Текст книги "Адольф Гитлер. Легенда. Миф. Действительность"

Глава 4. Солдат Рейха

«Летом 1912 г., – пишет Гитлер в «Майн кампф», – я наконец-то приехал в Мюнхен».

После его прихода к власти большая мемориальная доска с орлом и свастикой появилась на доме № 34 по Шляйсхаймер-штрассе в Мюнхене: «В этом доме жил Адольф Гитлер с весны 1912 г. до дня добровольного поступления на военную службу в 1914 г.». Обе даты не совпадают с реальными фактами. До 24 мая 1913 г. Гитлер жил на Мельдеманн-штрассе, 27, в Вене.

24 мая 1913 г. (а не весной 1912 г.) Гитлер выписывается из Вены и уезжает в Мюнхен. В ночь с 24 на 25 мая в Вене покончил с собой начальник Генерального штаба 8-го корпуса полковник Альфред Редль, которого вследствие его гомосексуальных наклонностей шантажировала и завербовала российская секретная служба, после чего он многие годы работал на Россию, выдавая важные военные тайны. Гитлер узнает об этом в доме своего мюнхенского хозяина квартиры Йозефа Поппа из сообщений газет. Он реагирует на это почти с радостью, так как подтверждается его убеждение, что не имеет никакого смысла служить в австрийской армии. Йозеф Попп, который в молодости работал портным в модных парижских ателье, знает французский язык и убежден, что «кое-чего повидал в мире», уже 26 мая, в тот день, когда к нему въезжает новый жилец, видит в связи с аферой Редля, что он хорошо разбирается в политических событиях и реагирует на них быстро, определенно и с самостоятельных позиций. Каждый вечер происходят политические дискуссии, которые быстро надоедают еще одному жильцу, с которым Гитлер делит комнату, и тот съезжает с квартиры. В первое время пребывания в Мюнхене Гитлер сравнивает то, что он узнал из книг, с действительностью. В 1924 г. он пишет в «Майн кампф»: «Город был мне так хорошо знаком, как будто я жил в его стенах уже много лет. Это объянялось [Так в тексте. Возможно или опечатка, или ошибка переводчика, или редактора, или корректора.] тем, что все книги, которые я изучал, на каждом шагу ссылались на эту столицу немецкого искусства. Нельзя утверждать, что видел Германию, если не видел Мюнхена… и, прежде всего, говорить, что знаешь немецкое искусство, если не знаешь Мюнхена». Гитлер опять становится художником.

Живется Гитлеру в Мюнхене, во всяком случае, не хуже, чем в Вене. Не случайно он описывал позже свой мюнхенский период с 1913 по 1914 г. как самое лучшее и счастливое (до войны) время в жизни. Как художник он зарабатывает в месяц в среднем немалые деньги – 100 марок, что он подтверждает в январе 1914 г. путем предъявления налоговой декларации магистрату Линца, который потребовал его явки в связи с неоднократным уклонением от призыва в армию. «Я зарабатываю как свободный художник, – пишет он в Линц, – только для того, чтобы обеспечить себе дальнейшее образование, так как совершенно лишен средств (мой отец был государственным служащим). Добыванию средств к существованию я могу посвятить только часть времени, так как все еще продолжаю свое архитектурное образование. Поэтому мои доходы очень скромны, их хватает только на то, чтобы прожить. В качестве доказательства прилагаю свою налоговую декларацию и прошу вновь возвратить ее мне. Сумма моего дохода указана здесь в размере 1200 марок, причем она скорее завышена, чем занижена, и не надо полагать, что на каждый месяц приходится ровно по 100 марок» [Гитлер постоянно старался скрыть свое хорошее финансовое положение. Так, например, в наследстве его квартирной хозяйки Анни Винтер обнаружилось сообщение в окружной суд от 16.5.1913 г., в котором Гитлер подтверждал «вручение ему суммы, находившейся в общественной „сиротской“ кассе»: 819 крон и 98 геллеров. Это сообщение было 2.4.1971 г. продано с аукциона под № 1637 наряду с многочисленными вещами Гитлера из «наследства Винтер».]. Спустя десять лет он пишет в «Майн кампф» то же самое: «Пусть даже мои заработки были очень скудными, но я жил не для того, чтобы рисовать, а рисовал, чтобы обеспечить свою жизнь или, точнее говоря, чтобы позволить себе дальнейшее образование». Его официально зарегистрированный минимальный годовой доход в размере 1200 марок превышал те суммы, которые он ежемесячно мог заработать в Вене. К тому же условия жизни в Мюнхене были более благоприятными. За обеды в ресторане Гитлер должен был платить в Вене около 25 крон в месяц, а в Мюнхене всего 18–25 марок. Стоимость найма комнаты в Вене составляла 10 крон (а при коротком сроке проживания и 15 крон). В Мюнхене же Гитлер за хорошую меблированную комнату с отдельным входом платил только 20 марок. После вычета расходов на завтраки и ужины у него ежемесячно оставалось по меньшей мере около 30 марок на другие нужды. Относительно дорогие в то время газеты он, по собственным словам, постоянно читал в кафе. Поскольку он был неприхотлив, то денег у него было больше, чем необходимо. Банковский служащий его возраста, к примеру, зарабатывал в 1913 г. в Мюнхене всего около 70 марок. Генриху Хоффману Гитлер рассказывал 12 марта 1944 г.: «Мне нужно было не более 80 марок в месяц». На ежедневный обед и ужин хватало одной марки. Сыну квартирного хозяина Йозефу Поппу он мог постоянно давать деньги и сладости, когда тот приносил ему книги или выполнял другие поручения.

