чтобы не бедствовать на том свете! – усмехнулся начальник СБ.

– С избытком. Но не будем торопиться. Один очень неглупый наш друг, – продолжал Резун, – опытный разведчик оберст вермахта Ганс Кох, помнится, не раз предупреждал, что каждый пленник с Востока, особенно человек знающий и много повидавший, это маленькая энциклопедия, и тот, кто сумеет ею воспользоваться, может почерпнуть для себя немало интересного. Немец, безусловно, прав.

– Но что может рассказать этот дерзкий мальчишка-учитель? Даже о своей воинской части? Пока он находился в госпитале, многое могло там измениться. Так что не стоит медлить, – стоял на своем начальник СБ.

Атаман одним движением бровей прервал его рассуждения:

– Прежде чем отдавать приказы другим, научись слушать. Этот немец говорил, что нам будут попадаться наши общие враги – коммунисты и прочие советские активисты, и мы обязаны о каждом из них узнать все, прежде чем ликвидировать их. Значит, наша служба безопасности должна быть на высоте. Понял?

Крыса, продолжая любоваться своими отполированными ногтями, неуверенно согласился с тем, что повременить, конечно, можно…

– Нужно! – приказал атаман. Пора нам менять тактику. Население пока боится выступать против нас. Но ведь это пока. А мы должны приручать его, использовать и постепенно отрывать от Советов.

– Догадываюсь, чьи это идеи, – усмехнулся Крыса. – А вот и сам автор пожаловал.

В бункер вошел сухощавый, неопределенного возраста человек с острым бритым черепом, похожий на протестантского проповедника. Отец Леонтий окончил духовную семинарию во Львове, получил приход, но вскоре покинул его. Объявился он перед самой войной и при немцах занял в епархии важный пост. На параде украинских националистов-добровольцев дивизии «СС» «Галичина» во Львове приветствовал их с трибуны в компании «единомышленников» – немецких, итальянских и японских генералов. Духовенство относилось к отцу Леонтию подобострастно. Поговаривали, что он какое-то время жил у монахов-василиан, а в последние годы изучал труды известных богословов в одном из европейских монастырей. В действительности же отец Леонтий всю жизнь был связан с могущественным орденом иезуитов. Митрополит Андрей Шептицкий обратил внимание на сего скромного подвижника и на Святоюрской горе торжественно благословил его в капелланы эсесовской дивизии. Так униатское духовенство навсегда связало свою судьбу с международным фашизмом. Как и украинские националисты.

Когда Красная армия разгромила эсесовскую дивизию в предгорьях Карпат, отец Леонтий бежал в горы к оуновцам, чтобы вдохновлять их на новые подвиги словом Божьим. Иезуитский девиз «Цель оправдывает средства» отец Леонтий считал верхом справедливости. Сочтя оуновскую тактику откровенно лобовой, он высказал свое мнение о ней атаману, который расценил слова иезуита как приказ. Войдя в бункер Резуна, отец Леонтий догадался, что речь здесь шла о нем. Пристальный взгляд его глубоко посаженных немигающих глаз остановился на начальнике СБ. Иезуит, не терпящий возражений, прекрасно знал, что безбожник Крыса относится к нему с иронией, но сумел погасить злобу, смиренно опустив глаза.

– Простите за вторжение, дети мои. Мысль о ближних не дает мне покоя. Доколе на Земле будет литься кровь? Вопли и стенания, раздающиеся отовсюду, достигают ушей Господа нашего.

– Вряд ли, – усмехнулся Крыса. – Вряд ли Господь их слышит. Может, уши у него шерстью заросли? Как полагаете, святой отец?

Резун недовольно хмыкнул. Зачем ссориться с монахом? Иезуиты всемогущи. А этот знаком с самим Бандерой и прочей верхушкой националистов. Отец Леонтий пропустил такое богохульство мимо ушей, продолжая невозмутимо перебирать четки, однако заметил, что такие методы борьбы с коммунистами большой пользы великому делу национализма не принесут. Вульгарное истребление людей проблему не решит. Но Крыса не унимался: бесцеремонно перебив священника, он напомнил ему об указаниях рейхсканцлера Третьего рейха: «Мы же союзники!» Иезуит же стоял на своем: у немцев свои великие цели, а у бандеровцев – свои, более скромные.

