Текст книги "Как я изобретал мир"

Однажды утром была объявлена тревога – на рейде появились три больших датских военных корабля. И в самом деле казалось, что готовится нападение на крепость, имевшее большие шансы на успех ввиду плохого состояния и вооружения крепости. Самым слабым местом крепости являлись расположенные во внутренней гавани ворота. Подъемный мост пришел в негодность, во рву не было воды, а защищавший крепость равелин представлял собой развалины. Так как к тому моменту мой шурин Гимли частично заменил временно использовавшиеся под мины бочки привезенными из Берлина прорезиненными мешками, то я приказал прикатить одну из этих теперь оказавшихся ненужными бочек во Фридрихсорт, чтобы сделать из нее фугас для защиты крепостных ворот. В день перед объявлением тревоги я приказал вырыть в центре старого равелина глубокую яму и опустить туда бочку. Пока шли работы, наступила ночь, так что яма осталась незарытой, и около нее был выставлен часовой. Когда на следующее утро объявили тревогу, я поручил моему брату Фридриху, который приехал вслед за мной в Киль и Фридрихсорт (позже это сделали и Вильгельм и Карл), изготовить взрывные провода, чтобы в случае штурма взорвать мину с крепостного вала.

Корабли действительно приблизились к крепости на расстояние пушечного выстрела. Три мои пушки были укомплектованы людьми, а калильня топилась на полную мощность. Но я запретил стрелять, пока корабли не войдут в проход бухты. Весь оставшийся гарнизон я собрал во дворе крепости для распределения по местам и поднятия боевого духа. И тут перед воротами крепости внезапно поднялся огненный столп. Я ощутил, как грудь сильно сдавило, затем она резко расширилась; послышался звон выпавших всех до единого оконных стекол, а потом вся черепица с крыш взлетела на фут в воздух и со страшным грохотом свалилась вниз.

Конечно, это могла быть только мина, взрыв которой и вызвал беду. Тут же меня оглушила мысль о моем бедном брате Фрице. Я побежал к воротам посмотреть, жив ли он, но он уже шел мне навстречу, целый и невредимый. Он доделал мину, поставил батарею на валганг[86]86
  Валганг – верхняя часть крепостного вала, спереди защищенная бруствером. – Примеч. пер.


[Закрыть], соединив один провод с полюсом батареи, а другой закрепив на ветке дерева, чтобы в случае необходимости всегда иметь его под рукой, и только хотел сообщить мне об этом, как раздался взрыв, и взрывной волной его сбросило со стены внутрь крепости. Сильным порывом ветра второй провод смело с ветки и швырнуло прямо на второй полюс батареи, из-за чего и сработала мина.

Хуже дело обстояло с часовым, который во время взрыва находился на бруствере равелина.

Из отчета подполковника Мейера генералу Врангелю от 06.05.1848 о безопасности Эккернфердской бухты

В заключение не могу не упомянуть о превосходных качествах лейтенанта артиллерии Прусской королевской армии Сименса. Последний развил достойную удивления деятельность, достигнув многого малыми средствами, а его осмотрительность, знание тамошней местности и люди – того сорта, что крайне желательно видеть его и далее занимающим настоящий пост.

Я нашел его с другой стороны воронки, как казалось, уже мертвым; рядом лежало его наполовину засыпанное землей ружье со штыком. Мощная взрывная волна, вызванная взорвавшейся в яме миной, по всей вероятности, увлекла его за собой в воздух, а затем отбросила за воронку. По счастью, он судорожно вцепился в ружье, из-за чего при падении удар смягчился. Через час часовой пришел в сознание, и хотя изо рта, носа и ушей у него шла кровь, а все тело представляло собой сплошной синяк, он остался цел и через несколько дней смог продолжить службу. Больше пострадал военный врач из Киля, поспешивший во Фридрихсорт, как только пришло сообщение о появлении датской эскадры, и как раз переезжавший разводной мост, когда совсем рядом раздался взрыв. Вместе с повозкой он свалился в ров, получив несколько ушибов. Сильно обварился и повар, несший полную кастрюлю с супом по лестнице первого этажа и упавший вниз.