Как и в Вене, Гитлер вел в Мюнхене одинокий образ жизни. Окружающие не понимали его, что ему, кстати, было совершенно безразлично. Он уклонялся от сближения с людьми, не говоря уже о дружбе, так как ни перед кем не хотел открывать душу. В глазах нормальных бюргеров Адольф Гитлер ведет бессмысленную и бесцельную жизнь. Большую часть дня он проводит за чтением книг и журналов. Картины он рисует только днем, да и то в течение всего нескольких часов [Это привычка почти всех художников.]. Время от времени он ходит в кафе на ближайшем углу, чтобы съесть там пирог и прочитать газету. Вечерами он дискутирует с Йозефом Поппом (старшим), излагает ему свои представления и идеи и зачитывает выдержки из специальных книг по военным вопросам. Его не интересует «профессия» или то, что обычно понимается под этим словом, и в этом он почти не отличается от других художников. Так, например, знаменитый Оскар Кокошка, учившийся в Венской школе художественных ремесел еще до того, как Гитлер пришел туда на прием к профессору Роллеру, рассказывал на своем 85-летнем юбилее: «Я всегда был бродягой, начиная с самой юности».

Гитлер ведет богемный образ жизни, но при этом всегда так изысканно одет, что даже особенно чувствительный к этим вопросам портной Попп, которого клиенты особо ценят за приобретенный им в Париже вкус, не может сказать о его костюмах ни одного плохого слова [По данным Йозефа Поппа-младшего и Элизабет Попп (1966–67), Гитлер с удовольствием носил безупречный фрак, который Йозеф Попп-старший иногда готовил ему на выход. С началом первой мировой войны Гитлер тщательно упаковал его и оставил в квартире Поппа.]. Кроме того, Попп уже в то время видит в нем личность, чьи способности подают большие надежды. Не случайно он уже в 1919 г. вступает в Германскую рабочую партию (членский билет № 609), где Гитлер отвечал за пропаганду [Вслед за Поппом туда вступили и другие ремесленники и владельцы магазинов на Шляйсхаймер-штрассе, например художник Эрнст Шмидт и мясник.].

