Текст книги "Русский праздник. Традиции и обычаи"

Рождество Христово

Рождественский сочельник повсеместно проводился крестьянами в самом строгом посте. Канун Рождества Христова должен был застать православный люд уже вполне готовым к восприятию благостной вести о рождении Спаса-Христа, несущего на темную землю светлое благоволение. Твердо помнил простой русский человек притчу, гласящую о том, что не следует приходить на пир в печальной одежде. Потому-то и спешил он, потому-то и старался всеми силами сбросить со своих плеч черную тяготу забот и, запасшись всем, что Бог даст к празднику, ждал, с благоговейной тишиной в душе, появления на небе первой вечерней звезды, веруя, что это загорается та самая звезда, которая два тысячелетия тому назад возвестила волхвам о рождении Сына Божьего в иудейском Вифлееме. Целый день не принимали никакой пищи благочестивые люди, помня о преданиях отцов и дедов, чтобы, по завещанному теми уставу, встретить грядущего в мир Спасителя мира. Ели только после первой звезды, причем сама еда в этот день обставлялась особыми символическими обрядами, к которым приготовлялись заранее. Обыкновенно перед закатом солнца хозяин со всеми домочадцами становился на молитву, потом зажигал восковую свечу, прилеплял ее к одному из хлебов, лежащих на столе, а сам уходил во двор и приносил вязанку соломы или сена, застилал ими передний угол и прилавок, покрывал чистой скатертью или полотенцем и на приготовленном месте, под самыми образами, ставил не обмолоченный сноп ржи и кутью. Когда, таким образом, все было приготовлено, семья снова становилась на молитву, и затем уже начиналась трапеза.

Солома и не обмолоченный сноп составляли непременную принадлежность праздника Рождества. Они знаменовали собой пробуждение и оживление творческих сил природы, которые просыпаются за поворотом солнца с зимы на лето. Садовые же растения и плоды, а также подсолнечные зерна считаются в народной мифологии символом оплодотворяющего землю дождя.

Кутья, или каша, разведенная медом, также имела символическое значение. Она знаменовала собой плодородие и употреблялась не только в сочельник, но и на похоронах и даже на родинах и крестинах (в последних двух случаях она подавалась с маслом). Самая трапеза в рождественский сочельник совершалась в благоговейной тишине и почти молитвенном настроении, что, однако, не мешало крестьянам тут же, во время трапезы, гадать о будущем урожае, выдергивая из снопа соломинки, и заставлять ребят лазить под стол и «цыкать» там цыпленком, чтобы хорошо водились куры.

По окончании вечери часть оставшейся кутьи дети разносили по домам бедняков, чтобы и им дать возможность отпраздновать «богатую кутью», и затем в деревнях начинались колядки. Коляда состояла в том, что парни, девушки и мальчики собирались группами и, переходя от одного двора к другому, пели под окошками, а иногда и в избах, песни, то в честь праздника, как поздравление хозяев, то просто ради потехи и развлечения. За это им давали копейки, хлеб, а иногда и потчевали водкой.

«Коляда» – слово загадочное, неоднократно ставившее в тупик исследователей народного быта и приводившее их к самым противоречивым заключениям. Так, на севере называли колядою рождественский сочельник, колядованием обряд хождения по домам на Рождество с поздравлениями и песнями, со звездою. В Новгородской губернии колядой назывались подарки, получаемые при этом хождении. В южных и юго-западных областях называли этим именем сам праздник Рождества и даже все Святки. «Колядовать» на белорусском наречии означает – славить Христа. Но в устах смоленского мужика оно имело совсем иное значение – побираться, просить милостыню – утрачивая, таким образом, даже свой настоящий смысл. В старину колядовали накануне Рождества по всей Руси. Песни-колядки, которыми величали новорожденного Христа, отличались большим разнообразием и зачастую свидетельствовали о глубокой древности своего происхождения. В одной из них, например, пелось о том, как «Божья Мати в полозе лежит, Сыночка родит; Сына вродила, в море скупала…»

