Текст книги "Дольмен"

– Да брешет она, видать же! – встрял разъяренный Петрович. – Зенки-то прожженные не спрячешь!

Но Пачморга остановил его движением руки. Взоры всех обратились к Клаве, сжавшейся на лавке у двери. Алевтина крикнула ей:

– Тетя Клава, это что – правда?

Елена, замерев, ждала. На самом деле Клавину внучку звали не Леной, а Лерой, но Алевтина, не обращавшая внимания на жизнь родственников, скорее всего, этого не помнила. А вдруг… Нет, до того ли Алевтине в ее суматошной жизни… А возраст был как раз подходящий, да и внешность, пожалуй, тоже, насколько можно судить по фотографиям, которые изредка поступали из соседнего государства.

Клава поднялась со своего места и, посмотрев на Елену взглядом, в котором читалось: смотри, я тебе доверилась, не подведи, – кивнула:

– Да, правда. Внучка это моя. Дочь Евгении. Из Лиепая.

– А что же вы молчали?! – воскликнули Алевтина и Пачморга одновременно. Петрович стукнул кулаком по столу:

– Обе брешут! Туфту гонят! Лиепая-Прилипая! Сговорились! А ну долой всех, а старуху допросить!

– Подождите, – остановила его Алевтина и обратилась к Пачморге:

– Николай Иванович, пускай при нас все рассказывают. Тетя Клава не станет обманывать. Тетя Клава, а что ж вы сказали, что впервые видите ее?

– Впервые и вижу, неужто ты, Алевтина, не знаешь, что они ко мне не ездят. Да и я к ним не ездок. С зятем мы в ссоре, – объяснила она Пачморге. – Давно уж, лет десять. Да и… не особо туда наездишься. А тут вишь как, приспичило – и прислали внучку. Не выгонишь же: родная кровь. Могли бы и предупредить, у меня-то свои обстоятельства, своя жизнь, младшая дочь на мне, больная, почитай, да муж… сожитель то есть… был…

– Как так – был? – поинтересовалась для приличия Алевтина.

– Ушел, Аля, от меня Геннадий, позавчера ушел, все мои мысли только об этом, а тут такая Варфоломеевская ночь! Ум за разум зайдет, не то что…

«Молодец, Клава! – подумала Елена. – Ишь ведь, и уход Геннадия приплела… Тут все приплетешь – и Варфоломеевскую ночь в том числе!»

Пачморга со вздохом кивнул: вот, пожалуй, все и объяснилось, и очень даже просто. Антонина Горохова, соседка пропавшей Елены Тугариной по площадке, сбила их с толку, обозвав девчонку беспризорницей и описав как чистую, вернее, конечно, грязную, беспризорницу, да и сами они, увидев ее, убедились в этом: какой нормальный ребенок в наше время так одет! А тут и сумка пропавшей у нее… И везде и всюду попадается под ноги эта непонятная девчонка. А девка, кажется, совершенно ни при чем. И все же: неужто бабка так испугалась полиции, что готова была отказаться от родной внучки?! Терпела всякие фокусы, какие учиняли над ней они с Петровичем… У внучки – ладно: ступор, а бабка-то, ежели ни в чем не виновата, то чего ж так трястись? Впрочем, всякое бывает. Ей-то уж нет никакого резона убивать двоюродную сестру, никаким наследством тут не пахнет, никаких ссор у них, как рассказывала Алевтина, не было. Да, теперь подозреваемых не имелось. Распечатают, многократно увеличив, фотографию пропавшей, поместят на стенде «Разыскиваются», но его это уже совершенно не касается. Только жаль было Алевтину Самолетову.

