Текст книги "Колокольчики мертвеца"

– Но не сидеть же сложа руки и ждать у моря погоды? Раз меня сюда назначили – буду работать, не жалея сил.

– Глупой ты, Алексей Иванович! Пуп надорвешь! Ничего-то ты в наших здешних делах не смыслишь. Обстановка-то невеселая…

– Какой же вы коммунист! Эх, нет у вас тут партийной организации, – разозлился Алексей. – Пыль-то из вас быстро бы повыбивали.

– Вали отсель, выбивальщик!

Алексей обматерил его от всей души, но тот лишь крякнул и взялся за счеты. Возле школы его поджидали ребята. Был с ними и Митя Терновец. Поздоровавшись с ним, Алексей спросил, не попадет ли ему от батьки, если тот дознается? «Он зараз хворый, спину пересекло. На печи отлеживается», – лукаво улыбнулся мальчишка. «Заседание» устроили прямо на школьном крыльце: разработали план, распределили обязанности. Но вот на чем песок водить с реки для спортплощадки? Сельсовет лошадь не дает, а корзинами много не натаскаешь. Пастушонок предложил незаметно умыкнуть чью-нибудь телегу, а коня он и сам выкрадет. Алексею идея понравилась, он и сам бы не прочь лошадь увести. Но… он же учитель! Может, у кого в хуторе тачка есть? Оказалось, что есть. У священника. Пришлось Алексею тащиться в церковь, кляня на чем свет и тачку, и весь Скитский хутор. В розовом отсвете угасающей зорьки поблескивал восьмиконечный крест невысокой деревянной колокольни.

Глава седьмая. Убежденный атеист

Алексей считал религию шарлатанством. Еще в пионерском лагере они с ребятами горланили под барабанную дробь:

 
Долой, долой монахов,
Раввинов и попов!
Мы на небо взберемся,
Разгоним всех богов!
 

В школе устраивали антирелигиозные диспуты, естественно-научный кружок разоблачал нехитрые фокусы церковников, зоолог доказывал абсурдность легенды о Ноевом ковчеге: как удалось премудрому Ною разместить на утлом суденышке «чистых и нечистых»? Химичка показывала на уроках, как получить «божью кровь». Ребята зачитывались популярным журналом «Безбожник» и всем классом ходили в антирелигиозный музей… Все было тогда легко и просто – мир делился на «хороших» и «плохих», «белых» и «красных», трудящихся и эксплуататоров, друзей и врагов. А с Богом у Алексея в ту пору никаких осложнений не возникало. Однако потом… Впервые он столкнулся с теневой стороной бытия в маршевой роте. Рябой, хитромордый старшина выдал ему ботинки на два размера больше. Заменить согласился, но все оттягивал и оттягивал.

– Ты, паря, подкинь ему на четвертинку – враз обувку подберет.

– Как это «подкинь»? – поразился Алексей. – Где я ему водку достану?

– Деньги дай – он сам найдет.

Вот тебе и Красная Армия! Взбешенный Алексей рванул к старшине.

– Я вам должен водку купить?

– Купишь – милое дело. А с ботинками мы утрясем.

Кулаком снизу в подбородок, как учил отец, – и старшина простучал затылком о стену казармы.

– Ах ты, щеня! – взревел тот, бросаясь на Алексея.

Тут бы ему и конец пришел, если бы не послышался голос командира роты. Старшина не растерялся:

– Беседу провожу с молодым бойцом, товарищ старший лейтенант. По уставу…

Когда начальство скрылось за углом, он сказал примиряюще:

– А ты не кляузник.

– А вы позорите звание красноармейца, вымогатель несчастный! Подберите мне ботинки, как положено!

– Что положено, то в котел заложено! Ишь, какой законник нашелся!

Старшина, изрыгая трехэтажные конструкции, ботинки все-таки подобрал. Многое с той поры повидал Алексей, научился отличать настоящее от фальши, умел и за себя постоять. Не скрывал своего мнения и не слишком заботился о том, чтобы скрывать его от начальства. За что ему нередко доставалось на орехи.