– Вам известны цели и задачи ОУН? – скрипнул зубами Крыса. – Позвольте, я зачитаю: «Украинский национализм должен быть готовым ко всяким способам борьбы с коммунизмом. Хотя бы и с такими, которые повлекут за собой миллионы человеческих жертв». Это было напечатано в газете «Мета» 17 апреля 1932 года.

– Вы правы, – согласился отец Леонтий, вытирая вспотевший бритый череп. – И все же нужны новые методы. Если приручить коммуниста, или советского активиста, или сочувствующего, то можно заполучить в стане противника своего агента, который будет поставлять нам ценную информацию.

– А, по-моему, – не сдавался Крыса, – полезны только мертвые красные – и то в качестве удобрения.

Отец Леонтий, не удостоив Крысу взглядом, с величественным видом удалился. Резун досадливо поморщился: «Зачем ты его дразнишь? Пусть носится со своей новой тактикой, а мы пока и старой обойдемся. Занимайся своим делом и помни: никакой черт тебя не спасет, если ты его вконец разозлишь. Даже Степан Бандера!» Они вышли из подземелья. Порученец Дудка созывал стрельцов на вечернюю молитву. Один за другим выскакивали заросшие щетиной бандеровцы в разномастной «форме», вооруженные автоматами, винтовками, ножами, и падали на колени лицом к вечерней зорьке. Дежурные боевики зажгли свечи. Дудка принес некое подобие копии иконы Божьей матери из львовского собора Святого Юра. Заунывная молитва стрельцов навевала тоску. Иезуит бесстрастно наблюдал за ними. Никто не знал, о чем он просит Всевышнего, молясь в одиночестве в своем бункере.

* * *

Вечером Алексей решил проверить, все ли готово к занятиям. У школьного крыльца беспокойно ковылял сторож и, завидя учителя, похромал ему навстречу, сильно припадая на самодельный протез: «Письмо пану научителю!» В самодельном конверте, заклеенном хлебным мякишем, лежал листок бумаги:

«Коммунячье отродье!

Вся твоя московская пропаганда провалится. Не смей обманывать наших голубят! Школа не откроется, пока мы это не разрешим. Тебе же, агенту НКВД, советуем немедленно убраться, если не хочешь разделить судьбу Струка. Твоя затея бессмысленна. Война еще не закончена, и твоя хваленая Червона армия снова драпанет, даже из самой Германии, как в июне 1941-го. И сюда вернутся Те, Кто зараз за Карпатами. Спасай свою шкуру, а не то мы ее напялим на елку».

– Кто принес это дерьмо?

– Не вьем, пан… пшепрашем, туварищ научитель.

– Что – оно с неба упало?

Сторож, косясь на листок, сказал, что отлучился по малой нужде, а когда вернулся, конверт лежал на крыльце. Старик виновато смотрел на Алексея, понимая, что принес ему недобрые вести. Наблюдая, как тот ходит по классу, проверяя, все ли в порядке, протирает доску и наполняет чернилами непроливайки на партах, он неодобрительно качал головой: в прежние времена учителя, важные и недоступные, не унижались до уборки – любая деревенская девка за гроши все перемоет. Возвращаясь домой, Алексей думал о письме. Запугивают. Прикончить его бандитам ничего не стоит, но они почему-то не слишком спешат. Значит, что-то задумали. Возле сельсовета стояли приехавшие из райцентра милиционеры. Они окликнули Алексея.

– То наш учитель, хлопцы, – выглянул из окна председатель. – Свой.

– Сейчас бывает, что свои наших колотят. В темноте не угадаешь, – оправдывались милиционеры. – Как вам хуторские девчата, товарищ учитель? – поддели они Алексея, угощавшего их папиросами.

– Куда там! Дикие какие-то! – отшутился тот.

Милиционеры понимающе подмигнули, а председатель ехидно поинтересовался, дикая ли и та, что возле речки живет, или он ее уже малость подучил? «Вот пройдоха! Откуда только узнал?» – подосадовал Алексей.

– Разгадали хуторцы вашу тайну, товарищ? Это ж скитники, колдуны-ведуны. Под землей на три метра видят.

– Не все они видят-знают. Спрашивал их про трезубец, ну на вилы похож, молчат.