А девчонка, будто ее прорвало, рассказывала, что бабушка Лена взяла ее с собой сюда, на дачу, где, поливая растения, вон в той комнате, облилась, сняла с себя спортивные штаны со свитером и сунула в сумку, а переоделась в белый халат из сундука, вот на котором они сидят, – значит, теперь в описании пропавшей будет фигурировать белый халат, – отметил лениво Пачморга. Потом ей позвонили по мобильнику… Петрович немедленно набрал какой-то номер по своему мобильному телефону и нехотя подтвердил, что да, связь тут, у черта на куличках, имеется, – разговора девчонка не слышала, потому что звонили без нее, только после звонка бабушка Лена подхватилась и сказала, что ей срочно нужно в город, а у нее, как назло, жутко разболелся зуб. Звонок от неизвестных… что ж, подумал Пачморга, это новый след, – надо проверить звонки старухи. Значит, придется еще повозиться с этим делом. – Бабушка Лена, продолжала между тем девчонка, велела ей оставаться здесь, пообещав вскорости вернуться, может, даже с бабушкой Клавой, но не только бабушку Клаву не привезла, но и сама пропала, а мобильник перестал отвечать, девчонка прождала ее целый день, пришлось и вторую ночь, уже одной, без бабушки, ночевать в этом заросшем травой доме. Наутро пришла соседка, вот эта, указала девчонка на тетю Олю, и стала спрашивать, где бабушка Лена, потом девчонка пожевала травки – и зуб прошел. Тогда она взяла сумку, оставленную бабушкой, сумка-то была не тяжелая, и решила на свой страх и риск спускаться с гор, заперла дом, ключ положила в дупло, ей бабушка Лена показывала. Спустилась – и поехала вначале опять к бабушке Лене, открыла дверь ключом, который нашла в сумке, бабушки Лены в квартире не оказалось, а она, столкнувшись на площадке со злой соседкой, а потом в подъезде с вами, с вами и с тобой, – указала Елена на дочь, оператора и Сашу, – отправилась по адресу бабушки Клавы. Та, к счастью, наконец-то сидела дома. Про то, что внучка приедет, бабушка не знала, так как телеграмма из Лиепая не дошла, пропала, потому и приключилась вся эта неразбериха, а то бы ее, конечно, встретили на вокзале, и не было бы всего этого ужаса. А куда девалась бабушка Лена, они с бабушкой Клавой сами хотели бы знать. Они звонили ей на квартиру, но трубку никто не брал, мобильник был вне зоны доступа. Тогда они отправились сюда, на дачу, ведь бабушка Лена велела ей тут дожидаться, но ее опять не было. Они заночевали на даче, а утром полиция приехала, налетела на нее со всякими своими вопросами, кричат, руками размахивают, ругают ее по-всякому, конечно, она испугалась, а как они хотели! В Латвии пугают, тут пугают, да что это за жизнь собачья… и воронья! А чего бабушка Клава испугалась, она ведь не маленькая, она не знает… Вот и все.

Елена, выложив всю эту туфту, как сказал Петрович, напряженно ждала реакции собравшихся: эх, зачем про ворона ввернула, не удержалась!

Петрович, скривившись, сказал:

– Во гонит! – и пошел вон из дома. Участковый чесал в затылке. Пачморга пожимал плечами:

– Ну что ж, пожалуй, нам тут делать нечего.

Алевтина бросилась к нему:

– А как же мама, Николай Иванович? Где она?

Вздохнув, он сказал:

– Тяжелый случай, Алевтина. Надо ждать, сделаем, что сможем. Проверим все звонки, кто ей звонил в последние дни, кому она звонила, особенно важен этот последний звонок… Почему она так резко сорвалась с места, оставив гостью из Латвии одну, все это мы постараемся выяснить. А ты пока знаешь чего? В сетях сделай запись, распространи, может, кто видел ее, всякое ведь бывает: амнезия, к примеру… Да мало ли… А мы пока что будем крутить с этим звонком от неизвестных, после которого она второпях ринулась в город, да и сгинула без следа.

Алевтина с Пачморгой тоже вышли из дома. Саша, бросив на Елену взгляд, в котором смешалось многое: остатки ненависти, удивление, вопрос, – пошел следом. Теперь они опять были родней! Она стала сестрой ему, хоть и троюродной! Правда, она опасалась Петровича, который не поверил ни одному ее слову и по своей настырности вполне мог сделать запрос в Лиепая. Адрес дочки Клава, конечно, ни за что теперь не даст, уж Елена все сделает, чтоб не дала, да он и права такого не имеет требовать адрес. Но Петрович вполне может связаться с латышской полицией, с него станется. Впрочем, сомнительно, чтобы латышские органы стали сотрудничать с нашими. Да, на это одна надежда. А то выяснится, что Лера Лебедева – это никакая не Лена, и что она дома, под крылышком у мамы с папой, и родители знать ничего не знают про отъезд дочери к бабушке в Россию. И тогда сама она пойдет ко дну и Клаву за собой потянет. Надо бы предупредить племянницу, чтоб не заложила невзначай мать и ее тоже. Но как это сделать? Как объяснить, зачем им понадобилась такая невероятная ложь. Среди всей этой туфты одно только было правдой: то, что в латышском городе Лиепая семью бывшего морского офицера Лебедева пытались выселить из квартиры, ну и то, конечно, что он был не в ладах с тещей. А может, ошибается она насчет Петровича, очень нужна ему вся эта канитель с запросом?..