Гитлер, зная, что окружающие считают его чудаком, очень много читает, а картины пишет лишь тогда, когда поступают заказы или когда его принуждают к этому особые обстоятельства. Он охотно и страстно дискутирует на политические темы и проявляет при этом необыкновенный талант убеждать людей своей речью, аргументами и жестами. Об этом в один голос говорят все его знакомые из Линца, Шпиталя, Леондинга, Вены и Мюнхена. Слушатели порой не знают даже, смеяться ли им при виде страстно вещающего и жестикулирующего Гитлера или относиться к нему серьезно. По свидетельствам родственников и посторонних наблюдателей, у него была очень противоречивая натура. Его стремление доказать свою правоту, готовность к агрессии и жажда власти были гипертрофированы, действия импульсивны и эгоистичны. Он не терпел доверительных отношений. И перед друзьями, и перед противниками представал одинаково непреклонным, упрямым, ранимым и капризным спорщиком, но в то же время был неловок и замкнут. Того, кто непосредственно имел с ним дело, поражали порой его болезненное честолюбие, фантастичность планов, ничем не поколебимое самомнение и безудержная энергия. Многие его взгляды критически мыслящим наблюдателям уже в 1914 г. в Мюнхене казались гипертрофированными.

Свидетельства очевидцев позволяют сделать вывод, что у молодого Гитлера, несомненно, просматривались психопатические черты. Однако очень распространенное и кочующее из биографии в биографию утверждение, что Гитлер попросту «был ненормальным», представляется предвзятым, грубым и даже примитивным. Психопатами были Микеланджело, Лютер, Тассо, Жан-Жак Руссо, Наполеон, Бетховен, Гельдерлин, Клейст, Ленау, Хеббель, Маркс, Бисмарк, Стриндберг, Мопассан, Ван Гог и Ницше, и это далеко не полный перечень знаменитых имен. Какие последствия может иметь психопатия, демонстрирует никем в основном не опровергнутый анализ Вильгельма Ланге-Эйхбаума, в котором, в частности, говорится: «…психопатическая аффектация может стать движущей силой, развивающей, расширяющей и углубляющей задатки и дарования. Психопатическое восприятие реагирует на малейшие раздражители, и за счет этого расширяется опыт. Внутреннее беспокойство в крови, подвижность, быстрая смена настроений позволяют пережить многие события в самом разном свете. Таким образом… усиливается острота восприятия всего самого основного и существенного. Психопат за счет большей подвижности своих мысленных представлений, вечной жажды новых ощущений и тяги к новому касается многих областей знания. Это расширяет его горизонт, развивает духовные способности, будит доселе спящие задатки. Таким образом в одной душе объединяются далеко отстоящие друг от друга сферы знаний, и эти пограничные области, пограничные науки и искусства становятся важным источником мысли. Благодаря необыкновенной силе чувственного восприятия, отсутствию сдерживающих факторов и недостаточному самообладанию накапливается опыт, не доступный никому другому».

Обладал ли молодой Гитлер непринужденным юмором и другими столь же привлекательными «человеческими» чертами, достоверно установить не удалось. Он сам описывал себя в ночь с 8 на 9 января 1942 г. как злого мальчишку (в период пребывания в Линце и Штайре), холодным взглядом наблюдающего за окружающими и использующего увиденное в своих целях. Важным в этой связи представляется то, что молодой Гитлер порой казался очень милым человеком тем людям, которые ближе стояли к нему или часто общались с ним, когда он «забывался» и сбрасывал с себя холодную маску, копирующую некую «недоступную личность», которую он демонстративно носил, еще будучи учеником. Так, например, доктор Блох был просто потрясен тем, что Гитлер после смерти матери вдруг обнаружил в себе «человеческие» чувства, хотя до этого всегда казался ему замкнутым и недоступным человеком. Его учитель музыки Преватцки-Вендт никогда не видел его открытым и готовым к более близким контактам. Родственникам, которых он навестил после того, как оставил школу, он показался скорее замкнутым, чем дружелюбным. Не только им молодой Гитлер представлялся человеком, который подчеркнуто сводил общение с другими людьми к уважительным формальностям, никогда не показывал своих слабостей и никогда не признавался в недостатке знаний. Йозеф и Элизабет Попп характеризуют 25-летнего Гитлера как «обаятельного австрийца», который всегда был готов оказать услугу, был предупредительным и щедрым, но постоянно держал дистанцию. И им самим, и их родителям Гитлер «очень нравился, но мы так никогда и не узнали, что у него на уме. Его невозможно было распознать. Он никогда не говорил о родительском доме, о друзьях и подругах. Чаше всего он сидел дома и что-то читал с серьезным видом, а иногда рисовал».