Из колядования выработался интересный обычай «цыганичанья», который состоял в том, что в первые два дня великого праздника молодые девушки, одевшись в разноцветные и сшитые не по росту платья, накидывали себе на плечи большие распущенные платки (на манер цыганского костюма) и ходили по дворам и домам одни – с гармонью и балалайкой в руках, а другие – с лукошками. Вся эта веселая ватага распевала цыганские песни, играла, плясала и выпрашивала все, что попадется на глаза, причем, в случае отказа хозяев, «по цыганской совести» бесцеремонно тащили все, что плохо лежит. Часто случалось, что эти русские «цыганки» уносили разные вещи у своих соседей, но соседи редко обижались и обыкновенно предлагали выкуп за свое добро. На вырученные деньги девушки покупали себе гостинцев на весь праздник, причем обычай запрещал, чтобы на наколядованные деньги покупалось что-нибудь полезное.

Кроме деревенской молодежи, случалось, в колядовании принимало участие и сельское духовенство, правда, обычай этот распространен был чрезвычайно мало и имел местное значение.

Как на оригинальную особенность, связанную с колядованием, нужно еще указать на следующий обычай. Мальчишки 7-10 лет ходили по избам собирать лучины на вечера, причем распевали такие песни:

 
Коляда ты, коляда,
Заходила коляда,
Записала коляда,
Государева двора,
Государев двор среди Москвы,
Середь каменной.
Кумушка-голубушка,
Пожертвуйте лучинки
На святые вечера,
На игрища, на сборища…
 

Если лучины дали, то в благодарность еще пели: «Спасибо, кума, лебедь белая моя, ты не праздничала, на базар гулять ходила, себе шелку накупила, ширинки вышивала, дружку милому отдавала. Дай тебе, Господи, сорок коров, пятьдесят поросят, да сорок курочек…» Если же лучины не дали, то пожелания принимали совсем другой характер: «Дай же тебе Господи – одна корова и та нездорова, по полю пошла, и та пропала».

День Рождества Христова, как почитаемый одним из самых великих праздников, крестьяне начинали самым благочестивым образом – отстоят литургию, разговеются, и только потом уже начинались те бесшабашные празднества, которые заканчивались поголовным пьянством и неизбежными в таких случаях бесчинствами и драками. Пили очень много; в некоторых местах существовал даже обычай, в силу которого каждый, кто хочет, будь то знакомый, незнакомый, русский, татарин, мордвин – все равно, может зайти в любую избу и пить, сколько угодно, причем никто из хозяев не скажет ему ни слова. К концу дня обыкновенно все мужики за 25 лет еле ноги волочили, многие женщины тоже. Среди этого разливанного моря и ненасытного разгула отрадное исключение составляла только деревенская детвора (и отчасти парни и девушки), которые ходили по дворам и славили Христа. Славильщики обыкновенно пели тропари и кондаки празднику и лишь в конце вставляли так называемые присказки. Вот одна из таких присказок:

 
Пречистая Дева Мария
Иисуса Христа породила,
В яслях положила.
Звезда ясно сияла,
Трем царям путь показала —
Три царя приходили,
Богу дары приносили,
На колени припадали,
Христа величали.
 

Славильщиков крестьяне принимали очень ласково и радушно. Младшего из них обыкновенно усаживали на шубу, постланную в переднем углу мехом вверх (делалось это для того, чтобы, по поверью, наседки сидели спокойно на гнездах и выводили больше цыплят), а всех остальных оделяли мелкими деньгами, пирогами, мукой и баранками. На вырученные деньги ребята нанимали обыкновенно избу для бесед, куда, кроме девушек и парней, ходили молодухи, вдовушки, солдатки и пожилые люди из числа непьющих.

По старинному преданию, накануне Рождества, в самую полночь, отверзаются небесные врата, и с высот заоблачных сходит на землю Сын Божий. «Пресветлый рай» во время этого торжественного явления открывает взорам праведных людей все свои неоценимые сокровища, все свои неизъяснимые тайны. Все воды в райских реках оживают и приходят в движение; источники претворяются в вино и наделяются на эту великую ночь чудодейственной целебной силой; в райских садах распускаются на деревьях цветы и наливаются золотые яблоки. И из райских пределов обитающее в них солнце рассылает на одетую снежной пеленой землю свои щедрые дары. Если кто о чем будет молиться в полночь, о чем просить станет, – все исполнится как по писаному, говорит народ.

