Текст книги "Как я изобретал мир"

В те времена представлялось практически невозможным, что закрепленные на опоре легкодоступные телеграфные провода способны сослужить надежную службу, ибо считалось, что их быстро порвут. Поэтому везде, где на европейском континенте собирались ввести электрический телеграф, вначале предпринимались попытки создания подземных коммуникаций. Самыми известными стали подземные телеграфные линии профессора Якоби в Санкт-Петербурге. Он использовал в качестве изоляционного материала смолу, стеклянные трубки и каучук, но не достиг устойчивого удовлетворительного результата. Берлинская комиссия также получила в результате опытов изоляцию средней прочности.

По воле случая мой брат Вильгельм прислал мне из Лондона образец впервые появившегося на английском рынке необычного материала – гуттаперчи[73]73
  Гуттаперча – затвердевший млечный сок произрастающего на Малайском архипелаге дерева Isonandra gutta.


[Закрыть]. Превосходное свойство этой массы становиться в нагретом состоянии пластичной, а при охлаждении быть хорошим электрическим изолятором привлекло мое внимание. Я нанес на несколько образцов проволоки нагретую гуттаперчу и в итоге получил очень хорошую изоляцию. По моему предложению комиссия заказала проведение большой серии опытов с изолированной с помощью гуттаперчи проволокой, начавшихся летом 1846 года и продолжившихся в 1847 году. У образцов проведенной по полотну Ангальтской железной дороги проволоки гуттаперча наносилась на проволоку с помощью валков. Но обнаружилось, что стыки швов покрытия со временем расходятся. Поэтому я сконструировал винтовой пресс, проходя сквозь который нагретая гуттаперча под высоким давлением опрессовывала медную проволоку без шва. Медные провода, покрытые гуттаперчей с помощью такого модельного пресса, сделанного Гальске, показали хорошую степень изоляции и надежно сохраняли ее.

Покрытие всей медной проволоки, использованной для этих проводов, осуществлялось одной-единственной машиной, созданной совместными усилиями господ Сименса и Гальске. Она состоит из горизонтально расположенного цилиндра с подвижным поршнем; в одной из камер на конце данного цилиндра просверлено 16 отверстий, из которых восемь находятся в нижней части и имеют тот же диаметр, что и сама проволока. Восемь отверстий в верхней части располагаются точно напротив нижних отверстий и имеют необходимый для готовой проволоки с покрытием диаметр. Через нижние отверстия протягивается восемь отдельных проводов; цилиндр нагревается до средней температуры и заполняется гуттаперчевым составом, при этом поршень продвигается вперед; полужидкая масса продавливается сквозь отверстия большего диаметра, поразительно быстро протаскивая за собой протянутые провода; сама проволока при этом вследствие адгезии выходит из машины, покрытая гуттаперчей.

Из Mechanics’ magazine, Лондон, 03.02.1849

Летом 1847 года мной была проложена первая длинная подземная телеграфная линия из Берлина в Гросберен, состоявшая из таких изолированных проводов. И так как она полностью себя оправдала, вопрос с изоляцией подземных линий с помощью гуттаперчи и моего пресса был счастливо решен. Фактически с тех пор подобным образом изолируются не только подземные, но и подводные телеграфные кабели. Комиссия намеревалась положить в основу будущих телеграфных линий в Пруссии как провода с гуттаперчевым покрытием, так и мою систему стрелочных и печатающих телеграфов.

Мое решение полностью посвятить себя телеграфии отныне стало твердым. Поэтому осенью 1847 года я попросил механика И. Г. Гальске, с которым меня сильно сблизила совместная работа, оставить свое прежнее занятие компаньону и основать предприятие по строительству телеграфов; мое личное участие в деле предполагалось после выхода в отставку. Так как ни у Гальске, ни у меня самого свободного капитала не было, мы обратились к моему кузену, советнику юстиции, Иоганну Георгу Сименсу[74]74
  Иоганн Георг Сименс (1805–1879) – советник юстиции и адвокат Верховного трибунала Берлина. Соучредитель и до 1854 года негласный компаньон Telegraphen-Bauanstalt von Siemens & Halske, которой он предоставил первоначальный капитал в размере 6842 талера. Поддерживал Бернарда Вольфа при создании первого германского телеграфного бюро в 1849 году. В 1855 году вышел из состава учредителей фирмы.


