Текст книги "Сражение за Берлин. Штурм цитадели Гитлера. 1945"

Глава 5
Приказы, приказы…

Геббельс, на которого в роковую ночь на 23 апреля 1945 года возлагалась вся власть в Берлине, приступает к делу со зловещим интеллектом и вдохновением предназначенного для пропагандистской работы оптимиста. В течение часа он издал целый поток приказов и распоряжений, которые немедленно рассылались во все берлинские партийные органы и военные командные инстанции. Типографии работали на полную мощность. Собрали авторов передовиц дневной прессы, и они узнали о великом «историческом повороте» в битве за Берлин.

Как только забрезжило утро нового дня и люди начали боязливо выходить на улицу, чтобы отправиться на свои рабочие места или встать в очереди у продовольственных магазинов, они увидели повсюду новые плакаты: на афишных тумбах, на рекламных щитах, на стенах домов, в витринах газетных филиалов. Проворные берлинские мальчишки – продавцы газет – спешили их распространить, перепрыгивая через кучи мусора, через воронки от бомб, перелезая через остовы сгоревших грузовиков, протискиваясь через противотанковые заграждения.

«Экстренный выпуск, экстренный выпуск!»

Мужчины и женщины жадно расхватывали газеты. Они, которые последние дни и ночи провели в подвалах, бункерах, на станциях метро и кольцевой железной дороги в неуверенности в уготованной им судьбе, которые растерянно, в отчаянии и оцепенении ожидали развития битвы, вырывали газеты из рук мальчишек. Усталыми, воспаленными от дыма пожарищ глазами они читали строки:

«Город Берлин будет обороняться до последнего человека! Сражайтесь с фанатичным ожесточением за ваших жен, детей и матерей! Мы устоим в борьбе!.. Все солдаты и бойцы фольксштурма, направленные на оборону столицы рейха, должны занять предписанные позиции и обязаны немедленно вступить в бой, как только покажутся советские танки!.. Сейчас необходимо сохранять железную дисциплину, продемонстрировать максимальную уверенность в своих силах… Предателей надо немедленно расстреливать на месте или вешать. Сейчас имеет силу только один лозунг: фанатичное и ожесточенное сопротивление во всех точках города. Будьте бдительны! Самоотверженно защищайте жизнь ваших жен, матерей и детей… Большевики ведут свою войну без всякой жалости. Кто хотел бы, чтобы его жена и дети были обесчещены? Какой мужчина хотел бы получить пулю в затылок? На вас, защитники Берлина, смотрят ваши матери, ваши дети и ваши жены. Сейчас они доверили вам свои жизни. Час испытаний пробил…»

Люди быстро читали воззвание имперского комиссара обороны. Этим утром у них оставалось немного свободного времени. Несмотря на все более громкую канонаду, жизнь в городе продолжалась. Туда, где не ходили трамваи и поезда городской железной дороги, городское управление направляло грузовики, которые подвозили мужчин и женщин к их бюро и заводам. Целленляйтеры и блокляйтеры НСДАП собирали остальных и вели их на строительные работы.

Где бы в этот день ни находились берлинцы, все они говорили о воззвании Геббельса. Как всегда, слова Геббельса давали толчок фантазии берлинцев. Никто уже не хотел видеть серьезность положения. Все цеплялись за последний проблеск надежды. Они слышали и прочитали, что две освободительные армии уже находятся в пути. В течение нескольких часов каждому берлинцу стали известны имена генерала Венка и обергруппенфюрера СС Штайнера. Все подбадривали друг друга. Каждому казалось, что нарастание или ослабление канонады свидетельствовали о приближении армии Венка.

Утром 23 апреля столица рейха получила сильные импульсы. «Фюрер справится с этим!» Эта фраза еще раз воодушевила умы. Мужчины, простояв восемь и более часов за своими станками, брали в руки лопаты и заступы и шли рыть противотанковые рвы или разбирать завалы, оставшиеся после последней бомбардировки. Женщины ходили по магазинам, присматривали за детьми, вели домашнее хозяйство и в конце концов тоже брались за лопаты и кирки. Юноши и девушки в форме гитлерюгенда и Союза немецких девушек собирались на имперском стадионе, где формировалась бригада гитлерюгенда. Здесь их обучали обращению с фаустпатронами и ручными гранатами.