Однако с Богом было не все так просто: ладанка на шее солдата в бане, раненый, обезумевший от боли и лихорадочно шепчущий молитву, кресты из веток на свежих холмиках погибших в недавнем бою. Стоит закрыть глаза, как всплывает в памяти жуткая картина: немцы, зажав полк танковыми «клещами», обрушили на пехотинцев град огня. Окровавленный телефонист исступленно тычется измазанным глиной лбом в дно блиндажа, сотрясающегося от мощных разрывов снарядов и бомб: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Спаси! Не дай сгинуть, ты же можешь!!» Забитые молящимися церквушки и величественные костелы, торжественные звуки органа и тусклое золото алтарей… В самом храме, куда Алексей заглядывал поначалу из любопытства, он испытывал сильное волнение и необъяснимую робость. Но только в храме. Самих же служителей церкви он считал шарлатанами и тунеядцами. И вот теперь он вынужден просить помощи у одного из них.

– Вот что, – начал Алексей, не зная, как обратиться к священнику. – Вот что, э… гражданин. Школе понадобилась тележка – песок возить для спортплощадки.

– Простите, что вам потребно, сын мой? – не понял священник.

– Тележка или тачка, – рассердился на себя Алексей: «И зачем я сюда приперся?»

– Но школа же, насколько мне известно, не функционирует и…

– Ваши сведения устарели, мы начинаем работать…

Подоспевший Калина Григорьевич объяснил суть дела. Священник одобрил сооружение спортплощадки, заметив, что закаливание укрепляет плоть и дух, способствует послушанию. Дело, угодное Всевышнему. Ежели есть в чем нужда, он покорнейше просит пользоваться церковным инвентарем: «Приходите, берите. Благое дело, сын мой». Алексей нервно комкал в руках кубанку и беспокойно оглядывался на прихожан, выходящих из церкви. Священник при этом не преминул обратиться к своей пастве:

– Благое дело, люди! Крупицы знаний несут нам благость. Разумное и полезное начинание следует приветствовать и всячески поддержать.

– Поддержать безбожника?! Помогать коммунистам?! К этому вы нас призываете, батюшка?

Священник теребил дрожащими пальцами наперсный крест:

– Слуги Божьи в мирские дела не вмешиваются, судьбы человеков в руце Всевышнего. Утром, сыне, заберите инструменты, которые вам могут понадобиться. Там, в сарае…

Он занес руку для благословения, но вовремя спохватился и поспешно скрылся в церкви. Прихожане стали расходиться. Калина Григорьевич взял Алексея под руку и зашептал доверительно, что работать в воскресенье – большой грех. Алексей согласился, усмехаясь: «И на фронте по воскресеньям не воевали. Еще с субботы в атаки не ходили, ложились пупками вверх и грелись на солнышке. А фрицы – тоже люди богобоязненные – в нас не стреляли. Но вот Струка-то в воскресенье убили!»

Солнечным утром, теплым не по-осеннему, ребята собрались возле школы. Кроме Пшиманских и пастушонка, Алексей заметил Митю Терновца, Михася и Кольку, а рядом с Кшисей стояла большеглазая дочка монашки-василианки. Притопал сюда и Гапка – придурковатый добродушный великан, невесть когда прибившийся к хутору и почитаемый за блаженного. Он прикатил тачку с лопатами и ломом – все это прислал священник. Даже Гриць пришел с пилой.

Алексей распределил обязанности и пошел размечать площадку. Гапка закинул пастушонка в тачку и рысью помчался за песком. Узкой доской замеряли длину и ширину площадки. Дочка монашки, потупив взор, помогала Кшисе забивать колышки. Девочки поминутно спрашивали: «Так, Алексей Иванович? Правильно, Алексей Иванович?»