[Закрыть], жившему в Берлине и ссудившему нам для организации небольшой мастерской 6000 талеров[75]75
  Точная сумма равнялась 6842 золотым талерам и 20 серебряным грошам.


[Закрыть][76]76
  6000 талеров. Заключение сделки между Сименсами и Гальске 31 декабря 1849 года охватывает первые два года и три месяца существования фирмы Siemens & Halske. Иоганн Георг Гальске лично вел приходно-расходную книгу фирмы. Книга представляет собой некий счет – нечто среднее между балансом в виде описи активов и обязательствами с учетом прибылей и убытков. Капитал в размере 6842 золотых талера и 20 серебряных грошей (в 1 талере было 30 серебряных грошей достоинством в 12 пфеннигов) составлял две третьих первоначально обещанных советником юстиции Иоганном Георгом Сименсом 10 000 талеров. Эту же сумму Вернер фон Сименс получил вперед из прибыли фирмы в качестве компенсации за внесенные им изобретения и патенты: стрелочный телеграф и пресс для нанесения гуттаперчевых покрытий. Три учредителя участвовали в следующих долях: две пятых, две пятых и одна пятая. Таким образом, за эти годы Вернер фон Сименс и Гальске получили из прибыли по 1640 талеров, тогда как Иоганн Георг Сименс забирал до 1 января 1850 года только по 400 талеров, оставляя по 420 талеров в деле. 1 января 1855 года он вышел из фирмы. На тот момент его доля оценивалась в 60 тысяч талеров, которые были выплачены ему за шесть лет годовыми взносами по 10 000 талеров.


[Закрыть] в обмен на шестилетнее участие в прибыли. Мастерская была открыта 12 октября 1847 года[77]77
  В учредительном договоре фирмы Siemens & Halske проставлена дата 1 октября 1847 года.


[Закрыть] во флигеле дома на Шёнебергерштрассе (там же мы с Гальске снимали свои квартиры) и быстро, без дальнейшего привлечения чужого капитала превратилась во всемирно известную фирму Siemens & Halske, находившуюся в Берлине и имевшую отделения во многих столицах мира.

Я отказался от заманчивой перспективы добиться доминирующего положения в комиссии по внедрению электрических телеграфов, став директором будущих прусских государственных телеграфов; я не желал больше никому служить и был убежден, что принесу большую пользу миру и себе самому, обретя полную личную независимость.

Из письма Вернера Вильгельму, 14.12.1846

…Знаешь, сейчас я вполне решился прочно связать свою судьбу с телеграфией, вне зависимости от того, останусь я на военной службе или нет.

Телеграфия обещает стать самостоятельной, важной отраслью научной техники, и я чувствую себя призванным выступить ее организатором, так как, по моему убеждению, она лежит еще в колыбели…

* * *

Настоящим нижеподписавшиеся имеют честь известить общественность о том, что с сегодняшнего дня Гальске выходит из коллективного управления мастерской. Бёттихер продолжает ее дела прежним образом с сохранением всех активов и пассивов, Гальске же открывает на Шёнебергерштрассе, 19 мастерскую по изготовлению электромагнитных телеграфов и подобных аппаратов.

Берлин, 1 октября 1847 года.

М. Бёттихер и И. Г. Гальске,

Berlinische Zeitung, 19.10.1847

Однако я хотел распрощаться с армией и тем самым с телеграфной комиссией только после полного выполнения последней своих задач и наступления определенного порядка в будущем телеграфном деле.

В то время я вел борьбу в комиссии за позволение общественности[78]78
  Общественность. Вначале телеграфы являлись чисто военными учреждениями. Только с октября 1849 года в Пруссии и Германии они были переданы для частного пользования.


[Закрыть] использовать создающиеся телеграфные линии, что было с негодованием воспринято в военных кругах. Но большая скорость и надежность моих работающих и к тому моменту запатентованных в Пруссии наземных стрелочных и печатных телеграфов между Берлином и Потсдамом и подземной линии между Берлином и Гросбереном – достижение, абсолютно несравнимое с прежними семафорами,[79]79
  Сигнальная мачта с несколькими подвижными сигнализирующими крыльями, изменяя положение которых можно было передавать сигналы.