Елена с Клавой остались одни в доме. Клава, поднимаясь с лавки и саркастически покачивая головой, говорила:

– Ну что, пошли, что ли, тоже, внученька?

Елена, почувствовав, как с души ее свалился тяжеленный булыжник – на время, только на время, потому что хлопот, она предвидела, предстояло в новой жизни еще ох сколько! – улыбнулась:

– Пошли, бабуля!

«Утренние новости»

Вчера в поселке Пластунка была зверски убита престарелая Ольга Учадзе. Женщина проживала в частном доме одна, до ближайшего дома от нее метров пятьдесят, поэтому соседи ночью ничего не слышали. Галактион Хаштария, сосед, рассказал следующее:

«Утром видим, что-то с домом неладное: полстены обвалилось, рамы выворочены, дверь висит на петлях, забор тоже повален, а тети Оли нигде нет. Позвонили в полицию, стали искать. После обеда только нашли».

Нашли там, где никому и в голову бы не пришло искать: на крыше собственного дома. И только половину тела. Вторая половина тела несчастной Ольги Учадзе так и не была обнаружена. Заметьте, никаких подземных толчков зарегистрировано не было: таким образом сваливать на природный катаклизм это убийство нельзя. Кроме ее дома, оказалась также частично разрушена соседняя пустовавшая дача, с которой совсем недавно, при загадочных обстоятельствах, исчезла пожилая женщина. Оба эти случая буквально потрясли город и наводнили его самыми невероятными слухами. По мнению начальника пресс-центра МВД, здесь орудовал маньяк – известно, что маньяки в момент совершения преступлений отличаются необычайной силой, – маньяк, который покусился на старость. Полиция призывает пожилых людей поберечься и по вечерам не выходить из дому, а также тщательно закрывать окна и двери. В то же время паниковать ни в коем случае не следует, на носу курортный сезон, и полиция обещает в самое ближайшее время поймать преступника.

Алевтина Самолетова,

Виктор Поклонский,

Южное бюро НТФ

Глава 6
Vita nuova

Алевтина вынуждена была просить Клаву приглядеть за Сашей: приходилось зарабатывать деньги, чтоб обеспечить светлое будущее тому же Александру, да и в постоянной телевизионной суете горе легче мыкать. Поэтому Клава временно перебралась в Хосту, на квартиру Елены, вместе с новоявленной внучкой. Внучку, хоть у той и не имелось никаких документов, которые, по легенде, украли в поезде вместе со всеми вещами, определили в школу, где учился Саша, без влияния Алевтины – корреспондентки НТФ – тут, конечно, не обошлось.

– Жить в обществе и быть свободной от общества нельзя, – вздыхала Елена, вновь – после пятидесятилетнего перерыва! – собираясь в школу, всего-навсего в пятый класс. Елене на протяжении жизни часто снилось, что она вновь сидит за партой, правда, одноклассниками в ночных грезах в разное время бывали то сотрудники сберкассы, где она работала, то соседи по дому, то прежние одноклассники, к старости неузнаваемо изменившиеся, а то и вовсе какие-то не известные ей в реальной жизни личности. Иногда, там же во сне, она становилась какой-то невероятной отличницей и, посмеиваясь про себя, по второму кругу рассказывала у доски однажды пройденное. И школа была местом действия ночных кошмаров: под учительским столом прятали от нее маленькую дочку, и ей большого труда стоило отыскать ее (в это время Алевтина тяжело болела корью); по школьным коридорам и лестницам гонялись за ней какие-то темные личности, а она пряталась от них в классах с табличкой на дверях «5-А» или «9-Б», захлопывая двери перед самым носом преследователей. И вот теперь, как в кошмарном сновидении, она должна была опять садиться за парту. Елена сказала, что в Лиепая училась в седьмом классе, но учителя, устроив ей проверку знаний, отправили ее в пятый, дружно решив, что в Латвии образование ни к черту не годится. Оказалось, она совсем не помнит правил по русскому языку, не знает каких-то дурацких теорем по геометрии, не умеет решать алгебраические уравнения, ну а физика с химией да немецкий язык для нее вообще темный лес. Клаву ужасно развеселило, что Елену приняли только в пятый класс.