– Трезуб? А где… где вы его видели? – всполошился милицейский старшина.

Алексей протянул ему письмо. Увидев бандеровский знак, старшина нахмурился и посоветовал Алексею уехать из хутора поскорее. Тут шутки плохи. Они сами отбывают на рассвете и могут прихватить учителя с собой. Милиционеру поддакивал председатель, настоятельно советуя Алексею не медлить с отъездом. Ну как им объяснить, что он и сам втайне так думает, но не имеет права все бросить, не дождавшись замены. Не выполнив ответственного задания? Какой же он тогда комсомолец? А еще разведчик… «Рад бы составить вам компанию, да дела не пускают, – нахмурился Алексей, прощаясь с милиционерами. Те долго смотрели ему вслед.

– Вот чудак! – поразился молоденький милиционер, – его же прихлопнут как муху!

– А ты сам-то что здесь делаешь? – усмехнулся старшина. – Каждый свой долг исполняет. Ты – свой, он – свой. Будь он проклят, этот Черный лес! Давайте-ка еще раз прочешем хутор.

* * *

Дома Калина Григорьевич колдовал над прохудившимся сапогом. Хозяйка усадила Алексея обедать. Наваристый борщ разогнал все тревожные мысли. Поев, он предложил Калине Григорьевичу выйти покурить. Мельник отложил сапог и потянулся к Алексеевым папиросам.

– Хвастайте, как дела в школе?

– Трудно, – вздохнул Алексей.

– Да, нелегко, – согласился мельник. Помещение хорошее, жаль.

Хозяйственный мельник уже все продумал: раз школа пропадает, мертвый, так сказать, капитал, без пользы людям, то ее надо будет приспособить под склад зерна, чтобы зазря не пустовала. А парты и всю школьную науку в сарай снести. До лучших времен. Алексей задохнулся от возмущения. И этот туда же! Уж не связан ли с бандой?

– Опоздали вы с вашим предложением, – улыбнулся Алексей. – Должен вас огорчить: завтра утром в школе начнутся занятия!

– Вот гвардеец так гвардеец! – рассмеялся Калина Григорьевич. – Давай, хлопче, действуй! Только помни: здесь тебе не Москва и не Киев. Здесь Скитский хутор. И стоит он на краю Черного леса. А там, болтают, ведьмаки водятся и прочая нечистая сила, не к ночи будь она помянута…

– Ничего, Калина Григорьевич! Разобьют фрица мои дружки, вернутся – всю нечисть отсюда выметут!

Ночью Алексею не спалось. Вскочил на зорьке. Вспомнив, что не подшил свежий подворотничок, достал чистый лоскуток, сложил вчетверо полоску старой газеты, чтобы тот был как накрахмаленный, и взялся за иголку. Полой шинели протер сапоги, начистил пуговицы кителя. Оделся, туго затянув портупею. Причесался, поправил на голове кубанку и глянул в зеркало: в атаку! Алешка! В атаку! По хутору чеканил шаг, как на параде. У школы его встретил сторож. Старик тоже принарядился: надел фуражку-роготувку с большим треснувшим козырьком. Завидев начальство, старый вояка выпятил воробьиную грудь и щелкнул деревяшкой. Алексей отдал ему честь – с гвардейским шиком, словно козырял командиру дивизии. В канцелярии ему не сиделось, и он вышел в коридор:

– Эй, пан дозорный! Не видать ли кого?

– Чекам, – доложил сторож.

Алексей вышел на крыльцо, взглянул на часы – еще рановато – и замурлыкал:

 
Барон фон дер Шик,
Отведал русский штык…
 

К полудню вырвавшиеся из-за горбатой горной хребтины солнечные лучи ласково коснулись школьного крыльца, на котором сидел сгорбившийся Алексей в расстегнутом кителе. Пустая пачка папирос, разинув рот, валялась на земле, отражаясь в начищенном до блеска сапоге хозяина. На ступеньках тосковали кубанка и портупея. Делать нечего. Алексей встал и понуро спустился с крыльца.

Дети так и не пришли.

Глава шестая. Не отступать!