Еще раз ярко проявилось соперничество между партией и вермахтом. Крайсляйтеры и прочие политические ляйтеры превзошли самих себя в выдвижении лозунгов, призванных повысить стойкость и выдержку. Все они считали, что теперь могут отдавать приказы армейским офицерам. Рейхсфюрер СС преобразовал свои оперативные группы, до сих пор находившиеся в тылу на родине, в «летучие военно-полевые суды», которые устраивали охоту на дезертиров. Только энергичным командирам удавалось противостоять этим актам произвола партии и рейхсфюрера СС.

В центре всех событий находился Геббельс. Он действительно взял на себя общее руководство в Берлине. Гитлер оставался в своем бункере вместе со своим окружением. А Геббельс отдавал необходимые приказы. Он знал, что в свое время захватил Берлин с помощью пропаганды, и теперь собирался с помощью пропаганды защитить город.

Вскоре после того, как было напечатано и обнародовано его первое воззвание, последовало второе. И это воззвание еще раз свидетельствовало о его дьявольском таланте агитатора, способного страстными фразами, обращенными к массам, увлечь их:

«Честно и стойко мы исполним свой долг, станем примером отважной самообороны для всего немецкого народа. Негодяй и подлец тот, кто в этот час предпочтет мужественной борьбе постыдную трусость и позорное малодушие. Солдаты, раненые, мужчины Берлина! К оружию!»

Едва типографии успели распечатать эти воззвания, как в ротационных машинах уже запорхали новые приказы, призывы и постановления:

«Запомните: каждый, кто пропагандирует или одобряет меры, ослабляющие силу нашего сопротивления, является предателем! Он должен быть немедленно расстрелян…»

По улицам города спешили члены гитлерюгенда и Союза немецких девушек, торопились калеки и старики. Все они разносили специальные выпуски напечатанных в Берлине фронтовых газет. Все они громко выкрикивали спешащим мимо прохожим новые призывы и приказы. Как и утром 23 апреля, и сегодня, и на следующий день люди вырывали из рук разносчиков газет листовки и газеты. Берлинцы снова и снова перечитывали их, черпая новые надежды.

Газета «Берлинер моргенпост» возвещала 24 апреля:

«Призыв остается прежним: Берлин защищается всем имеющимся оружием и всеми средствами и всем мужеством и отвагой своих мужчин и солдат. Каждый, кто может держать в руках оружие, тотчас добровольно обращается в комендатуру Берлина. Полезны также и раненые с их богатым опытом и их умением командовать войсками. Гауляйтер и имперский комиссар обороны призвал их помочь при обороне нашего родного города Берлина. Кто еще не вступил в ряды фольксштурма, вступает в него сейчас. Он получает оружие…»

Другие газеты, которые вышли в этот день, провозглашали те же самые лозунги и вдохновляющие фразы.

«Большевизм должен истечь кровью перед столицей Германского рейха, так оно и будет», —

писала газета «12-Ур-Блатт», а газета «Дер ангриф» пришла к выводу:

«Из общего обзора положения, сложившегося в данный момент во всех горячих точках боевых действий в городе и в окрестностях, вытекает, что вполне возможно сохранение масштабов оказываемого врагу сопротивления, более того, можно оказывать еще более упорное сопротивление, а кроме того, существует также возможность перехода в контратаки».

Эти слова пробуждали последние надежды. Поскольку если у вермахта есть еще силы переходить в наступление, чтобы освободить Берлин, то он найдет также силы, чтобы завоевать победу!

«Венк приближается!»

«Вы слышали, говорят, что Венк уже в Потсдаме?»

«В городе танковый корпус!»

«Нас спасут!»