С кем Гитлер общался в Мюнхене в 1913–14 гг., не знали ни Йозеф Попп, ни его дети, которых Гитлер особенно любил, постоянно называл их в письмах с фронта ласковыми шутливыми именами и не забывал передать им отдельный привет. Гостей он не принимал, хотя этим не доставил бы никаких хлопот хозяевам квартиры, так как в его комнате был отдельный вход. Однако установлено, что в 1914 г. в Мюнхене у него были личные контакты за пределами семьи Попп. Так, например, он, очевидно, достаточно близко общался с юристом Эрнстом Хеппом и его женой, о чем свидетельствует длинное письмо Гитлера Хеппу с фронта.

«Я покинул Австрию в первую очередь по политическим причинам, – писал Гитлер в 1924 г. и тут же добавлял: – Я не хотел воевать за габсбургское государство». Лишь позднее выяснилось, что этой дипломатической формулировкой он описывал неприятный эпизод, пережитый им в Мюнхене. 29 декабря 1913 г. австрийская полиция обратилась в полицейское управление Мюнхена с просьбой установить, зарегистрировано ли проживание Гитлера в баварской столице. «Художник Адольф Гитлер, родившийся в 1889 г. в Браунау-на-Инне, – сообщали австрийцы, – 24 мая 1913 г. выбыл из Вены в Мюнхен. Просим Вас в порядке оказания помощи… сообщить нам, зарегистрировано ли там указанное лицо». Мюнхенские полицейские нашли его. 10 января 1914 г. они сообщили коллегам в Линц: «Разыскиваемый с 26.V.1913 г. проживает по адресу Шляйсхаймер-штрассе, 34/III, у квартировладельца Поппа». Уже через 8 дней Гитлер получил от мюнхенской уголовной полиции повестку с указанием явиться 20 января в Линц на призывную комиссию. 19 января полицейские доставили его в австрийское консульство в Мюнхене, где был составлен протокол. Мюнхенское консульство благосклонно поверило всем данным, которые сообщил о себе Гитлер, который, вероятно, явился с визитом в старом и измазанном краской костюме. Он рассказывал о своих болезнях и, по-видимому, сумел произвести довольно жалкое впечатление. В сообщении консульства было сказано: «По наблюдениям полиции и по личным впечатлениям, изложенные им в прилагаемом оправдательном заявлении данные полностью соответствуют истине. Он также якобы страдает заболеванием, которое делает его непригодным к военной службе… Поскольку Гитлер произвел благоприятное впечатление, мы пока отказались от его принудительной доставки и порекомендовали ему непременно явиться 5 февраля в Линц на призывную комиссию… Таким образом, Гитлер выедет в Линц, если магистрат не сочтет нужным учесть изложенные обстоятельства дела и его бедность и не даст согласие на проведение призывной комиссии в Зальцбурге». Гитлер телеграммой запросил магистрат в Линце об отсрочке прохождения комиссии до 5 февраля 1914 г. Однако его просьба была встречена отказом. «Обязан… явиться», – гласил раздраженный официальный ответ из Линца, полученный Гитлером лишь 21 января. Тогда он попросил магистрат в Линце разрешить ему по материальным соображениям пройти призывную комиссию в Зальцбурге, который находится ближе к Мюнхену. В очень вежливо составленном письме говорится, в частности:

«Я направляю Вам это письмо вне зависимости от подписанного мною сегодня в консульстве протокола. Я прошу Вас также направлять все дальнейшие указания в мой адрес через консульство и заверяю, что не премину в точности выполнить их. Что касается данных о моем положении, то они подтверждаются консульством. Сотрудники консульства были достаточно благосклонны ко мне и породили во мне надежду, что достаточно будет явиться для прохождения комиссии в Зальцбург. Хотя и не смею надеяться, но прошу все же не осложнять мою ситуацию понапрасну.

Покорнейше прошу Вас принять это письмо к сведению и остаюсь искренне преданный Вам

Адольф Гитлер, художник».