Новый год

В ночь под Новый год бесчисленные сонмы бесов выходят из преисподней и свободно расхаживают по земле, пугая весь крещеный народ. Начиная с этой ночи, вплоть до кануна Богоявления, нечистая сила невозбранно устраивает пакости православному люду и потешается над всеми, кто позабыл оградить свои дома крестом, начертанным на дверях жилых и нежилых помещений. В эти страшные вечера, говорит народная легенда, Бог на радостях, что у Него родился Сын, отомкнул все двери и выпустил чертей погулять. И вот, черти, соскучившись в аду, как голодные, набросились на все грешные игрища и придумали, на погибель человеческого рода, бесчисленное множество развлечений, которым с таким азартом предается легкомысленная молодежь. Так говорит строгая легенда, созданная благочестивыми людьми в поучение ветреной молодежи. Однако молодежь так и не прониклась смыслом этого поверья и по всей великой Руси проводила святки в веселье, распевая песни, затевая игры и устраивая гадания.

Гадание составляло любимое святочное развлечение. Гадали и под Рождество, и под Крещение, но самым верным и действительным считалось гадание под Новый год (если только гадающий не забудет соблюсти все необходимые условия, то есть будет гадать без креста, без пояса и не благословясь).

Почти все способы гадания имели одну цель – узнать, скоро ли, куда и за кого выдадут замуж (или на ком женят) и как сложится жизнь в чужой семье, среди чужих людей. Эти вопросы, по понятным причинам, всего больше интересовали женскую половину деревенской молодежи, и потому естественно, что девушки отдавались гаданию с особенным увлечением.

Наиболее распространенными видами гадания считаются литье олова или воска, гадание с петухом, выбрасывание за ворота башмаков или лаптя и обычай «хоронить золото». Можно только указать на кое-какие местные особенности того или другого гадания. Так, в некоторых глухих губерниях при гадании с петухом считалось необходимым украсть у кого-нибудь из причта наславленного овса и этим овсом обсыпать свои кольца. То же гадание обставлялось такими особенностями: гадальщицы раскладывали на столе щепотку крупы, кусок хлеба, ножницы, золу, уголь и ставили миску с водой. Если затем петух клюнет крупу или хлеб, то суженый будет из богатой семьи, если ножницы – портной, если золу – табачник, воду пить станет – муж будет пьяница, а если уголь вздумает клевать, то девушка не выйдет замуж совсем.

Кроме этих общеизвестных способов гадания, существовали еще и такие, которые были почти неизвестны в городах и практиковались только в деревне. Так, например, девушки под Новый год ходили в хлев и обвязывали овец и коров поясами, а наутро смотрели: если овца или корова станет головой к воротам, то девушка выйдет замуж, если задом или боком, то придется ей еще год просидеть в ожидании женихов. Этот способ гадания редко обходился без шуток и глумления со стороны деревенских парней.

Вместо овец и коров при гадании девушек также играли роль лошади. Гадальщица надевала коню мешок на голову и завязывала на шее, после чего садилась верхом, задом наперед, брала в зубы хвост и гнала лошадь. Если при этом лошадь шла к воротам, то девушку нынче же выдадут замуж, и наоборот, если в хлев или к забору, то в нынешнем году никто к ней не посватается. И этот способ гадания тоже, разумеется, не обходился без шуток парней, которые старались испугать лошадь и хохотали, когда всадница свалится на землю. Но чаще всего проказничали парни при так называемых гаданиях в овинах и в банях. В ночь под Новый год девушки толпой тихонько пробирались к овину, который считался страшным местом, потому что здесь обитает злой дух «овинник», и каждая, подняв сарафан, становилась задом к окошечку, выходящему из овина и говорила прерывающимся от страха голосом: «Суженый-ряженый, погладь меня». Если затем девушке покажется, что ее погладили мохнатой рукой – значит, муж у нее будет богатый, если голой – то бедняк. Проделав это, девушки шли в овраг, где находилась баня, снимали с себя нательные кресты и сеяли золу, которую потом каждая из них высыпала отдельной кучкой возле печки. Здесь они проделывали то же самое, что у окна овина, только подходили к печке передом – и тоже просили суженого погладить их. Вот тут-то и случалось, что вместо нечистого духа в овин и в баню забирались ребята и проделывали над гадальщицами непристойные, а иногда и прямо жестокие шутки, которые частенько заканчивались трагически (умирали от испуга). Но в тех случаях, когда парни не мешали девушкам, гадание в бане заканчивалось тем, что, насыпав кучки золы, девушки на другой день шли в баню смотреть: если на кучке заметен след ноги в сапогах – девушка выйдет за богатого, если в лаптях – за бедного; если, наконец, будут видны следы от удара кнутом – то муж у девушки будет сердитый и будет бить жену.