[Закрыть] – во многом способствовали созданию положительного мнения в обществе. Молва о поразительных результатах моих опытов облетела весь высший свет Берлина и принесла с собой приглашение прусской принцессы[80]80
  Имеется в виду Фридерика Луиза Гессен-Дармштадтская, вторая супруга короля Пруссии Фридриха Вильгельма II. – Примеч. пер.


[Закрыть] выступить перед ее сыном, нашим будущим кронпринцем Фридрихом Вильгельмом и королем Фридрихом с докладом об электрической телеграфии. Этот доклад, проиллюстрированный экспериментами на телеграфной линии Берлин – Потсдам, и прилагаемая к нему докладная записка, в которой я обрисовал, какое значение приобретет телеграфия в будущем, если сделать ее общественным достоянием, явно посодействовали переходу высшего общества на мою сторону.

Комиссия по моему предложению объявила открытый конкурс на март 1848 года, назвав при этом необходимые условия для телеграфных проводов и аппаратов. Для победителей учреждались премии, также им предоставлялись исключительные права на дальнейшие поставки. У меня были достаточно серьезные шансы выиграть открытый 15 марта 1848 года конкурс, как вдруг 18 марта внезапно наступил конец как конкурса, так и самой комиссии.[81]81
  Однако перерыв был очень недолгий, потому что уже в начале июня 1848 года в (прусское) государственное министерство поступил подробный отчет комиссии о результатах ее деятельности, которые побудили короля издать указ от 24 июля 1848 года о незамедлительном строительстве электромагнитных телеграфных линий Берлин – Франкфурт-на-Майне и Берлин – Кёльн до границы с Бельгией. Из публикации за 1899 год.


[Закрыть]

Испытания по внедрению электромагнитных телеграфов, проводимые в настоящее время по государственному заказу, проходят в высшей степени удачно… так что, вероятно, все государственные телеграфы будут устроены тем же образом… Испытания проводятся… лейтенантом Сименсом, чья только что запатентованная система электромагнитных телеграфов заслуживает высочайшего признания и, скорее всего, победит в развернувшейся сейчас конкурентной борьбе среди подобных систем на лучшую пригодность для прусских государственных телеграфных линий, так как является наиболее простой, совершенной и вдобавок самой дешевой…

Bremer Zeitung, 19.12.1847

Глава 3
1848 год

Поглощенный интересной работой, я имел мало времени для участия в дикой пляске настроений, распространившихся по всей Германии после Февральской революции в Париже. Мощный вихрь политических волнений со стихийной силой промчался по стране и снес все слабые преграды, без цели и плана противопоставленные ему существующей властью. Недовольство господствующим порядком, чувство безнадежности от того, что его нельзя изменить без насильственного свержения, пронизало весь немецкий народ и проникло даже в высшие слои прусского гражданского и военного управления. Политическое и национальное многословие, несостоятельность которого обнаружилась только в более поздних событиях, тогда еще оказывало неослабное влияние на массы, а его развитие весьма поддерживала необычайно хорошая летняя погода, установившаяся на все это время в Германии.

Улицы Берлина непрерывно заполнялись взволнованными людьми, делившимися друг с другом сильно преувеличенными слухами о распространении революции в Германии и повсюду внимавшими импровизированным народным ораторам, распространявшим эти слухи и подстрекавшим к подобным же действиям. Полиция, казалось, исчезла из города, а военных, всегда верно исполнявших свой долг, почти не было заметно. Затем пришла потрясающая весть о победе революции в Дрездене и Вене, вслед за тем – о расстреле часовых перед зданием банка и, наконец, о недоразумении на Дворцовой площади Берлина. Это заставило даже спокойных горожан, создавших гражданскую гвардию и взявших на себя охрану порядка в городе, перейти на сторону революционеров. Я наблюдал из своего окна, как такой отряд гражданской гвардии в большом волнении возвратился с Дворцовой площади, побросав на площади перед Ангальтскими воротами свои кушаки и жезлы с криками: «Предательство! Военные стреляли в нас!» Через пару часов на улицах выросли баррикады, на военные патрули нападали и частично захватывали их, а бои с гарнизоном, по большей части оборонявшимся и без исключения хранившим верность флагу, быстро распространились на большую часть города.