Хотя Гитлер и «не смел надеяться», что власти в Линце удовлетворят его просьбу, однако она имела успех. 5 февраля 1914 г. он выехал в Зальцбург для прохождения призывной комиссии и, как и надеялся, был освобожден от военной службы. «Настоящим подтверждается, – говорится в документе отдела статистики земельного правительства от 23.2.1932 г., – что Адольф Гитлер, родившийся 20 апреля 1889 г. в Браунау-на-Инне и постоянно прописанный в Линце, земля Верхняя Австрия, сын Алоиза и Клары, урожденной Пёльцль, проходящий по списку призывников 3-й возрастной категории, признан 5 февраля 1914 г. в Зальцбурге негодным к строевой и вспомогательной службе, ввиду слабого телосложения, и освобожден от военной службы».

«…Также якобы страдает заболеванием», – такую осторожную формулировку записал 19 января предусмотрительный сотрудник австрийского консульства, и это дает основание полагать, что Гитлер во время допроса сослался на свою уже давно излеченную болезнь легких, которая стала причиной того, что мать осенью 1905 г. забрала его из школы. Во всяком случае, уклонявшийся от службы Адольф Гитлер не собирался служить и впредь. То, что он по секрету сообщил в конце лета 1908 г. Кубицеку, начало претворяться в жизнь. Он не хочет служить в одной армии с чехами и евреями, воевать за габсбургское государство, но всегда готов умереть за Германский рейх. Гитлер, будучи фанатичным пангерманистом, хочет жить в Германском рейхе, который станет для него любимой и достойной уважения родиной, и если уж становиться солдатом, то только там. В 1914 г. ему разрешают по-прежнему оставаться в Мюнхене, вести богемный образ жизни и допускать презрительные высказывания о своей австро-венгерской родине.

В Мюнхене главные интересы Гитлера, в отличие от Вены, прикованы не к антисемитизму и марксизму, а к германо-австрийской внешней политике и к отношению немецкого населения к Австрии. Германскую блоковую политику, австро-германский пакт от 7 октября 1879 г., союз трех императоров от 18 июня 1881 г. и тройственное соглашение между Германией, Австро-Венгрией и Италией от 20 мая 1882 г. он, по собственным словам, считал «ошибкой», еще живя в Вене. В Мюнхене Гитлер приходит к убеждению, что немцы в целом принимают своего союзника Австро-Венгрию за «серьезную силу», которая «в трудный час покажет себя», во что он, будучи австрийцем, уже не верит, так как двойная монархия, по его убеждению, «уже давно перестала быть немецким государственным образованием». Он придерживается мнения, что «внутренняя ситуация» в Австро-Венгрии «с каждым часом приближает ее к распаду». Австро-венгерским заверениям он не доверяет. По его мнению, «носителями союзнических идей… в Австрии остались только Габсбурги и немцы. Габсбурги из расчета и по необходимости, а немцы вследствие доверчивости и политической глупости». Он не сомневается в том, что Германия в результате тройственного союза приковала себя «к трупу», который «утащит в пропасть обоих», и убежден, что «лучше, чем официальные дипломаты», понимает «бессмысленность и опасность германской блоковой политики». Молодого австрийца с пангерманистскими наклонностями поражает в Мюнхене отсутствие интереса населения к ситуации немцев в дунайской монархии. «К своему удивлению, мне постоянно приходилось констатировать, – говорил он, – что даже в образованных кругах отсутствует какое-либо понимание сути габсбургской монархии». «В 1913–1914 гг. я… впервые высказал… в различных кругах свое убеждение, – пишет Гитлер в «Майн кампф», – что будущее немецкой нации зависит от уничтожения марксизма». О том, что это утверждение сделано не задним числом, свидетельствуют не только сообщения очевидцев, но и письменные высказывания Гитлера того времени.