Весьма примечательными были механические последствия, которые оставил вокруг себя взрыв, вырвавшись из открытой образованной почвой трубки с пороховым зарядом в пять центнеров. Во всей крепости не осталось ни одного закрытого помещения любого размера. Либо взрывной волной выдавило двери или стены, либо, если они выдержали, их выбил образовавшийся вакуум. Стекла вылетели даже в деревне Лабё и в Гольтенау. Разница в давлении внутри крепости должна была составить по крайней мере одну атмосферу, иначе бы она не вызвала такие последствия на столь далеком расстоянии.

Возвратившись на плац, где я оставил гарнизон, я никого не нашел и боялся, что люди в страхе разбежались кто куда. Однако, к моей радости, я вскоре заметил, что все они находились на установленных местах.

Все подумали, что разорвалась датская бомба и начался обстрел. Датские корабли тем временем изменили свое намерение, вернулись на внешний рейд и вскоре покинули и его, оставив один-единственный блокадный корабль.

Некоторое время спустя в копенгагенских газетах можно было прочесть, что одна из подводных мин, коими покрыта вся Кильская бухта, случайно взорвалась у Фридрихсорта и разрушила крепость. И в самом деле вид на взрыв с кораблей должен был быть весьма впечатляющим. Красные черепичные крыши всех зданий крепости взлетели над низкими крепостными валами, придав ей насыщенный багровый оттенок. Затем черепица рухнула вниз, и дома исчезли.

К истории торпед

Вечерний выпуск National-Zeitung от 23 июля содержит статью «Торпеды и их применение в морских войнах», начинающуюся со слов: «Несомненно, русским принадлежит заслуга первого применения в морских войнах подводных мин и т. д.» Так как я уже неоднократно встречал данную точку зрения, просочившуюся даже в специализированные военные журналы, прошу опубликовать следующее опровержение: «Подводные мины с электрическим запалом впервые успешно и многократно использованы в 1848 году при защите Кильской бухты, так что являются немецким, а не русским изобретением».

…Весной 1848 года… всеми ожидалось появление датского флота в Кильской бухте… моему шурину, профессору химии К. Гимли, живущему в Киле, первому пришла в голову мысль защитить город от ожидаемого со страхом нападения датского флота с помощью подводных мин, закрепленных в фарватере…

Курорт Вестерланд (о. Зильт), 27 июля 1877 года

Доктор Вернер Сименс,

National Zeitung, 30.07.1877

То, что датчане стали испытывать огромное уважение перед минами, доказывает факт, что, несмотря на общеизвестную слабость артиллерийской защиты Кильской бухты, за время обеих шлезвиг-голштинских войн ни один датский корабль не рискнул туда зайти. И хотя эти первые подводные мины так и не пригодились, тем не менее они оказали решающее влияние на ход военных действий. Поэтому я сожалею, что военные писатели позже полностью проигнорировали эту первую осуществившуюся на глазах у всего мира и тогда много обсуждавшуюся защиту гавани с помощью подводных мин. Даже немецкие военные писатели позже приписывали изобретение подводных мин профессору Якоби из Санкт-Петербурга, хотя подобные испытания проводились в Кронштадте лишь много лет спустя, и Якоби совершенно не думал оспорить мое изобретение и славу первого использования этих мин в войнах. Когда после заключения мира мины выловили и подняли из воды, оказалось, что порох, несмотря на двухлетнее нахождение в морской воде в каучуковых мешках, остался совершенно сухим. Так что можно не сомневаться, что при надобности мины выполнили бы свой долг.

Вскоре после описанного взрыва во Фридрихсорте в Шлезвиг-Голштинию вошли главные силы прусской армии под командованием Врангеля. Некоторое время спустя я получил из штаб-квартиры армии лично в руки письмо с благодарностью за оборону бухты с помощью подводных мин и взятие морской батареи Фридрихсорт. Ниже сообщалось, что рота вновь созданного шлезвиг-голштинского батальона под командованием лейтенанта Крона займется дальнейшей обороной крепости. Мне же вместе с добровольческим крестьянским отрядом поручалось к точно назначенному времени совершить марш-бросок к бухте Шлей, переправиться через нее в подходящем месте и агитировать население провинции Ангельн захватывать тех отступающих датчан, что появятся там после намечающегося сражения при Шлезвиге. Передав крепость шлезвиг-голштинской роте, я в назначенное время совершил переход в Миссунде, на рассвете переправился через Шлей и повел мое бодро марширующее войско во Фленсбург. Уже ранним утром мы услышали грохот пушек под Шлезвигом. Население вело себя невозмутимо и, казалось, не желало быть потревоженным в этом своем спокойствии.