Это те слова, которые 23 апреля берлинцы говорили друг другу на всех улицах и площадях, на заводах и в бюро, на баррикадах и в бомбоубежищах. Вот еще одна листовка. Она сильно измята. Сотни рук уже держали ее и снова и снова передавали дальше:

«Слова фюрера сохраняют свою силу: Берлин останется немецким!.. При сообщении о быстром приближении испытанных в боях соединений защитники столицы рейха сразу приободрились и сражаются с невиданным упорством и ожесточением с твердой надеждой скоро услышать грохот орудий наступающих резервов».

Берлинцы лихорадочно пытались что-то сделать. Вспыхнула надежда. Нет, русским не удастся ворваться в Берлин! Берлинским женщинам не придется пережить бесчестье, которое пришлось вынести многим женщинам в Восточной и Западной Пруссии, в Померании и Позене (Познани), в Судетах и Силезии. Мужчин не будут насильно увозить и убивать! Нет, приближается деблокирование Берлина, и все снова будет хорошо!

Все берлинцы образовали в эти часы одну единую большую семью. Все плохое мгновенно забылось. В этот час, когда на чаше весов лежали опасность и надежда, Берлин стал одним единым большим сообществом. И хотя 23 апреля только в центре города разорвалось около 500 советских снарядов и хотя из пригородов доносился треск пулеметов и кваканье минометов, к этому быстро привыкли. Уже много месяцев Берлин находился под градом бомб английских и американских авиационных эскадр бомбардировщиков. Поэтому разрывы артиллерийских снарядов воспринимались как почти безобидные, на них не обращали особого внимания.

Полковник Вёлерман, начальник артиллерии LVI танкового корпуса, 22 апреля сосредоточил часть своих дивизионов, среди них и несколько зенитных батарей, в предместье Берлина Вульхайде, чтобы создать здесь мощную отсечную позицию. Когда на обратном пути в Бисдорф он проезжал через рабочий поселок, то, к своему немалому удивлению, увидел, что на улице играли дети, которые совсем не обращали внимания на огонь по площадям, который вела советская артиллерия по типичному берлинскому рабочему району. Когда Вёлерман заметил в дверях одного из домов женщину, то приказал водителю остановиться и выскочил из машины.

– Привет! Фрау, разве вы не видите, что здесь стреляют?! Заберите детей домой!

Женщина спокойно посмотрела на офицера:

– Вы об этой ерунде? Как вы думаете, что америкашки сбрасывали по ночам на наши головы? По сравнению с теми бомбардировками сегодняшний обстрел сущая ерунда, от него даже царапины ни у кого не будет.

– Но, уважаемая фрау, одумайтесь же, наконец.

Женщина искоса посмотрела на него, затем вышла на улицу и разогнала детей по домам. Потом она возвратилась и вытерла руки о фартук.

– Один вопрос, герр офицер. Мы же можем положиться на то, что наши солдаты избавят нас от русских?

Вёлерман поспешно кивнул, сел в машину и приказал водителю ехать дальше. Но уже через несколько минут водителю пришлось снова остановить машину. Несколько бойцов фольксштурма по указанию политического руководителя от НСДАП вырыли посреди дороги глубокий ров, который в данный момент перекрывали деревянными брусьями, толстыми досками и кровельным картоном. Вёлерман снова вышел из машины, подошел к политическому руководителю, пожилому, изнуренному мужчине с петлицами целленварта НСДАП (целленварт – руководитель квартальной партячейки НСДАП. – Пер.).

– Что вы здесь делаете? Что это будет?

Целленварт посмотрел на офицера усталыми, воспаленными от бессонных ночей глазами:

– Противотанковая ловушка, господин полковник. Мы получили приказ перегородить все улицы в этом районе…

Вёлерман возмущенно покачал головой:

– Но то, что вы делаете, бессмысленно! Как я переброшу свои батареи в город, если вы здесь все перекопаете? Вы понимаете это?

Целленварт беспомощно развел руки. Его лицо нервно подергивалось.

– Конечно, понимаем, господин полковник, но я не могу поступить иначе! У меня приказ!

Лицо Вёлермана побагровело.

– Немедленно уберите отсюда этот хлам! Неужели вы всерьез думаете остановить русские танки такими смехотворными заграждениями? Я приказываю вам немедленно открыть проезд по улице!