Ого-го! – донеслось снизу от реки. Вверх ползла, подпрыгивая и кренясь, тачка с песком, на которой гордо восседал пастушонок, радостно скаля зубы. Гапка, разбежавшись, опрокинул груз и вместе с пассажиром кубарем скатился вниз под грохот догонявшей их тачки. Ребята захлебывались от смеха. Не удержался и Алексей. Один только Гриць не отрывался от дела, презрительно поглядывая на барахтающихся в песке мальчишек: этим лишь бы не работать. Вот люди!

– Алексей Иванович! – окликнул учителя Юрек. – Вон на мостике мужики цигарки смолят – пришли поглядеть на нас.

– Что ж, пусть посмотрят, как их дети трудятся, им это полезно…

Глава восьмая. Лесные шорохи

В бункер-казарму спустился высокий смуглый парень с гранатой на поясе. Бандиты вповалку лежали на нарах, в прокуренном затхлом воздухе помаргивал ночник от раскатов густого, с посвистом храпа. У стола дремал дневальный, зажав коленями автомат. Вошедший отыскал Ворона. Тот, уткнувшись лицом в ладони, никак не хотел просыпаться. Наконец, оторвав взлохмаченную голову от грязной подушки, набитой соломой, хрипло спросил:

– Что? На пост заступать, Евген?

– Давай поднимайся живей – Проводник ждать не любит.

Ворон с хрустом зевнул, спрыгнул с нар и, взяв автомат, двинулся за Омельчуком. Дело привычное, внутренняя охрана, дежурить в атаманском бункере хорошо. Ни дождь, ни ветер не страшны, не то что на наружной вахте. Выбравшись из бункера, Ворон зажмурился и сразу же открыл глаза – так быстрее привыкаешь к темноте. Тропка извилистая, осыпи, валуны обросли скользким мхом – долго ли шею свернуть? А серники запаливать ночью – ни-ни. Евген шел уверенно и ходко, не обращая внимания на отстающего Ворона. Просить Омельчука подождать – все равно, что скалу… Наконец он притормозил. Достал кресало – посыпались искры.

– Не можно! – испугался Ворон. – Узнает куренной… Сховай сигарку в рукав.

– Подь к черту, – лениво отозвался Евген. – Запрет для таких боягузов,[13]13
  Трусов (укр.).


[Закрыть] как ты. Закуривай.

– Благодарствую. Не буду…

Ворон привык к темноте и шел, ориентируясь в предрассветных сиреневых сумерках на медвежью папаху Омельчука. Хорошо Евгену – с самим Проводником говорит на равных, хотя и простой крестьянин немногим старше самого Ворона. Евген бывалый. Из родительского гнезда бежал еще при польском владычестве, скрываясь от полиции. Однажды надерзил пану управляющему, а высокомерный шляхтич в ответ окрестил непокорного холопа витой плеткой. Вспыльчивый Евген вогнал пану под сердце тяжелый охотничий нож по самую рукоятку… Скрывался он в монастыре бернардинов, потом кочевал по Карпатам, побывал у мадьяров, австрийцев, итальянцев. В 1939-м после освобождения Западной Украины вернулся домой и вскоре тайными тропами оуновцев отбыл на Запад. На родную землю вернулся с немцами, в составе батальона «Нахтигаль», потом служил в эсесовской дивизии «Галичина», но исчез и оттуда, а летом 1944-го объявился в курене Резуна.

Числился Евген рядовым стрельцом, но все знали, что он важная птица. Куренной атаман с ним нередко советовался, заданиями не обременял. Рядовых боевиков Омельчук не замечал, а Крысу открыто презирал и ненавидел. Евген бегло говорил на четырех языках и много читал. Под его нарами стоял сундук, набитый украинскими, польскими, немецкими и даже советскими книгами. Ворон с ужасом вспоминал, как деловито орудовал Крыса длинным узким ножом, «освежевывая» пожилого боевика Богдана, у которого в торбе он обнаружил советскую листовку, призывавшую оуновцев выходить из леса. А Евген спокойно читал толстые тома с портретами бородатых основоположников, да еще при хлопцах! Однажды Ворон, не утерпев, спросил, зачем он это делает.