Датчан не было видно; но вечером мы услышали от крестьян, что датская армия разбита и, преследуемая прусской армией, отступает через Фленсбург. Ближе к Фленсбургу слух подтвердился; прусский авангард как раз входил в город.

Приказ по армии № 840

Штаб-квартира во Фленсбурге, 25.06.1848

Его высокоблагородию королевскому лейтенанту 3-й артиллерийской бригады господину Сименсу…

Ваши усилия по приведению Фридрихсорта в состояние обороны, а также предпринятые меры по предотвращению входа вражеских кораблей в Кильскую бухту я глубоко одобряю и надеюсь, что Вы даже с имеющимися, не всегда достаточными средствами осуществите все возможное…

Главнокомандующий армией

Врангель

Так как дальнейших приказаний для моего корпуса не последовало, я чувствовал себя не вправе задерживать людей, после того как крепость, для обороны которой они были завербованы, заняли регулярные войска; так что я отпустил их по домам, куда они быстро и поспешили, а сам отправился во Фленсбург с рапортом. Это, однако, оказалось весьма нелегким делом, ибо во Фленсбурге еще царил хаос. Улицы были полностью забиты всевозможным боевым транспортом, и ни одного органа военной или гражданской власти нельзя было разыскать. Наконец в этой давке я встретил знакомого мне по Берлину прусского капитана фон Цастрова, с которым поделился своей бедой. Он сообщил мне, что получил командование над вновь сформированным шлезвиг-голштинским военным корпусом вместе с артиллерийской батареей и приказ на следующий день отправиться с ними в Тондерн. Но ему очень не хватало офицеров, так что он предложил мне присоединиться к нему и взять командование батареей. Он пообещал урегулировать все формальности с главнокомандующим, а также передать ему мой рапорт. Мне очень понравилось данное предложение, так как я не хотел сейчас возвращаться с театра военных действий на мирные квартиры в Берлине. Поэтому я написал рапорт о выполнении полученного приказа, в котором сообщил, что распустил крестьянский корпус и что за неимением дальнейших приказаний пока принимаю на себя предложенное мне командование шлезвиг-голштинской батареей.

На следующий день я во главе своей батареи уже скакал по бесплодным грядам «окруженной морем» местности в Тондерне. Но радость оказалась недолгой. Прибыв на место, я получил от коменданта присланный из штаб-квартиры эстафетой приказ немедленно явиться к главнокомандующему. Поэтому я реквизировал повозку, около полуночи добрался обратно во Фленсбург и сразу же доложил о себе в штаб-квартире. Меня провели в парадную комнату лучшего отеля во Фленсбурге, где я нашел собравшихся за длинным столом офицеров всех рангов и видов войск. На диване с узкой стороны стола сидели два молодых принца, в то время как генерал Врангель занимал первое место у дивана с длинной стороны стола. Когда я доложил свой рапорт, генерал встал с места, а за ним и все собрание, так как сидеть при стоящем главнокомандующем противоречило этикету.

Генерал выразил удивление моим присутствием, ведь он отправил мне приказ всего несколько часов назад. После объяснения, что я вернулся сразу же после марша, он решил, что я, должно быть, очень устал и должен выпить чашку чая. По приказанию Врангеля мне пришлось сесть на его место и выпить чашку чая, пока все высокое общество, к моему большому смущению, продолжало стоять. Это произвело на меня впечатление – казалось, главнокомандующий использовал возможность, чтобы показать, что почитает доблесть превыше чинов, и при этом устроил всем небольшое упражнение в этикете. В последовавшей затем беседе генерал выразил мне свою признательность за защиту Кильской бухты с помощью морских мин, а также за взятие крепости Фридрихсорт. В дальнейшем, сказал Врангель, необходимо как можно больше защитить Кильскую, а также Эккернфердскую бухты с помощью морских мин, так как он планирует занять со всей армией Ютландию. Когда я возразил, что Эккернфердская бухта слишком открыта с моря и ее фарватер слишком широк, чтобы использовать защиту на минах, а также что несколько правильно заложенных батарей могут сделать это с большей уверенностью, разразилась продолжительная дискуссия о несуществующем перевесе корабельной артиллерии над береговыми батареями. Я разрешил себе замечание, что удачно расположенная, прикрытая земляным валом батарея из восьми 24-фунтовых пушек, стреляющих калеными ядрами, способна принять бой даже с самым большим военным кораблем. Мнение, что береговая батарея может быть сметена несколькими мощными залпами военного корабля, не подтверждается военной историей, а обстрелу калеными ядрами не сможет долго противостоять ни один деревянный корабль.