На этот раз партийный функционер тоже перешел на крик. Но кричать его заставляли не дерзость, не высокомерие и не глупость. Этот измученный человек кричал от отчаяния.

– Приказы! Приказы! Я постоянно выслушиваю приказы! Мне приказали устроить здесь противотанковую ловушку. Я устраиваю ее. Тут появляетесь вы. Вы приказываете мне убрать заграждение! Боже милостивый, что же мне делать?! Я уже семьдесят два часа на ногах, без сна, без крошки хлеба во рту. И каждый норовит отдать мне приказ! Может быть, кто-нибудь скажет мне, кто вообще имеет право приказывать?! Возможно, вы объясните мне, господин полковник, как я смогу проигнорировать приказ гауляйтера, не подвергаясь опасности быть расстрелянным? Пожалуйста, если вы хотите, чтобы я открыл проезд по этой улице, берете ли вы ответственность на себя? Вы сможете защитить меня перед военно-полевым судом?!

В эту секунду Вёлерман понял, что не люди виноваты в том, что оборонительные сооружения в Берлине возводятся так бессистемно и бессмысленно. Виноваты не люди, тем более не такие, используемые в преступных целях и нещадно эксплуатируемые, как этот целленварт. Виновата система, эта проклятая система, которая сеяла раздор между различными командными инстанциями.

Вёлерман сел в машину и кивнул водителю:

– Поехали, наконец, отсюда!

Глава 6
Комендант оборонительного района

– Вы должны быть расстреляны!

В устах генерал-майора Фойгтсбергера эти слова прозвучали глухо и отрывисто. При этом его лицо стало землисто-серым. Генерал уставился в пол. Он беспомощно пожимал плечами, кусал свои бескровные губы. Чтобы скрыть дрожание рук, он судорожно сцепил их за спиной.

Генерал Вейдлинг, который до сих пор почти безучастно слушал незнакомого ему генерала, рывком вскочил со своего места. Тяжело ступая, он обошел вокруг маленького резного столика, который когда-то был украшением кабинета директора дома престарелых в Бисдорфе. Вейдлинг подошел вплотную к Фойгтсбергеру и твердо посмотрел ему в лицо.

– Скажите, что вам конкретно известно?

Генерал Фойгтсбергер вздрогнул.

– В штабе армии мне тоже не смогли сообщить ничего конкретного. Однако уже вчера там было известно, что из Берлина выехал генерал, чтобы арестовать вас.

– Это уже ни в какие ворота не лезет, – вставил полковник фон Дувфинг, начальник штаба корпуса.

– Помолчите, Дувфинг, – напустился на него Вейдлинг. – Мы хотим сначала спокойно прояснить ситуацию. Фойгтсбергер, назовите мне причину. Я вам приказываю!

Генерал-майор судорожно глотнул. Он скорее прошептал, чем сказал:

– Говорят, что отход вашего корпуса на юг и своевременный перевод командного пункта фюрер рассматривает как трусость. Он считает, что сначала вы должны были вести корпус…

– Чушь! – во второй раз взорвался Вейдлинг. В ярости он топнул ногой. – Это неслыханно! Я трус? Пусть он сам хоть раз приедет сюда! На фронт! Тогда мы посмотрим, кто из нас трус! Во всяком случае, я это так не оставлю! Только не я! Я хочу сам поговорить с Гитлером! Пусть он лично бросит мне в лицо упрек в трусости!

Генерал Вейдлинг подал знак Фойгтсбергеру, что тот может идти. На прощание еще одно короткое рукопожатие. Командир корпуса остался наедине со своим начальником штаба.

– Герр Дувфинг, я приказываю немедленно собрать всех командиров вплоть до командиров полков для получения приказа, который будет отдан через час. Кто сможет, должен явиться сюда. Речь идет не обо мне, а о корпусе. Отдайте все необходимые распоряжения!

Полковник вскинул руку и уже собирался идти.

– Стойте, еще одно дело! – задержал его Вейдлинг. – Пусть майор Кнаппе попытается связаться с Верховным командованием сухопутных войск или с командующим в Берлине. Я должен знать, на что я могу рассчитывать.

