Текст книги "Адольф Гитлер. Легенда. Миф. Действительность"

Несмотря на отступления Гитлера как от общепризнанных, так и от однозначно спорных учений и взглядов, можно составить целый каталог его духовных предшественников, начиная со времен стоиков. Таким образом, можно назвать только важнейшие имена деятелей XIX – начала XX столетия, которые оказали влияние на его взгляды (за исключением религии и церкви, техники и военной экономики) и были источниками его взглядов и (частично) формулировок [Разумеется, этот список (как видно из предыдущего повествования) не претендует на полноту. В нем содержатся только важнейшие имена, постоянно встречающиеся при рассмотрении духовно-исторического мировоззрения Гитлера.]: Томас Роберт Мальтус (1766–1834), Карл фон Клаузевиц (1780–1831), Артур Шопенгауэр (1788–1860), Чарльз Дарвин (1809–1882), Грегор Мендель (1822–1884), Роберт Хамерлинг (1830–1889), с которым он к тому же состоял в родстве, Альфред Плётц (1860–1940), Вильгельм Бёльше (1861–1939), Хьюстон Стюарт Чемберлен (1855–1927), Эрнст Геккель (1834–1919), Гюстав ле Бон (1841–1931), Зигмунд Фрейд (1856–1939), Рудольф Челлен (1864–1922), Уильям Магдугалл (1871–1938), Свен Гедин (1865–1952), Фритьоф Нансен (1861–1930), Ганс Хербигер (1860–1931) и Александр фон Мюллер (1882–1964).

Однако попытка однозначно свести мировоззрение Гитлера к какому-то определенному учению или к личности определенного мыслителя, исследователя или писателя, объявить его чьим-то учеником неизбежно привела к бы к искажению реальных фактов. «Феномен Гитлера невозможно объяснить его социальным происхождением, школой, окружением в ранние годы и тем более тем фактом, что он был выходцем из определенного народа. В лучшем случае это может объяснить лишь частности. Общая проблема личности Гитлера этим не охватывается. Гитлер, если рассматривать его в общем, не был ни „мелким буржуа“, ни „католиком“, ни „немцем“. Самое существенное в нем… определялось определенными задатками, определенными жизненными взаимосвязями, определенными решениями за и против, отдельными случайностями, благодаря которым стал возможным его уникальный взлет. Только изо всех этих околичностей, столкнувшихся воедино в одном человеке, можно попытаться понять Гитлера».

Все почерпнутые Гитлером из книг мысли, которые он считал объективными и пригодными к реализации, он старался претворить в жизнь и втиснуть действительность в прокрустово ложе своего духовного мира, искаженного жизненными обстоятельствами. Придерживаясь в техническом и естественнонаучном плане оптимистических взглядов, которые ясно свидетельствовали о влиянии духовных и научных достижений XIX века, он вряд ли сомневался в возможности реализации своих целей. Он придавал новый смысл традиционным понятиям и взглядам, формулировал новый смысл и основу жизни, представлял собственные воззрения как богоугодные, а самого себя как инструмент провидения, начал войну (слишком рано), истребил множество евреев как вредных насекомых, лишал свободы, кастрировал и стерилизовал множество мужчин и женщин, убивал больных, боролся с церковью, заставил юстицию слепо повиноваться себе, регламентировал общественное мнение, искусство и архитектуру, манипулировал массами и способствовал упадку буржуазной морали. Хотя он совершил целый ряд грубых ошибок, ложно оценивал объективную реальность и привел мир к конфронтации, ему удалось добиться многих удивительных успехов. Особые личные, национальные и международные обстоятельства, необычайная притягательная сила Гитлера, его невероятно сильная воля, способность удерживать власть, дезинформировать мировую общественность, подчинять себе людей, наполнять их надеждами и гордостью, обещать им новый привлекательный мир и в действительности давать им много положительного, изображать собой воплощение народной воли, сформированной им же самим или от его имени в течение многих лет, перевешивали разум и чувство реальности.