Итогом этой аудиенции стала официальная передача мне обороны Кильской и Эккернфердской бухт. Меня назначили комендантом Фридрихсорта, и я получил открытый приказ коменданту крепости Рендсбург не препятствовать моим реквизициям орудий, боеприпасов и людей для Фридрихсорта и закладываемых на берегах Эккернфердской бухты батарей. Этот приказ в Рендсбурге, хотя и с некоторой неохотой, исполнили, так как крепость сама была очень плохо подготовлена к защите. Теперь Фридрихсорт был снабжен рабочими пушками и приведен в состояние обороны, насколько это было возможно. В Эккернферде я создал большую батарею для тяжелых 12-фунтовых и коротких 24-фунтовых пушек на пологом берегу к востоку от города и одну гаубичную батарею на холмистом северном берегу залива.

Участие в этой войне Фридрихсорта, а тем более Эккернферде серьезно не рассматривалось, и, тем не менее, в следующем году заложенные мной батареи под Эккернферде необычайно прославились победным боем с датской эскадрой, в котором линейный корабль «Кристиан VIII» сгорел, а фрегат «Гефион» был выведен из строя и захвачен.

После завершения укрепления Фридрихсорта и возведения батарей под Эккернферде моя деятельность стала монотонной. В целом она ограничивалась наблюдением за стоявшим напротив Фридрихсорта вражеским блокадным кораблем и контролем происходящего у входа в бухту движения кораблей. Кильское военное командование запретило выход торговых кораблей в море без особого разрешения, и морской батарее Фридрихсорт был выдан приказ в случае необходимости предотвращать нарушения с помощью силы. Это привело к небольшой военной акции, внесшей немного разнообразия в нашу скучную жизнь.

Однажды вечером я на лодке комендатуры переплывал бухту, чтобы навестить заложенную мной на противоположном берегу батарею Лабё, как вдруг голландская барка под всеми парусами понеслась мне навстречу с явным намерением покинуть гавань без предъявления соответствующего разрешения. Я крикнул капитану, что тот должен пришвартоваться и назвать себя, в противном случае его обстреляют из крепости. Голландец и его жена, очевидно, составлявшие всю команду корабля, не восприняли предупреждение всерьез, более того, прокричали, что запрет их не волнует. Еще во время этих переговоров на крепостном валу блеснул огонь, и прямо перед кораблем в воду упало ядро, как и предписывалось правилами. Несмотря на это, корабль под полными парусами продолжил взятый курс. И тут как с крепости, так и с батареи Лабё раздались выстрелы, а скоро к ним присоединилась и оживленная пальба берегового военного патруля. Храбрый голландец, однако же, не пришел в замешательство и после удачного прохождения бухты исчез в темноте наступившей меж тем ночи.

Посланные рыбаки нашли корабль на следующее утро пришвартованным с другой стороны у входа в бухту, а его команду крайне занятой исправлением нанесенного пулями ущерба. Мужество голландца объяснилось очень просто: заслышав настоящий свист пуль, он привязал руль и вместе с женой осторожно спустился в трюм, где оба были в полной безопасности. Я же со всей командой остался под пулями на произвол судьбы и мог бы хвастаться тем, что, не дрогнув, простоял под артиллерийским обстрелом! Но должен признаться, что шипящий свист пролетающих пушечных ядер вызвал во мне далеко не самые приятные ощущения.

В конце лета и датский корабль, осуществлявший блокаду, наконец-то внес интересный перерыв в монотонную жизнь крепости.