Когда Гитлер узнал, что австрийский наследник престола Франц Фердинанд и его жена 28 июня 1914 г. убиты в Сараево, его сначала, как он пишет позднее, в 1924 г., охватило «опасение, что пули могли быть выпущены из пистолетов немецких студентов, которые были возмущены постоянным ославяниванием, проводимым наследником престола, и решили освободить немецкий народ от внутреннего врага… Но когда я услышал фамилии преступников, а кроме того, прочел, что они сербы, меня охватил легкий ужас от этой мести непредсказуемой судьбы. Самый большой друг славян погиб под пулями славянских фанатиков». Но «легкий ужас» продолжается недолго. На фотографии, где Гитлер изображен 1 августа 1914 г. среди людей, собравшихся в Мюнхене на Одеон-плац, чтобы прослушать прокламацию об объявлении войны, можно увидеть, как горят его глаза, придавая лицу необычно радостное и возбужденное выражение. Как и многие другие представители немецкой образованной буржуазии, в числе которых были, например, Томас Манн [Еще в 1916 г. Томас Манн писал своему издателю Самуэлю Фишеру: «Но к чему вся эта политизация, насаждение западного духа, дегуманизация, разнемечивание, которые происходят уже на протяжении 50 лет, если результатом этого не становится власть?.. Однако совершенно непереносима… для меня мысль, что демократический прогресс… будет навязан нам извне в результате нашего поражения… Наша демократизация должна быть следствием нашей победы, побочным явлением нашего прихода в мировую политику». Это письмо было в 1966 г. выставлено на осенний аукцион в Штаргарде неподалеку от Марбурга.], Людвиг Тома и многие университетские профессора, Гитлер испытывает радость при известии, что началась война. «Те часы, – пишет он в «Майн кампф», – стали для меня как бы избавлением от неприятных воспоминаний юности. Я не стыжусь… признаться, что от охватившего меня восторга упал на колени и от всего сердца возблагодарил небеса за то, что мне даровано счастье жить в такое время». Он немедленно подал прошение на имя Людовика III, чтобы ему, австрийцу, разрешили поступить на службу в баварскую армию, хотя прошло всего несколько месяцев, как австрийская призывная комиссия признала его негодным к военной службе. Уже на следующий день он получил из канцелярии кабинета министров сообщение, что может записаться в один из баварских полков. Гитлер выбрал 16-й резервный пехотный полк, который впоследствии стал носить имя Листа в честь погибшего в конце октября 1914 г. командира полка полковника Листа. 16 августа, в тот день, когда популярная газета «Берлинер иллюстрирте цайтунг» поместила на первой странице фотографию пехотного унтер-офицера в остроконечной каске и со шпагой наголо, ведущего солдат в атаку и кричащего «Ура!», Гитлер явился в 6-й рекрутский запасной батальон 16-го Баварского пехотного полка. Там он 8 октября 1914 г. дал присягу сначала королю Баварии, а затем и своему императору Францу Иосифу. Ганс Менд, занимавшийся в это время подготовкой рекрутов, рассказывал в 1931 г., какое впечатление произвел на него Гитлер в 1914 г. «Впервые я увидел Адольфа Гитлера, – писал он, – в ресторане „Шваб-мюнхен“. Я не знал его, но, проходя мимо, обратил внимание, на его энергичный взгляд и что-то особенное в облике. Я принял его за студента, которых было много в полку имени Листа». После совершенно недостаточной подготовки Гитлер в середине октября 1914 г. попадает на фронт. Спустя 20 недель, в феврале 1915 г., он, пользуясь своим даром наблюдательности как художник, сообщает своему мюнхенскому знакомому Эрнсту Хеппу в цитируемом ниже подробном письме, пришедшем с полевой почтой, о том, что он пережил в эти дни [Эти данные подтверждаются военнослужащими полка, которые не были знакомы с письмом Гитлера.].

«Уважаемый господин асессор!

Рад, что Вы получили мою последнюю открытку, и благодарю Вас за любезное письмо, которое Вы прислали мне в ответ.