– Эх, ты, пенек замшелый! Книги те умные головы сочиняли! Но дюже жалко, что их наука нам не подходит. Чтобы победить врага, нужно его знать, тогда и бить сподручнее. Понял, подсвинок?

У штабного бункера Ворон отряхнулся, затянул ремень. Резун спал, уронив голову на стол. Охранники, Гуль и хитроглазый попович Илларий, сдали пост и направились к выходу. «Дремлет сладко, наверное, панну зрит нагую. Марию Магдалину или Славцю из Скитского хутора. Какой чудесный сон!» – хихикнул Илларий, закидывая карабин за плечо. Ворон с Евгеном молча встали у двери. Но Резун не спал, вспоминая встречу с Бандерой и другими вожаками на секретном совещании куренных атаманов в подвале костела под Тернополем незадолго до отступления немцев. Местечко это контролировали боевики Резуна, они же охраняли и костел. Однако мнительный Бандера перед самым началом совещания заменил резуновских стрельцов своими. «Зачем такая конспирация?» – недоумевал Резун. – Немецкий патруль предупрежден о собрании».

– Другого места не нашли? – прохрипел простуженный атаман Гомоляка, обращаясь к вошедшему в подвал полковнику Чупринке – Роману Шухевичу, помощнику Бандеры.

– Встреча тайная, только для самых проверенных, – предупредил тот, внимательно осматривая двери и окна в помещении.

– Над головой ляхи гундосят. Только их нам недоставало! Ксендза убили, так они сами. Жужжат, как пчелы! – ворчал Гомоляка.

– Не переживай, друже, не страшно. Пусть нам служат прикрытием.

Дверь распахнулась, все вскочили, вскинув руки в приветствии. Вошли высокопоставленные оуновцы, но Степана Бандеры среди них не было. Он пришел позже, никем не замеченный, шепотом назвал пароль и присел в сторонке. Атаманы внимательно слушали худощавого светловолосого незнакомца в сером военного покроя плаще. Их собрались здесь, по его словам, для того чтобы окончательно договориться о совместных действиях. От разобщенных отрядов толку мало. Ситуация сейчас резко изменилась. Германская армия временно отступает: фюрер выравнивает линию фронта для дальнейшего наступления. Скоро здесь будут русские – готовьтесь, всем нам предстоят суровые испытания.

Резун насупился. Атаманы недоуменно переглянулись. До сих пор немцы надежно прикрывали их банды и от партизан, и от населения, которое никогда им не простит содеянного. Заросшие, небритые лесовики слушали оратора с открытыми ртами. Он говорил без акцента, но все понимали, что это немец – держится надменно, наставляет, требует… «Ишь ты, словно пан холопами повелевает, – с горечью думал Резун. – Сами удирают, а нас бросают на растерзание краснюков». Гость ловил откровенно злобно-хмурые взгляды бандеровских вожаков.

Оберст-лейтенант Ханнеке презирал тех, с кем сотрудничал. Он досконально изучил историю бандеровского движения и понимал его бесперспективность. Но приказ есть приказ, нужно заставить националистов активизироваться. На оставляемой германскими войсками территории необходимо активизировать вооруженную борьбу с Советами. Многие рядовые бандеровцы наивно полагали, что сражаются против гитлеровцев. Раньше немецкие власти смотрели на это сквозь пальцы, теперь же этот сброд нужно убедить в том, что их главный враг – Красная Армия. Ханнеке понимал, чем грозит разоблачение истинных целей бандеровцев – одурманенные национализмом крестьяне снабжали боевиков продовольствием, нередко принимая их за советских партизан. «Настоящее бандитье, – думал он, глядя на атаманов. – Им бы только побольше урвать. Однако сами лезть в петлю не хотят, предпочитая прятаться за могучей спиной Вермахта».