Я сам в то время находился в специальной комиссии, пребывая без связи с регулярными войсками, и с замирающим сердцем ждал окончания злосчастной борьбы. Она завершилась утром с появлением манифеста короля, восстановившего мир.

Дабы выразить королю благодарность за данный манифест, утром 19 марта на Дворцовую площадь потянулись горожане. Я не мог больше оставаться дома и, переодетый в гражданскую одежду, присоединился к толпе. Вся площадь была заполнена ликующим народом, со всех сторон приветствующим королевский манифест. Но вскоре картина изменилась. Появились длинные процессии, несшие на площадь погибших горожан, чтобы, как говорилось, король мог воочию убедиться, какие бесчинства совершили его солдаты. На балконе дворца разыгралась ужасная сцена, королева упала в обморок при виде груды окровавленных мертвецов, сложенных народом у ее ног. Между тем прибывали все новые процессии с павшими, и когда появившийся король не выдержал криков, возбужденная толпа приготовилась взять штурмом дворцовые ворота, дабы предъявить королю и этих мертвых.

Из письма Вернера Вильгельму, 11.03.1848

…Да здравствует Франция! Так воскликнул бы я от всего сердца, если бы имел счастье и душой относиться к пролетариям!

Но не беда, мы делаем огромные успехи. Такое движение умов, такое стремление к уничтожению всех недостойных оков и преград должно принести хорошие плоды! Хотя на севере Германии борьба ужесточается. Здесь еще слишком сильны флегма и безучастность, но пресса, ставшая свободной уже в половине Германии, сделает свое дело!..

Это был критический момент; во дворе дворца, охраняемого одним батальоном, неминуемо должна была разгореться новая стычка, исход которой был сомнителен, ибо оставшиеся военные части по королевскому приказу покинули город. И тут явился спаситель в лице молодого князя Лихновского[82]82
  Князь Феликс фон Лихновский (1814–1848) – офицер и политик. Служил в прусской, затем в испанской армии. В 1840 году вернулся в Германию. Проявил себя в роли политического оратора «правых». В 1848 году пал жертвой беспорядков во Франкфурте-на-Майне.


[Закрыть]. Взобравшись на установленный в центре двора стол, он обратился к толпе, громко и отчетливо произнеся: «Его величество король в своей милости и великодушии положил конец борьбе, отозвав все войска и полностью доверившись защите горожан. Все требования удовлетворены, можно спокойно расходиться по домам!» Речь явно произвела впечатление. На вопрос из толпы, действительно ли удовлетворены все требования, он ответил: «О да, все, господа!» «И про курение?» – раздался другой голос. «Да, и о курении тоже», – был ответ. «И в Тиргартене тоже?» – спросил еще один. «Да, и в Тиргартене тоже дозволяется курить, господа». Это переломило ситуацию. «Ну, тогда можно и по домам», – послышалось отовсюду, и через некоторое время толпа в радостном настроении покинула площадь. Присутствие духа, с которым молодой князь, должно быть, под собственную ответственность, выдал разрешение на свободное курение на улицах города и в Тиргартене, скорее всего, предотвратило тяжкие дальнейшие последствия.

Из письма Вернера Вильгельму, 20.03.1848

Дорогой брат, спешу передать тебе мой первый привет из свободной страны! Боже мой, какие изменения за последние два дня! Два случайных выстрела на Дворцовой площади в одно мгновение продвинули Германию на век вперед! Перед моими окнами как раз идет создание гражданской гвардии нашего района. Последние военные части под похоронную музыку, таково требование народа, покидают город. Это была ужасная и одновременно прекрасная ночь! Ясная, полная луна в окружении сияющего ореола, все окна ярко освещены там, где не свирепствовали бои. На улицах ни одного печального или боязливого лица, только необычайная серьезность в чертах всех людей, не исключая женщин, в сочетании с боевым задором и присущим берлинцам даже в серьезнейших вещах юмором. Брат, в ту ужасную ночь я торжественно попросил прощения у берлинцев за то плохое мнение, что имел о них до сих пор! Со слезами на глазах я слушал здравую логику низших классов и уверился в том, что ни один народ так не созрел для свободы. Надо было видеть, как храбро все устремлялись вслед, заслышав призыв: «Они идут – вперед, братья!» «Если бы только у нас было оружие, – слышалось вокруг, – то все бы скоро закончилось, но и без него мы победим!» И только подумай, за все время революции не разбито ни одного фонаря, не тронуто ни клочка частной собственности! Все дома стояли открытыми, толпа ходила по лестницам взад и вперед, и ни одна вещь не пропала. Как тут не возгордиться, что принадлежишь немецкой нации?..