В огромном большинстве случаев девушки гадали одни, без участия парней. Но были такие способы гадания, в которых принимала участие молодежь обоего пола. Сюда относились, например, гадания на росстанях дорог (исстари известно было, что перекрестки дорог – любимое место нечистой силы). Парни и девушки садились здесь в кружок, очерчивали себя опять же кругом, прикрывались белой полотняной скатертью и напряженно вслушивались в тишину морозной зимней ночи. Если кто-нибудь услышит звон колокольчика – значит, девушка выйдет в ту сторону замуж, а парень оттуда возьмет жену. Точно так же предвещал свадьбу и собачий лай, причем по характеру лая определяли даже человеческие качества будущего жениха или невесты. Хриплый, грубый лай знаменовал старого, ворчливого жениха, звонкий – молодого. Если лай послышится вблизи, то и жених будет из ближнего села; если послышится лай далекий, едва уловимый, то и жених будет из дальних мест. Всего чаще, конечно, гадальщики, настроенные на любовный лад, слышали или звон колокольчика, или собачий лай. Но бывали случаи, когда до них доносились звуки, предвещающие несчастье, – например, звук топора (смерть) или звук поцелуя (потеря чести для девушки). Гадание на перекрестках дорог требовало, чтобы никто из гадающих не выходил из круга, пока все не будут «расчерчены», то есть пока кто-нибудь из присутствующих здесь же, но не участвующих в гадании, снова не очертит кругом гадающих – иначе гадание не сбудется.

К числу совместных гаданий, в которых принимала участие молодежь обоего пола, следует отнести и подблюдные песни, которые, как известно, составляют лишь особый вид святочного гадания. Впрочем, подблюдные песни со временем вышли из употребления, и молодежь к ним относилась далеко без той серьезности, какая наблюдалась в старину. Теперь пение этих безыскусных, полных ребяческой наивности песенок-загадок, сплошь и рядом прерывалось разухабистым, фабричным мотивом, визгливыми звуками гармони, а то и просто замечаниями непристойного характера. И единственные, кто еще не дал окончательно умереть подблюдной песне – это деревенские девушки: они еще сохранили вкус к поэзии отцов и дедов и, собираясь в Васильев вечер «закидывать кольца», наблюдали, чтобы подблюдные песни распевались чин чином и чтобы старинные обряды сохранялись при этом во всей полноте, то есть чтобы воду, куда опускают кольца, приносили из проруби, чтобы приносил ее парень первородный (первенец) или девушка «последняя» (то есть младшая в семье) и так далее.