Я получил из штаб-квартиры сообщение, что добровольческий отряд под командованием баварского майора фон дер Танна произведет ночное нападение на блокадный корабль, и приказ всеми средствами поддержать данное мероприятие. Вскоре после этого фон дер Танн со своим адъютантом графом Бернсторфом появился у меня и расквартировался во Фридрихсорте. Добровольческий корпус остановился под Гольтенау, где организовывалась и лодочная эскадра, производящая ночную вылазку. За день до того во дворе крепости состоялось парадное построение корпуса, не давшее мне большой надежды на удачный исход предстоящей операции. Людям не хватало не отваги, а дисциплины и спокойной решимости. Фон дер Танн и его адъютант напрасно старались превратить царящий в отряде хаос в военный порядок.

План дерзкой вылазки принадлежал одному из добровольцев, занимавшему раньше в датском морском флоте какой-то нижний чин. Это был настоящий Геркулес, прятавший свои мощные формы в изобиловавшую золотом адмиральскую униформу собственного производства и звучным голосом призывавший людей к подвигам. Так, он спросил стоявших в строю людей, что те станут делать, когда попадут на борт и на них бросятся датчане. Один сказал, что нападет на первого же с ножом, другой посчитал более уместным ударить его и т. д. «Адмирал» спокойно выслушал всех, а затем выпрямился в полный рост и спросил, сверкая глазами и сопровождая речь соответствующими жестами: «А знаете, что сделаю я? Я возьму двух ближайших датчан и изотру их друг о друга в порошок!» Такое заявление не могло внушать веру в будущие подвиги.

Лодочная эскадра должна была в полдвенадцатого ночи в полной тишине и не зажигая огней проплыть мимо крепости и затем начать атаку на блокирующий корабль, если поданный из крепости сигнал подтвердит, что на вражеском корабле все спокойно как обычно. Сигнал был своевременно подан, но только около часа ночи первые лодки добрались до крепости. Затем прошло почти два часа без каких-либо событий, и, наконец, вся эскадра без всякого порядка и с громким шумом возвратилась обратно. Вначале «адмирал» не смог найти в темноте корабль, а потом якобы заметил, что корабль поднят по тревоге и снабжен абордажными сетями, так что о запланированной атаке явно знали. С криками «нас предали» экспедиция вернулась обратно в Гольтенау и вскоре исчезла и оттуда. На следующее утро корабль стоял на своем привычном месте, и даже с помощью сильнейших биноклей не было заметно никаких особых признаков беспокойства о грозящей атаке.

Как рассказал мне фон дер Танн в доверительной беседе, мероприятие провалилось из-за отсутствия дисциплины и большого количества выпитых горячительных напитков, так что у него самого пропало желание произвести еще одну попытку. Мне было очень жаль дельных и любезных баварских офицеров из-за их неудачи. Фон дер Танн еще несколько дней оставался моим гостем в крепости, и в последующие годы я часто с удовольствием вспоминал то приятное время, когда до меня доносились вести о «подвигах генерала фон дер Танна».

С официальным назначением комендантом Фридрихсорта и поручением с помощью закладки батарей позаботиться о защите Эккернфердской бухты моя должность утратила присущий ей до сих пор немного авантюристический характер. Она потеряла тем самым также большую часть очарования, которое имела для меня раньше. И когда мои задачи были выполнены, а мирные переговоры сделали дальнейшую военную деятельность маловероятной, мною все сильней завладевала мечта о возобновлении моей научно-технической деятельности в Берлине.

Глава 4
Первые телеграфные линии

Между тем произошли большие изменения. Военная комиссия по введению электрических телеграфов была официально распущена, а телеграфия передана вновь созданному министерству торговли. Главой отдела телеграфии назначили регирунгсасессора[87]87
  Регирунгсасессор – старший государственный чиновник. – Примеч. пер.


[Закрыть] Ноттебома[88]88
  Фридрих Вильгельм Ноттебом (1808–1875) – ученик Петера Бойта в Берлинском ремесленном институте. После учебы за границей в 1842 году стал асессором королевской депутации ремесел, в 1849 году – правительственным советником, членом комиссии по введению электрических телеграфов в Пруссии. В 1850–1856 годах – председатель дирекции телеграфов, ввел телеграф Морзе в Пруссии. Принимал активное участие в создании Немецко-австрийского телеграфного общества, существовавшего с 1850 по 1872 год.