На меня эта сцена на Дворцовой площади произвела неизгладимое впечатление. Она наглядно показала опасную нерешительность возбужденной людской толпы и непредсказуемость ее действий. С другой стороны, она также научила меня, что, как правило, народные массы приводят в движение не великие, важные вопросы, а мелкие жалобы, долгое время воспринимаемые каждым как угнетение. Запрет на курение на городских улицах, и в частности в Тиргартене, сопровождаемый постоянными маленькими войнами с жандармами и патрульными, на деле оказался единственной жалобой, действительно понятой большей частью населения Берлина; за ее удовлетворение оно на самом деле и боролось.

С победой революции в Берлине поначалу прекратилась любая серьезная деятельность. Вся правительственная машина, казалось, замерла. Также и телеграфная комиссия просто-напросто прекратила свое существование без ликвидации или хотя бы временной приостановки. Только благодаря энергии моего друга Гальске наша мастерская спокойно продолжала работу и в течение всего последующего тяжелого времени производила телеграфные аппараты, даже совершенно не имея заказов. Лично я очутился в затруднительном положении, так как моя служебная деятельность прекратилась, не получив иного приложения; мне не оставалось ничего другого, как просить отставки, хотя повсюду говорилось о надвигающейся войне.

И тут, как уже часто бывало в моей жизни, вновь произошло событие, указавшее мне новое и исключительно выгодное направление.

В Шлезвиг-Голштинии с победой было осуществлено восстание против датского господства. Тем самым был серьезно поднят национальный вопрос, повсюду в Германии создавались добровольческие отряды для помощи борющимся против чужеземных угнетателей братьям на крайнем севере. На другой стороне датчане вооружались для повторного захвата территории, а копенгагенские газеты в один голос призывали правительство покарать центр революционного движения – город Киль – с помощью бомбардировки.

Мой шурин Гимли за год до того был приглашен профессором химии в Киль и жил в непосредственной близости от бухты. Сестра Матильда в большом страхе писала мне, мысленно уже представляя свой дом лежавшим в руинах, ибо он стоял на самом виду у датских военных кораблей. Морская батарея Фридрихсорт (так тогда называлась маленькая крепость на входе в Кильскую бухту) все еще находилась в руках датчан, так что вход в гавань был полностью открыт для датского флота.

Это навело меня на совершенно новую мысль для того времени – защитить бухту с помощью подводных мин с электрическими запалами. Мои кабели с гуттаперчевым покрытием представляли собой надежное средство для взрыва таких мин в нужный момент с берега с помощью электрического разряда. Я поделился своим планом с шурином, радостно его подхватившим и тут же сообщившим о нем временному правительству, назначенному для защиты страны. Оно одобрило план и направило особого посланника в прусское правительство с просьбой выдать мне разрешение для осуществления данного мероприятия. Однако моей миссии либо же отпуску с данной военной целью противостояло то обстоятельство, что между Пруссией и Данией был заключен мир. Тем не менее меня обнадежили, что я получу желаемый отпуск, если обстоятельства изменятся, как ожидалось.

Я использовал это время для подготовки. Были сшиты большие мешки из особо прочной, ставшей водонепроницаемой после обработки каучуком льняной ткани, каждый из которых мог вместить около пяти центнеров пороха. Затем были спешно изготовлены изолированные провода и запалы, а также необходимые гальванические батареи для электрического взрывания. Когда глава департамента военного министерства генерал фон Рейхер, в чьей приемной я ежедневно ожидал решения, наконец-то сообщил мне, что его только что назначили военным министром, война против Дании – решенное дело и он предоставляет мне испрошенный отпуск в качестве первого враждебного действия против Дании, мои приготовления были практически закончены, и тем же вечером я выехал в Киль.