Генерал Вейдлинг остался один. Неожиданно он заметил, какая тишина царит кругом, жуткая тишина. Она тяжким грузом наваливалась на него и, казалось, вот-вот раздавит. У него на лбу выступили крупные капли пота. Тыльной стороной ладони он вытер их. Неожиданно мундир стал ему слишком узким. Генерал расстегнул ворот. Рука нетерпеливо сдвинула Рыцарский крест вбок, и генерал вдруг заметил, что его пальцы крепко сжали крест. На его губах появилась горькая, саркастическая улыбка, смысл которой был понятен только ему одному.

Как это было тогда?

О да, он все прекрасно помнил. Это было 28 ноября 1944 года, то есть в прошлом году, почти пять месяцев тому назад. Тогда он держал в руках телеграмму:

«Командиру XXXXI танкового корпуса, генералу артиллерии Гельмуту Вейдлингу. Принимая во внимание ваш неоднократно проявленный героизм, я награждаю вас как 115-го солдата германского вермахта дубовыми листьями с мечами к Рыцарскому кресту Железного креста.

Адольф Гитлер».

Несколько секунд генерал рассматривал награду. «Дубовые листья с мечами, – подумал он, – какое значение имеет это теперь? Дубовые листья, да, их мы завоевали, когда война достигла своего апогея. Теперь мы чувствуем мечи. Они принесут нам смерть. Остается? Да, что остается? Крест, один только крест…»

Генерала охватила слабость. Ему пришлось сесть. Он оперся локтями о стол и закрыл ладонями лицо, которое за несколько последних дней постарело на годы.

За эти несколько минут покоя, который царил вокруг 22 апреля под сводами подвала дома престарелых в Бисдорфе, перед его мысленным взором прошла вся его жизнь, которая была неразрывно связана с такими понятиями, как верность, долг, повиновение приказам вышестоящих начальников и товарищество. Тридцать четыре года тому назад он поступил во 2-й железнодорожно-строительный полк в качестве фаненюнкера, а с 1912 года носил офицерские погоны. Будучи обер-лейтенантом, он командовал дирижаблем «Е(еппелин 97», с которого в 1916 году трижды бомбил Лондон. Эти операции относились к числу самых смелых, которые немецкие ВВС проводили в Первую мировую войну. В 1918 году ему не пришлось расстаться с военной формой (после упразднения германских воздушных сил. – Пер.). Вейдлинг перешел на службу в артиллерию, сражался на стороне правительственных войск против коммунистических мятежников в Средней Германии, а затем продолжил службу в различных артиллерийских дивизионах в городах Альтенграбов, Минден, Йютербог, Хальберштадт и Кёнигсберг.

Лучший период его биографии начался с провозглашения в Германии исключительной компетенции государства при формировании вооруженных сил[13]13
  То есть с 1935 г., когда Германия отказалась от главных ограничений Версальского договора 1919 г.


[Закрыть]. Вейдлинг, бывший в то время подполковником, принял самое активное участие в формировании самоходной артиллерии и стал первым командиром 75-го самоходно-артиллерийского полка Берлинской танковой дивизии. Его солдаты в Нойруппине прозвали его «костлявым Карлом» из-за его часто слишком суровых манер, которыми он маскировал отзывчивую душу. Вторую мировую войну он начал командиром 56-го артиллерийского полка, позднее командовал 86-й пехотной дивизией, а затем XXXXI танковым корпусом до его полного разгрома в Восточной Пруссии. По приказу Гитлера Вейдлинг был вывезен оттуда на самолете, чтобы принять командование LVI танковым корпусом, который занимал позиции на фронте вдоль Одера.

Генерал Вейдлинг очнулся от своих мыслей. В комнату вошел полковник фон Дувфинг.

– Герр генерал, честь имею доложить: как было приказано, командиры для обсуждения положения собраны!