Здесь напрашивается вопрос, сколько языков понимал Гитлер и что он мог прочесть на иностранных языках. Французским языком он занимался в течение 5 лет по 5 часов в неделю в реальных училищах Линца и Штайра. В июле 1904 г. перед переводом в четвертый класс и переездом в Штайр, где французский язык в тамошнем училище преподавал профессор Кениг, ему в возрасте 15 лет пришлось выдержать переэкзаменовку по этому предмету, что говорит о том, что французский язык не принадлежал к его любимым предметам, о чем он и пишет в «Майн кампф». То, что учитель Грегор Гольдбахер прямо указывает на этот факт в своих воспоминаниях от 29 января 1941 г., позволяет предположить, что знания французского языка у Гитлера в период учебы были вовсе не такими уж безнадежными. В противном случае Гольдбахер в 1941 г. предпочел бы опустить этот момент. Август Кубицек вспоминал: «Французский был… единственным иностранным языком, который Адольф Гитлер когда-либо учил, точнее сказать, вынужден был учить (в младших классах)». То, что молодой Гитлер позднее в какой-то степени владел французским, подтверждается данными многих его знакомых до 1918 г. Сдававший Гитлеру комнату в Мюнхене Йозеф Попп, который до 1914 г. жил и работал в Париже и владел французским языком, имел достаточно возможностей, чтобы оценить знания 24-летнего Гитлера во французском. Однополчанин Гитлера Ганс Менд, который, как и Райнхольд Ханиш, распространял отрицательные слухи о Гитлере, рассказывал одному из своих знакомых, что Гитлер во время войны даже в моменты острой опасности умело и уверенно использовал знания французского языка, которые он за четыре года, проведенные на Западном фронте во Франции, сумел усовершенствовать, выполняя обязанности посыльного в штабе и общаясь с местным населением. Гитлер, без сомнения, прочел некоторые книги и статьи, выпущенные до 1914 г. на французском языке, что подтверждается путем сопоставления дат этих публикаций и высказываний Гитлера либо об авторах, либо о поднимаемых ими проблемах.

Судя по учебным программам и дневникам, Гитлер не учил английский язык ни в Линце, ни в Штайре. Однако по некоторым данным он уже к 1913 г. владел английским «для домашнего употребления». Где и когда он выучил этот язык, установить не удалось. Живший в Америке и говоривший по-английски Йозеф Попп-младший спустя 53 года на удивление положительно оценивал знание Гитлером английского языка. По просьбе Гитлера он в 1913–1914 гг. часто приносил ему английские книги и другие публикации из мюнхенских архивов и библиотек. Английский племянник Гитлера Патрик, правда, утверждал 5 августа 1931 г. в газете «Пари суар», что Гитлер сам сказал ему летом 1930 г., будто знает по-английски «только 4 слова – good morning и good night» (доброе утро и добрый вечер), но это, разумеется, не так. Высказывания Гитлера (например, в главе 11 «Майн кампф») об организации масс, на что, как известно, оказала большое влияние изданная в 1920 г. в Кембридже книга Макдугалла «Групповое мнение», указывают на то, что ему были известны основные положения этой книги, которая не была переведена на немецкий язык. Журналист Карл Виганд, писавший для американских газет и бравший в январе 1930 г. интервью по вопросам пунктов программы НСДАП, имевших антисемитскую направленность, в номере «Нью-Йорк Америкэн» от 5 января 1930 г. приводит ответы Гитлера, которые тот давал на английском языке. Безусловно доказанным можно считать тот факт, что Гитлер позднее (будучи уже фюрером и рейхсканцлером) охотно смотрел английские и американские кинофильмы и читал в оригинале английские, американские и французские газеты.

Ганс Северус Циглер, имевший высшее образование, говоривший по-английски и лично общавшийся с Гитлером в течение более чем двадцати лет, даже утверждает в своей очень субъективно окрашенной книге «Адольф Гитлер в моих воспоминаниях»: «Трудно даже предположить, чтобы филолог, изучавший в институте английский язык на протяжении нескольких семестров, владел этим языком лучше (чем Гитлер. – Прим. автора.)». То, что Гитлер порой довольно пространно говорил о духе и структуре английского, французского и итальянского языков, мало что значит в свете его натуры. Так, например, 7 марта 1942 г. он, в соответствии с записями Хайма, сравнивал немецкий язык как с английским, так и с итальянским и пришел к выводу, что английскому языку не хватает способности выражать мысли, выходящие за рамки общепризнанных фактов и представлений [Гитлер, впрочем, очень положительно оценивал английский язык, потому что он самый простой и ясный в выражениях и самый мужской по звучанию.], в то время как итальянский, будучи «языком музыкантов, звучит прекрасно с фонетической точки зрения», но в переводе представляет собой «ничего не говорящую чепуху». Правда, язык Муссолини он, по данным Франка, оценивал «как очень красивый итальянский» и утверждал даже, что он бы не смог так говорить по-немецки.