В Альтоне[83]83
  Альтона – ранее самый населенный город Шлезвиг-Голштинии, ныне один из районов Гамбурга. – Примеч. пер.


[Закрыть], где царило большое волнение, меня уже ожидал шурин Гимли. Специальный локомотив отвез нас дальше, в Киль. Весть об объявлении Пруссией войны уже добралась и сюда, но была еще под большим сомнением. Мое появление в прусской униформе с полным правом было признано доказательством с нетерпением ожидаемого факта и на всем пути в Киль и в нем самом вызывало неописуемое ликование.

В Киле мой шурин предпринял все меры для скорейшей закладки мин, так как появление датского флота ожидалось со дня на день. Из Рендсбурга как раз прибыл корабль с порохом, и наготове уже стояли большие, хорошо проконопаченные и просмоленные бочки вместо пока еще незаконченных каучуковых мешков. Эти бочки были быстро наполнены порохом, снабжены запалами и закреплены в достаточно узком для морских кораблей фарватере перед купальнями так, чтобы они находились в двадцати футах под поверхностью воды. Запальные провода были протянуты в две замаскированные береговые точки, а электрическая цепь подключена таким образом, что мина взрывалась, если в обеих точках одновременно замыкались ведущие к мине контакты. Для каждой мины в обоих наблюдательных пунктах были выставлены вехи и розданы инструкции о том, что контакт необходимо замкнуть при появлении вражеского корабля в ориентирной линии соответствующих вех и оставить замкнутым, пока корабль полностью не покинет ее. Если контакты обеих линий в какой-то момент одновременно замыкались, значит, корабль как раз проходил над миной. Испытания на маленьких минах и лодках констатировали факт, что такие запалы вели себя исключительно надежно.

Тем временем состоялось сражение при Бау, в ходе которого шлезвиг-голштинские войска и германские добровольческие отряды были разбиты датчанами и частично взяты в плен. Поразительно, как быстро и мощно национальная ненависть и жажда войны вдруг вспыхнули в обычно таком спокойном населении Шлезвиг-Голштинии. Наиболее резко это выражалось в настроении женщин. Я был свидетелем одного такого характерного примера.

Как-то в обществе я объяснял одной красивой, милой девушке устройство заложенных для защиты Киля мин и способ их взрывания. Услышав, что в наилучшем случае весь корабль взлетит на воздух вместе с командой, она взволнованно спросила, неужели я полагаю, что найдутся люди, способные на такой возмутительный поступок – одним нажатием пальца уничтожить сотни человеческих жизней. После моего подтверждения и попытки оправдания этого действия военной необходимостью она гневно отвернулась от меня и с тех пор явно избегала. Через некоторое время я вновь встретил ее в обществе; сражение под Бау к тому времени уже произошло, Врангель во главе прусских войск намеревался войти в Шлезвиг-Голштинию, и военная фурия захватила все умы. К моему удивлению, завидев меня, моя прекрасная противница тут же подошла ко мне и спросила, работают ли еще мои мины. Я заверил ее в этом, сказав, что лелею надежду вскоре продемонстрировать их действие на каком-нибудь вражеском корабле, тем более что датский флот уже отплыл на бомбардировку Киля. Я намеревался тем самым вновь вызвать так подходящий ей гнев. К моему большому изумлению она ответила с перекошенным от ненависти лицом: «Ах, я буду безгранично рада увидеть, как пара сотен этих извергов взлетит на воздух!» Ее жених получил ранение при Бау, был захвачен в плен и предположительно находился вместе с другими пленными на военном корабле «Разящая Мария», где с ними плохо обращались. Отсюда и такая внезапная смена ее доселе гуманного настроя!

Тогда и в самом деле поговаривали, что в Копенгагене решено обстрелять Киль еще до занятия его германскими войсками. Зная это, мне было все же немного тревожно за судьбу города, так как при точном обследовании фарватера последний оказался шире, чем полагалось первоначально для кораблей средней величины. Датский флот также спокойно мог бросить якорь перед Фридрихсортом и прицельно обстрелять город с канонерских лодок. Поэтому я считал крайне важным, чтобы крепость Фридрихсорт не оставалась в руках датчан. А она предположительно должна была охраняться лишь небольшим числом датских инвалидов[84]84
  Здесь: инвалид – отслуживший, заслуженный воин, неспособный к службе из-за увечья, ран, дряхлости. – Примеч. пер.