Я уже подробно писал один раз, но, видимо, придется повторить. Прежде всего, хочу сообщить Вам, уважаемый господин ассессор, что уже 21 декабря получил „Железный крест“. Возможностей для его получения, слава Богу, было более чем достаточно. Наш полк попал не в резерв, как мы думали, а уже 29 октября с утра был направлен в бой, и вот уже три (неразборчиво) мы не даем им покоя ни на минуту, если не в наступлении, так в обороне. После очень красивого путешествия по Рейну мы 31 октября прибыли в Лилль. Уже в Бельгии были заметны признаки войны. Лёвен был весь в развалинах и пожарищах. До (неразборчивое название населенного пункта) поездка проходила тихо и спокойно. А потом пошло одно за другим. В некоторых местах, несмотря на самую бдительную охрану, были развинчены железнодорожные пути. Все чаще попадались взорванные мосты, разбитые локомотивы. Хотя эшелон и так полз как улитка, мучительные остановки случались все чаще. Издалека уже слышен был монотонный гул наших тяжелых минометов. Ближе к вечеру мы приехали в порядочно потрепанный пригород Лилля, выгрузились и некоторое время слонялись без дела возле составленных в козлы винтовок. Где-то около полуночи мы вошли наконец в город. Бесконечная монотонная дорога, по обе стороны низкие фабричные корпуса, кругом сплошная сажа, мостовая разбита и вся в грязи. После 9 часов население на улицу не выходит, зато полно военных. Мы, рискуя жизнью, пробирались среди обозов с продовольствием и колонн с боеприпасами, пока наконец не добрались до внутренних ворот цитадели. Центр города, правда, немного получше. Но все здесь сделано по принципу „лишь бы смотрелось хорошо“. Я постоянно вспоминал о Германии. Ночь мы провели во дворе здания биржи. Здание весьма представительное, но еще не закончено. Поскольку пришлось лечь с полной выкладкой, то была объявлена повышенная готовность. Кроме того, лежать на камнях было очень холодно, так что я не смог уснуть. На следующий день мы сменили место ночлега. На этот раз мы попали в большой остекленный зал. В свежем воздухе недостатка не было, так как от здания остался только железный каркас. От немецких снарядов стекла разлетелись на миллионы осколков. Днем мы немного занимались боевой подготовкой, осматривали город и главным образом восхищались колоссальной военной машиной, которая во всей красе разворачивалась на наших глазах и наложила отпечаток на весь Лилль. Ночью мы пели песни, некоторые из нас в последний раз. На третью ночь в 2 часа вдруг объявили тревогу, и в 3 часа мы двинулись на сборный пункт. Никто ничего толком не знал, однако мы решили, что это учебная тревога. Ночь была довольно темная. Не успели мы прошагать и 20 минут, поступила команда отойти на обочину, и тут пошли обозы, кавалерия и т. д. и запрудили всю дорогу. В конце концов нашлось место и для нас. Мы далеко отошли от Лилля. Канонада становилась все сильнее. Наша маршевая колонна извивалась, как огромная змея. Где-то в 9 часов мы остановились в каком-то дворцовом парке. Два часа привала, а потом опять в путь до 8 часов вечера. Полк разделился на роты, и каждая из них оборудовала себе укрытие от самолетов. В 9 часов вечера мы получили продовольствие.

К сожалению, я никак не мог уснуть. В четырех шагах от моей вязанки соломы лежала дохлая кляча. Судя по ее виду, она лежала уже не меньше двух недель и наполовину разложилась. Вдобавок позади нас стояла немецкая батарея гаубиц и каждые 15 минут посылала по два снаряда над нашими головами в темную ночь. Воздух наполнялся воем и визгом, а затем вдали слышались 2 глухих разрыва. Все прислушивались к ним. Мы ведь слышали все это впервые в жизни. И вот пока мы лежали вповалку и тихонько перешептывались, глядя в звездное небо, вдали начался какой-то шум, потом он приблизился, залпы пушек стали все чаще и в конце концов слились в сплошной гул. Каждого из нас этот гул пробирал до печенок. Говорили, что англичане пошли в ночную атаку. Мы испуганно ждали, не зная, что же, собственно говоря, происходит. Потом все успокоилось, и в конце концов адский шум прекратился, лишь наша батарея каждые 15 минут посылала в ночь свой стальной привет. Утром мы обнаружили большую воронку от снаряда.