Некоторые соратники, знавшие Гитлера до 1924 г., утверждают, что он еще до написания «Майн кампф» занимался идишем и ивритом. Документальных доказательств этому не существует. Беседы Гитлера с Дитрихом Эккартом, описанные им в книге «Большевизм от Моисея до Ленина. Диалоги с Адольфом Гитлером», свидетельствуют, однако, что Гитлер приводил в подтверждение «правильности» своего антисемитского мировоззрения не только исторические или псевдоисторические, но и филологические «доказательства». В этих «диалогах», которые помимо всего прочего свидетельствуют об очень хорошем знании Гитлером Библии [Гитлер 5.6.1942 г. во время одной из своих застольных бесед сожалел о том, что Библия в результате перевода стала доступной для каждого и, таким образом, внесла религиозный бред и духовное смятение в умы множества людей.], он приводит имена известных еврейских исторических личностей в их древнееврейской форме, чем он потом с удовольствием занимался и в своих «застольных беседах». Так, например, в беседе с Эккартом он сказал об апостоле Павле, что тот был «кандидатом в раввины», что его на самом деле звали Шаулем, затем он стал называться по-латински Саулом или Савлом, а «впоследствии стал Павлом», что «заставляет задуматься». Ему чудилась в этом еврейская хитрость, и это, по его мнению, доказывало свойство еврейской натуры. О том, что Павел был евреем, «иудеем из Тарса», он и сам признавал, называя себя «иудеем из иудеев, по закону фарисеем» (Филон, 3, 5). То, что он был кандидатом в раввины, учеником («у ног») раввина Гамалиэля I, Гитлер, очевидно, почерпнул из Деяний Апостолов, которые не могут рассматриваться как надежный исторический источник, хотя не может быть спора о том, что Павел учился в раввинской семинарии в Иерусалиме, где жила его замужняя сестра.

Ссылка Гитлера на «кандидата в раввины Шауля» характерна не только для его способа аргументации, направленного на достижение эффекта, но и для его ассоциаций. Родители Павла были членами еврейской общины в Тарсе, где семья имела гражданство как Тарса, так и Рима, благодаря чему была защищена от унижений и в любое время имела право направить жалобу императору. «Возможность получения римского гражданства, появившаяся со времен Августа, значила в то время очень многое и существенно отличала молодого человека (Павла. – Прим. автора.) от бедных галилейцев, стоявших во главе первообщины». Уже эти рассуждения Гитлера, нашедшего связь между тем фактом, что еще не обращенный в веру «Шауль жестоко преследовал едва зародившуюся христианскую общину», и сменой имени на Павла, демонстрируют, каким образом он произвольно изменял документально подтвержденные исторические факты с помощью некоторых знаний языка и истолковывал их на свой лад, если они не вписывались в рамки его представлений. То, что Гитлер в дискуссиях порой не только использовал еврейские слова (например, в диспуте с Эккартом употреблял слово «pea» в значении «близкий», «соплеменник»), но и этимологически интерпретировал их, не может служить доказательством, что он самостоятельно занимался еврейской этимологией. Недвусмысленная ссылка Эккарта на то, что Гитлер почерпнул эти знания из основанного им в конце 1918 г. антисемитского журнала «Ауф гут дойч», носившего красноречивый подзаголовок «Еженедельник за порядок и право», может быть безусловно принята как исчерпывающее объяснение. Для художника Гитлера, который мыслил исключительно образами и обладал поразительной памятью, не составляло особого труда выучить в относительно короткие сроки достаточный запас еврейских слов (и букв), которые могли в дальнейшем оказать ему помощь.

То, что Гитлер в период с 1919 по 1924 г. не мог самостоятельно понять из иностранных публикаций, ему могли разъяснить его владеющие иностранными языками и опытные друзья Герман Эссер, Дитрих Эккарт и Эрвин фон Шойбнер-Рихтер [Погибший во время путча друг Гитлера доктор фон Шойбнер-Рихтер помог ему установить важные контакты с видными покровителями.]. Герман Эссер, единственный из них, кому удалось пережить 1923 г., подтверждал спустя двадцать пять лет после своей первой встречи с Гитлером, что это в действительности так и было.