– Видать, выжила ты к старости из ума, дорогая, – припечатала сестра.

Из денег, что Алевтина давала на содержание Саши, сестры взяли несколько тысяч, чтоб собрать школьное приданое для Елены. По магазинам она отправилась сама: и так на сестрицу нежданно-негаданно свалились заботы о двух внуках – не было ни гроша, да вдруг алтын! – а она привыкла быть женщиной свободной.

Елена отлично знала, что ей надо, но того, что хотелось, не было, она обошла полгорода, но нигде не нашла коричневое форменное платье, а к нему черный фартук (по торжественным дням – белый), именно в такой школьной форме ходили в свое время на занятия и она с Клавой, и Алевтина, и Клавины девчонки. Вот тебе и на! Куда только смотрят Министерство образования да швейная (китайская) промышленность. Елена с большим трудом, истоптав все ноги, хоть и молодые, а тоже отдыха просят, отыскала среди тонны китайских и турецких разноцветных тряпок, раздавивших город, мальчиковую белую рубашку с длинным рукавом, безо всяких этих рюшечек, воланчиков и блесточек, и простую черную юбку, доходившую до икр. Конечно, мини она с ходу отвергла, было бы что показывать, ноги – две жердочки, что ли. На себя, пятиклассницу, она смотрела скептически: с высоты прожитых лет и утраченной полноценной женской фигуры. Продавщица палатки, где она примеряла юбку, сказала одобрительно: «Надо же… Какая самостоятельная девочка!» Елена подумала: «Эта самостоятельная девочка уже столько лет делает покупки, сколько ты и на свете не живешь!» На ноги она взяла кроссовки – обувь удобная и недорогая, хоть и не очень подходящая к юбке. Еще пришлось купить спортивные штаны с майкой, а то на физкультуру не пустят, это ей было известно по сборам Саши в школу. И, хочешь не хочешь, нижнее белье. Уж больно неудобно было носить 52-й размер, при том, что ей нужен 36-й. Сумку с кошельком она придавила локтем к сердцу, чтобы не искушать воришек. Сумка была ее собственная, кошелек – тоже, но, когда она брала их, Алевтина, заехавшая к ним проведать сына, так на нее зыркнула, что она почувствовала себя преступницей.

Учебники Елена взяла в школьной библиотеке, каких книг в библиотеке не оказалось, докупать, конечно, не стала: учебный год-то вот-вот закончится. Школьный ранец, вернее рюкзак, у нее имелся: достала с антресолей старый Сашин. Когда искала рюкзак, невольно сунула руку под самый низ, туда, где лежала у нее прежде шкатулка с золотом, но шкатулки, конечно, не было. Елена, после того как ей удалось представиться Клавиной внучкой, спросила у сестры, не она ли вытащила из сумки шкатулку. Но Клава уставилась на нее таким диким взглядом, что стало ясно: Клава тут ни сном ни духом. Елена грешила на Петровича, ведь он входил в дом за сумкой, когда все толпились снаружи. Но зачем ему это – не велика корысть, три колечка да кулон, чтобы руки марать? А улика была бы такая, что Елене, в случае если бы шкатулка оказалась на месте, ни за что бы не удалось отвертеться, не сошлись бы у нее концы с концами: ладно, ты внучка, а зачем у тебя золотишко старухино в сумке?! Для чего бы бабушке Елене тащить украшения на дачу? Впрочем, никто к ней не предъявлял уже никаких претензий. Даже Алевтина, и та смягчилась: с тех пор как буквально на следующий день после того рейда в горы убили тетю Олю Учадзе. Да как убили: половину дома разрушили, а тело обнаружили на крыше. Слава богу, в ту ночь они с Клавой уже были внизу, в городе. Клаву вызывали как свидетельницу, и она рассказала, что видела накануне, в ту ночь, когда они ночевали в домике на горе, какого-то лохматого мужика, он заглядывал к ним в окошко. Елену никуда не вызывали, и она никому не рассказала про следы, которые обнаружила в означенный день подле богатырской хатки. Алевтина, ездившая на Пластунку, чтоб снять репортаж, говорила, что многопудовая крыша богатырской хатки валяется в стороне. Елена даже думать боялась: что все это значит, кто был тот человек, чьи гигантские следы она видела рядом с конскими, не он ли уж убил тетю Олю? Ей еще припоминался громила-бомж, который готов был посреди людного города погнаться за ней, но был ли он тем преступником, это, конечно, вопрос. Просто чудо, как они в ту ночь, после неудачной попытки омолодить Клаву, остались живы!