[Закрыть], занимавшего руководящий пост еще в бытность телеграфной комиссии. Было принято решение продолжить проторенный комиссией путь и для начала так быстро, насколько только возможно, проложить подземную телеграфную линию из Берлина во Франкфурт-на-Майне, где заседало Германское национальное собрание[89]89
  Более известно в России как Франкфуртский парламент. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Результатом данного решения стал запрос, не желаю ли я возглавить строительство этой линии в соответствии с внесенными мной в комиссию предложениями. В случае положительного ответа министерство торговли бралось направить военному министру прошение о моем переводе. И хотя мне не очень хотелось получить в начальники Ноттебома, тем не менее я принял предложение, освобождавшее меня от ставшей теперь такой однообразной военной жизни в маленькой крепости и дававшее возможность практического воплощения моих предложений в больших масштабах.

В Берлине меня уже дожидался полностью поглощенный заботами о начинавшемся строительстве Гальске. Линию решено было сделать полностью подземной, так как имелись подозрения, что в такое политически нестабильное время наземную линию могут разрушить. Изолированные гуттаперчей провода необходимо было уложить в каналы полтора фута глубиной под железнодорожным полотном без всякой внешней защиты. Предложенную мной дополнительную защиту в виде оплетки провода железной проволокой, укладки в железные трубы либо в глиняные желоба отвергли из-за дороговизны. С берлинской фабрикой резиновых товаров Fonrobert & Pruckner уже заключили контракт на изготовление подземных проводов. Это была та самая фабрика, которой я передал мою модель для обжима медной проволоки гуттаперчей, она же изготавливала и провода для экспериментальной линии из Берлина в Гросберен с помощью произведенной по данной модели обжимной машины. Так что мои задачи ограничивались заботами о как можно лучшей изоляции проводов. Но именно тут и возникли значительные трудности, ввиду того что внезапно большой рыночный спрос на гуттаперчу быстро привел к потере ее качества.

Чтобы по возможности устранить данное препятствие на пути требуемого быстрого продвижения работ, было решено использовать изобретенную незадолго до того в Англии вулканизированную гуттаперчу, то есть гуттаперчу, тщательно перемешанную с серой. В этом случае даже при плохом качестве гуттаперчи изоляция и устойчивость проводов к внешним повреждениям повышались. К сожалению, впоследствии вулканизированная гуттаперча себя не оправдала, так как сера вступала в реакцию с медным сердечником провода, вследствие чего окружавший его слой гуттаперчи постепенно пропитывался медью и начинал проводить ток. Этому роковому обстоятельству можно, в частности, приписать то, что полностью изолированные на момент укладки провода уже через несколько месяцев теряли часть изоляции.

Проверка проводов на фабрике производилась с особой тщательностью. Для этих целей Гальске изготовил гальванометр, чувствительность которого намного превосходила все доселе имевшиеся аналоги. При испытаниях, проведенных в 1847 году с помощью этих чувствительных гальванометров, я впервые заметил поразившее меня явление, когда даже полностью изолированный, лежащий в воде проводник при включении батареи выдавал кратковременный заряд тока, за которым при выключении батареи следовал противоположно направленный заряд той же мощности. Это было первое наблюдение электростатического заряда[90]90
  Электростатический заряд. Подземные изолированные электрические провода были подобны по емкости лейденским банкам, их медный провод образует внутреннюю, а сырая почва внешнюю обкладку лейденской банки.


[Закрыть] в гальванических цепях. Поначалу я склонялся видеть здесь явление поляризации, ведь тогда считалось, что гальванометр не способен показывать статическое электричество. Но вскоре повторение этих же явлений на длинных, хорошо изолированных проводах несомненно доказало, что речь идет не о поляризации, а об электростатическом заряде.

Первоначальную трудность в поиске плохо изолированных участков длинных проводов я смог преодолеть следующим образом. Покрытый гуттаперчей сухой провод протягивался сквозь заземленный сосуд с водой, в то время как вторичная спираль тонкого, свернутого вокруг электромагнита молоточка Нефа провода подключалась между изолированной медной проволокой и землей. И если теперь стоявший на земле рабочий опускал палец в сосуд с водой, то тут же получал удар током, а в воде отражалось место неисправности покрытого гуттаперчей провода.