Можно указать еще следующие, очень распространенные в старину, способы святочного гадания: в Васильев вечер девушки ходили под окна и подслушивали разговоры соседей, стараясь по отдельным долетающим до них словам узнать свою судьбу. Еще чаще ходили слушать на церковную паперть, причем если гадальщицам почудится, что в пустой церкви поют: «Исайя ликуй», – то замужество в этом году неизбежно; наоборот, если послышится «со святыми упокой», то гадальщицу ожидает смерть. В большом ходу точно так же было гадание «на чулок» и «на замок». В первом случае девушка, ложась спать, оставляла на одной ноге чулок и говорила: «Суженый-ряженый, разуй меня». Во втором случае она привязывала к поясу замок, запирала его и ключ клала под голову, тоже со словами: «Суженый-ряженый, отомкни меня». К этому же способу относится обычай «класть колодезь под головы». Колодезь – не что иное, как лучинки, положенные четырехугольником. Приговор в этом случае почти такой же, как и в предыдущих: «Суженый-ряженый, приезжай коня поить». Наконец, в большом ходу был еще обычай ходить в полночь в курятник, ловить петуха на насесте и по цвету его перьев определять цвет волос будущего мужа.

Все виды гаданий (в особенности, так называемое, «страшное» гадание с зеркалом) считались благочестивыми людьми за грех. Но еще больший грех совершали те, кто рядился и надевал «хари» (маски). В особенности это развлечение считалось неприличным для женщин и девушек. Во многих местах девушка из богобоязненной семьи, воспитанная в твердых правилах крестьянского приличия, ни за что не позволяла себе не только надеть маску, но и просто нарядиться в несвойственный ее полу и возрасту костюм. Даже для парней маска, купленная в городе, считалась непристойной забавой и настолько тяжким грехом, что провинившемуся оставался только один способ поправить дело – это выкупаться в проруби в день Богоявления.

Однако, несмотря на такое строгое отношение к обычаю рядиться, ни одни деревенские Святки не проходили без того, чтобы парни не устроили себе потешных развлечений с переодеванием. Еще загодя они подготавливали самодельные маски, бороды из льна и шутовские костюмы, состоявшие из самых худых зипунов, вывороченных шерстью наружу, полушубков и прочего. В сумерки желающие рядиться собирались к кому-нибудь в хату и одевались кто цыганом, кто старым дедом, кто уродом-горбачом. При этом почти всегда устраивали «кобылу», то есть вязали из соломы чучело, немного похожее на лошадь, которую затем должны нести четыре парня. Все переодетые отправлялись по деревне с песнями и криками. Впереди всех шел верхом на «кобыле» горбатый старичок с предлинной бородой (для этого наряжали мальчика-подростка). За ним вели медведя на веревке «цыган» и «солдат», а затем уже следовала целая толпа ряженых парней и подростков. Шумной, веселой ватагой врывались ряженые в дома, плясали, пели, предлагали гадать и выпрашивали табаку и денег. Обойдя все дома более богатых соседей, вся эта толпа вваливалась в святочную избу и, если денег насобирала довольно, то начинала бражничать.

Эти развлечения составляли центр русских Святок, и никто другой, как именно молодежь, задавала тон общему веселью и своим жизнерадостным настроением, своими проказами, песнями и смехом заражала взрослое население, заставляя и его тряхнуть стариной и вспомнить молодость. Впрочем, забавы взрослых далеко не носили такого шумного характера и почти целиком были направлены на исполнение дедовских обычаев, освященных церковью и временем. Притом же день Нового года представляет собой своего рода рубеж, отделяющий прошлое от будущего. В этот день даже в самой легкомысленной голове шевелится мысль о возможном счастье или несчастье, а в сердце роятся надежды, может быть, и несбыточные, и ребяческие, но все-таки поднимающие настроение и вызывающие какое-то смутное предчувствие лучшего будущего. В трудовой жизни крестьянина-пахаря, которая вся была построена на случайностях и неожиданностях, это настроение приобретало особенную остроту, порождая те бесчисленные приметы, своеобразные обычаи и гадания, которые приурочены были к кануну Нового года и к самому новому году.

Гадало взрослое население, разумеется, только о том, что составляло центр всех деревенских помыслов, то есть об урожае, причем сплошь и рядом гадание, как суеверное желание узнать будущее, сливается в данном случае с приметой, то есть с наблюдением, проверенным опытом стариков. В канун Нового года, около полуночи, двенадцать стариков (по числу месяцев в году), избранных всем обществом за примерную жизнь и испытанное благочестие, шли к церковной паперти и ставили здесь снопы хлеба – ржи, овса, гречихи, проса, льна, а также клали картофель. Наутро Нового года те же двенадцать стариков приходили в церковную ограду и замечали: на каком из снопов больше инея, того хлеба и надо всего больше сеять.