Иностранные слова Гитлер употреблял охотно и всегда правильно, хотя и не всегда грамотно писал их. По данным Генриха Хайма, 7 марта 1942 г. в одной из «застольных бесед» в «Вольфсшанце» он заявил, что «мы должны радоваться», что благодаря иностранным словам «располагаем богатыми средствами выражения оттенков», и должны быть благодарны, что «иностранные слова, ставшие для нас понятиями, добавляют новые краски в речь». «Представьте себе, – говорил он, – что мы начнем искоренять иностранные слова. Где та граница, где нужно сделать остановку? Я уж не говорю об опасности ошибок относительно корней слов… Если вместе с понятием из иностранного языка позаимствовано слово, укоренившееся у нас, и если оно звучит хорошо, то это можно только приветствовать как средство обогащения нашего языка». Чтобы избавить людей от трудностей при написании иностранных слов, которые он и сам испытывал, Гитлер требовал, чтобы их написание совпадало с произношением, чтобы каждый мог их правильно произнести.

То, что Гитлер хранил свои знания языков буквально «в тайне», объяснялось его мнением, что великие личности, демонстрируя свои несовершенные способности и знания, теряют авторитет и значимость. Своей секретарше Кристе Шредер он доверительно сказал, что может понимать не слишком быструю английскую и французскую речь. Старший переводчик Пауль Отто Шмидт считал, что «Гитлер каким-то образом замечал, когда интерес его собеседников начинает ослабевать». Когда иностранные партнеры Гитлера по переговорам, например регент Хорти, владели немецким языком, он отказывался от услуг переводчика. Время, пока делался перевод на переговорах, он использовал для того, чтобы обдумать и сформулировать ответ, так как в общих чертах уже понял, что сказал его собеседник (английский или французский). Он придавал большое значение умению политика не только молниеносно принимать решения, но и точно формулировать их, хотя при этом порой отходил от темы и затрагивал второстепенные вопросы и проблемы. Андреас Хильгрубер, работая над документальной книгой «Государственные деятели и дипломаты в гостях у Гитлера», пришел к следующему выводу: «Гитлер обладал искусством употреблять слова, скрывавшие его намерения и изображавшие вещи в таком свете, который отвечал его тактическим целям в данной беседе». Нет необходимости еще раз подчеркивать и доказывать, что его знаний французского и английского языков было для этого недостаточно.

С пунктуацией и орфографией у Гитлера дело обстояло так же, как и у большинства художников. Его отношение к правописанию и в годы занятий живописью, и позже отличалось небрежностью, легкомысленностью и непоследовательностью. Слова, которые он в молодости писал правильно, если нужно было произвести хорошее впечатление или вызвать положительную реакцию, он нередко писал с ошибками, когда не ставил перед собой такую цель. Достаточно бегло посмотреть на его письмо того времени, чтобы с первого взгляда сказать, по какому поводу оно написано. Если почерк красивый, то все слова, правильность написания которых ему была известна, написаны грамотно. Если письмо написано небрежным почерком, то слова изобилуют ошибками. Позднее, в конце двадцатых годов, эти различия сглаживаются. Трудно однозначно ответить, почему он зачастую вопреки своему желанию делал орфографические ошибки. Можно лишь предположить, что за этим стояло неосознанное желание воспротивиться обязательным правилам, которые установил не он сам. Во всяком случае, это ярко выраженная черта его характера, которая позволяет точно проанализировать его почерк. После окончания школы Гитлер был в состоянии писать безупречные с орфографической точки зрения письма. Однако в пунктуации он постоянно делал множество ошибок, как и большая часть художников, в том числе с высшим образованием, у которых расстановка знаков препинания определяется зрительными образами.

Написанные им до 1908 г. письма и открытки своему другу Кубицеку относятся как к одной, так и к другой категории. Особое место среди ранних писем занимает благодарственное послание, которое он направил женщине, представившей его в 1908 г. профессору искусства Роллеру. В нем нет ни единой ошибки.

В его письмах с фронта во время первой мировой войны содержится, несмотря на их необычно большой объем, меньше орфографических ошибок, чем в его коротких довоенных письмах, хотя ему приходилось употреблять в них множество иностранных слов, названия французских населенных пунктов, новые понятия, имена и формулировки, а на фронте у него наверняка не было учебников правописания.

В рукописи «Майн кампф», написанной в 1924–1925 гг., немало ошибок, хотя и неясно, на чей счет их отнести. Дело в том, что текст писал не сам Гитлер, а его соратники, сидевшие вместе с ним в ландсбергской тюрьме. В том, что в последующих изданиях вплоть до 1939 г. на 800 страницах было сделано более 2500 корректорских правок, преимущественно стилистического характера, не только его вина.