Так удалось выявить все мелкие, не видимые никаким другим способом дефекты изоляции и после их устранения получить хорошо изолированные провода.

Тут можно сделать следующее замечание о только что описанной конструкции молоточка Нефа. Я создал данную модификацию еще в 1844 году, назвав ее «вольтаиндуктор»[91]91
  Вольтаиндуктор. Согласно счетам фирмы Siemens & Halske в первые годы медицинские санные индукционные аппараты по цене двенадцать талеров за штуку были проданы:
  – в 1848 году: 4 марта – д-ру Розенбергеру, Кёзен; 7 июня – проф. Людвигу, Марбург;
  – в 1849 году: 24 августа – проф. Фолькману, Галле;
  – в 1850 году: 7 февраля – г-ну Гасско, Лондон; 1 марта – проф. Бишофу, Гисен; 22 апреля – фирме Fonrobert & Pruckner, Берлин; 17 июля – проф. Шнельбаху, Берлин; Берлинской гимназии им. Фридриха Вильгельма, Берлин.
  Спрос сохранился и в последующие годы. Только с 1855 по 1865 год было продано 450 аппаратов.


[Закрыть]. Уже тогда мне предоставилась возможность наблюдать медицинское воздействие индуцированных во вторичной обмотке переменных токов такого вольтаиндуктора.

Моего брата Фридриха в то время очень беспокоила ревматическая зубная боль, пронизывавшая все его абсолютно здоровые зубы и не поддававшаяся никаким лекарствам. Эксперименты с новым вольтаиндуктором навели нас на мысль попытаться с помощью вырабатываемых им переменных токов устранить или хотя бы уменьшить невыносимую боль, пропустив их через зубы. Первая попытка состоялась на особо болезненном переднем зубе. В первый момент боль была ужасной, но затем сразу же прекратилась. Усилием воли, свойственной Фридриху с рождения, он тут же опробовал лечение на всех остальных зубах, проведя переменные токи сквозь корни зубов и испытав давно забытое ощущение полного избавления от боли. К сожалению, уже на второй день боли постепенно возобновились. После повторных электризаций они хотя и вновь прекращались, но безболезненные перерывы становились все короче и, наконец, эффект полностью исчез. Этот, насколько мне известно, первый опыт медицинского применения электрических токов тогда внушил мне определенное недоверие к их использованию в данной сфере.

Их действие показалось мне лишь кратковременным, не имеющим устойчивого терапевтического эффекта.

Наступившая тем временем осень 1848 года стала для меня крайне интересной и деятельной. Телеграфная линия во Франкфурт-на-Майне, где заседал германский парламент и находилась резиденция регента, по политическим соображениям должна была быть завершена как можно скорее. Но этому мешала, с одной стороны, нестабильная политическая ситуация, а с другой стороны – абсолютно непредсказуемые явления, возникавшие на подземных проводах. С этими явлениями сначала столкнулся мой друг Гальске, в чьи обязанности входило оснащение готовых частей линии телеграфными аппаратами, пока я занимался строительством линии между Эйзенахом и Франкфуртом. Ее предполагалось сделать наземной, так как железная дорога тут только строилась, и отчасти для нее еще не были приобретены необходимые земельные участки.

Вначале Гальске обнаружил, что наши самодействующие стрелочные телеграфы на коротких участках работали гораздо быстрее, чем позволяло сопротивление линии. После сдачи линии из Берлина в Кётен протяженностью около 20 немецких миль[92]92
  Немецкая миля составляла 7 верст или 7420 м. – Примеч. пер.


[Закрыть] передающий аппарат заработал с удвоенной скоростью, а устройство приема замолчало. Это необъяснимое тогда явление наступало тем скорее, чем лучшую изоляцию имела линия, что заставило Гальске прибегнуть к такому средству, как намеренное ухудшение изоляции линии с помощью искусственно созданных параллельных соединений.