Алевтина рассказывала еще, что Петрович так-таки ведь и собирался сделать запрос в Латвию насчет установления личности Елены, но после убийства тети Оли махнул на все рукой, мол, вышла на старика проруха, не в девчонке тут дело. Об этом по секрету рассказал Алевтине Николай Иванович Пачморга, с которым дочка была теперь в большой дружбе, чему Елена была только рада, авось и выйдет у них что-нибудь… да и… неплохо ведь знать, что там у них происходит.

Алевтина довольно часто наведывалась в Хосту, и Клава, как могла, пыталась утешать ее, мол, совершенно необязательно, что есть какая-то связь между исчезновением ее матери и убийством тети Оли; мол, вот чувствует она, что Елена жива, что где-то она тут, рядом… Елена, которую в утешительницы, по малолетству, не принимали, вынуждена была, когда Клава и Алевтина заседали на ее собственной кухне, подслушивать и подглядывать. Аля сошла с лица, сильно похудела – и Елена несколько раз порывалась признаться дочери в том, кто она есть… и только совершенная неспособность Алевтины поверить в случившееся останавливала ее.

Но больше всего мучило Елену в новой жизни то, что с внуком отношения никак не складывались. Саша то ли все еще не доверял ей, то ли она была ему просто неинтересна – мелюзга, дескать, – но он ни в какую не хотел с ней общаться. И выходило так, что они с Клавой то и дело шептались да секретничали – секрет-то у них был ого какой! – а Саша оказался в сторонке, совсем один.

Елена и обед приготовит, и в магазин сбегает, и уборку сделает, и посуду за всеми помоет. Саша все принимал как должное. Может, он думал, что все женщины, какие только есть на земле, независимо от возраста, если оказались рядом с ним, должны ему прислуживать? Во всяком случае, никакой благодарности бедная «троюродная сестрица» от Саши так и не дождалась. А ведь Елене еще и в школу приходилось ходить по второму кругу, чтоб заработать в далеком повторном будущем повторную пенсию. То, что ее заслуженная многолетним честным трудом пенсия пропала ни за грош, выводило ее из себя. Но что тут поделаешь?! Впрочем, Елена не собиралась сидеть на шее у кого бы то ни было, на лето у нее были большие планы: она хотела, как минимум, торговать мороженым, как максимум, пускать в свою квартиру отдыхающих. Для этого надо было освободить жилье: то есть самим на лето перебраться на Пластунку (Клавина квартира была занята: там жила теперь Клавина дочка Лида с парнем), а для начала съездить и посмотреть, как там дела. Но беда в том, что Клава ни в какую не соглашалась на переезд, мол, если этот лохмач, которого она видела, крышу богатырской хатки свалил, то что он с ними сделает?! Елене и самой было страшновато. Но время пока терпело: курортный сезон еще не наступил.

Вначале она старалась делать вид, что не знает – в своем-то доме! – где что лежит, а потом, поняв, что Саша совершенно не обращает на ее действия внимания, принялась хозяйничать, как прежде. Первое время она, если надо было куда-нибудь пойти или что-нибудь купить, для отвода Сашиных глаз спрашивалась у Клавы. А потом уж и вид делать перестала, что Клава в доме хозяйка. А сестрица, хоть и знала, чья это квартира и кто тут должен хозяйничать, тоже вначале пыталась качать права, сбитая с толку несерьезным видом Елены. Клава пыталась верховодить, забывая, что внешность обманчива, что внутри-то Елена такая же, как прежде. Но, потрепыхавшись немного, Клава смирилась со второй ролью на кухне, да и вообще в доме, поняла, что так ей удобней: ни забот, ни хлопот, все делает, все решает внучка. Давай готовь, прибирай, работай, говорила она всем своим видом (все-таки несколько уязвленная тем, что осталась на вторых ролях), у тебя здоровья-то побольше, чем у меня, а жизненный опыт такой же. Клава окопалась у телевизора и стала толстеть не по дням, а по часам. Елене приходилось чуть не силой отправлять ее подышать свежим воздухом, а то ведь закиснет совсем и, не дай бог, вправду сыграет в ящик, не дождавшись будущего месяца мунихиона, при таком-то образе жизни, а кто будет невольной виновницей? Она, Елена.