Генерал Вейдлинг встал и направился в комнату с картами, которая слабо освещалась двумя маленькими электрическими лампочками. Командир корпуса быстрым взглядом окинул собравшихся командиров, поздоровался с каждым за руку и жестом пригласил сесть. Некоторые командиры не явились на совещание, так как офицеры для поручений не смогли добраться до них, поскольку те находились на передовой. Вейдлинг говорил короткими, рублеными фразами. Заметно, что он был взволнован. Его монокль, который генерал обычно прочно удерживал в глазу, часто падал вниз.

– Итак, господа офицеры, буду краток: меня должны немедленно дважды расстрелять. Командующий 9-й армией собирается меня расстрелять, если мы тотчас не установим связь с его армией, а Гитлер хочет поставить меня к стенке, если мы немедленно не отойдем в Берлин. Положение запутанное. Что вы предлагаете, господа офицеры?

Генерал-майор Муммерт, который, как и Вейдлинг, являлся кавалером дубовых листьев с мечами к Рыцарскому кресту Железного креста, первым собрался с мыслями:

– Берлин не представляет собой никакой ценности! Это бессмысленное жертвоприношение корпуса. Что мы вообще сможем сделать в этих грудах развалин? Часть противотанковых заграждений уже установлена, мосты взорваны, свободных для проезда дорог и улиц почти не осталось. Я хотел бы знать, как в таких условиях вводить мою дивизию в бой, как сохранять взаимодействие между подразделениями? Гитлер должен объявить Берлин открытым городом!

– В этом случае, – продолжал другой офицер, – корпус мог бы обойти Берлин с юга и отойти на запад. Там мы могли бы соединиться с 12-й армией Венка, а может быть, даже и с западными союзниками…

– Но, герр генерал! – укоризненно возразил один из штабных офицеров.

– Конечно, – продолжал свою речь генерал, – или вы не слышали, что русские ссорятся с американцами? Американцы остановили свое наступление на Эльбе. Там наши войска уже не ведут никаких боевых действий.

– Значит, вы рассчитываете на помощь англичан и американцев? – спросил Вейдлинг.

– Так точно, – ответил офицер, – переговоры между Риббентропом и британцами идут полным ходом, и Гиммлер зондирует почву через Швецию…

Маленькое подвальное помещение наполнилось шумом взволнованных голосов. Звучали те же слова, которые в эти дни постоянно передавались из уст в уста в Берлине и в Средней Германии. Сутью этих слухов, которые весной 1945 года позволили еще раз вдохнуть жизнь в уже затухавшее во многих районах Германии сопротивление, были противоречия между Советским Союзом и западными союзниками. Даже здесь, на командном пункте LVI танкового корпуса, эти преисполненные надежд фразы затуманивали трезвый рассудок многих офицеров. Большинство присутствующих поддержали последнее предложение: не следует защищать Берлин, танковый корпус должен отойти на юго-запад.

– Итак, хорошо! – Генерал Вейдлинг по очереди внимательно посмотрел на каждого из своих командиров – Я вас понял, господа офицеры! Я разделяю ваше мнение! Сегодня же вечером корпус отойдет за Шпре. Мой план заключается в том, чтобы передовыми отрядами установить связь с 9-й армией под Кёнигс-Вустерхаузеном. Герр майор, – обратился генерал к своему начальнику оперативного отдела, майору Кнаппе, – вы немедленно готовите соответствующие приказы. Время не терпит. Господа офицеры, проведем инвентаризацию: что у нас еще осталось?

Первым снова ответил генерал Муммерт:

– Состояние моей дивизии, если ее можно еще таковой считать, довольно сносное. И хотя в боях между Зеловом и Берлином мы понесли ощутимые потери, но тем не менее дивизия все еще вполне боеспособна. У меня около двадцати боеспособных танков.

– У меня дела обстоят точно так же, – доложил только что произведенный в генерал-майоры командир 18-й моторизованной дивизии.

Полковник, который присутствовал на совещании в качестве заместителя командира 20-й моторизованной дивизии, пожал плечами. Когда Вейдлинг стал настаивать на конкретном ответе, полковник опустил глаза:

– Мы разбиты наголову. Возможно, от дивизии остался всего лишь один батальон. К этому следует добавить несколько саперных подразделений и формирований фольксштурма, к нам присоединился также отряд гитлерюгенда.