…Сколько трудностей и пространных переговоров создает прежнее состояние германского государственного права для прокладки большого и полезного сооружения хотя бы через исконно немецкие монархические государства и свободные города! Это следует уже, например, из того факта, что ради электромагнитной телеграфной линии из Берлина в Кёльн и далее во Франкфурт-на-Майне потребовалось заключение девяти международных договоров и одного – с частной компанией (с Тюрингским железнодорожным обществом). А именно это договоры с Ганновером, Брауншвейгом, Шаумбург-Липпе, курфюршеством Гессен, Великим герцогством Гессен, Франкфуртом-на-Майне, Ангальт-Дессау и Кётеном, Великим герцогством Саксен-Веймар, Саксен-Кобург-Гота…

Königliche Privilegierte Berlinische Zeitung, 10.01.1849

Наземная телеграфная линия тоже принесла с собой нежданные трудности. Там, где еще не были закуплены земельные участки под железную дорогу, владельцы запрещали установку столбов. Главным образом это противостояние имело место в не принадлежащих Пруссии землях Гессен-Кассель и Гессен-Дармштадт, когда конфронтация между правительством Пруссии и германским парламентом после восстановления порядка в Берлине вернувшейся из Шлезвиг-Голштинии армией значительно усилилась. Мне удалось тогда выполнить свою задачу только благодаря получению открытого приказа имперского регента эрцгерцога Иоганна Австрийского. Но возникали сложности и технического порядка. Все провода телеграфной линии были медными, так как подходящей железной проволоки в Германии тогда было не достать и к таким проводам относились еще с определенной степенью недоверия. Тот негативный опыт, который мы получили в предшествующем году на линии Берлин – Потсдам, где, несмотря на все возможные средства изоляции, в дождливую погоду линия имела такую плохую изоляцию, что нарушалась хорошая работа аппаратов, привел меня к мысли использовать фарфоровые изоляторы в форме колокольчиков. Последние имели то преимущество, что внутренняя поверхность такого колокольчика всегда оставалась сухой даже в дождливую погоду, за счет чего достигалась изоляция при любых условиях. И действительно, таким образом удалось достигнуть почти идеальной изоляции. К сожалению, тогда я не посчитал нужным спаивать концы отдельных медных проводов друг с другом, мне казалось достаточным лишь прочно скрутить их. Впоследствии выяснилось, что это было заблуждение. При хорошей погоде аппараты работали отлично, но при сильном ветре сопротивление линии так странно менялось, что оборудование отказывалось функционировать. Только произведенная позже пайка всех мест соединений положила конец такому состоянию дел.

Очень мешало в работе и атмосферное электричество. При переходе с равнинной местности в горы по линии часто проходили токи переменного направления и затрудняли работу аппаратов. Запоздалое осеннее ненастье причинило сильные разрушения, заставившие меня сконструировать громоотводы для защиты проводов и аппаратов. Для получения самых эффективных громоотводов я расположил между двумя параллельными проводниками металлические пруты, шары и пластины на одинаковом расстоянии друг от друга и наблюдал разрядные искры большой батареи из лейденских банок, перебегающие между этими тремя параллельно подключенными громоотводами. Выяснилось, что очень слабые разряды шли исключительно через пруты, разряды средней мощности – в основном через шары, а сильные разряды с большим количеством искр почти полностью отводились через пластины[93]93
  Громоотвод в виде пластин. Чтобы поймать разрушительную силу сверхвысокого напряжения, которое может образоваться из-за атмосферного электричества на телеграфных проводах, в особых ящичках на небольшом расстоянии друг от друга ставятся две пластины. Одна из них соединена с проводом, а вторая с землей. При слишком высоком напряжении между пластинами возникает электрическая дуга, через которую электричество отводится в землю. После исчезновения дуги прослойка воздуха между пластинами вновь становится изоляцией.


[Закрыть]. Самой действенной защитой от настоящих молний оказались две параллельные, очень близко стоящие друг к другу шероховатые металлические пластины. Также и влияние полярного сияния часто бывало заметно, а временами очень мешало, особенно на подземной, проходившей преимущественно с востока на запад линии. Так, во время продолжительного полярного сияния осенью 1848 года из-за сильных, быстро меняющих направление токов в линии целыми днями не удавалось восстановить связь. Это было первое наблюдение взаимосвязи между блуждающими токами, магнитными помехами и полярным сиянием.