– Вы должны доказать германскому командованию свою преданность, – наставлял атаманов Ханнеке. – Для этого у вас достаточно храбрых бойцов. Временное отступление германских войск – это особый тактический ход. Мы вернемся и тогда посмотрим, какой вклад вы внесли в священную борьбу с коммунизмом. В этом мы с вами не одиноки. На Западе сочувствуют фюреру, одобряют его грандиозные планы и гордятся вами – воинами, оказавшимися на передовом рубеже борьбы с коммунистической угрозой. Ваши отряды не раз помогали нам бороться с советскими партизанами. Мы с вами крепко связаны и пойдем вместе до конца!

Резун ловил каждое слово: немец, конечно, гнет свое, но во многом он прав. С немцами нужно дружить, иначе долго не продержаться. Но как объяснить это людям? Изворачиваться, обманывать, а потом? Резун встал и виновато кашлянул. Немец недовольно взглянул на наглеца, посмевшего оборвать его на полуслове.

– Простите великодушно, пане. Как прикажете поступать с населением?

– Оно не должно ничего знать. Создавайте видимость борьбы с нами, но в разумных пределах, естественно. Не причиняя особого ущерба. Такое – преступно!

– А зброю[14]14
  Оружие (укр.).


[Закрыть] дадите?

Бандера откинул капюшон и злобно глянул на выскочку, у которого сразу пересохло в горле. «Не сметь задавать вопросы! – рявкнул он притихших атаманов. – У высокого гостя мало времени. Прошу прощения, господин. Пожалуйста, продолжайте.

– Вы должны стоять нерушимой стеной, – повысил голос Ханнеке. – У нас с вами единая цель. Разве мало мы сделали для вас? Мы помогли организовать националистическое подполье, теперь оно успешно действует в тылу советских войск. Создали широкую сеть бункеров, обеспечив вам добротные базы. В бункерах, схронах и тайниках можно разместить целую армию. У каждого оуновского боевика автомат германский, гранаты германские. Пулеметы, рации, снаряжение… Многое мы вам дали, дадим и еще. Оружие уже завозится в леса.

Ханнеке говорил долго. «Немец прав, – думал Резун. – оружием они нас и прежде снабжали, не поскупятся и теперь. Неплохо иметь таких союзников». Вскоре в лес потоком хлынуло немецкое оружие. Резуну пригнали шесть груженых доверху машин с новенькими автоматами, патронными цинками, разобранными пулеметами, ящиками с гранатами и другими боеприпасами. Прислали даже тесаки с немецкой гравировкой: «Честь и достоинство». Но их увезли обратно – они предназначались только для эсэсовцев. Оружие сгрузили на поляне, а дальше в горы переправляли сначала на повозках, а потом вьючили на коней. «Да, этим можно вооружить целый полк!» – радовался Резун.

Очнувшись от воспоминаний, Резун поднял голову, расправил сильные плечи, туго набил изогнутую трубку махоркой пополам с палым листом. Ворон услужливо подал ему кресало. Куренной зажал трубку прокуренными зубами и отрешенно уставился в угол – неподвижный и мрачный. Подошла смена. Ворон с Евгеном вернулись в свой бункер. Не успели они поставить автоматы и отцепить гранаты, как их позвали на утреннюю молитву. Озорник Илларий заметил:

– У нас, братцы бог – не ниже генерала! Оттого на молитву бегом гоняют!

– Молчи, дурень! – одернул приятеля Гуль. – Услышит капеллан, никакой батька тебя не спасет. СБ его церковь огню предаст!