Однако полностью на совести Гитлера орфографические ошибки в сотнях записках, которые он писал после 1919 г., готовясь к своим речам. И здесь дело не только в официальном австрийском правописании.

К моменту, когда австриец Гитлер стал гражданином Германии и правительственным советником в Брауншвейге, он владел немецким правописанием не хуже, чем большинство его сверстников-интеллектуалов с высшим образованием. Его способность находить подходящий для ситуации стиль, умение давать образные впечатляющие описания, доносить до читателя живые образы всегда отличались высокой степенью развития. «Какими глазами они на нас уставились! – писал он в 1914 г. своей мюнхенской квартирной хозяйке, описывая свою первую встречу с пленными французами. – Эти парни просто не могли поверить, что у нас еще так много войск. А вообще-то среди них в основном были очень рослые фигуры. Это остатки французских элитных войск, взятые в плен в самом начале нашего похода». Он поразительно часто любил заниматься чужими проблемами, которые не зависели от его решений. При этом он делал то, чего никогда не мог терпеть у других людей: ныл и критиковал, давал советы и подсказывал решения, на выполнение которых никак не мог повлиять. «Здесь мы закрепимся, – писал он с фронта, – до тех пор, пока Гинденбург не измотает Россию. Потом наступит расплата. В нескольких километрах за нашим фронтом полно наших свежих молодых войск. Их пока берегут и как следует обучают… а потом уж начнется пляска». «Сегодня… мы отправляемся в четырехдневный путь по железной дороге на фронт, – писал он после прохождения начальной военной подготовки в 1914 г., – вероятно, в Бельгию… Надеюсь, что доберемся и до Англии». За четыре года до этого, в августе 1908 г., он спрашивал в письме своего друга Кубицека: «Ты читал последнее решение общинного совета относительно нового театра? Мне кажется, что они решили еще раз подлатать старые обноски. Но у них это не выйдет, потому что они больше не получат разрешение от властей. Во всяком случае, вся болтовня их благородий доказывает, что они разбираются в деле, как бегемот в игре на скрипке. Если бы мой учебник по архитектуре не был так затрепан, я бы упаковал его и выслал им со своими замечаниями».

Вплоть до 1914 г. недоверчивый, критичный, полный фантазий и творческих замыслов ум Гитлера занят возведением мостов, зданий и сооружением площадей. Хотя в определенной степени он допускал различные версии по мелочам, но в целом отличался упрямством в выборе путей и целей. С 1914 по 1918 г. его интерес в соответствии с обстоятельствами переключился на военные аспекты, оценку которым он давал также с твердых и непреклонных позиций, как это было до 1914 г. в отношении архитектуры и изобразительного искусства.

Из писем Гитлера периода 1905–1918 гг. ясно видно, что писал их человек, страдавший отсутствием контактов и проявлявший внимание к людям только в том случае и до тех пор, пока они были для него полезны и делали то, что он считал правильным. О здоровье своих адресатов он справлялся лишь мимоходом [Интерес Гитлера к людям ограничивался обычно передачей приветов и формулами вежливости.], а их мнением вообще не интересовался. Он не искал обмена мнениями и не испытывал потребности сомневаться в своих суждениях. Ему нужны были только слушатели, интересующиеся его проблемами и бессловесно внимающие его точке зрения. Поскольку он умел это делать мастерски, критика в его адрес раздавалась очень редко – и чаще всего слишком поздно. Он писал, как все художники, которые не только видят окружающий мир в упрощенном и абстрактном виде, но и умеют красочно передать свои впечатления о нем. В своем на удивление небрежном и изобилующем ошибками письме с фронта мюнхенскому хозяину квартиры он так описывает позиции между Мессином и Витшете во Франции: «Местность частично равнинная, частично слегка холмистая, заросшая кустами и рядами деревьев, вроде аллей. Из-за вечного дождя (зимы здесь не бывает), близости моря и низменного расположения луга и поля похожи на бездонные трясины, а дороги по щиколотку покрыты жидкой грязью. Сквозь эти болота тянутся ряды окопов нашей пехоты, путаница блиндажей и траншей со стрелковыми позициями, ходы сообщения, проволочные заграждения, волчьи ямы, минные поля… Часто по ночам по всему фронту начинается пушечная канонада. Сначала вдалеке, потом все ближе и ближе, постепенно к ней добавляется винтовочный огонь, а через полчаса все постепенно стихает, только многочисленные осветительные ракеты светят вдалеке. На западе видны лучи больших прожекторов и слышится беспрерывный гул тяжелых морских орудий».