Что произошло? Бандиты запугали ребят? Или их родителей? Вполне возможно. Но как же Пшеманские? Вряд ли лесничий своих удерживал. Значит, что-то другое. Что же делать? Взять за шкирку председателя? Но что это даст? С родителями тоже говорено-переговорено. Но почему его предали ребята? Они нарушили обещание. Этого не прощают мальчишечьи законы… Так что же? В тяжелом раздумье Алексей и не заметил, как повернул к речке. За школьным сараем пряталась Кшися.

– Что ты здесь делаешь, Кристина?

– Вас жду. В школу побоялась зайти.

– Где же ребята? Струсили?

– Мы не за себя, мы за вас боимся! – призналась Кшися.

Накануне вечером по хутору разнесся слух: если в школе начнутся занятия, нагрянет Резун. И первым казнят учителя. Вот они и испугались. Девочку трясло, Алексей, пытаясь ее успокоить, неловко обнял ее за худенькие плечи. Кшися доверчиво прижалась к нему и застыла…

– Ладная картинка! – расхохоталась неслышно подошедшая Ярослава, поигрывая крутыми боками. – Никак лесникова Кшиська! Тю! Не могли получше выбрать, Альошенька? Кшиська-крыська с крысиными хвостиками заместо кос!

– Зачем вы так, Славця!

– Двадцать пять годов Славця. Разонравилась, Альошенька? Стара для вас? А ты, бессовестная, тикай отсюда! Кому говорю!

Девочка, сгорая от стыда, ненавидяще глядела на Ярославу, но с места не сдвинулась. Алексей, поборов неловкость – бабьих сцен ему только не хватало! – мягко попросил Кшисю уйти: «Ты иди… потом поговорим». Та укоризненно взглянула на него и метнулась прочь, закрыв лицо руками.

– Беги, беги! – крикнула ей вдогонку Славця. – Рано тебе еще чужих ухажеров отбивать, крысиная царевна! Пойдем, Альошенька, ко мне, – обернулась она к Алексею, – отпущу вам все прегрешения! Не журитесь, хай ей грець той школе, на що вона вам сдалась? Выпьем по маленькой – и сердце щемить перестанет. Мне тоже все тут надоело! Будем пить и веселиться, как ляхи говорят: вшистко едно – во́йна!

Пропади все пропадом! Алексей расстегнул китель… Ну почему его в бою не убили? Кто он здесь? Всем чужой и бессилен что-нибудь изменить. Он залпом осушил стакан, захрустел огурцом. Ярослава прижалась к нему, что-то ласковое нашептывая. Алексей не слушал… Догорал закат. Алексей спустился к речке, сунул гудящую голову под знобкую воду – и словно пудовый камень с души упал.

– Ну, як, козаче? Життя собаче? – раздался на берегу насмешливый голос.

Алексей выпрямился, надел китель и пошел, не оборачиваясь, к дому под едкое хихиканье Калины Григорьевича, возвращавшегося с мельницы. «Вот пройдоха! Все уже пронюхал!» – злился он. Никогда еще он не чувствовал себя таким опустошенным и разбитым. На войне ему довелось повидать такое, что и на десять жизней хватило бы. С ранней юности на фронте. Казалось, что четкий и ясный армейский порядок существует повсюду. Алексей не делал никаких скидок на чрезвычайные обстоятельства и, не задумываясь, пожертвовал бы жизнью ради выполнения задания командования. Но здесь его боевая лихость не поможет распутать то, что так замысловато закручено некими невидимыми силами.

Сидеть дома было совсем невмоготу. Алексей решил пройтись. Хозяйский хлопчик Петро нахально осклабился: «Опять до нареченной, пане?», но тут же схлопотал отцовскую затрещину: «Цыть, поганое дите! Зоб вырву!» Мельник пожевал сивый ус, хмыкнул:

– Прогуляться надумали перед сном? Что ж, это полезно…

– Не угадали. Дело есть.

– Знаю-знаю. Сам молодым был, – усмехнулся мельник, глядя из-под вислых бровей. – Да все ж дело-то лучше оставьте до утра. Ночка дюже темная. Мало ли что…

Алексей молча вышел из дома и тотчас окунулся в вязкий, зыбкий мрак. Куда бы пойти? Может, к Пшеманским? Он нерешительно постучал, соображая, как бы объяснить столь поздний визит. Ждал долго: в лихую годину, да еще ночью отворяют не вдруг. За дверью послышались легкие шаги: «Кто тутай? О, пан офицер! Проше, проше… – защебетала старушка. Семья ужинала. Алексея усадили за стол. Кшися, смущаясь, подала жареную рыбу. Дед похвастался: «Наш Юрек наловил. Настоящий рыбак».