– Бог не выдаст, – отшучивался Илларий, но все же перешел на шепот. – Он милостив к воинам…

Оуновцы выстроились на большой поляне, отец Леонтий бесстрастно наблюдал за паствой. Услышав приказ: «Преклонить колена!», нечесаные разноцветные головы склонились перед пастырем. «Срубить бы эти холопские головы одну за другой», – мелькнула у него странная мысль. Иезуит прочитал молитву, согбенные шеренги эхом повторили заученные с детства слова, значения которых многие и не понимали. «Аминь…». Боевики вернулись в бункер. Илларий достал колоду засаленных карт. К нему тотчас подсели трое. Ворон принялся чистить автомат. «Похвально, стрелец Ворон», – произнес капеллан, неслышно входя в бункер. Бандеровцы вскочили и вытянулись, как на параде. Илларий, улыбаясь, сунул карты под матрас. Пастырь и бровью не повел. Он оглядел притихших боевиков, медленно поворачивая острый блестящий череп на тонкой жилистой шее. Под его пронзительным взглядом все опустили глаза. Насладившись паузой, отец Леонтий заговорил ровным бесцветным голосом:

– Мы возносим молитвы, служим литургии, провозглашаем многолетие, однако дух неверия, отродье лукавого, незримо бродит среди нас. Горе отступникам! Горе подвергающим сомнению святое дело! Предателей и хитроумных фарисеев ждет грозная кара, неминуемое возмездие. Страшен гнев Господень, меч направляющий, страшен и вездесущ!

Капеллан нередко умолкал на полуслове. Умолкал внезапно и внезапно же продолжал. Уловить его мысль было мудрено. Однако иезуитское блудословие и велеречивость поражали воображение бесхитростных боевиков. О капеллане ходили легенды. Некоторые считали его посланцем самого Папы, ученые униатские священники заискивали перед ним, а провинциальных сельских батюшек отец Леонтий приводил в трепет.

– Прочти, сыне, – протянул он Илларию пожелтевший листок. – Это «Украинские щоденни висти» от 14 августа 1941 года.

Илларий развернул газету: «Две наши маленькие девочки из одного села под Львовом, к которым часто в видениях являются ангелы и ведут с ними беседы, видели, как при большевиках с неба на землю спускался золотой трезубец на голубом фоне…».

– Достаточно, – скривил тонкие губы капеллан. – Что вы думаете об этом?

Боевики недоуменно переглянулись.

– Скажи ты, Ворон.

– Я? Я маю думку, що те – знамение Божие.

– Простая душа… А что Гуль скажет?

Гуль пожал плечами. Остальные качали головами, не понимая, чего от них ждет капеллан. Горбоносый красавец Людомор ухмылялся, поглядывая на товарищей, но помалкивал. Даже легкомысленный Илларий не рискнул шутить и пространно расписал чудесное видение.

– А ты, сыне, веришь? – обернулся капеллан к Омельчуку.

Евген, воспитанный в смирении перед Богом, клявшийся на кресте в верности князю церкви, митрополиту, графу Андрею Шестицкому, с дрожью в голосе произнес: «Верю!» Темные глаза капеллана насмешливо блеснули: «Все это – ложь!» – отчеканил он. Пораженные таким святотатством оуновцы застыли на месте, однако святой отец не спешил просвещать свою паству. Когда за капелланом захлопнулась дверь, Евген первым решительно рванулся за ним. Как понять слова святого отца? Капеллан был доволен: он достиг желаемого – растравил им душу. Теперь ее надо направить куда следует.

– Увы, дети мои, – снизошел он до объяснения окружившим его боевикам. – Нерадивые и неразумные, спеша убедить других, рубят сук, на котором восседают. Нехитрую выдумку нехитро и разоблачить, что и делают наши недруги. Ну скажите, зачем же славить столь неумело истинную веру? Веру, которой сотни лет? Так? Зачем говорить неправду? Богу не нужна такая помощь. Всевышний всемогущ…

Долго говорил капеллан с боевиками, солнце уже скрылось за горами, а они все еще не расходились. Евген не сводил восторженных глаз с проповедника:

– Жизнь отдам за наше дело, отче! Не пожалею. Только скажите…

* * *

– Евген! Бери хлопцев и живо к Проводнику! – приказал Дудка, ординарец и телохранитель атамана.