Так, например, почти повсюду крестьяне верили, что если в ночь под Новый год небо будет звездное, то в наступающем году будет большой урожай ягод и грибов. Не довольствуясь, однако, приметами, народная фантазия придумала целый кодекс гадания об урожае. Так, крестьяне, отстояв утреню, уходили на гумно и зубами выдергивали из кладушек былинки. Если выдернется былинка с колосом, полным зерна, то год будет урожайный, если с тощим колосом – неурожайный. Еще более своеобразный обычай наблюдался в Саранском уезде, Пензенской губернии. Здесь крестьяне, в канун Нового года, пекли отдельный каравай хлеба, взвешивали его, клали на ночь к образам, а утром снова взвешивали и замечали: если вес прибавился, то наступающий год будет урожайным (в таком случае каравай съедался семейными), если же, наоборот, вес убавился, то год будет неурожайный (в этом случае каравай отдавали скотине, чтобы она меньше голодала во время бескормицы). Известен также повсеместный новогодний обычай обсыпания зерновым хлебом, по преимуществу овсом или хмелем (символом изобилия). Обсыпали обыкновенно с различными приговорами, вроде: «Уж дай ему Бог, зароди ему Бог, чтобы рожь родилась, сама в гумно свалилась». Зерна засевальщиков тщательно сберегали до весны и ими начинали засевать яровые поля.

С той же целью – определить урожай будущего года – крестьяне, после заутрени, ходили на перекресток, чертили палкой или пальцем на земле крест, потом припадали к этому кресту ухом и слушали: если послышится, что едут сани с грузом – год будет урожайный, если пустые – будет недород. Из числа других новогодних примет, не имеющих прямого отношения к урожаю, можно указать следующие: если утром, в день Нового года, первой придет в дом женщина, то это неминуемо принесет несчастье; если мужчина – то счастье. Если в день Нового года есть в доме деньги – весь год не будешь в них нуждаться, но только при условии, если никому не дашь взаймы.

После урожая вторым властителем деревенских дум является, как известно, скотина. Ее здоровье и благополучие в значительной мере обусловливают и благополучие хозяев. Поэтому нельзя удивляться, что скотина точно так же составляла центр, вокруг которого создавался целый цикл новогодних примет и обычаев. Так, например, во многих селениях центральной полосы России в Васильев день принято было закалывать так называемых «кесаретских» поросят (Васильев день называется иначе Кесаретским по имени Василия Великого, архиепископа Кесарийского). Зажаренный кесаретский поросенок считался как бы общим достоянием: все желающие односельчане могли приходить и есть его, причем каждый из приходящих должен был принести хоть немного денег, которые вручались хозяину, а на другой день передавались в приходскую церковь и поступали в пользу причта. Обычай требовал, чтобы кесаретский поросенок непременно был жареный и подавался на стол в целом виде (не разрезанным), даже если по величине он больше походил на свинью. Перед едой старший в семье поднимал чашу с поросенком вверх до трех раз, приговаривая: «Чтобы свиночки поросили, овечки ягнились, коровушки телились». По окончании же трапезы хозяин обыкновенно вызывал из числа гостей смельчака, который решился бы отнести кости поросенка в свиную закутку. Но охотников на такое рискованное дело почти никогда не находилось, так как кости надо носить по одной, а в закутке в это время сидят черти, которые только того и ждут, чтобы выискался храбрец и явился в их компанию. Тогда они быстро захлопнут за вошедшим дверь и среди шума и гама будут бить его по голове принесенными костями, требуя назад съеденного поросенка. Понять происхождение этого обычая нетрудно: основная идея его заключалась в сборе денег в пользу духовенства, которое за это должно молить Бога о здоровье и плодовитости скотины. Что же касается участия в этом обычае нечистой силы, приютившейся в свином закутке, то это не более как один из тех остатков язычества, которые переплелись с христианскими обрядами еще в те незапамятные времена, когда на Руси господствовало двоеверие.