– Проше, пан научитель, – кивнул хозяин на появившуюся на столе бутылку с яркой наклейкой. – Добра польска вудка, най ее хол-лера везьме! Проше. Гей, бабця, где келишки?

– Тераз, тераз. Хвилечку[10]10
  Сейчас, сейчас. Минутку (польск.).


[Закрыть], – суетилась старушка, подавая крохотные стопки.

Лесничий наполнил три, четвертую отодвинул в сторону, но сухонькая старушечья лапка цепко ухватила бутылку и капнула себе на донышко стопки.

 
Мы млоди, мы млоди,
Нам бимбер не зашкоди…,
 

скрипуче затянул старик, подкручивая усы. Старушка подпевала ему тоненьким задорным голоском.

– Бабця у нас ни едного дьябла не боится. Бардзо отважна. Клянусь паном Богом! – расхвастался старик.

Потом он стал вспоминать, как сражался под Перемышлем. Алексей подзадоривал его, заявляя, что та война по сравнению с нынешней – детская забава. Старик рассердился, замахал руками, как кочет крыльями:

– Цо! Забавка? Матка Боска Ченстоховска! А «чемоданы»? Один такой снаряд целый взвод зароет, а может, и роту. А баварская конница?

– А танки, – поддразнивал деда Юрек, – а самолеты?

– Подумаешь, чоуги[11]11
  Танки (польск.).


[Закрыть] – ерепенился дед, но вскоре остыл: на танк с драгунской сабелькой не попрешь.

Алексей вышел в сени покурить, подмигнув Юреку.

– Как же так? У такого боевого деда оказался внук-трусишка? Что ж ты в школу-то не пришел? Испугался?

– Хлопцы не пошли… Что ж я, один буду учиться?

– Покажи всем пример, пусть знают, что ты не заяц пугливый. Приходи завтра, если… если опять не струсишь.

Как же быть? Пойти? Но Гриць предупредил, что тогда уничтожат всю семью и хату спалят. Хотя у них на хуторе пока никого не спалили. Но директора-то убили… А, может, это немцы-окруженцы? Сколько их пробиралось лесами на Запад. Может, пан директор попытался их задержать? Юрек колебался. И все же он пойдет в школу, а если туда нагрянут бандиты, быстро смоется. Вот хлопцы позавидуют, когда учитель станет заниматься с ним одним! Но Кшиська останется дома (разве девчонка в случае опасности сможет удрать? Она и через плетень-то не перелезет).

– Я приду, Алексей Иванович! – твердо пообещал Юрек.

Утром Юрек в школу не пришел. Тяготясь вынужденным бездельем, Алексей писал подробные конспекты занятий, составлял развернутые планы, перечитал все имеющиеся учебники и методички, которые нашел в директорском шкафу. На все это уходило немного времени, а потом начиналась пытка. Он метался по хутору, уговаривал родителей отпустить детей в школу, но чем больше наседал на них, тем больше они сторонились приезжего чудака, опасаясь гнева бандеровцев. Как-то Алексей заглянул к Терновцу. Тот неторопливо снимал с дерева румяные яблоки, стоя на стремянке.

– Алексей Иванович! – донеслось откуда-то сверху. – Слава Иисусу!

– Здравствуй, Митя! – поднял голову Алексей. – Ишь ты, куда забрался! А когда в школу придешь?

Ответить мальчик не успел. Терновец-старший неловко спрыгнул со стремянки и метнулся в сарай. В лицо оглянувшемуся на шум Алексею уставились черные провалы двустволки.

– Геть с подворья! – рявкнул мужик.

– Вы что? С ума сошли? – удивился Алексей.

– Ничего! Тикай, коли жить хочешь!

Черные пальцы Терновца судорожно скребли ореховое ложе ружья, дрожали на жалах спусковых крючков. Секунда – и сдвоенный заряд медвежьей картечи разворотит грудь.