[Закрыть], так что ее захват казался несложным делом.

Я изложил свое мнение вновь назначенному коменданту Киля, ганноверскому майору. Он полностью согласился со мной, тем более что получил донесение о выходе датской эскадры в море и ее последующем расположении во Фридрихсорте, но сожалел, что не имеет гарнизона, а значит, бессилен что-либо предпринять. Когда я напомнил ему о гражданской гвардии Киля, конечно же, готовой к такому подвигу, он хотя и с сомнением, но согласился дать барабанный сигнал к сбору и передать гражданской гвардии мое предложение. Последняя вскоре собралась в приличном количестве, и я попытался привести доводы того, что для защиты жизни и собственности граждан Киля безусловно необходимо занять Фридрихсорт, что легко можно осуществить еще сегодня, а завтра, вероятно, уже невыполнимо.

Моя речь воодушевила людей. После короткого совещания гражданская гвардия объявила себя готовой в ту же ночь занять крепость, если я возьму над ними командование, в чем я, конечно, знал толк. Затем с помощью коменданта города, не имевшего гарнизона, зато распоряжавшегося достаточно приличным складом боеприпасов, из гражданской гвардии был спешно сформирован экспедиционный корпус из 150 человек и еще 50 человек резерва.

Около полуночи мы были на пути в Гольтенау, откуда должен был начаться штурм крепости. Мой отряд беззвучно и смело прошел по подъемному мосту, который, к счастью, был опущен, и с громким «ура» занял крепость. Какого-то сопротивления оказано не было. Я устроил свою штаб-квартиру в здании комендатуры, и скоро туда привели захваченный, состоявший из шести пожилых фейерверкеров и сержантов и, как оказалось, совсем забытый датчанами гарнизон. Для начала они были посажены под арест, а на следующий день отправлены как первые военнопленные в Киль; это были коренные шлезвиг-голштинцы, явно радовавшиеся такому увольнению из датских войск.

На рассвете я получил донесение, что на рейде лежит датский военный корабль, а вслед за тем доставлен шпион, передававший ему сигналы с крепостного вала. Им оказался приведенный под руки трясущийся старик. Из учиненного допроса выяснилось, что это был гарнизонный пастор, которому показалось слишком неспокойно в обычно столь тихих крепостных развалинах. Потому он подавал со стены крепости рыбакам из лежавшей на другом берегу прохода в бухту деревни Лабё условный сигнал для высылки лодки.

Небольшой военный корабль, оставаясь спокойно стоять на якоре, выслал лодку в Лабё и по ее возвращении вновь вышел в море. Я поднял в крепости большой черно-красно-золотой флаг и приказал занять укрепления, дабы корабль принес в Копенгаген весть о захвате морской батареи Фридрихсорт германскими войсками, как вскоре можно было прочитать из датских газет.

В крепости началась достаточно оживленная жизнь. Мой отряд гражданской гвардии добросовестно выполнял свой долг. При организации несения службы я, к своему удивлению, нашел в списке членов известных шлезвиг-голштинских благородных семей и уважаемых граждан города Киля. Но все они безусловно подчинялись выбранному ими командованию молодого прусского офицера артиллерии. Я отдал приказ расчистить крепостные валы, починить амбразуры и установить найденные старые пушки на еще имевшиеся в наличии лафеты. Пороховой склад привели в порядок, кильским мастером была выложена печь для каления ядер. Очень сильно в этих работах меня поддержал прибывший без приказа из Берлина мой денщик по фамилии Гемп, умный и порядочный человек, сопровождавший меня позднее на всех работах по строительству телеграфов и, наконец, ставший главным инженером Индоевропейской телеграфной линии. Эту должность он занимал вплоть до прошлого года. С его помощью кое-как был обучен расчет для одной пушки, так что уже на третий день после занятия крепости мы смогли произвести пробный выстрел, оповестивший окрестности о военном захвате Фридрихсорта.