После долгих усилий кляча нашла в ней свой последний покой. Только мы собрались устроиться поудобнее, как в 10 часов снова тревога. Спустя 15 минут мы вышли. После долгих мытарств добрались до разбитого крестьянского подворья и устроили привал. Той ночью мне пришлось стоять на часах. В час ночи снова объявили тревогу, и в 3 часа мы двинулись маршем. Перед этим пополнили боеприпасы. Пока мы ожидали приказа двигаться вперед, мимо нас проехал на коне майор граф Цех: завтра мы идем в атаку на англичан. Все радуются: наконец-то. Сделав это объявление, майор занял место во главе колонны и пошел пешком. В 6 часов утра мы около какой-то гостиницы встречаемся с другими ротами, а в 7 часов все и начинается. Мы повзводно проходим через расположенный справа от нас лес и в полном порядке выходим на луг. Перед нами вкопаны четыре орудия. Мы занимаем за ними позиции в больших окопах и ждем. Над нами уже свистит первая шрапнель и срезает деревья на опушке, как соломины. Мы с любопытством глядим на все это. У нас еще нет настоящего чувства опасности. Никто не боится, все ждут команды „в атаку“. А дела становятся все хуже. Говорят, что уже есть раненые. Слева появляются 5 или 6 молодчиков в мундирах цвета глины, и мы вопим от радости. 6 англичан с пулеметом. Мы смотрим на конвоиров. Они гордо шагают вслед за своей добычей, а мы все еще ждем и почти ничего не можем рассмотреть в адском дыму перед нами. Наконец команда „вперед!“ Мы рассыпаемся цепью и мчимся по полю в направлении небольшого хутора. Слева и справа разрывается шрапнель, свистят английские пули, но мы не обращаем на них внимания. Залегаем на десять минут, а потом опять вперед. Я бегу впереди всех и отрываюсь от взвода. Тут сообщают, что подстрелили взводного Штевера. „Вот так дела“, – успеваю я подумать, и тут начинается. Поскольку мы находимся посреди открытого поля, нужно как можно быстрее бежать вперед. Капитан бежит впереди. Теперь уже падают и первые среди нас. Англичане направили на нас огонь пулеметов. Мы бросаемся на землю и медленно ползем по канаве.

Иногда мы останавливаемся, это значит, что кого-то опять подстрелили и он не дает двигаться вперед. Мы выволакиваем его из канавы. Так мы ползем до тех пор, пока канава не кончается, и опять надо выбираться на поле. Через 15–20 метров мы добираемся до большой лужи. Один за другим мы вскакиваем туда и занимаем позицию, чтобы отдышаться. Но залеживаться некогда. Быстро выбираемся и марш-марш к лесу, до которого примерно 100 метров. Там мы постепенно опять собираемся вместе. Лес уже сильно поредел. Теперь нами командует вице-фельдфебель Шмидт, отличный здоровенный парень. Мы ползем до опушки. Над нами свистят пули и осколки, и вокруг падают сбитые сучья и куски деревьев. Потом на опушке рвутся снаряды, поднимая облака камней, земли и песка и вырывая огромные деревья с корнями, а мы задыхаемся в желто-зеленом ужасном вонючем дыму. Вечно здесь лежать не имеет смысла, если уж погибать, так лучше в поле. Тут подходит наш майор. Мы снова бежим вперед. Я прыгаю и бегу изо всех сил по лугу, через свекольные грядки, перепрыгиваю через окопы, перелезаю через проволоку и кустарниковые загороди и вдруг слышу впереди крики: „Сюда, все сюда“. Передо мной длинная траншея, и через мгновение я спрыгиваю в нее. Передо мной, за мной, слева и справа туда же прыгают и другие. Рядом со мной вюртембержцы, а подо мной мертвые и раненые англичане. Вюртембержцы заняли траншею уже раньше нас. Теперь мне становится ясно, почему мне было так мягко спрыгивать. В 240–280 метрах слева от нас видны еще английские окопы, а справа дорога в (неразборчиво), которая находится в их руках. Над нашей траншеей беспрерывный железный град. Наконец в 10 часов начинает работу наша артиллерия. Пушки бьют одна за другой, 1–2-3–4 и т. д. То и дело перед нами снаряд попадает в английские окопы. Англичание [Так в тексте. Возможно или опечатка, ошибка переводчика, редактора или корректора.] выскакивают, как из муравейника, а мы снова бежим в атаку.