– Выполняю послушно!

Пятеро оуновцев, прихватив оружие, бросились к бункеру куренного. Наружная охрана пропустила только Дудку и Евгена. В бункере царил полумрак: больные глаза Резуна не выносили дневного света. Подняв на вошедших тяжелый взгляд, он процедил:

– Нужен пленный. Подробности – у начальника СБ.

В подробности Крыса посвятил только Евгена. Надо выяснить планы дислоцированных в округе частей Красной Армии. Порыскать по окрестностям так, чтобы зашелестел Черный лес, а то хлопцы совсем застоялись, зарылись в норы, жирком обросли. Советы ведь не дремлют: в селах и хуторах коммунисты и комсомольцы орудуют. Но сначала – разведка. Евген вытянулся: «Выполняю послушно!» Проводив Евгена, Крыса достал из планшета толстую тетрадь в клеенчатой обложке и показал Резуну:

– Вот, друже Проводник! Сколько славных дел за нами числится, а новые записи, видать, не скоро появятся. Ну, возьмем мы пленных, узнаем, какие части тут стоят, а какие на Запад движутся. И что? Драться с ними нам не под силу. Скажите откровенно, зачем хлопцев в разведку послали?

– Все-то тебе надо знать, – досадливо ухмыльнулся атаман, – Скоро союзники с Советами поссорятся и выступят единым фронтом с Германией против Красной Армии. Вот тогда мы и ударим. Понял?

– Э, не кажите гоп! – усомнился Крыса.

– А вот побачишь после. Да и хлопцы без дела засиделись, а в это время Советы листовки с самолетов разбрасывают – амнистию обещают. Тем, кто давно с нами, в кровице по уши, уходить не резон. Но молодые могут клюнуть на приманку – им еще пожить охота. Так пусть попускают чужую кровушку – крепче за нас держаться станут.

«Он прав, – думал Крыса. Но что от нас осталось? Еще недавно полковник УПА Резун, “хозяин Черного леса”, командовал крупной бандой.[15]15
  Украинская повстанческая армия. Так именовали себя многие бандеровские формирования.


[Закрыть] Вихрем носился он по Западной Украине, неистощим был на лютые выдумки…».

Когда-то Резун, полуграмотный крестьянин, увлекся национальной идеей под влиянием реакционных униатских священников и богатеньких мужичков. Хозяйство его постепенно рушилось, хата ветшала, подворье зарастало бурьяном, а семья разбрелась по свету. Резун, твердо веря в то, что «цель оправдывает средства», не щадил никого, поощряя жестокость подчиненных, когда по его приказу истреблялись целые селения. Он равнодушно взирал на муки невинных жертв, полагая, что кому-то же надо выполнять эту черную работу: ведь это они виноваты во всех бедах его родины! Фашисты, конечно, зло, но без них не обойтись: они уничтожают коммунистов, а враг твоего врага – твой друг. Вожаков националистического движения Резун не жаловал: захапали власть и делят ее, как пирог, а красноармейские и партизанские пули достаются рядовым боевикам, которые таскают каштаны из огня для этих сволочей. И таких замороченных «Резунов», погрязших в бандитизме, оказалось немало на Западной Украине.

Резун погладил крапчатого длинноухого пойнтера – вот кого он любил! Но и гнев свой тоже на нем срывал: оттягивал на шее нежную кожу и закручивал ее, щипал, дергал. Бедный пес поначалу тихо плакал, но от невыносимой боли захлебывался жалобным визгом. Резун, не выносивший резких звуков, нещадно хлестал его арапником с вплетенной картечиной, загодя крепко привязав собаку. Пес дико выл, скулил, кричал, как человек, и, обессиленный, только хрипел. Тогда Резун успокаивался и принимался всячески ласкать собаку, поливая ее мутными слезами.