– Уходь! Богом заклинаю, не доводи до греха!

Алексей шагнул вперед, но мужик, карауливший каждое его движение, упер ему в горло черные дула.

– Пристрелю, как пса! Сгинь! – взвыл Терновец.

Алексей побледнел: мгновение – и слепой страх толкнет очумевшего мужика на отчаянный поступок. В таком состоянии даже самые робкие и безвольные смертельно опасны. «Вот где смерть свою встречу, – мелькнула мысль. – Уж лучше бы в бою». Затрещали сучья – и что-то тяжелое свалилось на Терновца, припечатав его к земле. Дмитро проворно схватил родителя за руки и заломил их назад. Мужик бился о каменистую землю, пытаясь сбросить с себя сына. Высвободив одну руку, лупил его кулаком, но мальчишка, визжа от боли, вцепился в отца, как кошка. Алексей схватил ружье, выбросил патроны и оторвал сына от отца. Терновец, с трудом поднявшись, снова пошел на учителя.

– Нехристь! Най тебя гром свисне, гадючье отродье!

– Пане, – заголосил Дмитро. – Дайте ему раза!

– Батька бить наущаешь? Ах, сатана!

Мужик кинулся на мальчишку, но Алексей его перехватил. Терновец ударил противника коленом – учитель отлетел к плетню. Вскочил, развернулся – и Терновец рухнул в навозную кучу.

– Пане! Не надо! Ему так шибко больно! Не шибко, пане! – молил Дмитро.

Дерущиеся ошеломленно уставились друг на друга – грязные, всклокоченные, они враз присмирели.

– Не погубите, пан научитель! Разум теряю. Бандеры не простят – всех замордуют.

Утром Алексея встретил сияющий сторож, щелкнул деревяшкой: «Пришли! Чекают».

– Товарищ Пшеманский! – обрадовался Алексей, полагая, что раз пришел самый смелый, мужественный человек в хуторе, значит, и детей пришлет, а там и остальные подтянутся.

– Хочу поговорить с вами. Дома неудобно, а на людях показываться не следует…

Вот оно что! И этот сдрейфил. Теперь понятно, почему Юрек не пришел. Эх, лесничий, а казался таким гордым, таким независимым… Пшеманский понял, какие мысли одолевали учителя.

– Скажу начистоту. Вы – человек с Востока. Вам трудно понять нашу жизнь, поэтому хочу вам рассказать то, чего вы не знаете и, может, не успеете узнать.

– Знакомая песня. Невесело вы настроены, товарищ Пшеманский!

– Да нет. Настроение у меня превосходное. Наши скоро Гитлеру шею свернут. Но я хотел вам кое-что показать, – продолжал он, доставая из кармана сложенный вчетверо листок с изображением трезубца. – Утром со своих ворот снял – медом приклеили. Предупреждают: «Будем ляхов ризати».

– Но почему именно поляков?

– Это старо как мир: разделяй и властвуй. Здесь ведь как повелось: нового человека первым делом спрашивают, кто он – хохол, лях, жид, а может, москаль? Это и определяет дальнейшие отношения. Гитлеровцы эту политику насаждали особенно рьяно. Как и «пташники» – изменники из особого батальона «Нахтигаль», состоявшего целиком из украинских националистов.

– Кажется, по-немецки это соловей?

– Верно. Поэтому народ и окрестил их «пташниками».

Многое рассказал о них лесничий. Но далеко не все: «пташники» и их хозяева не стремились афишировать свои деяния, стараясь держать их в глубокой тайне. Тайное стало явным лишь позднее. Алексей понял: здесь шла самая настоящая война, жестокая, кровавая, из-за угла. И убийство Струка уже не казалось таким загадочным. Но как понять председателя сельсовета, который умудрялся сохранять нейтралитет в этой ситуации? Уж не в сговоре ли он с бандитами?

– Не унывайте, Алексей Иванович! Школу мы с вами все равно откроем! Эй, байстрюк, где ты? – позвал он сына, притаившегося в коридоре. – Вот вам первый ученик. Спрашивайте с него строже – он обязан стать образованным человеком. А то, что струсил сам прийти…

– Ойтец! Вы же обещали! – умоляюще прошептал Юрек.