Бригадефюрер СС Циглер, командир моторизованной дивизии СС «Нордланд», наклонился в сторону Вейдлинга. Генералу приходилось опускать голову, чтобы стоять в этом помещении выпрямившись. Он был высокого роста и худощав. Повернув худое лицо, Циглер уверенно смотрел на карту. На нем была простая испачканная куртка мотоциклиста, в вырезе на груди был виден Рыцарский крест. В последние годы Циглер быстро продвинулся по службе. Во время Гражданской войны в Испании он был командиром роты в легионе «Кондор» и входил в число немецких добровольцев, получивших больше всех наград.

– Моя дивизия держится, – подал голос Циглер. – И хотя мы сильно измотаны, однако наш фронт не прорван. Кроме того, мы получили подкрепления, а именно один французский батальон и один латышский полк. В данный момент мы можем удержать свои позиции…

– Ясно, а вы, господа офицеры? – обратился Вейдлинг к представителям других соединений.

Майор из 9-й парашютной дивизии доложил, что в его распоряжении находятся лишь жалкие остатки дивизии. Примерно то же самое сообщил и штандартенфюрер из 23-й моторизованной дивизии С С «Нидерланд».

– У нас осталось еще довольно много исправных орудий, – доложил наконец командир 408-го народно-артиллерийского корпуса, – но почти нет боеприпасов. Четыре легких и два тяжелых дивизиона полностью боеспособны. А также дивизион мортир. Мы справимся.

Вейдлинг встал:

– Короче говоря, господа офицеры, теперь я знаю достаточно! Возвращайтесь на свои командные пункты. К вам поступят дальнейшие приказы.

Генерал Вейдлинг попрощался лично с каждым командиром и только Циглера и Вёлермана попросил остаться.

– Господа, – произнес Вейдлинг, – для вас у меня особые задания. Герр Циглер, из ваших слов я понял, что вы можете полностью положиться на свою дивизию. Вы пойдете в арьергарде корпуса. Со своей дивизией вы останетесь на этом берегу Шпре и прикроете нашу переправу.

Бригадефюрер Циглер хотел что-то возразить.

– Тут нечего обсуждать, – опередил его Вейдлинг, – это приказ!

После того как Циглер ушел, командир корпуса и его начальник артиллерии остались в комнате одни.

– Положение ясное, Вёлерман, – начал Вейдлинг. – Мы пробиваемся к 9-й армии. Я назначаю вас комендантом моста в Обершёневайде. Вы отвечаете за регулирование марша. Весь корпус должен сегодня же ночью переправиться через Шпре, в противном случае да хранит нас Господь!

После этого генерал Вейдлинг отпустил Вёлермана. Тот успел получить еще краткие инструкции от полковника фон Дувфинга и от начальника оперативного отдела майора Кнаппе. Майор Вагнер, квартирмейстер корпуса, обратился к Вёлерману с еще одной просьбой:

– Пожалуйста, герр полковник, попытайтесь отправить эшелоны с продовольствием, стоящие на товарных станциях!

– Легко сказать, – саркастически усмехнулся полковник. – Где я найду паровозы?

Майор Вагнер замолчал. Он тоже не знал, где можно найти исправные паровозы. У полковника Вёлермана не оставалось времени на долгие раздумья. К нему уже обратился его начальник оперативного отдела, капитан Гебхардт, который, как хорошо знающий данную местность, разбирался во всех маршрутах движения.

– Если герр полковник позволит, – сказал Гебхардт, – я в вашем распоряжении!

В то время, когда полковник Вёлерман отправился в путь на своем легковом автомобиле в пригороды и деревни, лежащие восточнее Берлина, а ночь на 23 апреля опустилась на Бранденбург, происходило еще одно обсуждение положения на фронте. Оно должно было окончательно решить судьбу Берлина.