В рамках этого рассмотрения имеют значение и конспекты речей, которые Гитлер собственноручно готовил в ранние годы. С первого же взгляда видно, что их писал человек, обладающий необычайной памятью и знающий окончание речи уже в тот момент, когда пишет первую фразу. Эти конспекты нужны были Гитлеру только для того, чтобы напомнить о последовательности аргументов. Для этого ему было достаточно отдельных существительных, порой коротких предложений или устойчивых словосочетаний. Прочитав одно из таких ключевых слов, он реагировал буквально как автомат [Гитлер в течение многих лет так перенапрягал голос, что его отоларинголог Дермитцель в 1932 г. по медицинским соображениям порекомендовал ему срочно заняться постановкой голоса под руководством оперного певца Пауля Девриена (настоящее имя Пауль Штибер-Вальтер), чем Гитлер и занимался во время одной из своих предвыборных поездок с апреля по начало ноября 1932 г. в течение примерно 100 дней.]. В голове у него моментально всплывала вся нужная информация: имена, цифры, факты, детали, взаимосвязи, образные представления, примеры, речевые обороты – короче говоря, все, что отличает выдающегося оратора. Каким образом он составлял планы своих речей, прежде чем в 1930 г. начал диктовать их машинисткам, показывает приведенный выше конспект одной из его ранних речей о «еврейском господстве и обнищании народа».

Позднее, после прихода к власти, Гитлер диктовал свои речи, иногда не пользуясь записями и на одном дыхании, прямо на пишущую машинку. Его секретарша Криста Шредер подробно описала французскому следователю Альберу Цоллеру в 1945 г., как это обычно происходило. Обычно Гитлер оттягивал диктовку вплоть до последнего часа. Ему постоянно приходилось напоминать о сроке. Он постоянно отговаривался тем, что необходимо еще включить в речь последние сообщения послов, оценить соответствующую политическую ситуацию. Вплоть до последней минуты в нем шла работа мысли, тщательно скрытая от окружающих. Он размышлял над аргументацией, делал пометки, старался найти наилучшие формулировки [Секретарша Гитлера Иоганна Вольф, служившая ранее у друга Гитлера Дитриха Эккарта, подтвердила эти данные Шредер на допросе у Кемпнера 1.7.1947 г. (не зная содержания сведений, сообщенных Кристой Шредер).]. Когда подходило время, он вызывал звонком двух хорошо отдохнувших секретарш, чаще всего Кристу Шредер и Иоганну Вольф. Прежде чем начать диктовать, он беспокойно ходил взад-вперед, поправлял стоявшие в кабинете во множестве статуэтки на военные темы, останавливался перед портретом Бисмарка работы Франца фон Ленбаха, снова начинал ходить, потом вдруг в напряжении застывал на месте и начинал говорить. Уже во время диктовки он «репетировал» свои выступления. Даже обычные для многих его выступлений припадки злости его секретаршам приходилось испытывать на себе, записывая его речь. Он начинал, как и перед публикой, спокойно и сосредоточенно, находясь в физическом напряжении, словно спринтер перед стартом. Затем в нем просыпался природный талант страстного оратора. Он забывал об окружающих, выстреливал фразу за фразой, словно боясь понапрасну потратить свое время.

С последним предложением с него словно спадала ноша. Он снова успокаивался, чаще всего хвалил своих изможденных секретарш, делал им комплименты и порой приглашал на обед. Он опять был «нормальным» человеком, и все окружающие возвращались к нормальной работе. Опасность попасть под вспышку энергии Гитлера, испытать на себе его тиранический гнет проходила. Не случайно лишь немногие секретарши были в состоянии записывать вслед за Гитлером. Многие буквально дрожали, чувствовали себя скованно и стесненно, сильно нервничали и не успевали за ним. Как только он замечал это, он прерывал диктовку под различными предлогами, чтобы не дать почувствовать секретаршам, что прекратил работу из-за них.

Будучи уже в уравновешенном и спокойном состоянии, он спустя несколько часов вручную корректировал текст. Порой работа над текстом продолжалась вплоть до самого выступления. Последний штрих он зачастую делал в самую последнюю минуту. Если его рукописные конспекты речей начала двадцатых годов можно без труда прочесть, то о рукописных коррективах и вставках в машинописные тексты после 1939 г. этого сказать нельзя. Ему и самому порой было трудно впоследствии разобрать, что он написал незадолго до этого, и дело, видимо, не только в том, что с возрастом у него стало ухудшаться зрение.