Ей предстояло учиться в школе еще целых шесть лет, если только она не сделается вундеркиндом, не проявит какой-нибудь невероятной тяги к знаниям и, изловчившись, не окончит школу экстерном. Летом Елена собиралась не только попытаться заработать на жизнь, но и засесть за учебники – и в будущем году стать, несмотря ни на что, отличницей.

Утром, перед тем как пойти по второму кругу, в школу (вот второгодница-то буквальная!), она посмотрела на себя в зеркало: белый верх, черный низ, кроссовки тоже белые и белые носки. Не хватало, конечно, одной немаловажной детали, чтоб почувствовать себя прежней Ленкой: красного пионерского галстука. Как будто дыра в том месте, на груди! Но тут уж ничего не попишешь.

Елениной соседкой по парте оказалась Светка Фатияди из четвертого подъезда. Эту Светку она на руках качала (да не только Светку, а и мать ее), и вот теперь эта расфуфыренная красотка пытается командовать ею и пренебрежительно фыркает, глядя на ее прикид. Еленой, конечно, сильно не покомандуешь, во всяком случае, пятикласснице Светке это не удалось.

Оказалось, что высидеть шесть уроков – далеко не сахар. У Елены с непривычки стали затекать спина и плечи, хоть и молодые, не тронутые остеохондрозом да артритом, она никак не могла высидеть сорок минут совсем не двигаясь, и учителя делали ей замечания и даже писали в дневнике: «весь урок вертится», «егозит», «опять вертелась на уроках». Елена как-то показала свой дневник, с троечками да такими вот записями, Клаве, жалуясь, что сидеть на уроках – сплошная каторга, а Клава, забыв опять, кто есть кто, строго сказала:

– Ну и дневни-ик! Выпороть бы тебя, подруга!

Елена даже рот раскрыла от изумления. Но Клава тут опомнилась и сказала миролюбиво:

– Раньше-то ты получше вроде училась. Хоть и восемь классов только кончала.

– Ничего, Клава, погоди, вот акклиматизируюсь в этом детстве незаконном и покажу им всем, отличницей буду, клянусь тебе! Такой случай представился – один раз не выучилась, не получила образования, думаешь, и сейчас не получу? Ошибаешься, Клава, на новую жизнь у меня больши-ие планы!

Впрочем, вполне возможно, это было одной только бравадой. Очень уж много у Елены было обязанностей: одной ногой она стояла в детской жизни, другой – во взрослой. И как тут удержать равновесие! Потом вдруг вызвали Клаву в школу, к психологу, которая почему-то пришила Елене синдром повышенной двигательной активности и дефицита внимания. Скажут тоже! Хотя иногда у нее и впрямь будто кровь закипала в жилах – и тогда ей хотелось бегать, прыгать через веревку, скакать в классики, как обычной пятикласснице. Она неслась по набережной реки, одетой в гранитные берега, так, что кипарисы мелькали по левую руку как сплошная черно-зеленая стена. Бегать теперь, когда на ней не было годовых колец жира, когда не мешала грудь, которая колыхалась бы во все стороны, оказалось сплошным удовольствием. Насчет дефицита внимания она со смешком указала Клаве, мол, все твое внимание на Геннадия направлено, а внучке, вишь как, капля внимания достается, вот и дефицит.