Маршал Жуков отдал в эту ночь приказ, согласно которому Берлин должен быть взят в кольцо. Он приказал одной из своих танковых армий (2-й гвардейской танковой армии) обойти столицу рейха с севера, затем западнее Берлина повернуть на юг и в районе Потсдама соединиться с 1-м Украинским фронтом. В это же время другие армии 1-го Белорусского фронта (в том числе 1-я гвардейская танковая армия) должны были атаковать город с юго-востока (тем самым отрезая пути к отступлению LVI танковому корпусу).

Утро нового дня передовые части русских встречали на берегах канала Тельтов. Тем самым произошел охват Берлина с юга и была прервана связь с 9-й армией под командованием генерала Буссе. Одновременно с этим наступающие на северную часть города советские танковые соединения захватили городской район Тегель, а с востока русские ворвались в Фридрихсхайн. Подразделения фольксштурма и гитлерюгенда, а также отдельные воинские части, занимавшие позиции в этом районе, отошли к зенитной башне. Орудия 1-й зенитной дивизии, установленные на этой башне ПВО, не позволили советским войскам быстро захватить весь район и прорваться в центр Берлина.

В первой половине этого дня генерал Вейдлинг получил еще несколько подобных печальных вестей. С самого раннего утра генерал был в разъездах, чтобы самому проконтролировать отвод корпуса и, если понадобится, энергично вмешаться. Когда он к полудню возвращался на свой командный пункт, который между тем был перенесен еще дальше назад в пригород Рудов на юго-востоке Берлина, майор Кнаппе доложил, что установлена телефонная связь с 9-й армией.

– Так давайте же быстрее, – напустился на него генерал. – Я хочу поговорить с командующим армией или с начальником штаба. Быстрее, быстрее, пока иван снова не прервал связь!

Уже через несколько минут Вейдлинг держал в руке телефонную трубку. На том конце провода генерал-майор Хёльц, начальник штаба.

– Герр генерал Вейдлинг, вы меня слышите? Штаб армии согласен с вашим прорывом. Я передаю вам боевую задачу. Подтверждение будет передано по радио. Пожалуйста, герр генерал, можете записать:

«LVI танковый корпус прикрывает северный фланг армии. Для этого корпус с боем отходит на рубеж Кёниге-Вустерхаузен – Клайн-Киниц и там устанавливает связь с 21-й танковой дивизией. 21-я танковая дивизия стоит фронтом на запад и юго-запад южнее Клайн-Киница!»

– Понятно, – ответил Вейдлинг. Однако, прежде чем он успел задать следующие вопросы, в телефонной трубке раздался щелчок. Генерал положил трубку на рычаг. – Слава тебе господи!

И полковник Дувфинг, который слушал разговор по второму аппарату, облегченно перевел дух.

– Так нам не нужно отходить в Берлин, герр генерал?

– Нет, – ответил Вейдлинг, – быстро подготовьте приказы о перегруппировке корпуса! Я сам еще раз съезжу в дивизию «Мюнхеберг».

– Герр генерал, – возразил Дувфинг, – я позволю себе покорно обратить ваше внимание на то, что уже несколько часов у нас нет связи с генералом Муммертом.

– Не бойтесь, – сказал в ответ Вейдлинг, – со мной ничего не случится. Только подготовьте приказы. Я подпишу их, как только вернусь.

Короткое рукопожатие. Генерал уже снова на улице. Он сел в свой легковой автомобиль, который отправился в сторону Кёпеникка. Поездка по улицам горящего города становилась с каждым днем все труднее. И не только потому, что полыхали новые пожарища, а из-за воронок и развалин после взрыва авиабомб и снарядов многие улицы стали непроезжими, но и потому, что население охватила паника. Испуганные люди пытались спасти то, что еще можно было спасти. Они делали запасы продуктов, штурмовали покинутые магазины и осаждали вокзалы, чтобы при случае воспользоваться еще одной возможностью бежать из города. Другие апатично покорились неизбежной судьбе, но немало было и таких, кто пытался утопить свой страх в лихорадочном чувственном угаре. Партийное руководство потеряло всю власть. Только решительные офицеры и унтер-офицеры и сознававшие свою ответственность государственные служащие предотвращали самое худшее.