В последующие дни к нам наведалось много гостей из Киля. Нас навестили не только комендант города и даже член временного правительства, но и жены и родственники призванных в гражданскую гвардию в большом числе, чтобы лично убедиться в благополучии своих близких. Однако по прошествии недели мой гарнизон начал таять на глазах, так как жены во время визитов убедительно доказывали своим мужьям необходимость их присутствия дома. Я не мог игнорировать факт, что невозможно удержать на длительное время в Фридрихсорте людей, которые с трудом смогли оторваться от домашних дел. С другой стороны, Голштиния еще полностью была лишена войск, и лишь жалкие остатки шлезвиг-голштинских отрядов противостояли возвращавшимся в Северный Шлезвиг датчанам.

Поэтому я был поставлен перед выбором: либо отказаться от моего завоевания, либо найти замену гражданской гвардии. Крестьянская молодежь прихода, включавшего в себя лежащий напротив Фридрихсорта участок южного берега Кильской бухты, казалась мне наиболее подходящей для этих целей. Поэтому я в сопровождении небольшого отряда гражданской гвардии, с флагом и под барабанную дробь отправился в Шёнберг, центр прихода, созвал деревенских старост и представил дело так, что для их собственной безопасности совершенно необходимо отправить взрослых сыновей на охрану крепости. Начались долгие, тяжелые переговоры с крестьянами и их женами, стоявшими за спинами своих повелителей и также непосредственно принимавшими участие в разговоре. Люди полагали, что если «господа», то есть правительство, считают необходимым забрать их сыновей, то они могли бы и приказать, тогда бы народ знал, что нужно делать. А если датчане действительно вторгнутся на их территорию, в приход, то они будут защищать его и без приказа, но «в землю по другую сторону воды» добровольно отправляться никто не желал.

Когда крестьянство, поддерживаемое громким бабским хором, бесповоротно уперлось, я рассвирепел. На простонародном языке, который помнил еще с детских времен, я обозвал их глупыми ослами и трусливыми тряпками, сказав, что в Германии бабы намного храбрее местных мужиков. В доказательство я прочел им газетную заметку о том, что в Баварии как раз организован добровольческий женский отряд для защиты против датчан, так как мужчинам смелости не хватило. Вот их я и дождусь, чтобы защищать с ними крепость!

Это возымело действие. Когда я со своим маленьким отрядом собрался уходить, подошла делегация пожилых крестьян и попросила обождать, дескать, они хотят обсудить дело еще раз, и им не по вкусу, что их землю придется защищать бабам. Я изъявил готовность подождать, но при условии, что деревня предоставит не менее пятидесяти мужчин, иначе дело того не стоит. Нас хорошо накормили, а через час действительно собрали пятьдесят человек, готовых следовать за нами и сопровождаемых доверху загруженными всяческими продуктами телегами, «чтобы их мальчики в крепости не голодали», как объяснила мне жена сельского старосты. Так мы передвигались от деревни к деревне с подобным же успехом, и поздно вечером я уже возвращался в крепость с отрядом, состоящим из 150 крепких деревенских парней, и целым караваном продовольствия.

…13 [апреля] прусский лейтенант артиллерии Сименс призвал добровольцев на защиту Фридрихсорта, что сразу же возымело действие – в виде 150 ополченцев…

Berlinische Nachrichten von Staats– und gelehrten Sachen (Spenersche Zeitung)

20.04.1848

После этого я отправил гражданскую гвардию восвояси, оставив несколько добровольцев, желавших поддержать меня в управлении и обучении моего добровольческого крестьянского корпуса, и был рад, когда через короткое время из него получился весьма неплохой гарнизон. Оружие, боеприпасы и воинские знаки я получил от всегда готового помочь коменданта города Киля, чье имя, к сожалению, выпало из моей памяти[85]85
  Майор Ханс Йоахим фон Захау (1791–1848) – в 1848 году командир 5-го пехотного батальона в Киле.


[Закрыть]. Мой добровольческий корпус был признан таковым временным правительством и получал обычное жалованье. В военном обучении людей неоценимые услуги мне оказал уже упомянутый Гемп, назначенный мной командиром артиллерии. Пушки, конечно, были старые и плохие, но 24-фунтовую короткую пушку и гаубицу, тем не менее, еще можно было использовать; датский блокадный корабль, больше не покидавший рейд бухты, казалось, в некоторой степени уважал каленые ядра, всегда высылаемые нами навстречу при его приближении на расстояние пушечного выстрела.