Одноклассницы перед началом уроков становились в кружок, у каждого класса в школьном дворе был свой кружок, и начинали обсуждать одежду друг друга, рассказывать, кому какой айфон купили, у чьего отца лучше машина, кто какой фильм посмотрел, какие да какие бывают компьютерные игры, чего пишут «В контакте». Елена, которой нечего было сказать ни по одной из затронутых тем, молчала, она стояла в стороне и на возвышении – так, чтобы двор лежал как на ладони. У девчонок из Сашиного класса был свой, уже взрослый кружок, они, как могли, выпендривались перед мальчишками, которые в кружки никогда не становились, а рыскали по двору наобум. У Саши, насколько могла заметить Елена, не было девочки. Из дому бабушка и внук выходили вместе – она следила, чтоб он вовремя встал, позавтракал и не опаздывал на первый урок, – но по дороге Саша оставлял ее и припускал на своих длинных ногах, и, чтобы догнать его, приходилось бежать бегом. Елена отставала, чтоб не позориться, и шла одна. Но в школе она не оставляла внука без внимания. Если на перемене Александр со своим другом Арсеном Каракозовым уходил за угол школы, Елена, словно бы невзначай, отправлялась следом: боялась, что он будет курить там, она уже знала, что подле этой глухой стены, куда не выходит ни одно школьное окошко, самые отъявленные школьники курят (причем неизвестно что). Но ни разу она не застигла Сашу за этим занятием и успокоилась – если бы внук курил, ей бы удалось его подкараулить: реакция Елены, после того как она стала в 6,6 раза младше себя прежней, была, наверное, в сто раз быстрей, чем его реакция. Саша никогда не брал ее с собой ни на футбольный матч, ни на рокерскую тусовку, куда зачастил в последнее время, а ей очень хотелось пойти с ним. Во-первых, они могли бы стать ближе, такой шанс представился понять, как и чем живет твой внук, и упускать его никак не хотелось. Во-вторых, она бы и приглядела за ним там. А он совсем отбился от рук: Клаву Александр ни во что не ставил, мать жила отдельно, бабушки теперь нет – Елене, в новом обличье, никак не удавалось завоевать авторитет у внука. Хоть бы она была не такая пигалица! Вон в их же пятом классе есть девчонки – такие уже дылды! Хоть ум-то у этих дылд был, конечно, детский, зато снаружи почти что девушки, особенно одна, Тайка Забарова, толстая такая, крепкая.

Часто после уроков одноклассницы затевали на школьном дворе, засаженном платанами и кипарисами, с гаражами, впритык к задней стене школьной ограды, увенчанной пиками, игру в прятки. Елена с удивлением слушала переиначенную считалку: «На золотом крыльце сидели Том и Джерри, Том и Джерри!» Ничего себе! Вместо традиционно сидевших на крыльце царя, царевича, короля, королевича, сапожника и портного на каждой отполированной золотой ступеньке сидело теперь по мерзкому американскому коту и по мерзкой американской мыши, которые заняли места вечных, казалось бы, персонажей. Елена в первый же день запросто подошла к одноклассницам и предложила посчитаться. «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить – все равно тебе водить», – вот какую считалку она знала. И еще: «Жили-были три китайца: Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидрони. Жили были три китайки: Цыпа, Цыпа-Дрипа, Цыпа-Дрипа-Лимпомпони. Все они переженились: Як на Цыпе, Як-Цидрак на Цыпе-Дрипе, Як-Цидрак-Цидрони на Ципе-Дрипе-Лимпомпони. И у них родились дети: Фук, Фук-Цидрук, Фук-Цидрук-Цидрони». Считалки выпрыгивали из ее детской памяти, как запертые по клеткам засидевшиеся звери. Но одноклассницы посмеялись над ее считалками. Светка Фатияди сказала:

– Что это еще за Цидраки и Лимпомпони? Этого и выговорить нельзя. Пошла отсюда, не мешай нам играть! – И начала выкрикивать слоги: – Цу-е-фа!

Одноклассницы сторонились Ленки, то ли потому, что она была новенькой, то ли потому, что безошибочным детским нюхом чуяли в ней взрослую. Одна только Тайка Забарова приветила новенькую, может, потому, что была изгоем в классе; с остальными Елена никак не могла найти общий язык, впрочем, с Тайкой общего языка у них тоже не получалось, в основном после уроков они скакали в классики – Тайка ее научила. Елена оказалась способной, а может, ноги сами вспомнили, что уже проделывали такое, и скоро учительница не могла угнаться за ученицей. Тайка, дожидаясь своей очереди отправлять носком туфли плоский серый камешек из клетки в клетку, наивно рассказывала, что это она временно такая толстая, а когда вырастет, обязательно станет длинноногой красавицей моделью, выйдет замуж за французского барона и будет жить в замке на острове, это решено и подписано, и тогда та или тот, кто уже сейчас разглядел в ней будущую красавицу богачку, очень выиграет, потому что она, Тайка, умеет быть благодарной. В том своем будущем она обязательно вспомнит Елену, вызовет ее к себе и выделит угловую комнатенку замка, а впоследствии, чем черт не шутит, может, даже найдет ей какого-нибудь завалящего графа, хотя это и будет трудно сделать, ведь Елена-то, это сразу видно, не станет моделью. Елена не знала, смеяться ей или плакать: не вслух, а про себя, – будущее жирдяйки и троечницы Тайки, не имевшей богатых родителей, которые смогли бы оплатить учебу в институте, виделось ей совсем по-другому: станет кассиром в очередном «Магните», и хорошо, если вообще выскочит замуж. Но пока Тайка жила в своих мечтах, и у Елены язык не поворачивался усомниться хоть в чем-то из того, что якобы ожидало некрасивую толстуху.