– Ладно, не скажу. Поучишься первые дни, стоя за партой, – усмехнулся лесничий, подмигнув Алексею. – Когда ему завтра в школу приходить?

– Да мы сейчас и начнем. Не возражаешь? – обратился Алексей к Юреку.

– Да вот хлопцы собрались рыбачить… – смутился мальчик.

Утром Юрек, причесанный и принаряженный, ждал учителя в коридоре. Сторож затряс древним колокольчиком – урок начинается! Алексей заполнил классный журнал:

– Пшиманский! К доске!

– Естем! – радостно прозвучал звонкий голосок.

– Нужно говорить: «Здесь» и вставать.

– Добже… Слухам, пан научитель, сказал Юрек, доставая из сумки самодельную тетрадь и деревянную вставочку с пером.[12]12
  Пишущая ручка – круглая деревянная палочка, наподобие карандаша, с металлическим наконечником, куда вставлялось перо. Школьники писали металлическими перьями № 14, пользуясь пластмассовыми чернильницами-непроливашками, еще многие годы после войны.


[Закрыть]

– Опять «пана» вспомнил? – нахмурился Алексей.

С чего начинать? Мальчик умеет читать и писать. Наверное, с истории. Однако первобытнообщинный строй и рабовладельческие государства – Урарту, Древняя Греция, Древний Рим с их богами подождут. Здесь и сейчас важно другое. Алексей решил начать с Великой Октябрьской революции, свершившейся в октябре 1917 года… С того, что наше Отечество – первое в мире государство рабочих и крестьян. Объяснял он доходчиво, простыми словами, чтобы не смущать мальчика незнакомыми словами. Затем последовали уроки географии и арифметики, отделяемые друг от друга трелью звонка – перемена. А еще физкультура. В школьном дворе даже турника не было. «Придется самому сделать», – подумал Алексей, посетовав на свое упущение.

– Посмотрим, как ты прыгаешь в длину, – вышел из положения учитель, отмеряя расстояние шагами. – Метра два с половиной осилишь?

– Три, – пискнуло за забором.

Алексей обернулся. Затрещали кукурузные заросли, стайка мальчишек бросилась врассыпную. Юрек крикнул им, чтобы они не боялись и не убегали, но тех уже и след простыл. Он был уверен, что ребята обязательно вернутся, пусть учитель не сомневается, еще и парт не хватит на всех. А вот Кшиську бабця заставила стирать, а то она прибежала бы. Бабця хворая, спина болит. Кшиська даже ревела, но бабцю жалко. «Правда-правда, як Бога кохам!» – побожился мальчишка.

– Ты веришь в Бога?

– Конечно! В него все верят! – удивленно взглянул Юрек на учителя: «Как он этого не понимает, а еще взрослый».

Алексея слова мальчика озадачили: здесь настоящий медвежий угол – «святые» в пещере под Блаженным Камнем, распятие у дороги, хаты иконами увешаны, а в лесах бандитье. Кристина на следующий день не пришла – якобы не управилась со стиркой. Зато появился пастушонок. Алексей вошел в класс – и мальчишки дружно вскочили, поклонившись. И вновь – история, география, география и физкультура. Не по утвержденным учебным планам – по ситуации. Алексей задумал соорудить спортплощадку, чтобы можно было и в футбол поиграть. До войны он и сам любил мяч погонять. Ребята обрадовались. Юрек пообещал принести лопату из дома. Но все же без взрослых в таком деле не обойтись. Хуторяне мялись, поглядывая друг на друга, но все же согласились помочь: «Подмогнем, коли нужда, Делов об эту пору негусто…». Дошла очередь и до председателя сельсовета – власть обязана посодействовать благому делу.

– С чем пожаловал, народное образование? – встретил его председатель. – Помощь нужна? Всем от меня чего-то надо, – пробурчал он. – А разве я могу всех ублажить? Футбол гонять? Надо же такое удумать? Только содействовать тебе не могу. Ты же мужикам бимберу не выставишь? Денег не заплатишь? А у нас тут так: как потопаешь, так и полопаешь. Ну и что, что это для их же детей нужно? – отмахнулся он от возмущенного Алексея. – Да и учеников-то всего – два сопливца, один из которых вшивая безотцовщина. Ты даже не директор, а не пойми кто, – вконец окрысился председатель.