Попыток сблизиться с другими девочками Елена не делала, да и скакать в классики с Тайкой ей быстро наскучило, дикую энергию детства, которую она открыла в себе, можно было выплеснуть по-другому, ведь главным в ее нынешней жизни была, разумеется, не игра, а учеба. Учеба и, как всегда, внук.

Помимо Тайки, еще один человек в классе очень ею заинтересовался: мальчик Артемий, отпетый двоечник, из тех, что будто прихлопнуты пыльным мешком. Этот Артемий оказывал ей несомненные знаки внимания, если, конечно, перевести язык детских ухаживаний на взрослый. Он преследовал ее упорным взглядом исподлобья, он отчаянно выцарапал на своей задней парте: «Тема + Лена», он даже отважился пару раз стукнуть ее учебником литературы по макушке, получив, разумеется, сдачу. Этими действиями он добился того, что одноклассники принялись дразнить их, напевая на переменках: «Тили-тили тесто, жених и невеста! Темка в Ленку влюбился, колбасой подавился!» На что Елене было, конечно, наплевать, а ему, казалось, доставляло мучительное наслаждение. Вообще пацану пришлось достаточно натерпеться, оттого что он выбрал новенькую. Надо сказать, что Артемий, несмотря на все свои двойки и прихлопнутость, был очень красивый и добрый мальчик. И тут многие это заметили. Хотя Елена, разумеется, не могла быть соперницей кому бы то ни было в пятом-то классе! Но ведь однокашницы этого не знали. Кто-то увидел, как однажды она погладила Тему по голове, ей было ужасно жалко затурканного ребенка, на котором вечно срывали зло учительницы. Ей так и хотелось высказать, когда на уроках его обзывали то бараном, то тупицей, то идиотом, что она о них думает: если нервы не в порядке, нечего преподавать в школе, шли бы торговать в супермаркеты. Но она скрепя сердце сдерживала себя, ведь ей тут еще учиться и учиться. Он весь вспыхнул, когда Елена после одной из учительских выволочек подошла к нему на переменке и погладила по голове, и вдруг поцеловал у ней руку, в жизни ей никто не целовал рук! Елена от неожиданности сама покраснела. Этого поцелуя ревнивые одноклассницы не смогли стерпеть и насовали в портфель Елене и Артемию молодой майской крапивы и не остановились на этом, а после уроков подкараулили их – они поврозь бродили по школьному двору, Артемий поджидал Елену, а Елена ждала, когда окончатся уроки у Саши, – и вдруг выскочили из-за гаражей с крапивными вениками в руках и набросились на них всей гоп-компанией. Даже Тайка, которую вдруг стала привечать заводила Светка Фатияди, оказалась во вражеском стане. Елена прошипела: «Предательница!» – и, недолго думая, выхватила у Тайки обжигающий крапивный пучок. Одноклассницы предусмотрительно надели пупырчатые рабочие перчатки, а у Елены руки были голые, крапива страшно жглась, но она скоро перестала чувствовать это, размахивая крапивным факелом направо и налево, тесня плачущего противника, не ожидавшего столь сильного сопротивления, по всем флангам. Ей удалось рассеять ряды одноклассниц и в конце концов обратить их в бегство. Ей и самой тогда хорошо досталось: девчонки норовили попасть по лицу, Артемий тоже пострадал. Ему не удалось добыть себе в бою оружие, и, согнувшись, совершенно молча, он разгонялся и бежал, норовя боднуть кого-то из одноклассниц, машущих крапивой, в живот. Всякий раз девчонка успевала отскочить в сторону, а он получал крапивным факелом по фейсу.